Глава 5
Ниже представлена - оригинальная сцена, вдохновлённая атмосферой спектакля "Связь" (The Connection), где Аль Пачино в 1966 году играл одну из своих ранних ролей. Действие происходит в ветхом лофте в Нью-Йорке, где собираются музыканты, актёры и героиновые наркоманы, ожидая "связного" - человека, который должен принести наркотики. Пачино играет молодого актёра по имени Сонни,(часто ассоциируют это имя с молодым Пачино) ещё не получившего признания, но уже ощущающего себя на грани...
Нью-Йорк пах гарью, дождём и чем-то кисловатым, как прокисшее молоко. В узких переулках нижнего Ист-Сайда вечно дул ветер, гнал обрывки газет и обломки чьей-то жизни. Всё здесь было временным - люди, дома, театры. Даже слава, если она вообще случалась, оседала на стенах, как копоть, и исчезала в первом же сквозняке.
Сонни шёл, уткнувшись в ворот пиджака. Пальцы озябли, ботинки хлюпали по грязной воде. У него не было денег на автобус, не было зонта, не было даже кофеина в крови. Но у него была цель: добраться до лофта на Второй авеню - заброшенного пространства, где собирались такие же, как он. Там репетировали. Там читали монологи. Там ждали. Ждали чего-то большого. Или чего-то тёплого. Или хотя бы кого-то, кто принесёт дозу - если ты совсем сорвался.
Он поднялся по узкой лестнице, пахнущей сыростью и кошками, и открыл скрипучую дверь. Внутри было темно, лишь пара лампочек давали тусклый свет. На полу валялись пустые бутылки, матрасы, гитара без одной струны. Где-то в углу Джои перебирал старое пианино. Ноты были разбросаны, как судьбы - никто не знал, где начало, а где конец.
– Опять без него? – бросил Сонни, бросив взгляд на Джои.
– Как видишь, – отозвался тот, не оборачиваясь.
– Он обещал быть к пяти.
– Он всегда обещает.
Лила курила у окна. Её лицо казалось вырезанным из света - белое, тревожное, словно её уже не было в этом мире. Она кивнула Сонни, не говоря ни слова.
Он сел на подоконник и достал из кармана маленький потрёпанный томик Шекспира. Книга была вся в пометках, жирных подчеркиваниях, вопросах на полях: "Он боится? Или притворяется?"
Он открыл на "Ричарде III" и начал читать про себя. Речь о лицемерии, о власти, о внутренней гнили. Он чувствовал каждое слово, как нарыв под кожей.
– Завтра прослушивание, – тихо сказал он. – Если провалю – всё. Больше никто не даст шанса. Уже и так шепчутся, что я слишком "сырой", слишком "нервный".
– Ты живой, – сказала Лила. – А это страшнее для них, чем неумение.
Сонни молчал. За последние месяцы он прошёл десятки кастингов. Иногда его просили "сыграть итальянца". Иногда - "наркомана". Но никто не хотел видеть, кто он есть на самом деле. А он сам – разве знал?
За дверью послышались шаги. Кто-то поднимался. Все замерли.
Сонни встал. Подошёл к двери. Его ладонь замерла над ручкой. Но он не открыл.
– Может, это он, – прошептала Лила.
– А может, это просто пустота, – ответил он. – Мы так долго ждём, что не замечаем, как становимся частью стены.
Он отошёл. Подошёл к пианино. Сел рядом с Джои. Тот играл что-то несуразное, разбитое, но в этих звуках была искренность.
Сонни закрыл глаза. Завтра будет прослушивание. Завтра, возможно, он провалится. Но сейчас - он просто здесь. В лофте на Второй авеню. Среди таких же, как он. На краю.
И этого - на мгновение - было достаточно.
Когда я закончил читать монолог, в зале повисла тишина. Не гробовая — нет. Это была та тишина, в которой всё дышит, но боится шелохнуться. У меня руки немного дрожали. Пот стекал по спине, а сердце билось, как у мальчишки, впервые вышедшего на сцену.
Ли Страсберг сидел в тени у стены. Я не сразу понял, что он встал. Его голос был спокойным, как у врача, сообщающего диагноз.
— Пачино, — сказал он. — Это было неровно. Где-то ты сбился. Где-то торопился. Где-то текст ушёл не в ту сторону.
Я кивнул. Уже готов был сказать: «Извините. Попробую ещё раз». Но он продолжил.
— Но ты был настоящим. Чистым. Грязным. Живым. Таким, каким никто не решается быть. Ты не играл Сонни — ты был им. Со всеми его страхами, нервами, сомнениями. Это была не сцена — это была жизнь. Та, от которой обычно прячутся.
Он подошёл ближе. Посмотрел мне прямо в глаза.
— Ты опасен, Пачино. Потому что тебе не нужно врать. Актёры всё время притворяются. А ты — идёшь напролом. Ты не хочешь быть похожим. Ты хочешь быть правдой. И это пугает.
Я молчал. У меня даже слов не было. Только ком в горле.
Он обернулся к остальным:
— Запомните этот момент. Это не техника. Это не школа. Это — когда человек выносит своё сердце на ладони и говорит: «Вот оно. Бейте, если хотите. Но это — я».
И в тот момент я понял: может, у меня и нет денег, имени, контрактов. Но есть что-то, что не купить. Меня заметили. Меня — не образ, не роль. А меня.
И это было только началом.