XVI
Мы переехали спустя несколько дней. Всё это время мы собирали свои пожитки, не тронутые грязной водой, что стекала с потолка. Мой дендрарий пришлось бросить – он и так уже загнивал у меня на глазах, сколько бы сил я не вкладывал в поддержание жизни этого маленького рая. Даже герань, что вечно невозмутимо стояла на подоконнике, освещаемая летним солнцем, теперь поникла и не хотела распускать свой красивый бутон. Папоротник зачах и превратился в нечто, похожее на мёртвого осьминога. Об остальных уж и говорить нечего – ровно столько же от них осталось.
Я закрыл дверь своей комнаты уже навсегда. Тишина наполняла эти пустые коридоры. Больше не слышался гул рефрижератора, не виднелись пыльные коробки на полу, не слышалась музыка с первого этажа – остались лишь воспоминания и мёртвые души, снующие от стены к стене в поисках спасения от вечных мук.
Все мы собрались внизу вместе со своими вещами. Их было у каждого совсем немного: пара наплечных мешков, какие-то сумки да кульки с чем-то мне неизвестным. Мы навешали на себя всё это, словно вьючные ослы и теперь упрямо шли по пустынной дороге сквозь пыль и грёзы, сквозь грязь и слёзы, чтобы найти себе пристанище на отведённые нам дни. Мы двигались словно сами по себе, не прикладывая никаких усилий – ноги механически передвигались, руки крепко вцепились в сумки. Каждый из нас мечтал обрести дом, поэтому и решился на это странное, со стороны, может быть, глупое путешествие.
Я думал о том, как легко мы предали свои принципы, которыми руководствовались ещё до всего этого. И Герберт, и я хотели бежать как можно скорее, но присмотревшись к родному дому поближе и поняв, что бросить его мы не можем, решили оставить надежды на лучшее будущее и буквально загнать себя в могилу на глазах у десятков людей. Теперь это казалось мне глупым, ужасно глупым и бессмысленным. Бежать было поздно. А долгое осознание ошибок до сих пор оставалось бичом каждого человека на этой планете.
– Как думаешь, зачем мы остались? – спросил Роберт сквозь зубы, когда мы поворачивали в сторону опустошённых полей, залитых ярким злым солнцем, что сияло в бескрайнем, давно уже мёртвом для нас небе.
– А ты сам-то ответил на этот вопрос? – ухмыльнулся я. – Зачем ты остался?
– Не хочу быть, как все. Они бежали, как крысы, а я тут, остался, чтобы отстаивать честь своего города перед лицом опасности.
– И как? Чувствуешь свою исключительность? – я на секунду остановился, поправил наплечный мешок, набитый кухонной утварью, и поравнялся со стариком. Его лицо покрылось испариной, а щёки пылали от нескончаемой жары долгого дня.
– Честно? Нисколько, – Роберт на миг помрачнел. – Такое чувство, будто меня обманули.
– Я не совсем понимаю, чего ты ожидал после того, как все уедут отсюда.
– Я теперь тоже.
– Может, кому-то из нас просто тяжело отпускать своё прошлое, – я посмотрел в небо, затем вновь бросил взгляд на Робби. – Как мне, например. Я признаюсь, мне тяжело было уехать, но теперь... понимаю, как ошибался. Но что поделать? Дураков полно. И они быстро умирают.
– Я не дурак! – крикнул впереди идущий впереди Шульц. – По крайней мере, пока не умер, я не дурак.
– Вот видишь, – продолжал я, обернувшись к Роберту. – Тяжело осознавать, что ты остался, только потому что любишь ностальгию так сильно, что готов пожертвовать жизнью ради чувств, от которых вскоре ничего не останется.
– Ты всё ещё веришь в бурю? – снисходительно спросил Робби.
Я ответил только пару секунд тишины, рассекаемой шарканьем старых ботинок.
– Не знаю. Просто боюсь бросать город на произвол судьбы. Это меня, похоже, и сгубило. Мой эгоцентризм, моё чувство собственной важности. Это глупо выглядит со стороны, не находишь?
– Да, глупо. Наверняка мы все выглядим глупо со стороны. Особенно, когда сами это осознаём и ничего не можем изменить.
– Менять свою жизнь никогда не поздно, – подал голос Герберт, медленно катящийся чуть впереди. – Главное, перестать находить отговорки, чтобы не выходить из своей зоны комфорта.
– Тогда куда мы пойдём сейчас? – сказал вдруг Карл. Его лицо выглядело очень сосредоточенным. – Мы вроде наметили свой маршрут. И где нам прятаться, как не в том доме? – он кивком головы указал на огромный нарост особняка невдалеке.
– Никуда мы уйдём, – расстроенно ответил я. – Спасение – удел сильных. А люди слабы. Мы же люди.
– Нет, – тихо рыкнул Роберт. – Не люди мы. Были бы людьми, подумали бы тогда, прежде чем осознанно умирать.
– Возможно, – ответил Карл, и больше никто за всю дорогу не произнёс ни слова.
Мы дошли до дома Берга как ни в чём не бывало. И прожили там до самой осени.
Когда наступил сентябрь, я понял, что долго нам не прожить. Ночи становились всё длиннее, дни холоднее и короче, а ветер всё сильнее продувал бескрайнюю пустую долину. Дождь лил практически каждый день, и грязь и слякоть были для нас обыкновенным делом.
Каждый день я выходил на крыльцо дома Берга и всматривался в серое небо в надежде на хоть мимолётный проблеск яркого света, который мог подарить мне хотя бы призрачную надежду на то, что всё, что мы делали, имело хоть какой-то смысл. Рассветы и закаты давно уже не приносили удовольствия, да и вообще не приносили ничего, кроме разочарования – слишком уж скучны они стали и беспокойны. Мы оставались в доме практически весь день, лишь изредка выходя курить. Карл же всегда оставался внутри и курил в гостевой комнате.
Двое, что остались в городе помимо нас пятерых, ушли в середине сентября. Просто взяли свои вещи и сквозь ночь исчезли в бесконечной тьме, не оставив ни предсмертной записки, ни каких-либо намёков на то, куда же они решили отправиться. Я был больше, чем уверен, что они мертвы, ведь неподготовленным людям не выжить в дикой природе, которую однажды мы пытались приручить.
В одно утро мне вдруг показалось, что что-то не так. Слишком жаркий выдался день, словно бы пропущенное бабье лето вступило в свои права и прислало запоздалое тепло и обрушило на нас шквал тёплого воздуха. Вечная влажная блестящая грязь застыла, облака рассеялись, и остались лишь безмятежное небо и яркий диск солнца. Но как бы это ни было хорошо, подозрения всё ещё оставались.
Роберт вышел на крыльцо и остановился рядом.
– Странный сегодня день, – вздохнул он и закурил. – Жарко чересчур. Может, это знак?
– Мне кажется, буря, – сказал я и понял, что, возможно, это правда. – Слишком тепло, слишком ветрено и пустынно. Да ещё и туман этот опускается.
Роберт сделал вид, что приглядывается в бескрайние поля.
– И вправду есть что-то такое. Какая-то мгла. Думаешь, это предвестник бури?
– Более, чем уверен.
– Недолго, значит, нам осталось.
Мы немного помолчали, вглядываясь куда-то вдаль, за горизонт, откуда и приходила странная могла песчаного цвета. Прошло несколько минут, и я увидел её очень отчётливо. Пелена упала на мир, и вскоре я понял, что этот день будет нашим последним рубежом перед входом в Ад.
– Это конец, – вырвалось вдруг у меня.
– Это не конец, – возразил Роберт. – Это начало коллапса. Расплата за то, что мы сделали с нашей колыбелью.
– Думаешь, мы поступили неправильно?
– Отвратительно. Мы уничтожали всё, к чему прикасались, а теперь возмущаемся, что природа решила обрушить на нас всю свою мощь. А мы ведь всего лишь глупцы, что безответно любят жить. И я бы сделал так же, если бы кто-то пытался меня уничтожить. Разве нет?
– С тобой трудно спорить, — сказал я. – Скажем остальным?
– Придётся. Иначе умрём в неведении и останемся призраками в этом доме. Если уж умирать, то либо в Рай, либо в Ад. Третьего не дано.
– Выходит, массовые жертвоприношения были напрасны? – сказал, наконец, я, вспомнив старую легенду о том, что наш город был построен на месте огромного алтаря для человеческих жертвоприношений.
– Кто ж знал, что они станут бесполезны. Всё движется к канибализму, жертвы больше не нужны.
– Люди вообще очень варварские существа, – вздохнул я, бросая последний взгляд на прежний мир, что останется по ту сторону баррикад. – Не так ли?
Роберт вяло кивнул.
Мы зашли в дом. Мгла опускалась на город. И только пять человек на всём белом свете знали ужасную историю ужасных людей, что погубили сами себя. Я был среди них и знал, что умру напрасно, но уже ничего не мог изменить.
Клара мне соврала – всё получилось не так, как она предсказывала. Она будет жить ещё много лет в блаженном спокойствии, она забудет о нас, а я... я не знал, сколько минут или часов мне осталось. Зато знал, что буду всю свою жизнь помнить эту прекрасную девушку и боготворить её до тех пор, пока моё сердце не замрёт на месте, оставив лишь давящую тишину в груди.
Мы закрыли окна и двери и принялись ждать. Очень скоро тьма поглотила нас с головой, и мы остались утопать в тишине и бесконечной тьме. Прижавшись друг к другу, наши тела продолжали дрожать от страха. Из уст вырывались все известные молитвы, но они были бесполезны перед яростным ликом природы.
Хотел бы я стать новым человеком: без прошлого, без недосягаемой мечты, без привязанностей и чувств. Иногда от этого на душе становится куда легче, чем когда ты несёшь на своих плечам груз тяжёлых поражений других людей. Видя, как они медленно умирают, как они перестают понимать то, что происходит вокруг, осознаёшь, что лучше бы всего этого не было. Я хотел стать лучше, чем я был тогда, но понимал, что всё получилось бы точно так же. Можно вытащить меня из прошлого, но прошлое не вытащить никакими путями.
– Если была бы возможность, – сказал в тишине и мраке Карл, – ты бы отмотал время вспять?
– С радостью, – отозвался я. – Только вот это не поможет. Если нам суждено умереть, то какого чёрта мы должны мешать судьбе?
– Судьбы не существует, – буркнул вдруг Роберт. – Она – лишь способ оправдать никчёмность своих поступков.
– Надеюсь, у ворот Рая ты так не скажешь, – сказал Герберт. – А то не пустят.
– Мне уже всё равно, куда меня отправят. Главное, подальше от этой проклятой земли.
На некоторое время мы замолчали, слушая завывания ветра смерти. Он ещё не был по-настоящему смертельным, но кучи песка со стуком разбивались о хлипкое окно, грозясь разбить его в одно мгновение. Дрожь проходила по всему телу чаще обычного.
– На самом деле, нам повезло куда больше тех, кто успел убежать, – сказал Карл во тьме. Его голос слегка дрожал, но парень продолжал скрывать свой страх под покровом уверенности. – Им ещё столько страдать, столько боли предстоит вытерпеть. А мы... мы уже всё. Готовы к отправке, так сказать.
– Мы натерпелись во сто крат выше, мальчик, – ответил Роберт хриплым голосом. – Куда больше, чем все те, кто уехал.
– Когда мы умрём и станем призраками, думаю, сможем посмотреть на то, как они страдают, – чуть ли не радостно сказал Карл. Щёлкнула зажигалка и на миг осветила бледное лицо парня. Он не хочет но курить, ему просто не хватало света и воздуха в этой угнетающей тьме.
– Ставлю двадцать марок, что страдать не будут, – с азартом в голосе проговорил Роберт.
– Тогда я ставлю тридцать, что будут, – встрял тут же Герберт. На миг по комнате пролетело то самое мгновение счастья, которого мне не хватало все эти годы. Прошлое... оно повторялось из раз в раз и каждый из них приносил мне счастья больше, чем то, что происходило настоящем. В этом и цель ретроспективы – наслаждаться тем, что было, закрывая глаза на тот ужас, что творится вокруг. О, дивный старый мир! О, ужасное настоящее!
– Я разобью, – сказал Карл и разбил рукопожатие своей тонкой рукой, похожей на часть скелета.
Мы, казалось, вновь стали частью этого мира. Делая глупые споры, создавая иллюзию жизни в этом и без того мёртвом городке, стремились влиться в тот бурный поток, в котором на удивление стабильно плыли люди, что стремились к бесконечному счастью. Мы смотрели на них и мечтали, что когда-нибудь сможем сделать что-то подобное. Но никто ничего так и не сделал. Никто не встал со своего насиженного места, не взял в руки молот и зубило, не начал создавать новую жизнь с нуля – кому это надо, если есть отличные примеры успешной жизни, которой можно насладиться издалека, словно смотря на яркую витрину магазина, где светят безмятежные огни, когда на улице царила разруха.
Это была обычная зависть, не мотивация.
Хотел бы я умереть и родиться кем-то другим. Хотел бы знать другие, более полезные и светлые вещи чем те, что я знал тогда. Хотел бы я не знать слова «смерть» и откуда она берётся. Не хотел бы знать, что люди – самый частый источник этого загадочного обстоятельства окончания жизни.
Я не хотел больше быть трусом и эгоистом, каким был практически всю свою никчёмную жизнь. Я не хотел больше притворяться, что всё нормально, ведь в действительности это было не так. Я не хотел, чтобы люди, окружавшие меня, умирали.
И не хотел больше ничего чувствовать. Слишком уж много боли приносили любовь и страх, вожделение и жажда жизни. От них одни лишь беды.
Ветер за окном усилился. Песок застучал свою причудливую похоронную мелодию по стеклу. Тьма сомкнулась вокруг нас, и даже Карл погасил свою зажигалку. Сердце гулко стучало в груди свой последний марш, дыхание стало еле заметным.
Я закрыл глаза. Я готовился к смерти. И знал, что никогда не буду к ней готов.