Глава 7
Мы шли молча, но в этой тишине не было неловкости - только тихое узнавание. Я вел её по знакомым улицам, среди витрин, снов и вывесок, пока не свернул на угол, где за стеклом горели лампы и пахло корицей.
- Good Day. - Я распахнул перед ней дверь. - Помнишь? Тогда я здесь сидел со своим другом. А ты пришла с Майком.
Изабелль оглядела интерьер - красные кожаные диванчики, облупленные стены с афишами старых фильмов, тонкая музыка из старого джукбокса.
- Как будто и не прошло одиннадцать лет, - сказала она. - Здесь ничего не изменилось.
- Почти ничего, - улыбнулся я. - Только теперь я сижу здесь один. До сегодняшнего дня.
Мы сели за столик у окна. Заказали - я, как всегда, кофе без сахара. Она - горячий шоколад.
Я смотрел на её лицо. Оно изменилось. Взрослело, но не стало чужим. Наоборот - словно вернулось ко мне, только теперь с новым оттенком. Взгляд стал глубже. И в нём была целая жизнь, о которой я ничего не знал.
- Ты хочешь знать, что было потом, да? - тихо сказала она, глядя в тонкий пар над чашкой.
- Я хочу знать всё, - ответил я.
Она слегка улыбнулась и заговорила, будто разворачивала киноплёнку своей жизни - медленно, с едва уловимой болью в голосе:
- Я закончила колледж, потом Школу исполнительских искусств в Лондоне. Не сразу. Было тяжело - чужой город, другой ритм, незнакомые лица. Жила на стипендию, работала официанткой в пабе, по ночам зубрила тексты. Иногда хотелось всё бросить. Но каждый раз, когда опускались руки, я вспоминала тебя.
Она взглянула на меня - и в этих глазах была не романтическая ностальгия, а правда. Простая, не прикрытая словами.
- А потом всё стало понемногу складываться. Первые роли, сцены, гастроли. И вот сегодня должен был быть мой дебют на новой сцене. Маленький театр в Челси. Важный спектакль. Моя роль. Мой шанс. Я долго шла к нему.
Я нахмурился.
- "Должен был"?
- Да. - Она кивнула. - Проснулась рано, как всегда, собиралась репетировать. Но... случайно включила радио. И услышала, что сегодня, 20 января 1968 года, в Нью-Йорке вручат Obie. Среди номинантов - Аль Пачино. За "Индейцы хотят в Бронкс".
Она отвела взгляд, словно извиняясь.
- Я не раздумывала. Просто схватила чемодан, позвонила в театр, соврала, что заболела, и вылетела первым рейсом. Возможно, теперь мне больше некуда возвращаться. Но я не могла не быть здесь. Не могла не увидеть, как ты стоишь на сцене.
Сердце билось так, будто я снова стоял за кулисами, в ту самую первую ночь.
- Почему? - прошептал я.
Изабелль смотрела прямо, открыто, без страха:
- Потому что я всегда знала, кем ты станешь. Ещё тогда, когда ты читал Чехова с дрожащих листков. Я не уехала потому, что не верила в тебя. Я уехала, потому что испугалась, что не выдержу этой любви.
Но сегодня... - она чуть улыбнулась, - сегодня я выбрала тебя. Выбрала нас. Даже если это всего один вечер.
Я не мог найти слов. Потому что за все эти годы я ни разу не представлял, что она вернётся так - внезапно, в день, когда мечта становится реальностью.
- Ты изменила не только мой день. Возможно, всю мою жизнь. -
Я взял её за руку.
- И теперь я не отпущу тебя. Не снова.
- Я не прошу обещаний, Аль. Только одного: быть рядом. Пока это возможно.
А потом мы молчали. За окном гудел январский Нью-Йорк, и в джукбоксе зазвучала знакомая мелодия - "Moon River" в исполнении Энди Уильямса.
Тонкие ноты расплывались в воздухе, как туман над Гудзоном.
Она улыбнулась - чуть-чуть, почти невидимо, - и на мгновение мне показалось, что весь этот вечер - не случайность, а подарок, посланный теми самыми мечтами, что когда-то унесли нас по течению.
В тишине между нами звучала своя музыка - давняя, позабытая, и до боли знакомая.
Мы вышли из кафе, и улицы встретили нас янтарным светом фонарей и лёгким морозным воздухом. Январский Нью-Йорк дрожал в огнях - витрины отражали наше отражение, как старую плёнку, слегка дрожащую на ветру.
Мы шли медленно, словно боялись разогнать это хрупкое чувство между нами. Она держала руку в моей - не крепко, не намертво, просто легко и уверенно, как будто это было самым естественным на свете.
- Ты помнишь, - сказала она, - как мы гуляли вот так же... только тогда это был Центральный парк, июнь, жара, мороженое на двоих?
Я кивнул, усмехнувшись.
- И ты всё время возмущалась, что я не умею делить его поровну.
- Потому что ты не умел, - рассмеялась она. - Но я всё равно ела твой кусок, когда ты отворачивался.
Мы прошли мимо театров, где гасли вывески и выходили последние зрители - мужчины в пальто и женщины в перчатках, смеющиеся, полушёпотом обсуждающие спектакль. Город медленно засыпал, но не сдавался - в нём всё ещё теплился вечер.
- Где ты теперь живёшь? - спросил я.
- Лондон всё ещё мой дом, наверное. Но если честно... сегодня я чувствую, что вернулась. В город. В себя. К тебе.
Я молчал, потому что боялся разрушить этот хрупкий момент словами. Мы свернули в сторону Бродвея. Старинные неоновые огни отражались в мокром асфальте, как на старых фотографиях.
- Ты знаешь, - сказал я, - иногда мне казалось, что я мечтал не о сцене. А о том, чтобы однажды ты сидела в зале. Чтобы смотрела не просто как зритель, а как часть меня. И тогда - всё по-настоящему.
- Я всегда была в зале, Аль. Всю дорогу. Просто иногда - с закрытыми глазами.
Мы остановились у входа в один из старых театров. Двери были закрыты, но за стеклом ещё горел свет - уборщики, тени, жизнь после спектакля.
- Хочешь туда заглянуть? - спросил я.
Она кивнула. Я стукнул по стеклу, и через минуту старик-вахтёр, узнав меня, с усмешкой впустил нас.
Мы вошли в зал. Пустой, полумрак, тишина. Я повёл её по проходу к сцене. Потом обернулся, глядя в зал.
- Представь, - сказал я, - ты сидишь вон там. И я выхожу. Слова дрожат, голос срывается. А потом - всё отпускает. Потому что я вижу тебя.
Она встала рядом. Сцена была пуста, но казалось - она дышит воспоминаниями. Изабелль закрыла глаза. Потом открыла - и вдруг запела. Низко, нежно, почти шёпотом. Песню, которую я не слышал много лет.
"Moon river, wider than a mile..."
Её голос не искал публики - он просто был. Для меня. Для этой ночи. Для этой сцены, которую нам подарила судьба.
Я стоял рядом, слушая, как Нью-Йорк замирает, как сцена снова становится храмом, как ночь расцветает неоном и памятью.
И в ту секунду я понял - мы вернулись.
Мы покинули театр и шли молча, как будто слова исчерпали себя. Нас вела улица, воздух, легкий гул города, пока за поворотом не вырос он - Бруклинский мост, торжественный и одинокий в своём величии. Кованые пролёты тянулись в ночь, будто связывали прошлое и настоящее.
- Хочу дойти до середины, - сказала она. - Где город будто замирает на миг.
Мы поднялись на мост. Под ногами скрипели доски, ветер играл в волосах. Внизу плескалась тёмная вода Ист-Ривер, и каждый шум напоминал дыхание чего-то вечного. Машины с ревом проносились внизу, а мы шли наверх, ближе к огням.
Когда достигли середины, остановились у перил. Город раскинулся под нами - слева Манхэттен с его иглами света, справа - Бруклин в мягкой тени. Над всем этим - небо, темно-синее, с редкими звёздами.
- Сколько лет я мечтала снова стоять здесь, - тихо сказала она. - И не одна.
Я обнял её за плечи. Тепло её тела и холод ночи переплелись, как свет и тень на воде.
- Ты не представляешь, как часто я смотрел с этого моста... вниз. Вперед. В никуда. Когда всё только начиналось. Когда не знал, выстою ли. Доживу ли до сцены.
- А я в это время стояла у Темзы, - прошептала она. - И представляла, что ты рядом. Что держишь меня вот так.
Мы молчали. Ветер проносился над водой, словно шептал забытые истории. Вдалеке раздался гудок ночного парома. Вся суета города отступила - остались только мы и эта высота, мост, который вновь связал берега.
- Иногда, - сказал я, - мне кажется, что мы - как этот мост. Между двумя берегами времени. Между мечтой и реальностью. Прошли каждый свою сторону. А теперь... встретились посередине.
Она обернулась ко мне. В её глазах отражались огни Манхэттена и то самое, что нельзя сказать вслух - только почувствовать.
- Я бы хотела остаться здесь. В этом мгновении. Навсегда.
Я наклонился и коснулся её лба губами.
- Тогда давай запомним его. Не отпустим.
Она улыбнулась. Тихо. И в этой улыбке была не надежда - уверенность. Будто теперь, после всего, мы оба знали: вторые шансы случаются. Но только с теми, кто остался жив в твоей памяти.
Ночь тихо отступала, уступая место бледному свету рассвета. Мы спустились с моста и медленно вернулись в город, который уже начал просыпаться - за окнами домов мелькали первые автобусы, а на углах появлялись первые прохожие.
В воздухе висела свежесть зимнего утра - легкий мороз щекотал кожу, и в каждом вдохе чувствовалась надежда.
- Завтра твой день, - сказал я, глядя в её глаза. - Вся жизнь впереди.
Изабелль кивнула, улыбаясь, но в её взгляде была тишина - словно она уже начала прощаться с чем-то старым, чтобы встретить новое.
Мы провожали друг друга у входа в её дом.
- Спасибо, что был рядом сегодня, - прошептала она. - Это многое значит для меня.
- Для меня тоже, - ответил я, сжимая её руку.
Пока она закрывала дверь, я стоял на пороге и смотрел, как утро медленно заливает город золотистым светом. Где-то там, за горизонтом, начиналась новая глава.
И я знал - теперь всё будет иначе.
На следующий день мне сообщили что я приглашён вместе со всей труппой спектакля "Индейцы хотят в Бронкс" на престижный театральный фестиваль в Италию - в Сполето. Это был шанс, о котором я даже не смел мечтать ещё вчера.
Итальянская сцена, новые горизонты, другие зрители - всё казалось нереальным, как будто судьба решила наградить за все сомнения, страхи, бессонные ночи. Но первой моей мыслью была не сцена. И не самолёт. А она.
Изабелль.
Я стоял у окна, держа в руках письмо с приглашением, а перед глазами всплывало её лицо - на мосту, в кафе, в театре. Как она смотрела на меня, пела тихо, почти на выдохе, будто вкладывая в голос все прожитые годы.
И я знал: уезжать, не сказав ей, - значит снова всё потерять. А теперь я не хотел терять ничего.
Вечером я набрал её номер. Сердце билось, как тогда, в юности, когда ещё не знал, осмелишься ли пригласить кого-то на прогулку после школы.
- Изабелль? Привет. Это я. Аль.
- Я узнала, - ответила она. - У тебя голос, который не забывается.
Я на мгновение замолчал, собираясь с мыслями.
- Меня пригласили в Италию. Фестиваль в Сполето. Мы летим с труппой в следующую неделю.
- Это потрясающе. Я рада за тебя. Ты это заслужил.
- Спасибо, - сказал я. И добавил после короткой паузы:
- Я хочу, чтобы ты была там со мной.
Тишина на другом конце провода была мягкой, словно лёгкая волна на берегу.
- Не как зритель. Не как прохожая. А просто... рядом. Я знаю, как это звучит. Спонтанно. Возможно, безумно. Но я не хочу, чтобы вчерашний вечер был концом.
- Я тоже не хочу, - сказала она наконец. -
Ты даже не представляешь, как долго я ждала этих слов.
Я услышал, как она улыбается. И в этом мгновении - между дыханием и паузой - всё стало на свои места.
- Значит, ты поедешь?
- Если ты подождёшь меня у терминала, - сказала она, - с чашкой кофе без сахара, как ты любишь.
Я рассмеялся. Лёгкий, чистый смех, каким давно не смеялся.
- Увидимся в аэропорту.
И в этот момент Нью-Йорк стал казаться временным. Как пролог к чему-то новому - яркому, настоящему, полному итальянского солнца, запаха кофе и вечернего света на древних стенах.
С этой минуты я знал: наш мост не закончился в Нью-Йорке. Он продолжался - через океан, через сцены, города, воспоминания и мечты.
И теперь - мы шли по нему вместе.