Глава 6
От Автора:
Ниже представлена Пьеса «Индейцы хотят в Бронкс» (в оригинале The Indian Wants the Bronx) - это одноактная драма, написанная Исраэлем Горовицем в 1968 году. Это острая, напряжённая пьеса, затрагивающая темы насилия, отчуждения, расизма и ксенофобии в городской Америке.
Краткое содержание:
Главные герои - двое подростков из Бронкса, Мёрф и Джоуи, и Гупти, человек из Индии, который плохо говорит по-английски и оказался не в том районе.
Гупти просто хочет добраться до своего сына, но, оказавшись не в том месте и не зная языка, становится лёгкой мишенью. Подростки сначала дразнят его, а затем постепенно превращают безобидную ситуацию в акт жестокости.
Пьеса показывает, как легко страх и непонимание могут перерасти в насилие. Она также раскрывает проблему агрессии и внутренней пустоты у молодежи, выросшей в жестоких городских условиях.
Сцена: Улица в Бронксе, поздний вечер
(Гупти стоит у автобусной остановки. Он растерян. В руках - клочок бумаги с адресом. Подходит Джоуи, за ним - Мёрф.)
ДЖОУИ:
(смотрит на Гупти)
Эй, Мёрф, глянь. Этот чувак потерялся, что ли?
МЁРФ( АЛЬ ПАЧИНО ):
(подходит ближе)
Ты где взял это пальто, бродяга?
ГУПТИ( ДЖОН КАЗАЛЕ ):
(смущённо, с акцентом)
Извините... я... ищу... Харлем Авеню... автобус?
ДЖОУИ:
(издеваясь)
Автобус? А ты уверен, что не космический корабль ищешь?
МЁРФ( АЛЬ ПАЧИНО ):
(смеётся)
Он что, даже по-английски толком не может?
ГУПТИ(ДЖОН КАЗАЛЕ):
Я... нов... в Нью-Йорке... мой сын... я хочу к нему.
ДЖОУИ:
(забирает у него бумажку)
Ага, тут написано "109-я улица". Ты, дружок, сильно не туда зашёл.
ГУПТИ( ДЖОН КАЗАЛЕ ):
Пожалуйста... помочь?
МЁРФ( АЛЬ ПАЧИНО ):
(нагло)
Конечно, поможем. Только сначала покажи, что у тебя в карманах. Может, у тебя там карта?
ДЖОУИ:
(толкает Гупти в плечо)
Может, ты террорист, а? Вдруг у тебя в сумке бомба?
ГУПТИ(ДЖОН КАЗАЛЕ):
Нет-нет! Я - учитель... в Индии... я не хочу проблем.
(Мёрф и Джоуи начинают смеяться, их поведение всё более агрессивное. Гупти в отчаянии.)
МЁРФ(АЛЬ ПАЧИНО):
Ты в проблемах, чувак, потому что ты тут никому не нужен.
ГУПТИ(ДЖОН КАЗАЛЕ):
Я... не понимаю... почему...
ДЖОУИ:
Потому что ты - чужой. И ты в Бронксе. Тут такие, как ты, долго не задерживаются.
(Пауза. Гупти пытается уйти. Мёрф хватает его за рукав.)
МЁРФ(АЛЬ ПАЧИНО):
Куда собрался? Мы же тебе «помогаем».
(Пауза. Свет на сцене гаснет. Аплодисменты зала сначала робкие, но затем всё громче. Я стою в полумраке за кулисами, сердце колотится, ладони вспотели. Казалось, будто я прожил эту ночь не на сцене, а в самом аду Бронкса.)
Я выхожу в коридор, ведущий к гримёркам, когда замечаю его. Мужчина лет сорока с уверенной осанкой, в сером пиджаке, с проницательным взглядом. Он подходит ко мне с лёгкой полуулыбкой.
— Аль Пачино? — спрашивает он.
— Да, сэр, — отвечаю, всё ещё слегка на взводе после спектакля.
— Мартин Брэгман. Я продюсер. Слушай, ты только что вышел с этой сцены и разнёс её в щепки.
Он говорит спокойно, но я чувствую, что за его словами стоит нечто большее. Он не просто вежливо хвалит. Он действительно увидел что-то.
— Ты был... настоящим. Жутко правдоподобным. У тебя есть нечто. Это нельзя объяснить — или есть, или нет. У тебя есть.
Я не знаю, что ответить. Мне кажется, он сейчас исчезнет, как кто-то из снов, но он продолжает:
— Я работаю над несколькими проектами. И мне кажется, тебе стоит попробовать экран. У тебя есть киношная харизма. Уличная правда. Это редко.
Он достаёт визитку.
— Позвони мне. Я хочу поработать с тобой. Серьёзно. Это был не просто хороший спектакль. Это был твой момент. Не упусти его.
Он уходит, а я стою, сжимая карточку в руке. Мартин Брэгман. Тогда я ещё не знал, что эта встреча изменит мою жизнь. Но в тот момент я почувствовал, как будто открылась дверь. И всё, что мне нужно — решиться шагнуть в неё.
* * *
Январь 1968 год.
Прошло ещё долгих два года. С Изабелль мы так и не встретились.
Я не знал, где она, чем живёт, счастлива ли... Но знал одно - я до сих пор люблю её.
Иногда мне кажется, что я чувствую её присутствие в зале, когда выхожу на сцену. Играю, а сам глазами ищу её в темноте зрительного зала, будто сердце подсказывает: "А вдруг она здесь? Вдруг пришла, просто молчит?" Но каждый раз - пусто. Только аплодисменты и чужие лица.
И вот он - момент, ради которого я шёл сквозь отчаяние, сомнения, бессонные ночи. Меня впервые награждают за роль в пьесе "Индейцы хотят в Бронкс". Лучший актёр года по версии Obie. Стою с этой статуэткой в руках, свет бьёт в глаза, зал аплодирует, а я думаю - как бы я хотел, чтобы именно сейчас она стояла там, в первом ряду. Чтобы увидела, кем я стал. Чтобы гордилась.
А может... может, она действительно где-то там, в темноте, и просто улыбается.
Я начал произносить свою речь — запомнившиеся слова, которые репетировал перед зеркалом сотни раз. Но едва вымолвил первые фразы, как мой взгляд зацепился за лицо в зале. Глаза. До боли знакомые. Тёмные, как горький шоколад. Они смотрели прямо на меня, и время остановилось.
Это была она. Моя Изабелль.
Сердце пропустило удар. Мир вокруг расплылся. Я не слышал ни аплодисментов, ни шумного дыхания толпы. Только она. Живая. Настоящая. Всё та же — только чуть взрослее, чуть грустнее. И всё такая же прекрасная.
Я открыл рот, чтобы продолжить речь, но слова застряли где-то в горле. Всё, что я смог — это просто улыбнуться. Настояще, искренне. С тем самым теплом, которое было только для неё.
— Благодарю, — тихо сказал я, глядя прямо ей в глаза. И в этих двух слогах было всё: боль разлуки, радость встречи, надежда на новое "мы".
Я спустился со сцены, всё ещё оглушённый её взглядом. Мир гудел, хлопал, кричал моё имя, но я ничего не слышал. Только один ритм бился в груди: Изабелль. Она здесь.
Я протиснулся сквозь толпу за кулисами, бросив статуэтку на ближайший стол. Кто-то схватил меня за плечо, поздравляя, но я вывернулся и пошёл дальше, будто в полусне. Сердце стучало, как в первый раз, когда я увидел её в школе исполнительских искусств.
Вышел в зал, уже почти опустевший. Люди расходились, смеялись, щёлкали фотоаппараты, но я смотрел только вперёд. И вот она — стояла у стены, немного в стороне, как будто не была уверена, что имеет право быть здесь. Тонкое пальто, волосы распущены, как всегда. И тот самый взгляд — немного печальный, немного упрямый. Мой.
Я остановился в двух шагах от неё. За одиннадцать лет я столько раз представлял эту встречу, но теперь, когда она случилась, все заготовленные фразы вылетели из головы.
Я просто посмотрел на неё и... улыбнулся. В груди все сжалось от нежности и воспоминаний. И тогда, почти шёпотом, я сказал:
— Почему ты пришла? — выдохнул я наконец.
— Потому что ты всё ещё мой Аль, — ответила она, и уголки её губ дрогнули в той самой улыбке, по которой я сходил с ума.
Я сделал шаг вперёд, медленно, осторожно, будто боялся, что она исчезнет, как призрак.
— Я боялся, что уже никогда тебя не увижу, — сказал я.
— А я знала, что ты однажды оглянешься, — шепнула она.
И тогда я просто обнял её. Без слов, без обещаний. Просто обнял, как человека, которого слишком долго ждал.
Она прижалась ко мне чуть сильнее, будто боялась, что, если отпустит, я снова исчезну. А я держал её, как будто спасался от всего мира.
— Ты изменилась, — прошептал я, глядя на неё.
— А ты — нет, — мягко ответила она. — В глазах всё тот же огонь.
Мы отстранились на секунду, и я увидел слёзы на её щеках — тихие, настоящие, не нуждающиеся в словах.
— Где ты была всё это время? — спросил я наконец. — Я искал тебя… много лет. Даже в тех местах, где знал, что тебя быть не может.
Изабелль вздохнула и опустила глаза.
— Не здесь. Я все расскажу тебе только давай уйдём отсюда.
Она улыбнулась сквозь слёзы, и провела пальцами по лацкану моего пиджака, будто проверяя, реальный ли я.
— Думаешь, у нас ещё есть шанс? — прошептала она.
Я взял её ладони в свои и посмотрел в глаза.
— У нас нет прошлого, которое можно вернуть. Но есть настоящее. И если ты готова, я бы хотел начать всё сначала. Не с воспоминаний. А с кофе. С простого утра вдвоём. С разговоров. С тебя.
Она кивнула. Просто и уверенно. — Тогда пошли. Только на этот раз — не отпускай.
— Никогда, — сказал я.
И мы вышли из зала вместе, сквозь вечерний Нью-Йорк, сквозь огни и шум. Впервые за много лет я не играл роль. Я просто был собой — и был рядом с ней.
И это было лучше, чем любая награда.