XI
Я видел столб дыма каждый день на протяжении недели. Огромный чёрный смерч, поднимающийся в небо, стена, поглощающая все светлые краски спокойной мирской жизни в глубинах полей и лесов. Запах гари и пепел разносился по долине всё дальше и дальше, и совсем скоро все дороги были покрыты чёрным слоем сгоревших жизней, а сквозь аромат летних цветов бил в нос запах жареного мяса и бумаги. С редкими порывами к нам прилетали обрывки недошедших писем: на каком-то был написан лишь адрес, где-то можно было прочесть пункт отправки или назначения, а где-то и вовсе всё сразу.
Мне попалось одно такое письмо. Оно лежало в тени заднего двора, спрятавшись под скамьёй. Если бы не трепет бумаги на ветру, наверное, никто бы никогда и не узнал о том, что я прочёл на том клочке бумаги:
«Я ищу тебя очень давно. Очень давно. Каждый день я думаю о том, как бы было прекрасно коснуться твоего прекрасного тела хотя бы на миг, почувствовать твой вечный запах лаванды, обнять тебя и больше никогда не отпускать. Но ты всё время бежишь как можно дальше, так и не сказав, почему решила сделать это. Так вот, я хотел хоть раз получить ответ на свой скромный вопрос. По крайней мере, пока я не уйду из этого мира, а случится это очень скоро. Ты сама знаешь, сколько мне осталось. Может, ты прочтёшь письмо и прослезишься, может, просто порвёшь и выкинешь, но знай, что что бы ты не сделала, я всегда буду любить тебя.
Твой, и больше ничей, Густав»
Единственное, чего мне хотелось после прочтения письма, так это ударить того, кто просто порвал бы это письмо и выбросил в урну. И это только малая толика горя, что рухнула на землю вместе со стальным гигантом, что разразился великим огнём и сжёг целую степь своим лёгким дыханием и тяжёлым падением. Кто знает, сколько ещё признаний, добрых ободряющих слов сгорело в праведном огне неизвестности, сколько любви утрачено, сколько жизней потеряно для нас навсегда.
Бумага и пепел теперь лежали повсюду. И никто не знал, кого винить во всех бедах в этот раз.
Я вспоминал наш с Исааком забег до города. Это произошло очень мимолётно. Забыв все вещи там, на краю холма, мы побежали обратно, что есть мочи, огибая огромный пожар, что вспыхнул на месте крушения. Мы не слышали криков о помощи, мы лишь почувствовали, как волна жара захлестнула наши лица и слегка обожгла руки, которыми пришлось прикрываться от палящей смерти. От нас остался лишь след из витающей в воздухе пыли, когда мы скрылись в нашей родной низине.
Стоило нам вбежать на главную дорогу, как взволнованные люди тут же устремили свои испуганные взгляды на нас.
– Помогите же! Ну, кто-нибудь! – в беспамятстве кричал Исаак. – Там пожар!
– Берите воду! Мы вас отведём! – вторил ему я. Но ещё секунду они – в том числе и Майкл со своей бандитской ячейкой – стояли неподвижно. На миг мне показалось, что равнодушнее такого не может быть ничего. Эти серые стеклянные лица, сжатые в напряжении кулаки и еле сдерживаемый порыв развернуться и уйти восвояси. Однако даже для них это было чересчур низко, вот они и не нашли ничего лучше, как ошарашено оглядываться вокруг и буравить нас взглядом, надеясь, что проблема исчезнет сама собой.
– Пожар не исчезнет, если вы будете просто стоять! – хриплый крик неожиданно ожившего Майкла заставил людей выйти из оцепенения. По улице прошла странная волна напряжения, и вот уже задвигались до этого безжизненные, похожие на воск тела, полилась вода из кранов, кто-то поехал искать помощи в других городах. Спустя десять минут мы уже передавали друг другу вёдра с водой и пытались затушить то, что нам не по силам. Мы знали, что ничего не сможем изменить, но я не мог позволить себе просто стоять в стороне, да и Исаак тоже не смог.
В голове промелькнули уже ставшие привычными мысли о смерти. Этот рухнувшийся дирижабль напоминал мне выбросившегося на холодный берег кита. Его разорвало на куски, стоило ему выйти из моря и коснуться холодного солёного воздуха. И теперь останки его разлетались на сотни метров, в которых хранились мечты тех, кто доверились ему, теперь их мечты стали ещё более далеки от исполнения, теперь все узнают чьи-то грязные секреты и страшные тайны. Теперь каждый будет знать, что доверять кому-то – опасно.
Я сидел под деревом и смотрел на свои перевязанные уже грязным бинтом руки. Кажется, его сняли для меня с трупа мальчика, что погиб сегодня утром от сильного кровотечения. Теперь они обернулись вокруг моих обеих рук, теперь я чувствовал слегка приглушённую боль, но она не прошла полностью. Кровь лилась ровной струйкой, ещё немного – и она выйдет за пределы бинта. Я не останавливал кровь. Не хотелось причинять себе лишнюю боль. Смотря, как я щурюсь от страданий, Исаак не находил себе места и всё время спрашивал меня о моём самочувствии.
– Точно всё в порядке? Выглядишь не важно. Может, всё-таки нужно было кого-то послать за врачом. Так было бы лучше. Тебе станет легче.
– Не надо, – я помотал головой. – Я же сказал, что в порядке, это просто царапины. Ничего серьёзного.
– Наверное, мёртвый мальчик, с которого сняли эти бинты, так же себе говорил, – фыркнул парень в ответ. – Я могу сходить за чистым бинтом.
– Хватит, Исаак, – осадил его я. – Не беспокойся, я просто упал, да, такое случается, не стоит паниковать из-за такого пустяка. Лучше бы помог им воду таскать, – я кивнул в стороны колонны людей, что несли в своих руках вёдра с мутноватой водой. – А то сидишь просто так.
– Они и без меня отлично справляются, — Исаак махнул рукой. – Если бы я был им нужен, они бы позвали, – он пару минут молчал. Затем вновь посмотрел на меня. – Как ты вообще увидел, что он летит над нами?
– Случайно проснулся, – я пожал плечами. – открываю глаза, а надо мной огромная дымящаяся машина. Страшное зрелище, если честно, очень страшное. Даже мысль была: «А вдруг упадёт прямо сейчас?». Но в тот момент я старался отгонять такие наваждения. Поэтому разбудил тебя. А потом случилось то, что случилось.
– Он громко взорвался, – только и проговорил Исаак, и, казалось, в его глазах вспыхнул тот самый взрыв дирижабля: огромный огненный шар, несущий лишь смерть, чёрная окантовка дыма и сильный ветер ударной волны, приносящий с собой горящую бумагу и запахи горящих мечт. – И слишком сильно. Как думаешь, кто ещё его видел?
– Наш город точно видел, – сказал я. – Насчёт остальных сказать не могу. Может, деревни на реке там, внизу, под холмом видели, как чёрное пятно пролетело, звук взрыва, чёрный столп дыма.
– Тогда почему они не пришли разобраться и помочь? – всплеснул руками Исаак. – Разве можно такое игнорировать?
– Можно, если заранее знаешь, что ничего не выйдет. Иногда сдаться и найти себе оправдание – лучший способ стать плохим человеком и победить самого себя и свою совесть. Это ведь страх. Он будет съедать тебя каждый раз, когда ты будешь думать о том, что не помог тем бедным людям. Может, они просто задушили свою совесть. Может, они просто не успели бы добраться из такой дали сюда.
– Возможно, ты прав, – вздохнул юноша и откинул голову на твёрдый дубовый ствол. Под сенью деревьев очень странно было наблюдать за пожаром, что бушевал буквально в двухстах метрах от нас. Здесь царило молчание и божья благодать спускалась с небес, а там с небес спустилась только огненная смерть и искореженный металл. Небо всё так же спокойно струилось вдоль нас, словно бы не замечая того, что творилось внизу и, надменно фыркая, исчезало за горизонтом вместе с белёсой скатертью облаков. В этот день они были особенно легки и спокойны. Не то, что мы.
– Надеюсь, после этого что-то изменится в лучшую сторону, – проговорил Исаак медленно.
– После такого мало что меняется к лучшему. Но надеяться стоит.
– Думаешь, опять произойдёт какой-нибудь инцидент?
– Майкл этого без внимания не оставит. Его самопровозглашенная власть может вновь помешать нам нормально жить. Или выживать, как тебе будет угодно.
– Мы не жили уже очень давно, – сказал юноша. – Хотя могу сказать, что на там, на холме я впервые почувствовал иллюзию настоящей свободной жизни. Мне понравилось.
– Мне тоже, мой друг. Мне тоже.
Клара пришла лишь через пару дней после падения дирижабля. В воздухе всё ещё витал запах гари, перемешивающийся с запахом одеколона. Она вошла в кухню и, остановившись возле окна, посмотрела на улицу, как когда это делала до того, как решила уйти от нас. Я всё это время следовал за ней, стараясь не выпускать из виду, боясь, что стоило мне отвернуться даже на миг, как она могла растаять, точно скульптура из лёгкого чёрного пепла или городской пыли, что равномерным слоем покрывала улицы и покатые крыши домов.
Сама же она изменилась. Щёки впали, кожа от постоянного пребывания в лазарете побледнела, а в глазах больше не было того огонька жизни, что жил в ней день за днём, питая нас своей бесконечной энергией радости и непринуждённой улыбки. Волосы, раньше убранные в аккуратный хвост, теперь непослушными локонами вились по спине, а некоторые лианами падали на лоб, отчего Клара время от времени мотала головой в сторону, пытаясь убрать локоны подальше от больших впавших глаз.
– Я слышала о дирижабле, – тихо сказала она и, по-хозяйски, пройдя по кухне, открыла один из шкафов и достала турку. – Наверное, очень тяжело смотреть на такое.
– Мы не видели людей. Похоже, что их разорвало на куски до того, как мы успели потушить пожар.
Клара достала кофе и, налив воду, поставила его вариться на плиту. Развернулась ко мне.
– Хорошо, что мне хотя бы сегодня разрешили проведать вас, – чуть более радостно проговорила девушка. – Переживать такое в одиночестве – сущий ад. Да вы, наверное, это и без меня знаете. Мне порой бывает очень стыдно, что я вас оставила здесь совсем одних, но потом... – она осеклась, смотря в одну, видимую только ей, точку, – потом понимаю, что моя мечта вернуться домой должна осуществиться. И это даже не мечта, это цель, которой я обязательно достигну. Ты меня понимаешь, Генри?
Я утвердительно кивнул.
– Ты хочешь уехать отсюда?
– Давно, – ответила Клара, – слишком давно, чтобы задумываться о причине принятия такого решения.
– И куда ты поедешь? В Берлин?
– А куда же ещё? – слегка нахмурилась та. – У меня там вся прошлая жизнь осталась. Теперь очень жалею, что бросила всё ради мнимого спокойствия. Но и хорошие моменты в этом есть.
Я молчал.
– Друзья! Вы, кто же ещё? – рассмеялась она. – Без вас всех, думаю, моя жизнь была бы ещё скучнее и в разы хуже.
– Мы тоже тебя любим, Клара. И ждём с нетерпением твоего возвращения.
– Я уже приняла решение. Как бы мне не хотелось побольше побыть с вами, я уже готовлюсь к отъезду. Главное, успеть исчезнуть из этого треклятого города до того, как это запретит делать Майкл со своей сворой бандитов.
– Насчёт него опасаться, конечно, стоит, – сказал я, потирая болящую руку, замотанную в бинт. – Он сильно изменился с того момента, как взял на себя такую большую ответственность. Ещё один безжалостный пример, как большая власть развращает людей. Мне его даже жаль – он ведь не понимает, что творит, хоть и хочет, как лучше. Я его понимаю, но методы у него слишком уж... жестокие.
Клара вдруг развернулась к плите и сняла турку с огня. Взяла чашки и разлила дымящийся напиток по кружкам. Домашний и такой тёплый аромат разлился по комнате, замещая запах горелой бумаги, идущий с улиц. Из окна лился поток бледного тёплого солнца, и половина кухни теперь утопала в блаженном спокойствии. Прохладный ветер из форточки приятно обдувал наши уставшие тела.
– Нужно его как-то приструнить, – серьёзно сказала она. – Этим, к счастью, я заниматься не буду. Слишком тяжело заставлять человека отказаться от чего-то, что приносит ему радость, пусть и очень большой ценой.
– Как там у тебя в лазарете? – спросил вдруг я, увидев на груди у девушки блестящий в свете солнца серебряный крест.
– Пострадавших всё больше с каждым днём, – горестно вздохнула Клара и сделала глоток. – Майкл избивает людей, как боксёрские груши. У одних переломы, другим чуть ли не ампутация грозит. В один момент хочется взять и плюнуть на всё это – уехать прямо сейчас и скинуть заботы о людях на тех, кто решил остаться.
– Ну ты же понимаешь, что невозможно просто так взять и бросить всё, – парировал я. – На тебе лежит ответственность. Не меньше, чем на Майкле. Только вот цели у вас противоположные.
– Устала я, Генри. Господи, как я устала от такой жизни, – воскликнула она вдруг тихо. – Ты даже не представляешь, как тяжело нести ответственность за стольких будущих мертвяков.
– Думаешь, они уже не жильцы?
– Все мы рано или поздно умрём, – устало сказала Клара, – а они умирают каждые несколько дней. Я научилась различать тех, кто умрёт раньше всех, а кому придётся встретиться с госпожой смертью лишь через пару десятков лет.
– Надеюсь, я умру не скоро, – слегка взволнованно ответил я.
– Не скоро. Ты проживёшь долгую счастливую жизнь, – на пару секунд воцарилось тяжкое молчание. Клара с счастьем в глазах смотрела на меня, и в зрачках я видел отражение света жажды жизни, который так и струился из неё наравне со страхом преждевременной смерти. Я почувствовал, что время вновь замедляет свой ход. Наконец, девушка вышла из оцепенения и, слегка понурившись, она продолжила:
– А я смотрю в зеркало и вижу, что мне осталось жить меньше всех. Меньше всех.