Глава 12
Я вышел из студии в тот день с тяжестью в груди.
Никаких громких слов, оваций, фанфар.
Только я, улицы Нью-Йорка и голос агента в голове:
- Тебя не взяли на роль Майкла Корлеоне.
Это был удар. Я этого хотел. Слишком сильно.
Но не впервые мне говорили «нет».
И, наверное, не в последний.
Я побрёл по Юнион-сквер, где ветер гонял бумажные стаканчики и чьи-то несбывшиеся мечты.
Рядом остановилась машина. Опустилось окно.
Изабелль.
- Садись, - сказала она.
Мы ехали молча. Радио трещало чем-то джазовым, но я не слушал.
Она тоже молчала. Не спрашивала, не утешала. Просто держала руль и ехала рядом.
Как будто знала: слова здесь ничего не изменят.
Я смотрел в окно и думал: что теперь?
Я сделал всё. Я отдал себя этой роли - мыслями, голосом, жестами.
Но выбрали другого.
Потому что я - слишком театральный.
Потому что я - слишком тихий.
Потому что я - не тот.
А потом она тихо сказала:
- Это ещё не конец. Это даже не середина. Это просто одна дверь.
Ты же знаешь: если не открылось - значит, идёшь дальше.
Я не ответил. Только кивнул.
Она поставила руку мне на плечо.
Тепло. Просто.
Как якорь в бурю.
И тогда я понял: я действительно не Майкл.
Но я - Аль Пачино.
И у меня ещё будет шанс.
Не один.
Главное - не останавливаться.
Никогда.
Прошло несколько недель.
Прослушивания сменяли друг друга, как сцены в дешевом спектакле - быстро, слабо, без аплодисментов.
Я кивал, улыбался, уходил.
Снова кивал.
И снова уходил.
Однажды рано утром мне позвонил Марти Брегман. Тогда он ещё не был моим продюсером. Просто знакомый, который время от времени звонил, если где-то искали парня с нервами в голосе и упрямством в глазах.
- Есть одно кино. Комедия. Ничего особенного. Название дурацкое -"Банда не умевшая стрелять". Но продюсирует MGM. Тебя там хотят видеть.
- Я не комик.
- Там нужен не клоун. Там нужен кто-то с лицом, которому не верят, даже когда он молчит.
- Это комплимент?
- Это шанс, Аль. Не упусти.
Прослушивание прошло в подвале. Настоящем - с трубами под потолком, со старым линолеумом и запахом кофе и страха.
Я сыграл сцену - парень-гангстер, мелкий, нервный, как будто хочет всех перестрелять, но в душе боится выстрела.
Мне сказали: «Хорошо».
Пожали руку.
И ничего не пообещали.
А через два дня раздался звонок.
Я сидел в кафе на Бликер-стрит, ел холодную пиццу.
- Аль Пачино? - спросили на другом конце.
- Да.
- Вас утвердили. Вы играете Марио Трапани. Начинаем в середине месяца. Контракт пришлём на днях.
Я не сразу понял. Повторил вслух:
- Меня утвердили?
Ложка застыла в воздухе.
Это не был Крестный отец.
Это не был гвоздь сезона.
Но это был фильм.
Сценарий.
Роль.
Зарплата.
Имя в титрах.
Я вышел на улицу, поднял лицо к серому нью-йоркскому небу и вдруг засмеялся. Громко, по-настоящему.
Люди обернулись. Кто-то покрутил пальцем у виска.
А мне было плевать.
Пусть они думают, что я чокнутый.
Пусть я пока никто.
Но теперь - я «никто», у которого есть роль.
И с этого дня всё начало меняться.
Медленно. Незаметно.
Но необратимо.
На следующий день после подписания контракта на «Банду не умевшую стрелять» меня ждал неожиданный звонок. Я сидел за столом, уже перебирая в голове строки сценария, когда в трубке раздался спокойный, уверенный голос:
- Аль? Это Аль Радди, продюсер «Крёстного отца». Можем встретиться?
Я удивился, но сразу согласился.
Через пару часов мы сидели в небольшой переговорной студии на Манхэттене. Аль Радди не тратил времени на пустые разговоры.
- Фрэнсис Форд Коппола показал нам восьминутный отрывок из твоей работы в «Панике в Нидл-Парке». Мы были впечатлены. Ты получил роль Майкла Корлеоне.
Я затаил дыхание. Слова словно перевернули весь мой мир.
- «Банда не умевшая стрелять» - это просто комедия, - продолжал он. - Отличная работа, но это не твой путь. Роль Майкла - это прорыв, шанс, который бывает раз в жизни.
Я хотел было сказать «да», хотелось сорваться и побежать в офис Копполы, крича от радости. Но слова застряли в горле.
- Аль, - тихо сказал я, - я уже подписал контракт на «Банду». Обязательства... я не могу просто так уйти.
Он взглянул на меня с пониманием, но и с лёгкой долей разочарования.
- Это твой выбор, Аль. Но знай - у тебя есть шанс изменить всё. Роль Майкла ждёт тебя, если когда-нибудь будешь готов.
Мы встали, и он пожал мне руку.
- Думаю, это не конец, а только начало.
Я вышел из офиса, сердце колотилось, а в голове крутились мысли - что делать теперь? Оставаться в комедии или рискнуть и бороться за роль мечты? Но пока - контракт подписан. И назад пути нет.
Спустя несколько дней
Студия Paramount добилась своего. Они подключили юристов, заплатили неустойку MGM, выторговали каждую деталь - и, в конце концов, разорвали контракт. Официально. Жёстко. Без сантиментов.
Я был вырван из одного фильма ради другого. Но это уже был не просто фильм. Это был "Крёстный отец".
С этого момента всё стало другим. Не легче - другим.
Съёмки начались с простой, почти незначительной сцены: Майкл и Кей идут по улице, покупают рождественские подарки для семьи. Снег, витрины, бумажные пакеты, звенящие колокольчики в магазине. До всей этой тьмы, до мафии, до крови. Пока он ещё просто парень. Просто сын. Просто влюблённый.
Но я... я не был спокоен.
В ту съёмочную ночь я ходил взад-вперёд возле трейлера, перечитывая свои реплики так, будто пытался найти в них спрятанный смысл. Кофе остыл. Руки дрожали. Я нервничал, как на первой репетиции в подвале.
Изабелль тогда приехала на площадку. Просто посидеть в стороне, не вмешиваясь. Она всегда знала, когда мне нужна тишина рядом.
Кто-то из осветителей - не со зла, скорее в шутку - бросил фразу:
- С этими коробками он кажется ещё ниже.
Кто-то засмеялся. А я услышал.
Я всегда слышал.
Я чувствовал себя не в своей тарелке. Рядом с Дайан Китон, камерой, десятками глаз, за каждым из которых - сомнение.
«Он не подходит», «Он слишком маленький», «Он не Майкл».
Но когда включили камеру - я просто сделал шаг. Коробки в руках. Тихий вечер. Город огнями отражается в её глазах.
- Что ты подаришь своей сестре? - спросила Кей.
Я посмотрел вперёд, как будто и правда думал. Потому что думал. Не о подарке. О семье. О выборе.
- Что-нибудь простое, - ответил я. - Она любит простые вещи.
Молчание.
- А мне? - улыбнулась она.
Я чуть приподнял бровь, как будто Майкл удивился: «Ты уже подарок».
Коппола не остановил дубль. Он только сказал за камерой:
- Хорошо. Держим. Ещё немного.
И мы шли. Под снегом. Под музыку. Под тонким слоем будущей трагедии.
И где-то в середине сцены - я впервые почувствовал: я "вошёл"в Майкла. Не играл его. Был им.
Маленький человек с коробками в руках, которому только предстоит стать тем, кого все будут бояться. Но пока - просто брат. Просто сын. Просто влюблённый.
И в ту ночь никто больше не говорил, что я выгляжу слишком маленьким. Потому что то, что я нёс - было больше меня.
Через пару дней Коппола подошёл ко мне на съёмочной площадке, листая сценарий.
- Аль, мы переносим сцену в ресторане.
- Переносим? Раньше?
- Да. Снимем её на этой неделе.
Я удивился. Это была поворотная сцена. Сложная. И внутренняя, и физическая. Я готовился к ней, как к операционной.
- Почему так рано? - спросил я.
Фрэнсис посмотрел на меня с тем самым своим прищуром - когда он что-то задумал, но пока не хочет говорить прямо.
- Я хочу, чтобы студия увидела, на что ты способен. В полной мере. В настоящем напряжении. Хочу, чтобы они замолчали. И начали смотреть.
Сцену снимали в Бронксе, в старом ресторане, где потолок скрипел от каждого шага наверху.
День был глухой, как перед бурей.
Мы начали поздно вечером.
Грим, костюм, репетиции с камерой.
Я не разговаривал ни с кем - только шептал себе текст, движение, паузу. Снова и снова.
Коппола подошёл перед самым дублем, положил руку мне на плечо:
- Помни: ты не гангстер. Ты - сын. Человек. Который решил.
Я кивнул.
Камеры включились.
Солоццо говорил, МакКласки жевал.
А я сидел, будто под стеклом. Мир был далёким. Слова - пустыми.
Всё, что имело значение, - было за стенкой. В унитазе.
Майкл идёт в туалет.
Находит пистолет.
Возвращается.
Пауза.
Секунда.
Две.
Выстрел.
И ещё один.
Солоццо падает.
МакКласки заваливается назад.
В зале - крик.
На площадке - тишина.
«Стоп», - наконец сказал Коппола.
Никто не шевелился.
Команда стояла в тишине. Даже те, кто всегда шептался за мониторами, - смотрели молча.
Взгляд оператора - стеклянный. Помреж вытер лоб.
И только потом - медленно, почти с опаской - подошёл один из руководителей Paramount. Пиджак в тонкую полоску, серебристый галстук, надменность, как вторая кожа.
Он протянул мне руку.
- Это было... впечатляюще. Вы доказали.
Я посмотрел на него.
Тяжело.
Прямо.
Не говоря ни слова.
Я не вышел из Майкла.
Я был им.
До конца. До мурашек. До ледяного затмения внутри.
Он опустил руку.
И ушёл.
А я остался стоять под светом прожекторов. Один.
Но впервые - не как сомнение, не как «слишком театральный».
А как сила в тени.
Как человек, который сделал выбор - и уже не может стать прежним.
Сцена была снята.
И с того момента - никто больше не сомневался, что я - Майкл Корлеоне.
Сцена с убийством Солоццо и МакКласки прошла как под водой. Всё — в паузе, в дыхании, в взгляде перед выстрелом.
Когда Коппола сказал «Стоп», никто не двинулся. Даже шепот испарился. Просто тишина.
Это было как признание. Но не вслух — в теле, в воздухе.
Я стоял под светом, как под лупой. И вдруг — впервые — не чувствовал себя чужим. Не чувствовал, что мне нужно оправдываться, доказывать, заслуживать. Всё было уже сказано. Без слов.
Через пару часов, когда я уже переоделся, в трейлере появился один из тех, кто раньше больше всех сомневался.
Пиджак в полоску, дорогие туфли, глаза вечно усталые.
— Пачино, — сказал он, — мы видели материал. Убийство в ресторане.
Я ждал. На всякий случай — молчал.
Он замер, кивнул медленно, будто всё ещё не верил собственным глазам:
— Это было... настоящее. Мы… ошибались.
Он не извинился. Но и не нужно было.
Иногда молчаливое признание весит больше, чем тысяча слов.
После этого всё изменилось.
Студия вдруг стала мягче в обсуждениях. Костюмы больше не обсуждались. Мой рост — больше не волновал никого. Сомнения ушли, как туман после дождя.
Меня начали называть "наш Майкл" в кулуарах.
Фрэнсис не говорил «я же говорил», но каждый его взгляд теперь был уверен. Он больше не защищал меня — он просто снимал.
Изабелль приехала вечером. Мы сидели в её машине, как раньше, в Юнион-сквер. Только теперь — всё было иначе.
— Слышала, тебя сегодня «утвердили». По-настоящему, — сказала она.
Я улыбнулся. Впервые за долгое время — без защиты, без маски. Просто так.
— Да. Похоже, теперь они думают, что я — Майкл.
— А ты?
Я посмотрел в окно. За стеклом — Нью-Йорк, огни, лица, ночь.
— А я всё ещё Аль. Но теперь — Аль, которому дали поверить.
В следующие дни всё шло иначе. На площадке — внимание. Взгляды — не скепсис, а интерес. Моя тишина стала оружием. Мои паузы — смыслом.
Это было непривычно. Почти страшно.
Потому что раньше я боролся за право быть. А теперь — нужно было просто быть.
Однажды после сцены Коппола подошёл ко мне, сел рядом на ступеньку, достал сигарету.
— Ты знаешь, когда они тебя приняли?
— Когда?
— Не когда ты выстрелил.
(улыбнулся)
— Когда ты вернулся из туалета.
Когда сел. И не торопился.
Когда весь зал понимал: ты уже выбрал.
Вот тогда — они увидели не актёра.
А Майкла. Который знает цену паузе.
Я не ответил. Просто кивнул.
Потому что знал — он прав.
Теперь всё было иначе.
Не легче. Но теперь я знал: я больше не «не тот».
Я — тот самый.
И всё, что дальше — уже не борьба.
А — путь. Настоящий. Сложный. Но — мой.
Марлон Брандо вошёл в павильон, будто входил в храм. Не шумно. Но всё стихло.
Он не играл. Он просто сидел в кресле - в этом старом коричневом кресле, которое стояло посреди сцены. Костюм, седые волосы, вата в щеках, полураскрытые глаза. Но всё - точно. Без усилия.
Он был доном. До первого дубля. До первого слова.
- Майкл... - произнёс он. Голос - как будто из подземелья. Тёплый, тягучий. - Ты мой сын. Но я не могу больше тебя защищать.
Я должен был ответить. Просто реплика. Несколько слов.
Но я почувствовал, как что-то внутри меня сжимается. Не страх. Нет. Это было другое - будто ты в первый раз в жизни понял, что рядом с тобой кто-то больше. Больше, чем роль. Больше, чем сцена.
Я ответил. Тихо. Честно. Не знал - справляюсь ли. Не знал - видит ли он меня вообще.
Когда дубль закончился, я вышел из кадра, хотел раствориться, исчезнуть в тени декораций.
Но он подошёл.
Просто. Без паузы. Как будто это было не важно, а в то же время - важно до костей.
- Не играй слишком сильно, - сказал он. - В тебе уже есть всё нужное. Просто будь.
И пошёл дальше.
А я остался стоять. Немного ошарашенный. Немного освобождённый.
Он не похлопал меня по плечу. Не сказал «молодец».
Но этого - было достаточно.
Он признал. Пусть жестом. Пусть тенью.
Вечером я вернулся домой. Усталый. Опустошённый.
Ключи дрожали в руке. Я долго не мог попасть в замок.
Изабелль сидела у окна. Чай давно остыл. Волосы - распущенные. Лицо - спокойное, но какое-то далёкое.
Я бросил куртку на спинку стула, хотел сказать что-то обычное. Про день. Про Брандо. Про то, как меня чуть не раздавило его присутствие.
Но она посмотрела на меня и сказала:
- Ты снова Майкл?
Я замер.
- Что?
- Ты не Аль, - тихо. - Я тебя не чувствую.
Я сел на край кровати. Не споря. Не объясняя.
Потому что... я и сам уже не знал, где заканчивается роль и начинается я.
Она подошла, встала рядом.
- Ты стал другим, - сказала. - Не хуже. Просто... тебя стало меньше.
Я закрыл глаза. Хотел прижать её к себе, как раньше. Но не смог. Руки будто онемели.
- Мне иногда кажется, - сказала она, - что я живу не с Аль Пачино а с Майклом Корлеоне.
Я не знал, как ответить. Потому что, может быть... она была права.
Ночью я не спал. Смотрел в потолок, где плясали отблески от улицы. В голове снова и снова прокручивал сцену с доном Корлеоне. Его голос. Свою паузу. Его взгляд.
Я чувствовал, как всё внутри меня натянуто, как струна. Каждая сцена, каждая реплика - как порез по коже.
Я шептал текст. Снова. В темноте. Без звука. Как мантру.
И вдруг понял: я не могу остановиться.
Даже если очень захочу.
Потому что Майкл стал частью меня.
Я - не просто актёр, который играет гангстера.
Я - человек, который выбрал быть тенью. Ради роли. Ради правды. Ради чего-то большего.
Но с каждым днём я становлюсь чуть менее Альом.
И я не знаю, получится ли вернуть его обратно.