Лес Шепотов

— Здесь неподалеку течет река, — объявила Омбра, вспрыгивая на невысокий пригорок с изяществом молодой лани. Он же взобрался на него скорее с тяжестью престарелого ворона, у которого не хватало сил, чтобы расправить крылья и подняться в воздух, — наконец-то можно будет искупаться.

— Утешительная новость для того, кто несколько дней провел, засыпая прямо на земле.

Омбра поглядела на него заискивающим взглядом из-под полуопущенных ресниц. Сегодня с утра ее, кажется, больше не беспокоила ни скверна, ни следы на тропинке, ни даже его медлительность.

— А ты ворчливый.

Он уже открыл рот, чтобы ответить что-нибудь, но она вдруг вскинула указательный палец.

— Нет, погоди. Я знаю, что ты хочешь сказать. Сейчас выдашь какое-нибудь глубокомысленное изречение, в духе "с прожитыми годами человек наживает столько мудрости, что порой одна из них выливается в ворчание, и если он не донесет его до ушей любого ближайшего слушателя, у него отвалится задница."

Его губы невольно тронула улыбка. За те дни, которые они провели друг с другом, Омбра кажется окончательно притерлась к нему. Выучила какие-то его привычки и даже подтрунивала над ним.

— Нет. Я просто хотел согласиться.

Омбра прыснула от смеха, а затем так же легко и непринужденно, с прыткостью дикой кошки, спрыгнула вниз с пригорка. Он же спустился с него с медлительностью черепахи, еле переставляющей ноги.

Вот уже два дня они шли по самой гуще леса. Деревья здесь напоминали гигантов, навечно упокоенных в своих изваяниях, тропа расширялась настолько, что теперь они могли идти по ней рука об руку. Листва буйным цветом распускалась перед глазами, его плащ то и дело цеплялся за очередную колючку или корягу. Путь густо покрывал лесной настил: отслоившаяся кора, перегной, мертвые и живые растения. Помимо призраков здесь наконец-то чувствовалось и величественное царствование животных: всюду мелькали различные следы, которые теперь даже ему было легко заметить. Вчера, когда они наконец-то вышли в низины, они заметили обглоданные кости кролика, а совсем под вечер из кустов прямо к ним навстречу вышел барсук.

После того, как он провел в лесу столько дней, казалось странным, что помимо него существует какая-то другая жизнь. Ему словно начали забываться мощенные каменными плитами города, запах моря и соли, царивший в портовых городах вместе со скрипом корабельных мачт, шум переполненных вечерами площадей, залы огромных крепостей и замков, освещенных яркими огнями масляных ламп. Будто бы это было каким-то странным, завораживающим неведомым сном, который не имел никакого смысла. Будто бы и не существовало в этом мире других существ, кроме зверей в этом лесу, призраков, и Омбры, которая уверенным шагом углублялась в лес.

На самом же деле, вероятно Лес Шепотов был его сном. Она была его сном.

Река и вправду была. Небольшая заводь кристально чистого потока, которая медленным широким потоком пересекала зелень, раскинувшись, словно голубая лента. Деревья отступали от нее прочь, уступая дорогу. Этой реке, наверное, была не одна сотня лет. Ее воды во времена полноводья обмывали землю и камень, превращая края в пологий склон.

Омбра бросила свой лук, а следом и колчан на траву. Расстегнула свой плащ, подбитый мехом, сдернула его с плеч, а затем принялась за перевязь на своей безрукавке. Стащив себя и ее, она повернулась к нему, оставаясь в одной нижней рубашке, которая нисколько не прикрывала ни ее плечи, ни ключицу, ни даже ложбинку ниже. На миг ему показалось, а может быть, и захотелось, чтобы она таким же порывистым движением расстегнула пару верхних пуговиц, обнажив его взору свою грудь. Но она этого не сделала, что было, вероятно, и к лучшему. Какие-то вещи, все-таки, должны оставаться недосказанными. В чем-то должна оставаться загадка, иначе бы жить было куда скучнее и все такое прочее.

— Что, не собираешься искупаться? — спросила она, вздергивая подбородок и внимательно глядя на него.

Он пожал плечами, все еще оставаясь стоять на своем месте, под сенью деревьев.

— Обязательно. После тебя.

Омбра изогнула дугу смоляной брови. Откинула с лица прядь волос, выбившуюся из косы.

— Совсем забыла, что ты из светского общества. Что, настоящие леди так себя не ведут? Не зовут престарелых, с их слов, мужчин залезть с ними в воду?

Ему пришлось пожать плечами, хотя он не мог отрицать того, что его взгляд все же скользнул по ее бронзовой коже ее ключиц.

— Настоящие леди, поверь опыту престарелого, с его слов, мужчины, предлагают порой что похуже.

— Это что например?

Он нахмурил брови, припоминая. Тяжеловато было вспоминать весь мир, оставшийся за пределами бескрайнего леса.

— Ну, это смотря, что ты подразумеваешь, зовя мужчину искупаться с тобой. Если же речь идет о обычном времяпровождении, то скорее всего они говорят "нам обязательно нужно побеседовать с вами, мастер. Приходите на обед в доме нашей общей знакомой через два дня. Я буду рада видеть вас". В ином же случае, если ты предполагаешь, так скажем, нечто иное, предложения обычно звучат как: "не хотите ли посетить кабинет уважаемого писателя этим вечером? Писатель сейчас не в городе, но я обещаю показать вам все прелести этого места." Или же: "я слышала, что вы облагораживаете свою гостинную. Вам следует заглянуть ко мне домой, в спальню, у меня там на стенах потрясающие фрески, может быть они наведут вас на пару идей". В случае, когда дама уже замужем, она может предложить: "вы слышали о таком-то месте? Вам непременно следует там побывать!". А после мужчина получает записку с адресом или точным временем, когда ему следует там быть.

Омбра нахмурилась, подцепила ворот своей рубашки и слегка потянула вверх, заслоняя полоску обнаженной кожи. Ее щеки слегка покрылись румянцем.

— И часто ты посещаешь кабинеты известных писателей или получаешь такие записки?

Он сделал вид, что задумался. Омбра уставилась на него испытывающим взглядом.

— Признаюсь, в юности я захаживал в пару кабинетов. Но мой брат всегда был более сведущ в литературе.

Глаза Омбры расширились от удивления.

— У тебя есть брат?

— А ты думала, я единственный такой на всем белом свете?

— А он такой же ворчливый и старый, как ты?

— Он старше меня. Но я бы не назвал бы его ни тем, ни другим.

Она отвела взгляд в сторону, прикидывая что-то в голове.

— Как же он не может быть старым, если он старше тебя?

— Иногда старость — это не прожитые тобою года. Это просто то, как ты себя ощущаешь.

Она усмехнулась, а затем все же отняла пальцы от своего ворота.

— Тогда отвернись. Я не буду раздеваться перед стариком. И я очень разозлюсь, если замечу, что ты подглядываешь

— Мои манеры все равно не позволили бы мне это сделать, — просто отозвался он, а затем развернулся, намереваясь отойти подальше за деревьями.

— И, чтобы ты знал, ни в какие кабинеты я тебя не приглашала! — бросила Омбра ему вслед.

Он уселся на землю, облокотившись спиной об дерево, сложил руки на груди и закрыл глаза. Где-то в вышине заливалась стрекотом неведомая птица. Ему подумалось, что он чувствует себя почти так же, как в собственном лесу. Мирно и спокойно, без каких либо тревог и беспокойства о будущем. Если очень постараться, можно было даже представить, что это и есть его лес. Что дерево, чью жесткую кору он чувствовал своей спиной, это одно из его деревьев, вгрызающееся корнями глубоко в землю ни один век. И плеск реки напоминал плеск вод его озер, различающихся бледными зеркалами в чащобе. И голос птицы — просто один из голосов его собственных птиц, а шепот призраков — воркование его духов, живших с ним бок о бок. И, казалось, вот-вот он услышит знакомую поступь, и теплое дыхание обдаст его макушку. Его кобыла, легко дотрагиваясь до его волос мягкими губами, осторожно будила его, напоминая, что время возвращаться домой. Ему хотелось дотронуться руками до ее морды, почувствовать нежность ее пятнистой шкуры, услышать ее тихое ржание или ощутить под ладонями ее сильную шею. Но он побоялся брать ее с собой. Мало кто знает, что приключиться с ним в пути и когда он вернется. Если вернется.

Может быть, он еще не раз прикоснется к ней, еще не раз она легко ткнется носом в его грудь, прося угощения или ласки. Но пока — только шепот, нарочитый шепот, сливающийся в забытую, гулкую песню.

"....не ищи, девочка, подземных огней, что туманят взор..."

— И легионы мои стройным шагом пройдут по бескрайним владениям, попирая ногами их волю и жизни...

Он с трудом разлепил глаза, пытаясь очнуться от сладкого полузабытья. В несколько шагов от него стоял призрак, своим еле различимым лицом повернувшись в сторону реки.

—...и легионы мои стройным шагом пройдут...

Он поднял камень и, прицелившись, бросил его в призрака.

— Ты что, совсем стыд потерял? Это как надо низко пасть, чтобы подглядывать за купающейся женщиной? — спросил он, хотя и не ожидал никакого ответа.

Призрак качнулся в сторону, задребезжал в воздухе.

— ...попирая ногами...

А затем призрак пропал, растворившись темной дымкой в пространстве. Он неодобрительно качнул головой. Конечно, он знал, что у этих тварей нет никакого сознания, и все же его не оставляло ощущение, что их владелец вполне мог поступить в точности так же.

— Эй! Эй! Скиталец! — раздался голос глухой голос Омбры.

Он остался сидеть на своем месте, пока она не позвала еще раз, чуть громче. Тогда он все же поднялся на ноги и прошел к просвету между деревьев.

— Я тону! — призывно крикнула Омбра снова.

Он тяжело вздохнул.

— Если ты думаешь, что я поверю в то, что женщина, которая сама научилась охотиться и выживать в проклятом лесу в одиночку, не научилась плавать, ты глубоко ошибаешься, — крикнул он в ответ.

Омбра замолчала. Некоторое время раздавался только тихий плеск воды, далекий шепот да стрекот птицы. Достаточное время, чтобы он допустил мысль, что, возможно, ей и вправду требовалась его помощь.

— А если я и вправду тону? — наконец спросила она.

Он, после недолгого колебания, все таки выглянул из-за деревьев. Конечно, Омбра совсем не выглядела тонущей. Она спокойно стояла в реке, так, чтобы вода доходила ей до подбородка. Вокруг ее черным шатром качались на волнах ее длинные волосы.

— В таком случае, ты плохо стараешься, — отметил он и снова отвернулся.

Послышался плеск. Может быть, она поднялась или оттолкнулась от дна.

— Я хотела проверить, прибежишь ли ты меня спасать. Вдруг меня утащит за ногу притаившееся в водах чудовище?

— Тогда скорее тебе придется спасать меня.

Она коротко хохотнула.

— Потому что ты бы не смог вытащить меня из воды? Ты даже не знаешь, как управляться с луком. Что уж говорить, мне кажется, ты попытался бы войти в реку с закрытыми глазами, только бы я не опорочила тебя своим видом.

— Ты, бесспорно стараешься, чтобы придать себе порочный вид. Однако, я видел вещи порочнее тебя.

Раздался резкий всплеск. По видимому, Омбра попыталась обрызгать его, хотя он стоял слишком далеко.

— Не ты ли говорил мне, что я достойна всех стихов, на какие способны юноши в моей деревне?

— И я не отказываюсь от своих слов.

— Но все равно даже не попытался даже взглянуть на меня?

Он раздраженно потер собственный лоб. Земля и звезды, ее голос звучал почти обиженно.

— Мне кажется, или ты все таки хочешь продемонстрировать писательский кабинет, запрятанный в этом лесу, где мне непременно необходимо побывать?

От нее некоторое время не доносилось ни звука. Потом она все-таки буркнула:

— Все еще нет.

— Хорошо, тогда заканчивай с купанием. Я не хочу тратить весь день на водные процедуры.

И он вернулся на свое насиженное место, откидываясь назад и смотря в небо. Возможно, Омбра просто хотела казаться ему старше. Искушеннее, легкомысленнее, увереннее в себе. А может быть, ей просто нравилось его испытывать. Но это, пожалуй, только и заставляло его каждый раз вспоминать, как она молода. Потому что будь Омбра старше, она бы понимала, что даже в его возрасте мужчины редко когда устоят перед искушением залезть в реку с красивой обнаженной девушкой.

Что и говорить, даже он с трудом устоял.

Когда он сложил свой плащ в высокую осоку у реки, Омбра все еще стояла неподалеку, протирая льняным полотенцем свои кудри. Теперь, влажные и тяжелые, они блестели на солнце, и сухие концы казались глубокого, темного багряного цвета. Он повернулся, выжидающе глядя на нее.

— Что?

— Моя очередь просить тебя не подглядывать.

Омбра насмешливо фыркнула.

— Я ведь могу смотреть на твою грудь. Она ведь не считается чем-то непристойным.

Он вопросительно вскинул брови.

— Под моей рубашкой не скрывается тело чемпиона, выигравшего сотню поединков. Я бы даже сказал, что боюсь тебя разочаровать.

— Вот и хорошо. Лучше уж мне сразу разочароваться.

— И часто ты рассматриваешь обнаженные мужские тела в своих путешествиях?

Она задумчиво наклонила голову.

— Видела парочку. Во всяком случае, больше, чем мои сестры.

— Тогда могу пожелать тебе только насмотреться на них вдоволь. Однако, мы кажется, условились, быть вежливыми друг с другом.

Омбра еще постояла перед ним немного, а затем скривила губы, закинула полотенце себе на плечо и зашагала к деревьям.

— И чего я там не видела, — пробормотала она под нос.

Он дождался, пока она скроется за деревьями. Только затем разделся, сложил свои вещи на плащ, и окунулся в реку. Вода была прохладной, но не обжигающе холодной. Приятное ощущение потока холодило натруженные ноги, мягко качало его усталые мышцы. Он нырнул под воду, чтобы ощутить это чувство невесомости, а затем снова выплыл. Убрал с лица мокрые пряди, расчесывая их пальцами и посмотрел в свое отражение, дрожащее на водной глади. Отражение глядело на него хмурым взглядом, зеленые глаза казались совсем темными от игры света. Он прикоснулся к своей груди, к одному из двенадцати лучей звезды, расплывшейся на бледной коже. Она была черной, как беззвездная ночь, казалась вязкой под пальцами. Отметина скверны. Почти такая же, какую носили другие оскверненные, покуда еще слышали глас рассудка или хотя бы оставались живы. Печать дикой магии, которая не подчинялась законам мироздания и богов, что одаривали живых существ своей милостью. Поцелуй хаоса, навечно въевшийся в его внутренности, слившийся с его костями, с его кровью и его сутью. Метка, один взгляд на которую заставлял любого дрожать от страха и проклинать носившего его страшными словами.

Магия всегда требует свою цену. Могущество и власть перекраивать сущее всегда чего-либо стоит. Он знал тех, кто поддавался скверне, но отдавал лишь малую долю, и был доволен своими крупицами. Он видел тех, кто был алчен, и отдавал скверне все больше и больше, пока она не поглотила его целиком. Он помнил тех, кто не подарил скверне слишком многое, и пал под ее силой, позволяя черным отметкам расчертить его кожу, словно гниение болезни.

Тысячи лиц, тысячи магов. Сотни костров, которые разжигали, чтобы спалить оскверненных. И все это прошло мимо него, точно всполохи стаи птиц с угольными крыльями. Все это — точно картинки, мелькнувшие перед глазами в памяти. Таков был его удел, удел одного из древней крови. Создания, чей мрачный бог возжелал, чтобы его дороги не знали конца. Удел первого оскверненного, того, чье рождение уже было волей скверны. Удел первого из магов скверны.

Тысячи лиц, тысячи пропащих душ. Он глядел на них издали, когда это было необходимо, он направлял их, когда было должно. Никто из живущих и умерших так и не понял главную суть.

Магия всегда требует цену. И если ты хочешь, чтобы скверна подчинилась тебе, придется отдать ей самого себя без остатка.

Широкая тропа уводила все дальше от реки на равнину. Омбра обмолвилась, что отсюда начинается самая старая, самая могучая часть леса. Глафемна говорила, рассказывала Омбра вкрадчивым тоном, что когда-то давно здесь росла лишь пара десятков деревьев. Всего лишь маленький перелесок посреди пустыря. Но время шло, деревья обживали птицы и бойкие белки, под сенью их расцветали первые травы, в корнях распахивали свои шляпки молодые грибы, несмелые побеги лишайника взбирались по бугристой коре. Спустя годы уже не отличить, какое дерево новое, а какое старое. Росли широким бурьяном, переплетаясь друг с другом.

И, наконец, что было для него немаловажным, на их пути встретился первый монолит. Широкий камень, чьи плоские гранитные бока орошал слабый блеск, какой встречался у агатов. Высотой в полтора метра, он замер в нескольких шагах от тропы в молчаливом бдении. Вокруг горел мир, испещренный зелеными красками, однако подле монолита ничего не росло. Словно сама жизнь, нет, не вымирала рядом с ним, но обходила его стороной.

Он положил на вершину обелиска свою ладонь. Темная поверхность вибрировала под пальцами до боли знакомым ощущением. По бокам монолита тянулась выдолбленная рунная вязь.

— Они всегда здесь стояли. Сколько я себя помню, — сообщила Омбра, тоже кладя на руку на край камня, — блестят всегда так же, даже в самую глубокую ночь. И, клянусь предками, всегда теплые. Чувствуешь?

Он чувствовал. Сейчас камень казался ему почти горячим. Хотя это было и не удивительно, учитывая, сколько времени осталось.

— А эти руны... странные они. Никогда таких не видела. Это ведь не друидический, — Омбра подняла на него внимательный взгляд. — Знаешь, что они означают?

Поверхность камня уже не вибрировала. Она дрожала под его пальцами. Как дрожат цепи, которые проверяют на прочность.

— Знаю, — коротко отозвался он.

Разумеется, он знал. Он сам возводил эти обелиски много зим тому назад. Двенадцать раз по двенадцать, круг замыкается в круг. Цепи аводи, заключенной в гранитных стенах. Три дня и три ночи он творил свое колдовство. Все, чтобы заставить скверну подчиниться его воле, все, чтобы приковать ее к этой земле.

— И что же? — уточнила Омбра, когда он не продолжил.

Он наконец убрал ладонь с камня и взглянул на нее. Вероятно, она что-то подозревала, но пока нельзя было сказать с уверенностью, что именно.

— Это заклятие защиты. Язык, на котором оно написано, не произносят вслух без необходимости.

— Защиты? — Омбра удивленно вскинула брови, пальцем провела по выточенным краям вязи, — Как замок на двери, чтобы не впускать туда непрошенных гостей.

— Скорее, как клетка, удерживающая зверя.

Он зашагал прочь, возвращаясь к тропе, Омбра быстро нагнала его, и теперь они шли уже рядом.

— А откуда ты об этом знаешь? Уже встречал такие когда-то?

— Мне доводилось их видеть.

— Тогда кого она удерживает?

Ему снова пришлось заглянуть в ее глаза. И как обычно уйти от ответа, сказать полуправду или не говорить ничего. Он не хотел никому приносить беды. Уж точно не ей. Будь его воля, он бы устроил все так, чтобы она и дальше проводила путников через лес, самозабвенно практиковалась в охоте и чтении друидических рун и звала путников искупаться в реке. Ему хотелось сказать, что мир кажется лучше, если помнишь, что такие, как она, населяют его. Что на самом деле ей не нужно мечтать ни о светских приемах, ни о дальних странах, ни о тайнах, некоторым из которых лучше оставаться закрытыми.

Мир не остановится по одному твоему желанию, как бы сильно тебе этого не хотелось.

— Того, кто закопан в этом лесу давным давно, — наконец ответил он.

Омбра снова отстала от него. Не то задумавшись, не то запутавшись, шутит он или нет.

— Значит, ты думаешь, это правда? Что в лесу действительно похоронен великий чародей?

— Я это знаю.

Омбра нахмурилась еще сильнее.

— И где тот платан, под которым зарыты его кости?

Он улыбнулся уголком губ. Говоря о мертвых, все всегда представляют себе кости. Скелет, припорошенный землей. Гнилой череп, потрескавшийся от времени. Но мертвые — нечто большее.

— Не кости. Когда маги скверны умирают, их тела становятся точно пустой сосуд. Гораздо важнее то, что они из себя представляли. Скверна забирается в тебя глубже. Она делает тебя... — он сделал жест рукой, не найдя слов, чтобы описать то, что происходило, — ...другим. Она пожирает твои мысли. Воспоминания. Чувства. Твою жизнь и твою суть.

Он осознал, что невольно коснулся своей груди и отнял руку после некоторого колебания.

— Ты сам становишься частью скверны. Но скверна — ничто иное, как материя. И порой материю можно заключить в тару. Когда умирает маг скверны, это лучшее решение. В противном случае, скверна, не сдерживаемая оковами плоти, расползется.

С каждым его словом лицо Омбры все мрачнело и мрачнело.

— Значит, в лесу захоронен сосуд?

— И не более. Кости мага давно уже стерлись в пыль.

— Чем тогда является сосуд? Амулетом из оникса, вроде того, в котором была заключена душа Ксандрии в легендах? Драконьим клыком? Дневником, на который наложено страшное проклятие?

Он еще помнил те времена, когда лес был не более чем рощицей юных деревьев. Он еще помнил те времена, когда земля в округе еще не знала поступи ни всадника, ни пешего. Он еще помнил, как сам прокладывал себе дорогу сквозь заросли, углубляясь все дальше. Помнил, что тогда стояла ранняя осень, и листья тронула заметная желтизна, а сапоги его насквозь промокли и вечно вязли в трясине. Помнил, как опустился на колени перед огромным платаном, который вскинул свою багряную голову к небу, помнил, как начал копать, и как руки его пропахли влагой, и как он сложил меч в глубокую яму, и как тот блеснул прощальным тусклым светом, и как его проглотила земля. И тогда он вспоминал, как звучал боевой рог, и как лицо друга кривила улыбка, и как они, бывало до поздней ночи под одним только светом тусклой свечи листали древние книги. И помнил слова, беспечные и самонадеянные. "Если не существует больше силы, способной окончить этот век железа и крови, кроме этой, то я усмирю ее, чтобы привести порядок". Вот что тогда сказал его друг. Вот, чем все обернулось.

Как давно это было?

— Это меч, — ответил он. — Старый меч, побывавший в сотнях битв и проливший ни одно море крови. Меч, что остр с обоих концов своего лезвия и не знает промаха. Меч, что когда-то держал в руках маг. Меч, который его погубил.

Омбра обхватила себя руками, будто внезапно она продрогла. Поджала губы, а потом все же спросила:

— И где этот меч закопан?

Он только пожал плечами.

— Лес изменился с того времени. Этого вспомнить я не могу.

Они молчали до самого сумрака, меряя шагами извилистую тропу. Омбра шла впереди, но уже не так быстро, как раньше. Она то и дело поднимала голову, оглядывалась по сторонам, хмурясь на призраков, которые тут и там являли свои темные лики. Он же все так же шел позади, смотря ей в спину. Порой ему казалось, что Омбра хочет что-то сказать, но она только открывала рот, тут же закрывала его продолжала молчать. Услышанное насторожило ее, заставило заковаться в доспехи подозрения к месту, которому она раньше так доверяла.

— Ты сказал, у тебя есть брат, — наконец-то несмело произнесла она.

Ему захотелось облегченно выдохнуть. Хорошо, что они вернулись к этому.

— Да, есть. И я не всегда этому рад.

— Почему?

— Потому что братья всегда остаются братьями, сколько бы лет вам не было. Иногда от них одни хлопоты.

Омбра коротко хихикнула. Немного наигранно, будто бы через силу.

— Сестры точно такие же, поверь мне. Мои иногда весь день грызутся между собой, спорят, кто сегодня будет стряпать, кто пойдет за водой к колодцу или стирать на реку.

— Охотно верю.

— А кроме брата у тебя кто-нибудь есть? Семья? Родители?

— Мои родители давно почили. Но у меня есть двое сыновей.

Омбра резко повернулась к нему с широко распахнутыми глазами.

— Сыновей?! Выходит, и жена у тебя есть?

Он отрицательно покачал головой.

— Они мне не родные. Но будь я их настоящим отцом, я бы любил их не меньше.

— И они, так же как и ты, скитаются где попало?

— Нет, каждый из них избрал свой путь. Один предпочел служить живым созданиям, другой — хранить их от опасностей.

Омбра помолчала, еще раз внимательно вглядываясь в него. Вероятно, ей хотелось узнать, сколько ему тогда лет, если он уже вырастил двоих детей.

— Ну, а жена?

Он позволил себе закрыть глаза. Он еще помнил ее. Ту, которая так и не стала его женой, но ту, которую он бы хотел ей назвать. Ее бледную кожу цвета распустившихся соцветий льна, ее волосы, мягкие, как пух. Он помнил цвет ее глаз — цвет лазури застывшего льда ранней весной. Только не помнил, сколько ни пытался вспомнить, ее лица.

— Нет, жены я себе так и не нашел.

— А, ну да, совсем забыла. Ты ведь вместо этого посещаешь кабинеты и принимаешь записки от знатных леди.

— А ты проводишь путников через лес. Неужели не нашлось никого, кто бы согрел тебя холодными ночами?

Омбра отвернулась от него, фыркнув.

— Я не такая, чтобы ты знал. Не отдаюсь любому, кого вожу через лес. И дам в морду тому, кто решит взять меня силой.

— Хорошо.

— Мужчины, вот еще! Я провожала одного альвичи в прошлом году. Он был с моей родины, с Края Теней. Говорил, что прислуживал во дворце самого императора. Плел про то, что может забрать меня с собой, что мне там понравится. Что уж в Краю Теней, на осколках Древней Империи, там, где проживают все альвичи, никто не будет смотреть на меня косо. Что дома там бывают выше, чем деревья в Лесу Шепота, и сверкают мрамором, и что у статуй в Финерине вместо глаз — огромные рубины с кулак. И что женщины, даже прислуга, представь себе! — Омбра заливисто рассмеялась, — ходят в в платьях, расшитых золотом и жемчугами, и даже рога свои украшают золотыми цепочками. А я все равно за ним не пошла.

— Почему же? Я бывал в Финерине. Это и вправду красивый город.

Омбра ненадолго задумалась, а затем выдохнула, раздувая губы.

— Не знаю. Подумала о маме и о сестрах. Какого им будет тут без меня? А если мы все вместе пойдем туда, в Финерин, в Край Теней, или еще куда-нибудь, какого мне будет там? Без леса, без охоты, без призраков? — она помолчала еще немного, а затем перебросила косу через плечо, — конечно, и мне бывает одиноко. И холодно ночью. И иногда мне хочется, смерть как хочется, чтобы кто-нибудь прилег рядом и обнял меня. Но я все-таки продолжаю водить путников через лес, потому что не вижу для себя ничего другого. Наверное, такой мой путь. Вечное одиночество.

— Одиночество — не путь, а выбор. Ты ведь давно могла бросить этот лес. Остаться в селении, учиться прясть, как желала твоя мать. Могла переубедить людей, что живут там, в их мнении об альвичи. А могла просто уйти из этих земель, одна. Или со своей семьей. Но ты выбрала остаться. И если выбор тебя тяготит, ты все еще можешь изменить его.

— Но я не такая, — Омбра выпрямилась, вскидывая голову, — я знаю. Знаю то, что не найду приюта нигде, кроме этого леса. Только здесь я чувствую себя... в безопасности. На своем месте, понимаешь? Каждый должен делать то, для чего рожден.

Он вздохнул, получше кутаясь в плащ. Трудно было противостоять ее уверенности.

— Ты еще молода. В действительности же, не существует никакого предназначения. Все делают то, что от них требуется. Чтобы выживать или жить. Просто некоторым кажется опасным шагнуть дальше за пределы своей земли. Даже если хотят этого, они придумывают сотни отговорок, чтобы отложить это на завтра.

— Все-то ты знаешь! — Омбра остановилась и развернулась к нему на каблуках, — может быть, ты просто несчастен? Ты завидуешь тем, кто нашел себе дело по душе, потому что тебе самому ничего не пришлось по сердцу?

Он тоже остановился, вскинул на нее взгляд утомленных глаз.

— Я нашел дело себе по душе. Однако, когда приходит время сделать то, что требуется, я делаю дело, а не дрожу перед ним. Вероятно, в чем-то ты и права: я никогда не найду себе вечного приюта. Возможно, я тоже выбираю одиночество, как и ты. Но я многое повидал, прежде чем сделать выбор. А ты? Подумай хорошенько. Может быть, тебя просто что-то останавливает? Тянет в лес то, чего ты не можешь объяснить?

Омбра сердито уставилась на него. Казалось, ее взгляд мог прожечь его на месте. Хвост спутницы хлестал лесную подстилку. Но вместе с раздражением он прочел в ее глазах толику сомнения. Ему не хотелось говорить об этом открыто. В конце концов, иногда нельзя получить все, говоря прямо. Иногда нужно заставить кого-то задуматься.

— Может быть, меня и тянет в лес, но я...

Раздался тихий треск сухих веток. Они оба посмотрели в сторону, между деревьев, откуда послышался этот звук. Оба прислушались. Но в лесу снова замерла тишина, прерываемая только еле слышимым шепотом.

Омбра постояла перед ним еще пару мгновений. А затем стряхнула с плеча лук и вытащила стрелу.

— Иди вперед. Тропу здесь ты и сам можешь разглядеть, если постараешься. Схожу, проверю.

И она быстро скрылась в листве. Шаги ее внезапно стали совершенно бесшумными. Конечно, она и вправду могла уйти, чтобы разведать, кто это был, но, скорее всего, ей просто хотелось ненадолго избавится от его присутствия.

Он послушно зашагал вперед в одиночестве. Теперь, когда Омбра была всего лишь бесшумной тенью где-то неподалеку, он ощутил себя совсем как тогда. Ему вдруг стало казаться, что он вспоминает эту дорогу, и эти деревья, и даже кусты диких ягод, раскрывшихся буйным цветом. Однако, все это было не более, чем обманкой воображения. Он не мог этого помнить. Ведь прошло столько лет, и уже ничего не было так, как раньше.

Позади него зашуршала листва. Он обернулся, намереваясь увидеть перед собой Омбру и услышать ее новость о том, что она наткнулась на еще одного барсука, или лисицу, или птицу, запутавшуюся в корнях старого дерева.

Но вместо этого перед ним стоял волк.

Он замер, глядя на зверя. Стальная шкура покрывала крутые бока, когти широких лап врывались в землю. Волк пригнул голову, издавая рык, раскрывая частокол белых зубов, пена из его рта окропляла землю. Уши его были плотно прижаты к голове.

От неожиданности ему пришлось сделать шаг назад. Волк угрожающе двинулся следом, все ближе. Тогда он заглянул в глаза зверю. Те были черные, как две капли полуночи. На груди волка темным пятном расплывалась отметина. Она бурлила, растекалась, рябью расходилась в стороны. Скверна.

Он вскинул брови, удивляясь, что волк подчинился воле хозяина и посмел напасть на него. Не ушел, не свернул с дороги, как только он обернулся. Демонстрация силы, угроза, не более. Странно было понимать, что он еще что-то видит. Что он еще что-то чувствует.

Он поднял перед собой ладонь, намереваясь убить. Возможно, не будь волк уже наполовину поглощен скверной, он бы еще сумел отделить его часть. Волк зарычал громче, ощерившись, прыгнул. Он выкинул руку, собираясь призвать чары, но в тот же момент в бок волка вонзилась стрела, сбила его в прыжке. Тот упал, дернулся, и тут же снова вскочил. Издал болезненный рык.

Он сделал шаг назад, но уже не решался воззвать к силе, ведь знал, что Омбра была здесь. Еще надеялся, что волк развернется, бросится прочь. Однако скверна пожирает жизни. Пожирает разум.

Волк снова бросился к нему, и тогда стало понятно, что иначе никак. Но не успел он вскинуть руку или произнести хоть слово, как перед ним возникла Омбра. Волк одним прыжком повалил ее на землю, сцепил челюсти на ее руке. Она взвизгнула, и тут волк замешкался. В ту же секунду она резким движением вонзила тесак ему в шею. Волк издал слабый звук — не то испуганный визг, не то удивленное поскуливание. Омбра спихнула его с себя, выдернула тесак и отползла подальше. Зверь закашлялся, окрашивая землю черной кровью, а затем уронил голову и затих.

— Милостивые боги, — прошептала Омбра.

Он тут же прошел к ней, обхватил под плечи и поднял на ноги, позволил опереться на себя. Омбра, кажется, едва обратила на это внимание. Она во все глаза смотрела на убитого ею волка.

— Покажи, — потребовал он, тут же сам взял ее руку в свои.

Ниже ладони багровели глубокие отметины волчьих зубов. Алое тепло уже сочилось из ран, заливала красным рубашку. Он поднял глаза на лицо Омбры. Она казалась испуганной, но более не пострадавшей. На воротнике расплывалось черное пятно волчьей крови. Глупая девочка.

— Волки... волки не нападают просто так... — пролепетала Омбра.

Он еще раз взглянул на убитого волка. Пятно скверны на его груди замерло.

— Знаю, — выдохнул он, а затем заставил ее зажать ладонью собственные раны на второй руке, — знаю. Идем.

Он потащил ее дальше по тропе, оставляя зверя тонуть в луже черной крови. Дальше медлить было нельзя.

— Как же больно! — зашипела сквозь зубы Омбра, но продолжила размазывать мазь по свежим ранам.

Он поглядел на то, как она, жмурясь и иногда изрекая проклятия, вся съежилась и зачерпнула из своей баночки понюшку лечебной мази. Омбра не хотела казаться сильной, она была сильной. Не жаловалась и не плакала, даже не просила его о помощи. Просто продолжала, сцепив зубы, делать то, что должно. А ведь после того, как на тебя напал волк, трудно не впасть в истерику.

Разумеется, ни о какой охоте речи идти не могло. Он собрал костер, приготовил скудную похлебку из грибов, что удалось найти, которую они намеревались съесть вместе с тем, осталось от последних жареных кусков оленя, которые он тащил в своей сумке, обернув в тряпицу. Он предложил ей свою помощь, но Омбра отказалась, и теперь сидела, слой за слоем накладывая на укушенную руку крепко пахнущую лечебную мазь.

— Ну и дела. Никогда не думала, что на меня нападет волк, — скривилась Омбра.

— Думаю, это не то, чем стоит хвалится девушке.

— Но то, чем стоит гордиться охотнику!

Она размазала по укусам последний слой мази. Рукав рубашки им пришлось срезать ножом, потому что он уже никуда не годился. Омбра выпрямилась, поднясла ладонь к руке и начала шептать что-то тихим голосом. Воздух слегка заколебался, наполняясь магией, пальцы ее осветились еле ощутим, мерным свечением. Он глядел на это, вскинув брови. Друидическая магия.

— Ну вот! — довольно буркнула Омбра. — К утру даже шрама не останется. Хотя все еще болит.

И она порылась в сумке и выудила оттуда бинт из плотной ткани. Подняла конец к руке и тут же нахмурилась.

Он поднялся на ноги.

— Позволь, я тебе помогу.

Он присел подле нее на колени. Омбра неуверенно взглянула не него, и все же протянула ему бинт. Он снова замотал его, а затем принялся осторожно обвязывать ее руку, чувствуя на себе взгляд ее глаз.

— Не стоило этого делать, — не отрываясь от работы, осудил он.

— Вот еще! — горделиво воскликнула она, — да ты стоял там, как ягненок на заклание. Как ты собирался с ним драться? Руками? Ножа-то у тебя нет!

— Некоторым не нужен нож, чтобы драться.

Он подвернул конец бинта и поправил его. Поднял глаза и заглянул в ее лицо. Они оказались совсем близко. Настолько, что придвинувшись еще ближе, он мог бы почувствовать ее дыхание на своем носе.

Омбра мигнула. Ему хотелось извинится перед ней. Это, в конце концов, была только его вина, что Омбра пострадала. Но он много лет прожил один, не заботясь ни о ком другом, кроме себя. Много лет он и не думал, что кто-то может бросится к нему на выручку, рискуя жизнью.

— Зачем ты выскочила передо мной?

— Волк мог тебя убить! — возмутилась Омбра.

— А тебе что с того? Я ведь тебе уже заплатил.

— Ну, знаешь ли, — надулась она, выпрямляясь, — я не очень-то хочу смотреть, как лесной зверь разрывает человека на части.

Он тоже поднялся на ноги. Дело в том, что она была доброй. Слишком доброй. И капельку более храброй, чем нужно.

Он вернулся на свое место, по другую сторону костра. Помешал варево в котелке, а затем зачерпнул половину и протянул ей. Может быть, еда была не такой вкусной и плотной, но Омбра набросилась на нее с таким видом, словно ничего вкуснее не ела. Здорово же она проголодалась.

— Одного не пойму, — пробурчала она, пережевывая мясо, — почему когда я выстрелила, волк не развернулся ко мне? Почему снова прыгнул на тебя?

Он смотрел в огонь, глотая еду. Она казалась совсем безвкусной. Языки пламени трепетали, выдувая столб искр. Они вспархивали, танцуя свой затейливый танец, вызывали в его памяти картины прожитых лет, и тут же исчезали.

— Ты знаешь, кто был тот маг скверны? — спросил он.

Она засунула в рот ложку, задумавшись. А потом бросила прибор в пустую плошку и отложила ее.

— Тот, чей меч закопан, здесь, в лесу, под старым платаном? Не припоминаю. Знаю только, что он был один из самых могущественных магов скверны и вселял ужас во всех, кто имел неудовольствие встретить его при жизни. Поговаривали, что ему нельзя было смотреть в глаза. Потому что, как только взглянешь, он украдет твою душу. И что в голову его вросли ветви деревьев. И что он повелевал огромным войском, сотканным из камней и темных ночей. Он мог сравнять города, только взмахнув рукой! А еще у него был верный слуга. Этот слуга появлялся перед ним, чтобы известить о его воле. Так говорят.

Он слабо усмехнулся, отставляя свою посуду.

— У него на голове не росли ветви. Это были рога. Гнутые витые рога, какие бывают у козлов в высокогорье. Потому что маг был из племени альвичи.

Омбра смотрела на него неверящим взглядом.

— Альвичи? Настоящим?

— Да. Чистокровным.

— И хвост у него был?

— Такой же, как у тебя.

— О-о, — только протянула она.

Она дотронулась до своих волос, пригладила их и опустила руку. Он поджал поджал губы, следя за ее пальцами.

— Ты каждый вечер распускаешь волосы, — заметил он.

— А ты каждый вечер на это смотришь. Но сегодня никак, уж прости. С одной рукой мне не управится.

— Я могу помочь тебе, — предложил он.

Омбра взглянула на него так, что он почувствовал себя лисом, пробирающимся в курятник. Как будто он намеревался не распустить ее косу, а обрезать ее. Но потом внезапно ее тронула улыбка. Веселая, почти хитрая.

— Ну, раз уж ты предлагаешь.

Он обошел костер, присел рядом с ней. Омбра смахнула косу с плеча, повернулась к нему спиной. Он развязал ленту на конце ее косы, потянул на себя первый узел, неторопливо развязывая. Ее волосы были гладкими и мягкими на ощупь. Он не сдержался, продел сквозь них пальцы, наслаждаясь этим ощущением.

— Расскажи еще про мага, — попросила Омбра.

Он растянул еще один узел.

— В ту пору к своему закату катилась эпоха Древней Империи. Осмия растянулась на многие мили, подпирая с собой земли эльфов и гномов. Это была огромная, сильная держава. Но, со временем, на землях ее воцарились междоусобицы. Один герцог вступал в войну с другим, братья знатных родов дрались из-за наследства, сестра могла воткнуть нож в спину сестре. Но император продолжал царствовать на троне, закрывая глаза. А вот нашему магу это не нравилось. Он был не принцем, как сейчас говорят, однако родился в знатной семье, пусть и не такой богатой и властной. Дом их был стар, но со временем обеднел. И все же, как подобает юному лорду, он получил хорошее образование. Умел читать и писать, отлично фехтовал и ездил верхом.

Он обожал скакать во всех опор, подставляя лицо разгульному ветру и хохоча во весь голос. Он оседлывал самых горячих лошадей и выигрывал все турниры, в которых участвовал.

— А как же скверна?

— В то время он еще не был оскверненным. Просто юношей со своими мечтами, желаниями и надеждой на будущее. Тогда он был искусен во многих делах. У него получалось все, за что он брался. В его семье были те, кто познали магию, а потому и он обучился ей. Сначала просто так, для смеха. Но чародейство — трудная наука. Она увлекла его, и он погрузился в нее с головой. В то время, если ты хочешь знать, многое еще было не изучено. Чародеи говорили с богами напрямую, и те отвечали им.

— И что, он возжелал больше власти?

Он еще раз продел пальцы сквозь ее волос.

— Ты слушай. Однажды на границе Осмии вспыхнула война, и он был призван защитить свою родину. Вместе со своими друзьями он направился туда. Увиденное сражение поразило его. Ранения, голод, жестокость и смерти. Он видел, как короток человеческий век, какая нищета, какой голод и болезни поселились в их землях. Все это навсегда запечатлелось в его памяти. И он решил, что во чтобы то не стало, прекратит все войны на своей земле.

— Пока что получается, — Омбра поерзала, — что маг скверны был тем еще добряком.

Он помнил его глаза, наполненные ужасом. Помнил его слезы, которые он проливал над убитым братом. Помнил его слова, наполненные горечью, и вопросы, которые он задавал ему снова и снова, надеясь услышать ответ.

— Он и был им. У мага было большое сердце. И он твердо вознамерился достичь своей цели. После войны он вернулся в свой дом и часами просиживал за древними фолиантами. Вопрошал всех богов о силе и знании, молил о советах. Тем временем война, которая до этого казалась всего лишь небольшой неприятностью, все расползалась и расползалась. Как бы он не силился ее прекратить.

— И что тогда?

— Тогда, не услышав ответа от своих богов, он обратился к другим силам. К силам более старым, более опасным и более могущественным. Обратился к богу, к которому нельзя обращаться. Обратился к магии, которая не подвластна смертным.

— К скверне... — прошептала Омбра.

Он умолял его не делать этого. Он просил его одуматься, напоминал, какую цену придется заплатить за то, о чем он просил. Но он всегда был такой. Упрямый, самоуверенный, решительный. Тогда ему так казалось. Теперь он понимал, что огонь в его темных глазах не был пламенем веры. Это была алчность.

— Подчинив себе дикую магию, он создал легион воинов, закованный в ониксовые латы. Рыцарей из камня, по одному его способных одолеть любого врага, способных без устали маршировать дни и ночи напролет. Завидев его войско, затеявшие стычку прекращали драку. Враги отступали от земель их империи. Казалось бы, он добился своего. Исполнил свою мечту.

— Но? — Омбра взглянула на него через плечо.

— Но мирное время сжигало его изнутри. Он больше не мог спокойно есть и спать, не мог вернутся к своим повседневным делам или мирно проживать отведенный ему век. Голову его наполняли мрачные думы. Он не чувствовал вкуса вина, не чувствовал радости или печали. Скверна пытала его, мучала, не давая покоя. И однажды он решил, что жители его земли способны жить в мире, то иные народы, кто проводил годы в вечных междоусобицах, не должны существовать. Что он должен окончательно, раз и навсегда, защитить свой народ.

Омбра вздрогнула. Он остановился, замер, но не выпустил ее волос из рук. Он давно расплел их, и теперь сидел, мягко поглаживая.

— Он поднял свое войско и повел их в другие земли. Его рыцари не знали пощады, не знали слабости и жалости. А сам он был так силен, что никто не мог одолеть его.

— И что? Как случилось, что его меч погубил его?

Он мягко перебрал ее вьющиеся локоны.

— Тогда один из тех, кто принадлежит к древней крови, один первых, кого породили боги и кого называют дин-иши, попросил его остановится. Но мага уже полностью поглотила скверна. Его большое сердце затмила мгла. Он лишь рассмеялся дин-иши в лицо.

"Даже тебе не под силу остановить меня," — звучал голос в его ушах, — "ведь ты слаб. Ты цепляешься за то, что тебе дорого. Тебе не понять меня. Ведь ты отвергаешь силу, с которой был рожден. Но я тот, кто ее искал, и никогда не отвернусь от нее".

— А ведь когда-то, — он грустно улыбнулся. — Они были друзьями. Сражались бок о бок, делили друг с другом хлеб и кровь. Теперь же они встретились в схватке. Но таких, каким был этот маг, не убить так просто, ведь их душа уже поглощена скверной. Их можно поразить лишь тем, что им было некогда дорого. И вот, в разгаре схватки, дин-иши выхватил меч из ножен мага и поразил его в самое сердце.

Он не помнил тяжесть меча в своих руках. Зато помнил его удивленное выражение, когда он обхватил ладонями окровавленное лезвие, проткнувшее его грудь. Он не выпустил рукоять даже тогда, когда вместе с ним осел на землю. Ливень заливал выжженную землю, воздух вибрировал от магии. Рука друга коснулась его щеки. Слезы застлали его глаза. Перед самым концом, у омута смерти, они всегда будто бы возвращаются на мгновение. Он сжал его руку — помнил, какой она показалась теплой тогда.

Как давно это было?

— А что же войско?

— Войско рассыпалось в прах со смертью своего хозяина, потому как заклятие было рассеяно. Но маг был настолько могуч, что его скверна могла расползтись на многие мили, заражая собой все в округе. Вот почему дин-иши заковал его суть, его душу и жизнь в старый меч. Вот почему столетия назад он закопал его глубоко в лесу.

Омбра молчала. Он отпустил ее волосы, поднялся на ноги, и, аккуратно положив ладони на ее рога, заставил ее опрокинуть затылок, чтобы взглянуть на него, нависшего над ней сверху. Их глаза встретились. Он внимательно вглядывался в их белизну, в которых мелькали отсветы огня.

— Теперь ты понимаешь, почему волк не бросился на тебя? Потому что все это, все призраки этого леса, все создания, пораженные скверной, не что иное, как отзвуки давно жизни умершего мага. Воплощение его воли. А он возжелал мира своим собратьям. Таким, как ты.

Омбра сглотнула. И, хотя отпустил ее, все еще не опускала своих глаз с его лица.

— Но почему сейчас их стало больше? Почему звери начали заражаться скверной? Почему путники пропадают в лесу?

Он вобрал в грудь больше воздуха. Костер тихо потрескивал своими поленьями. Омбра протянула руку, мягко коснулась его ладони своей. И это прикосновение тоже было теплым. Прикосновения живой кожи к его коже — холодной, истонченной веками прожитых лет.

— Где-то там, на западе, зреет беда. Воссияет солнце, что поглотит луну, и тогда море окрасится красным. Где-то там грядут смерти, отчаяния и войны. Только есть герой, всадник, что будет скакать навстречу звезде, что укажет ему путь, и герой остановит то, что может ввергнуть наш мир в бесконечное кровопролитие. Но этого еще не произошло. И герой еще не знает об этом, и звезда еще не зажглась. И все же, я уже слышу, как дрожит земля, как звенит в воздухе древняя песня, предрекая будущее. Слышит это и меч, чей хозяин поклялся остановить остановить войны. Потому у всего есть причины, а у причин есть последствия.

Омбра сжала свою руку на его ладони.

— Поэтому ты идешь туда? Потому что ты должен стать причиной, по которой герой отправится в путь?

Он ласково улыбнулся ей.

— Потому что я — следствие, которое потянет за собой другие.

Омбра сжала губы. Длинная прядь упала ей на лицо, и он мягко отвел ее в сторону, невесомо касаясь лба.

— Как звали того мага? — шепотом спросила Омбра.

Он закрыл глаза. Он все еще помнил его лицо. Их лица не забывались. Он помнил каждого. Все они были частичкой его самого.

— Аренмир, — так же тихо ответил он. И воздух стал густой, будто масло, и призраки зашептались в ночной мгле, подступая ближе, — его звали Аренмир.