XIII
На утро раздался крик. Он оглушил нас, когда солнце только-только вставало из-за горизонта, когда первые рубиновые лучи выплывали в небо и освещали спящие лица, а облака медленно шли над нами. Сначала стояла неприятная, но такая привычная мёртвая тишина предстоящего дня, тогда не было ни ветра, ни птиц, ни людей. Везде стояло гробовое молчание, похожее на панихиду по ушедшему дню. Ночь превратилась в рассвет, а рассвет превратился в новую смерть.
Люди толпились в коридоре с мрачными лицами. В них я мог разглядеть недосыпание, а сквозь непроглядное полотно сна виднелся страх: уж не его ли близких убили? Я стоял возле двери в свою комнату, рядом со мной стоял ещё сонный Исаак в ночной рубашке. Он недавно переехал в моё общежитие и вбежал ко мне, как только послышался первый крик.
Мы смотрели друг на друга и молчали. Да и что нам было в тот момент говорить? Смотря на унылый спектакль смерти, слов особо не находишь, особенно, когда умирает тот, кого ты практически не знал. Человек в таких случаях становился марионеткой ситуации и уже ничего не мог изменить – лишь смотреть. Мы это и сделали.
Все догадывались, кто погиб этой ночью. А я уже совершенно точно знал имя умершей, хоть и всего пару раз видел её молодое, чистое лицо. Во мне чернела буря негодования и безразличия к родственникам. Мне хотелось прорваться сквозь толпу зевак и встретиться глазами с тем, кто на самом деле был виновен во всём. Хотелось прожечь его насквозь и высказать всё, что накопилось у всех нас, но никто не решался сказать.
Вдруг люди зашептались, зашуршали своими тихими противными голосами, в их фразах я чувствовал пренебрежение к ситуации.
– Да ты что! – удивлённо воскликнула низенькая пухленькая старушка, живущая на первом этаже вместе со своим мужем, у которого случилась амнезия после войны. – Она? В самом деле?
– Да точно тебе говорю! – ответила другая, высокая женщина преклонного возраста. У неё на шее виднелся огромный ожог от пожара. – Наверняка убил какой-нибудь любовник, это же у молодых так принято теперь. Сначала заводишь себе мужа, потом можно и любовника. Ух, шлюха-то поплатилась жизнью за это!
– А вам-то откуда знать? – презрительно бросил Исаак, подслушавший этот разговор вместе со мной. – Неужто тоже были подобные случаи?
В этот момент высокая старуха покраснела и виновато опустила голову. Женщина больших габаритов наоборот, нахмурила своё широкое мясистое лицо.
– Да как ты смеешь?! – возмутилась она. – Никакого уважения к старшим! Вот в наше время молодёжь себя так не вела, не то, что сейчас! Вы, небось, рады, что кто-то умер.
– А у вас нет никакого уважения к смерти, – сказал неожиданно я, преисполненный злобы. – Хоть бы постыдились слухи распускать у всех на глазах.
– Это не слух, это правда жизни! – чуть ли не вскрикнула худощавая женщина.
– Думаю, у каждого своя правда, – продолжил Исаак. – Не стоит навязывать её всем и применять к каждому покойнику. Вам же будет неприятно, если такие же, как вы, начнут говорить, что вы были больными сифилисом проститутками и умерли после очередного акта продажности.
– Ах ты, поганец! – сказали обе старухи хором и уже хотели было броситься на бедного парня, но вдруг увидели, что вся толпа удивлённо обернулась на них. Поняв свою ошибку, они тут же ретировались на первый этаж. Мы с Исааком переглянулись и ухмыльнулись.
– Вот из-за таких, как они, в мире до сих пор есть ненависть. Своей жизни нет, приходится чужую обсуждать, – презрительно буркнул парень и скрестил руки на груди.
– Такие люди будут всегда, – ответил я. – Тут уж ничего не поделаешь. Большинство просто прожигают свои жизни в никуда, вот в старости им даже нечего вспомнить, поэтому и начинают распускать слухи, лишь бы разбавить свою рутину красками страстей и очередной ругани.
– Надеюсь, мы такими не станем.
– Это вряд ли.
– Почему?
– Нам бы ещё дожить, – вздохнул я и посмотрел на полоску света, исходившую из комнаты Майкла. Оттуда уже не слышался крик, только плач двух-трёх человек. Толпа замолчала и просто смотрела на это представление, мы же с Исааком решили уйти, чтобы больше не мучать себя притворным спектаклем, от которого мне становилось дурно.
Дверь в мою комнату закрылась. Плач остался за стеной и больше меня не тревожил.
Похороны прошли быстро и без особой скорби. Было выделено добротное место на кладбище и прочный дубовый гроб. День выдался жарким и довольно сумбурным, особенно для тех, кто взялся за организацию процессии. Майкл ходил по улице в тёмной раскраске своей формы и то и дело протирал лицо от пота и слёз. В его глазах я впервые за долгое время увидел страх и волнение, грусти и непомерную скорбь. Это было странно, ведь я понимал, что он сам это и сделал. Своими руками убил Маргарет, а теперь плакал у всех на виду, чтобы вызвать жалость. Но никто больше не будет его жалеть – слишком много жизней он погубил и теперь заплатил за это сполна.
Мне хотелось рассказать правду людям, чтобы они, наконец, поняли, что за человек Майкл. Однако страх смерти и инстинкты говорили мне о том, что оно того не стоит, что все и так всё знают. Просто никто не хотел умирать.
– Мне очень жаль, – сказал я сухо, встав рядом с Майклом. Мужчина стоял на обочине дороги и смотрел куда-то вдаль, за горизонт, где кончался лес и начинался бесконечный поток мыслей и энергии.
– Я знаю, что ты врёшь, – так же сухо ответил тот. – Лучше уж говори всё, как есть. Всё равно уже ничего не исправишь.
– Ты действительно хочешь услышать правду? А чем ты тогда занимался последний месяц?
Майкл посмотрел на меня и взгляд его помрачнел. Он глубоко вздохнул и, развернувшись в сторону полей, облокотился на деревянный забор.
– Я столько бед натворил, – сказал, наконец, он. Я почувствовал, как с моей души упал тяжёлый камень. – Столько смерти принёс своим "правосудием". – он ещё раз протёр своё лицо насквозь мокрым платком. – Теперь плачу за это.
– Ты же понимаешь, что ты это заслужил? – серьёзно сказал я и увидел, как из дверей моего общежития вышел Исаак. Увидев меня, он хотел было подойти, но заметив возле меня высокое тело Майкла, кивнул мне и ретировался внутрь. – Как ты мог вообще такое натворить? Стольких убил, и ради чего? Чтобы потешить своё самолюбие или чтобы заставить всех молчать?
– Я... нет. Я просто хотел, чтобы у нас в городе всё было спокойно. По-настоящему спокойно.
– И поэтому решил действовать по схеме "клин клином вышибают"?
Майкл кивнул.
– Ты и без меня всё прекрасно знаешь, – продолжал я. – Так зачем продолжаешь сеять разруху? Тебе оно надо?
– А ничего уже не изменишь. Люди боятся, они хотят настоящего правосудия, хотят моей смерти. Теперь, когда Маргарет мертва, они захотят большего, большей крови.
– Собственно, этого хотел бы и я.
– Правда?
– Нет, – серьёзно ответил я. – Но хотел бы, чтобы ты изменился, стал таким же, как раньше.
– Я не могу. На мне лежит ответственность.
– Кому нужна такая ответственность?
– Никому, но нести её больше некому.
– Тогда просто постарайся не убивать людей просто потому, что они с тобой не согласны. Этого будет более, чем достаточно. Во всяком случае, у тебя будет время хоть что-то поменять в лучшую сторону.
– Мы и так уже вырубили четверть нашего леса. Восточная часть превратилась в пустошь. Что я могу исправить? Людей не воскресишь, обычного "извините" будет явно недостаточно. Я знаю, что люди обо всём забудут, но только после того, как крышка моего гроба захлопнется у них на глазах.
– Значит, тебе остаётся только одно.
– Что?
– Бежать, – сказал я и посмотрел на опухшее от слёз лицо Майкла. Он выглядел очень жалким и беспомощным в тот момент. В глазах я видел мольбу о помощи, а с его сухих губ почти срывался крик. Но он продолжал молчать и буравить меня скорбящим взглядом.
– Зачем ты убил её? – с металлом в голосе промолвил я.
Тот ответил лишь спустя пару минут. Я слышал его плач, но не хотел успокаивать, не хотел прекращать это. Мне было противно, но моё чувство правосудия не давало мне спокойно жить. Это было, словно цепи на моей глотке: они стягивали меня каждый раз, когда кто-то, кто заслуживал смерти, нуждался в помощи. Я хотел помочь, но жалости к этому человеку у меня не было, не было желания утешить и говорить те слова, которые обычно люди говорят в таких ситуациях.
– Это было какое-то наваждение, – прошептал он и его тихий голос еле пробился сквозь шуршание колосьев за моей спиной. – Я не знаю, что на меня нашло. Маргарет показалась мне угрозой, нет, скорее брешью в моей защите. Они была моим слабым местом, и все это знали. Все могли убить её или похитить в любой момент. Я боялся за её жизнь больше, чем за свою.
Он на пару минут замолчал и просто буравил взглядом поля мистера Берга.
– И в один день мне всё это надоело. Надоело бояться. Вот и... убил. Забил своей дубинкой и... теперь очень сожалею о том, что сделал. Я сам себе выкопал могилу и отказываюсь прыгать в неё. Никто меня не простит, пока я жив, никто не захочет помогать. Понимаешь, Генри, мне остался лишь один путь.
– Да, путь через Стикс, – с горечью в голосе ответил я.
– Не хочу, чтобы меня отправил туда кто-то из тех, перед кем я бесконечно виноват.
– Насилие и смерть всё равно не выход. Для обеих сторон. Мы можем... мы должны найти компромисс. Это проще, чем ты думаешь.
– Нет, мне всё это надоело, – фыркнул Майкл и помотал головой. – Этот город, люди, проклятые поля и моя жестокость. Надоело бояться и надоело убивать. Я просто хочу освободиться от всего этого.
– Начни жить заново. Где-нибудь в другом месте, совершенно другом.
– Может, ты и прав, – немного помолчав, наконец, ответил он. – Но смерть надёжнее. Это будет куда полезнее. Обида останется и даже усилится, если все узнают, что я просто сбежал, как крыса с тонущего корабля. А с моей смертью город будет спать спокойно, – он вдруг полез рукой за пазуху своей чёрной куртки и достал оттуда блестящий ствол пистолета. – Возьми его. Убей меня им, если потребуется, если я вдруг... вдруг сойду с ума или что-то в этом роде. Меня лучше убить, а тебе будет почёт.
– Нет, – отрезал я и сунул холодный ствол ему в руку. – Я не смогу.
– Тогда просто сохрани его у себя, чтобы я больше никогда не брал в руки оружие.
– Майкл...
– Это моя последняя воля, – сказал он резко. – Выполни её, прошу тебя.
– О чём ты говоришь? Какая последняя воля?
– Я долго не проживу. Теперь я беззащитен, и ты это знаешь. Если будет нужно, ты убьёшь меня. Не знаю, послушаешься ли ты, но хотелось бы, чтобы ты выполнил мою просьбу.
– Я не стану тебя убивать, – парировал я. – Никогда не стал бы и даже сейчас, когда весь мир рушится, я не стану этого делать. И ты не станешь убивать себя, понял? Ты сможешь искупить свои грехи, и я с радостью тебе помогу.
– Мои руки по локоть в крови, – Майкл помотал головой. – Такое так быстро не отмоешь. Проще будет просто умереть. Не отрицай этого. Не смей.
Я устало вздохнул.
– Ладно, твоя взяла. Но не умирай. Ещё не время тебе отправляться в мир иной.
– А, по-моему, сегодня просто идеальный день, чтобы умереть.
– Такие дни здесь каждый раз.
– Это хорошо. Значит, в любой день смогу искупить свою вину.
Я грозно посмотрел на Майкла. Тот протёр уже красное от слёз лицо. И в моей голове появилось ощущение того самого прощения, тепла, и отголоски человеколюбия зашептали вокруг. Ветер шелестел среди колосьев и гнал облака прочь с неба. Синее полотно над нами безмятежно смотрело на нас и смеялось от нашей беспомощности и глупости. На улицах стояла гробовая тишина, и пыль тихо разлеталась по дороге, ведущей к давно пересохшему колодцу, где когда-то мы Майклом набирали воду.
Мы посмотрели друг на друга и поняли, что скоро всё кончится. Он осознал, что умрёт снаружи, а я – что умру изнутри. И это было нормально, так было всегда. Надежда медленно угасала, как солнце, умирающее каждый день за горизонтом, как костёр, что мог потухнуть в любую секунду.
Вечером Майкл решился уйти. Стоило огромному шару скрыться за тёмным силуэтом колосьев, как наступила ночная минута молчания. Люди скрылись в своих домах-раковинах, заперли двери на замок и принялись выжидать. А я стоял на дороге, ведущей в другие места и смотрел, как Майкл собирал свои вещи в багажное отделение. Он закидывал свои чемоданы нарочито медленно, изредка бросая на меня полный безнадёги взгляд. Стоило последнему чемодану оказаться в кабине, как хлопнула дверь автомобиля.
– Это твоё окончательное решение? – спросил я, покрепче вжимаясь в свою куртку из натуральной кожи.
– Да, я уже всё обдумал. Здесь мне делать нечего, здесь я уже всё испортил, насколько это возможно. Хоть и не специально, но я смог сделать из своего стремления создать спокойствие стремление к хаосу. У меня получилось, и теперь... я могу лишь бежать как можно дальше. Ты сам видел всё, что я натворил. Уж наверняка у тебя не должно было остаться сомнений насчёт моей дальнейшей судьбы, – он закурил свои любимые сигареты. Полупрозрачное облачко дыма взлетело ввысь и растворилось в иссиня-чёрном небе, наполненном уставшими звёздами. – Мой пистолет у тебя?
Я кивнул. Теперь он всегда был со мной на случай опасности.
– Это хорошо. Ты можешь сделать со мной, что хочешь прямо сейчас. Ударь меня, скажи всё, что думаешь. Я заслужил. Можешь даже убить меня.
– Мне нечего тебе сказать, Майкл. По мне, так это хуже всего.
– Возможно. Но, надеюсь, мы с тобой больше никогда не увидимся. Не хочу я больше причинять людям боль. Лучше просто умереть, чем жить с таким грузом на душе.
– Я тебе уже говорил, что ты ещё можешь искупить свою вину. Это лишь вопрос твоего желания.
– Ничего я не хочу, – вздохнул Майкл и выдул очередное облачко дыма. – Во мне не осталось ничего человеческого. Лучше уж сдохнуть.
– Тогда уезжай, пока я не передумал и не пристрелил тебя. Уже руки чешутся нажать на курок.
– Ну хоть обнять тебя на прощание я могу?
Я улыбнулся и кивнул.
– Конечно.
Он сжал меня в своих крепких объятиях и, казалось, даже вновь начал всхлипывать. Но когда Майкл отстранился, я увидел, что лицо его было сухое, но абсолютно безжизненное.
– Знаешь, я только что понял, что мне надоело быть тем, кем я являюсь сейчас, – сказал вдруг Майкл. – Жизнь так страшна, а я ничего не могу изменить. Остаётся только терпеть. Но самое страшное каждый день окружает меня, и выносить это я больше не могу.
– Так что, по-твоему, самое страшное в жизни? – я посмотрел в небо, затем вновь на своего друга.
– Быть настоящим человеком, – с горечью в голосе ответил Майкл. – Ведь он – это сборище всех самых ужасных вещей: страх, эгоизм, жестокость. Человеком быть, значит заранее обречь себя на мучения.
Мы вновь замолчали. Майкл снова меня обнял.
– Прощай, – сказал он и медленно направился к водительскому креслу.
– Прощай, – сквозь зубы процедил я и почувствовал, как рука сама тянется к пистолету. Жажда справедливости была сильнее человечности, и это было моей ошибкой.
Я нажал на курок со слезами на глазах. Эхо выстрела и грохот падающего тела навсегда остались в моей памяти. И теперь они разъедали меня изнутри, словно трупные черви.