XV
Берг задержался ещё на несколько дней. Увидев, какие богатства оставлял он нам в созидание, этот жадный до денег и бесплатного труда мужчина приказал собрать как можно больше колосьев и упаковать их для будущих огромных владений "зерновой империи". На протяжении трёх жарких тягучих дней, в которые обычно люди прячутся в прохладной тени и изнемогают от духоты, бывшие рабочие и те, кто хотел поскорее убраться из этого могильника, косили старые, налитые жизнью колосья, мерно колыхающиеся на ветру.
Не стало ни колосьев, ни жизни, ни красоты, за которую я так любил свою Родину. Зато осталась вспаханная, использованная и изуродованная земля, на которой больше никогда ничего не будет расти. Огромные пространства чернозёма, выкорчеванные пни и корни других растений – всё это теперь стало достоянием и временной гордостью тех, кто решил навсегда связать себя с этим местом. Однако вместо духовной связи в нас появилось странное ощущение пустоты, словно кто-то вырвал частицу нашей души, нашего сердца, в котором ещё теплилась жизнь. Осколки битого стекла больно впились в наши тела и сковали, словно цепями. Такую боль мы обычно назвали душевной.
Я сидел на кухне и допивал из старой чашки вчерашний чай. Он был холодный, невкусный и даже немного горький – кто-то забыл или не захотел положить туда сахар. Я делал глоток, слегка морщился и, обещая больше не пить его, продолжал медленно опустошать чашку. Это была своего рода зависимость от ужасного, от чего-то противного – зависимость сродни курению табака.
Это утро перед отъездом колонны беженцев выдалось слишком уж тягучим и необычно жалостливым. Солнце вставало из-за облаков, брезгливо бросая на землю свои жизненно необходимые лучи, ветер подгонял уезжающих и бил их в спины и продувал куртки насквозь, заставляя бросить родной дом как можно быстрее. Всё было спокойно, обыденно и чересчур тривиально. Люди собирались в дорогу, словно уезжали в отпуск на берега Северного моря, а не в долгое путешествие в никуда, в котором нет конца и нет пункта назначения. Они уплывали в туман времени и рисковали остаться в нём навсегда, блуждая среди длинных полупрозрачных щупалец, затягивающих зевак на дно и создавая там кладбище пропащих. Они растворялись в бесконечной тьме, прыгали в бездну, даже не подозревая, что ждёт их дальше, но на лицах в тот день я видел облегчение. Они были рады спастись, да только никто не знал, какие опасности поджидали их за углом.
– Прощай, Генри, – с сожалением и радостью в голосе сказал Берг, обнимая меня за плечи. – Надеюсь, всё у тебя сложится хорошо. Скорее всего так и будет, если ты всё же передумаешь и поедешь с нами.
– Я уже принял решение, – ответил я и легко отстранился. – Здесь – мой дом, и я могу даже умереть за него, – все, кто слышал наш разговор, знали, что это враньё, наглая ложь. Я не уезжал только потому, что прошлое крепко держало меня за глотку и не хотело выпускать из своих стальных объятий. То, что было тогда, до бури, тяжёлым камнем прицепилось ко мне и тянуло на дно социальной жизни, а я не мог сопротивляться, ведь прошлое – это всё, что у меня осталось. – Прощайте, мистер Берг. Надеюсь, вы найдёте новый дом быстрее, чем разрушили прежний.
На миг у него промелькнуло непонимание, сменяющееся яростью, а затем и вовсе снисхождением.
– Ничего, ты ещё всё поймёшь. Только вот поздно уже будет что-то менять. Мы будем далеко, а твои друзья, вернее, те, кто решили сдохнуть бесславно, тоже умрут.
Я переглянулся с Гербертом, что сидел в своём инвалидном кресле слева от меня. Он глядел на людей, что столпились возле пассажирского грузовика, в который медленно заползали люди. В кабине было уже, по меньшей мере, человек двадцать-тридцать, но толпа упорно продолжала заполнять пустоты грузовика. Казалось, он вот-вот не выдержит и распадётся на мелкие кусочки, но всё ещё твёрдо стоял на ногах, принимая неожиданных гостей.
– Удачи вам, джентельмены, – Берг снял свою летнюю шляпу и, развернувшись, вальяжно зашагал к своей колонне. Люди дожидались его, словно он был сам Господь Бог и смотрели на него точно так же. В их глазах блистало уважение и бесконечная благодарность, но никто и не подозревал, какие цели преследовал этот человек, спасая целую толпу голодных, больных и слабых людей.
Вдруг в толпе взволнованных я увидел знакомый силуэт. Он помогал загружать последние коробки с вещами в грузовик и без того набитый всяким хламом до самого верха.
Исаак. Человек, обещавший мстить. Человек, молящий Бога о прощении. Человек, спасающий себя и других.
Я не мог остаться в стороне и позволить ему уйти из города, не попрощавшись со мной. Сам того не замечая, я оказался возле щуплого тельца друга.
– Уже уезжаешь? – я бросил взгляд на стальную обшивку грузовика. В глазах парня проскочила неуверенность.
– Да, – ответил, наконец, Исаак после недолгого молчания. – Уезжаю. Уезжаю и не жалею о своём решении. А вот почему ты вдруг решил остаться?
– Понимаешь, – медленно начал я, – не могу бросить это место. Слишком уж оно... родное. Кто-то должен хранить память об этих краях. Почему бы этим человеком не стать мне?
– Память всегда с нами, Генри, – он положил руку мне на плечо и улыбнулся. – Ты сможешь поведать об этом прекрасном месте всему миру. Все о нём узнают.
– Я не хочу, чтобы все узнавали. Я хочу, чтобы этот мирок принадлежал только достойным, – я бросил косой взгляд на Берга, стоящего неподалёку и ковыряющего ботинком песок. – Не таким, как он или того хуже...
– Ты говоришь о Майкле? – взгляд Исаака помрачнел, брови слегка сдвинулись к носу. – Этот подонок убил стольких людей, а теперь... просто пропал? Это несправедливо! Я бы остался, чтобы закончить свою миссию, но слишком боюсь за свою жизнь.
– Послушай, – резко зашептал я, чтобы никто не услышал. Наши лица сблизились, и на миг вокруг нас исчезли все звуки и даже само понятие времени размылось. – Майкл мёртв. Мёртв, понимаешь? Акт мщения свершён. Не губи свою жизнь ради того, кто погубил в разы больше – оно того не стоит.
– Погоди... – ответил Исаак, пару секунд обдумывая информацию. – Ты его убил?
Я ответил спустя пару секунд:
– Да, Исаак. Страданиям конец. Ты свободен. Да и все остальные тоже. Но я хочу, чтобы о его смерти знал только ты.
– Как он умер? – спросил он после недолгого тяжкого молчания.
– Медленно и мучительно, – соврал я. – Так, как ты и хотел. А его банда распалась, и никто не знает, куда они делись. Наверное, подохли где-нибудь в канаве. Видишь, теперь всё хорошо.
– Теперь я чувствую себя убийцей, – ответил вдруг парень. – Отправив на тот свет убийцу, стал ли мир чище? Ведь появился ещё один, практически такой же по силе человек.
– Мы свершили правосудие.
– Мы свершили самосуд.
– Всем от этого легче, – вздохнул я. – Ты же хотел этого. Он убил Освальда!
В один миг все страждущие умы обратили на меня свои пустые взоры. Они несколько секунд стояли в молчании, затем вновь вернулись к обсуждению своей новой жизни.
– Да, он убил того, кто был мне дороже всего на свете. Теперь у меня появился ты. Мне этого было недостаточно, пока Майкл был жив. А теперь чувство отвращения переполняет меня. Отвратительное чувство.
– Рано или поздно оно иссякнет, – сказал я и посмотрел в тягучее тёплое небо. – Ты обретёшь покой.
– Я смогу обрести покой только там, где есть моя семья и друзья. Там, где будешь ты и те, кто также мне дорог. Поехали со мной, у нас с тобой ещё вся жизнь впереди. Столько открытий, столько встреч и событий – я даже всего не смогу разъяснить! Почему ты так легко отталкиваешь жизнь и идёшь в объятия смерти?
– Потому что рано или поздно прошлое задушит меня там, где я бы мог прожить много-много лет. Я не смогу уехать отсюда, Исаак. Я буду слишком скучать по дому.
– Ты меняешь жизнь на ностальгию?
– К сожалению.
– Я надеюсь, ты выживешь. Выживешь и одумаешься.
– Если выживу, то обязательно приду в Ганнерхайм. А пока... – я на миг замялся, – пока что я остаюсь.
Вдруг я почувствовал самые тёплые объятия за всю свою жизнь. Эти руки, что обнимали меня в тот момент, они были наполнены чистой любовью к ближним, горькими слезами расставания и самыми чистыми намерениями. Такие объятия бывают один на миллиард. И мне повезло встретить именно такого человека.
– Я буду скучать по тебе, Исаак, – прошептал я.
– Я тоже. Я буду ждать. Столько, сколько потребуется, – ответил он, тихо всхлипывая. – Не хочу терять нового друга.
– Не потеряешь, – я улыбнулся, – обещаю.
Исаак отстранился и вытер только выступившие слёзы рукавом своего пиджака.
– До свидания, – сказал я. – Не прощай. До свидания.
– До свидания, Генри, – щемяще-хриплым голосом сказал Исаак и забрался в грузовик, в котором перевозили людей. – Знай, что я всегда буду ждать тебя.
Я лишь улыбнулся и кивнул в ответ.
Наконец, взревели моторы, закрылись двери грузовых автомобилей, и колонна начала отъезжать от границ города. Три машины – две грузовых и одна пассажирская – развернулись и, выстроившись в одну колонну, проехали мимо пустого здания общежития, на пороге которого стояли четверо: я, Роберт, Карл и Герберт. Внутри здания сидели ещё три человека, но выйти они не решились и поэтому оставались в тени.
Чёрные пятна автомобилей удалялись всё дальше по дороге, за холм, где начиналась новая жизнь. Пыльное облако, что они подняли в небо, уже начинало оседать. Перед нами открывалась наша новая жизнь: без людей, без колосьев, без истинного счастья.
Я посмотрел на Карла, в его глазах блестели капли слёз.
– Почему ты не поехал с Альфредом? Вы же были лучшие друзья.
– Он не захотел умирать, – тихо ответил он и шмыгнул носом. – А я не захотел позорно бежать. Мнения разошлись, и мы, соответсвенно, тоже. Не всю жизнь же нам быть вместе.
– А почему нет? Ведь для этого и нужны друзья. Провести вместе остаток жизни, пусть и очень короткой. Или, чтобы пить вместе чай по утрам. Или чтобы смотреть на звёзды, когда на небе нет облаков. Вариантов множество.
– Это не про нас, – ответил Карл. – Он уехал, и теперь у меня нет сил ни на что. Только чего-нибудь выпить и закурить.
– Ну, это мы организуем, – я потрепал парня по голове. – Раз жить нам недолго осталось, то чего себя ограничивать, верно?
Карл закивал, и все остальные тоже.
– Идём в дом, сегодня что-то особенно жарко. Или, может, это солнце плачет по тем, кто решил скрыться из виду навсегда. Тут уж не угадаешь.
– А разве солнце может плакать? – сказал удивлённо Карл, смотря на огромный пылающий шар в небе.
– Ещё как. Оно делает это каждый день. А мы и не замечаем. Глупые потому что.
– Тогда я не хочу смотреть, как оно плачет. Никогда больше.
– И я, – улыбка сама собой расплылась на моём лице. Я похлопал парня по плечу. – И я тоже, друг мой.
Внутри было пусто и сыро. На потолках расплывались пятна, на полу лежали тряпки и впитывали в себя остатки дождя, что недавно прошёл по долине и окропил застывшую мёртвую землю холодным, бьющим в самое сердце дождём. Тучи в тот день сгустились быстро, и мы даже ничего не успели предпринять, чтобы не допустить попадания воды на старый пыльный чердак с уже пожелтевшими газетами, деревянными трухлявыми тумбами и шкафами и единственным грязным окном, сквозь которое еле пробивался мутный солнечный свет. А теперь мы разгребали последствия. По всему дому были расставлены оставшиеся вёдра и тары, тряпки и различные вещи, что никак не могли пригодиться кому-то из нас. На пороге лежало насквозь промокшее детское платье – здесь оно уже никому не могло принести пользы.
– Не нравится мне это, – принюхавшись, в очередной раз буркнул Роберт и посмотрел в окно. – Скоро дом развалится, и никакой смерти от бури мы не увидим. Мы ведь ради этого здесь собрались?
На кухне за столом сидели пятеро. К нам присоединился мужчина средних лет по имени Шульц. Он мне запомнился только лишь потому, что у него на руке был жуткий шрам в форме креста. По его рассказам, он получил это в бою при Вердене. И пусть прошло уже чуть больше тридцати лет, он помнил об этом, как о самом большом чуде на целом свете. После той роковой битвы немногим удалось уцелеть, поэтому Шульц был своего рода раритетом, уникальным экземпляром и образцом Первой Мировой.
– Роберт, ты не бубни, – осадил его, наконец, Шульц. – Развалится – уйдём. Домов-то полно.
– Так они тоже рано или поздно развалятся, – подал голос Герберт. Он сидел в своём кресле и смотрел в окно, допивая свой кофе. Рядом с ним, на полу стояло наполовину наполненное водой ведро. – Их строили только, чтобы мы некоторое время тут жили, а потом шли искать себе новое жильё. Обычные бараки. А теперь что? Дома рухнут от дождей, и мы окажемся на улице. Лучше уйти до того, как это случится.
– Впервые с тобой согласен, дружище, – улыбнулся своей почти беззубой улыбкой Роберт. Герберт улыбнулся в ответ.
Я бросил взгляд на Карла. Он сидел в тени комнаты на маленьком кресле, что нашёл в одной из гостевых комнат, и курил сигарету. Вокруг щуплого тельца образовалась целая завеса табачного дыма.
– Тебе не надоело, Паровоз? – с усмешкой спросил я. – Легкие посадишь быстрее, чем буря придёт.
– Вот она придёт, тогда и буду жалеть об убитых органах.
Я чувствовал, что фраза "когда буря придёт" уже становилась нарицательной. Мы говорили о ней каждый день, когда вставали, когда Карл нехотя поднимался на вышку и высматривал вдали огромное пыльное облако, что грозилось нас всех погубить со дня на день. Никто из нас не был ни в чём уверен, и все почему-то остались. Их, как и меня, держало прошлое, но они прикрывались лишь благородными намерениями умереть на родной земле, а не на чужбине. Я же признавал, что просто не хочу отпускать этот злосчастный город из своей жизни, ведь он составлял больше чем половину моего "я".
– Идея мне кажется хорошей, – переменил вдруг своё мнение Шульц. Он и Роберт играли в скат. – Чего нам терять? Дома-то рухнут, а мы без вещей останемся. И будем жить впроголодь, как раньше на войне.
– Я не против, – ответил я, потому что мне было решительно всё равно, где встречать свою смерть: в разваливающимся общежитии или каком-либо другом доме. Смерть нас настигнет рано или поздно, и какая трупам будет разница, в каком гробу каждого похоронят? Думаю, что никакой, иначе бы мертвецы уже давно бы бродили по улица в поисках идеального памятника или гроба.
– Я тут уже заприметил один дом, – подмигнул сразу всем Роберт. Кивнул в сторону окна. – Его видно даже отсюда.
Ближе всех к окну сидел Герберт. Он выглянул и вопросительно посмотрел на почти беззубого старика.
– Дом Берга? Ты серьёзно?
– Серьёзней некуда, – ответил Робби и бросил карту на стол. Шульц тут же подложил ещё одну. – В него Берг вложил очень много денег. Мне кажется, он должен продержаться столько, сколько нам всем нужно.
– И насколько мы планируем туда переехать? – спросил я.
– На пару месяцев точно. Кто знает, когда эта буря придёт, – ответил Роберт.
– А вам не кажется, что она вообще не придёт? – заявил вдруг Карл. Наступило тяжкое молчание, вязкой субстанцией повисшее в воздухе. Все присутствующие обернулись на молодого парня, курящего уже пятую сигарету за последний час, в том числе и я. Этот вопрос уже давно был у каждого на языке, но только он решился его задать, и теперь я чувствовал себя легче, чем когда бы то ни было.
– Я серьёзно, – заметив наши исступлённые взгляды, добавил Карл и выпустил в воздух очередное облачко дыма. – Мне кажется, мы ждём того, чего не существует. Если бы буря была реальна, она уже давно дошла бы до нас и от города остались бы только руины. Прошло уже полтора месяца – и ничего. Пустота. Мы живём в вакууме, и меня это напрягает больше всего. Мы не знаем, где она, не знаем, долго ли нам ещё ждать. Неужели это волнует только меня одного?!
Ответа не последовало. Он был прав. Все мы уже давно не верили, что буря придёт и говорили о ней только разве что в шутку. Мы не боялись смерти, мы играли с ней и даже не собирались что-либо узнавать о том, где буря и что собирается делать. Нам было всё равно – мы лишь хотели умереть с достоинством.
– Ты прав, Карл, – выдавил из себя я. – Мне тоже тяжело это выносить. Мы ничего не знаем, только и знаем, что прожигать свою жизнь, играя в скат и допивая остатки кофе и чая. Только вот мы никак не сможем что-либо узнать. Наш город отрезан от мира, дороги сюда забыты, а название стёрто со всех карт. Неужели ты думаешь, что нам теперь есть дело, дойдёт ли буря сюда или нет?
– Думаю, никакой, – фыркнул Карл. – Абсолютно никакой разницы.
– Верный ответ, – заметил я. – Так что лучше нам будет просто переместиться в дом Берга прежде, чем эта рухлядь упадёт нам на головы, – я указал на потолок, с которого мирно, словно в какой-то неведомой природной симфонии, капала мутная вода.
Мы сидели в молчании, не понимая, как до такого дошло. Раньше, когда мы ничего не знали о буре, ничего не знали о настоящей жестокости и страхе, наши жизни текли спокойно и размеренно. Ничто не тревожило уставшие умы, никакие грустные тяжёлые мысли не посещали разум каждый божий день, когда кто-то выглядывал в окна поутру. Облака плыли медленнее, а солнце светило счастливее.
И что с нами стало теперь? Напуганные души без шанса на выживание, лишь отдаляющие неизбежное. Мы играли в прятки со смертью, выжидали, когда она отвернётся и перебегали в другое укрытие, чтобы там переждать ещё какое-то время. Но мы не знали, куда двигались и чего на самом деле ждали, как и те, кто покинули город. Это была участь всех людей – бесконечное путешествие из точки «ноль» в точку «один». И на протяжении этого путешествия мы сеяли хаос, разруху и прочую дрянь, что все люди так ненавидят. Все мы хотели жить, но с радостью сеяли смерть. Все мы хотели счастья, но говорили друг другу гадости в лицо. И теперь расплачиваемся за своё жалкое существование.
Молчание вдруг сошло на "нет". Роберт грустно рассмеялся.
– Идём собираться? – улыбнулся он.
Все мы вяло кивнули в ответ.