Глава 3
Прошёл месяц, началось лето.
Совсем скоро - выпуск школы исполнительских искусств.
Наши отношения с Изабелль ещё не двинулись с точки «друзья», но мы каждый день проводили вместе. Я отводил её в парк аттракционов, мы ели мороженое, катались на американских горках и болтали обо всём на свете, как будто вокруг не существовало ничего, кроме нас двоих.
Иногда мне казалось, что между нами уже было больше, чем дружба. Её взгляд задерживался чуть дольше, чем нужно. Она смеялась над моими шутками, даже если они были глупыми. А однажды - поздно вечером, на скамейке у пустого фонтана - она уснула, положив голову мне на плечо. И тогда я не шелохнулся до самого утра.
Но на следующий день она снова была той же Изабелль - сильной, уверенной, закрытой. Как будто боится, что если шагнёт навстречу, то потеряет равновесие.
Я не торопил. И сам боялся. Боялся, что испорчу то, что между нами уже есть. Что, если сделаю неверное движение - исчезнет не только она, но и сцена, и Ромео, и моя вера в будущее.
Вечером после одной из репетиций мы остались вдвоём в пустом зале. Солнце скользило сквозь пыльные окна, и казалось, будто весь мир затаил дыхание.
- Знаешь, - вдруг сказала она, глядя на кресла в зале. - Я думаю, я буду скучать по всему этому. Даже по Хейлу и его вечно хмурым бровям.
- Мы ещё не уходим, - напомнил я. - У нас есть два дня. И одна премьера.
- Одна последняя сцена, - сказала она задумчиво. - Последний балкон. Последний поцелуй.
Я замер.
- А если я не хочу, чтобы это был последний?
Изабелль повернулась.
- Тогда сыграй его так, чтобы я поверила, что будет продолжение.
И ушла.
А я остался, стоя в свете закатного окна, с мыслью, что это была её реплика, но, может быть, и моя сцена.
Поздний вечер, следующего дня.
Премьера была через два дня. Репетиции - до изнеможения. Свет, текст, занавес - всё готовилось к тому, что должно было стать началом. Но для меня это уже был финал одной главы - и, может быть, начало новой.
Изабелль репетировала сцену смерти. Лежала на помосте, бледная, как статуя. Я стоял над ней, сжимая в руке бутафорский флакон с ядом, но сердце сжимал не реквизит, а её дыхание - короткое, прерывистое. Она жила в этом моменте. И я - вместе с ней.
- «Вот он - мой путь к вечности...» - прошептал я по роли. Но слова были уже не просто словами.
В зале было темно, как в подземелье. Только сцена горела светом. И вдруг, будто молнией, я увидел в глубине зала силуэт - Майк. Он стоял у стены, руки в карманах, смотрел на нас с тем особым выражением, которое бывает у тех, кто слишком хорошо знает, что значит терять.
После репетиции он ждал у выхода. Я заметил его первым. Изабелль - чуть позже.
- Привет, - сказал он ей, словно мы, сжавшиеся в переигранной любви на сцене, были невидимыми. - Подвезти тебя?
Я шагнул вперёд.
- Она уже идёт со мной.
Майк усмехнулся, не глядя на меня.
- Правда? Ты теперь не только Ромео, но и телохранитель?
Изабелль тихо вмешалась:
- Ребята...
Но Майк уже подошёл ближе.
- Слушай, актёр. Я не из тех, кто играет по сценарию. У меня всё по-настоящему. Если ты думаешь, что можешь поцелуем на репетиции что-то изменить - ты ошибаешься.
Я сжал кулаки, но Изабелль вдруг коснулась моей руки.
- Не надо. Пожалуйста.
- А ты что скажешь? - Майк посмотрел на неё. - Ты с ним?
Изабелль замерла. Всё внутри неё будто колебалось между привычным и новым. Между безопасностью и искрой. И вдруг она сказала:
- Я не знаю, Майк. Но я хочу узнать. Сама. Без чьих-то правил.
Он вздохнул, кивнул и, не сказав больше ни слова, ушёл.
Мы остались вдвоём.
- Прости, - сказала она. - Он просто боится. Он знал меня, когда я ещё не умела быть другой. На сцене я стала кем-то новым. И теперь мне нужно понять - кем я могу быть вне сцены.
- И я тоже, - ответил я. - Я ведь до встречи с тобой даже не знал, на что способен. И теперь хочу знать.
Она кивнула.
- Тогда пошли.
- Куда?
- Покажу тебе, где я прячусь, когда не хочу быть Джульеттой.
Мы пошли через тёмные улицы Бронкса. Мимо старых киосков, закрытых театров, домов, где в окнах горел тусклый свет. Она вела меня за собой, и я чувствовал, как с каждым шагом исчезает сцена - и остаёмся только мы.
* * *
Крыша старого кирпичного дома. Почти полночь.
Мы поднялись по узкой лестнице, которая скрипела под ногами, как в старом фильме. Изабелль открыла дверь на крышу, и нас сразу обдало ветром - прохладным, почти летним, с запахом влажного бетона, дыма и ночного Нью-Йорка.
- Я прихожу сюда, когда хочу исчезнуть, - сказала она, облокачиваясь на парапет. - Сверху всё кажется не таким громким. Даже мысли.
Я подошёл ближе, встал рядом. Внизу медленно ползли огни машин. Где-то вдали слышались сирены, лай собак, чей-то смех. Но всё это было фоном. Главное - здесь, на этой крыше.
- Я не знал, что ты так умеешь. - Я посмотрел на неё. - Там, на сцене. Это было... по-настоящему.
- Я и сама не знала, - прошептала она. - До тебя. До этого момента.
Мы помолчали. Она обхватила себя руками, словно защищаясь не от холода, а от сомнений.
- Майк... он был важной частью моей жизни. Но как будто частью старой пьесы. Той, где я всё время играла одну и ту же роль: хорошая, надёжная, удобная. С ним - я знала, что будет завтра. А с тобой... всё по-другому.
- Потому что ты не знаешь, что будет?
- Потому что с тобой я не хочу это знать. - Она повернулась ко мне. - И это страшно.
Я кивнул.
- Мне тоже страшно. Я... боюсь ошибиться. Боюсь поверить, что сцена - это правда, а потом потерять тебя, когда свет погаснет.
Изабелль медленно шагнула ко мне ближе.
- Тогда давай не играть. Ни ролей. Ни признаний. Только ты и я. Без Шекспира.
Мы стояли близко, почти соприкасаясь.
- Хорошо, - сказал я. - Тогда скажу честно, без поэзии: я хочу быть с тобой. Без подстраховки, без репетиций. Просто быть. Ты мне нужна, Изабелль. Не как Джульетта. Как ты.
Она молчала секунду. Потом подняла голову, её глаза блестели в лунном свете.
- Тогда пообещай: даже если мы проиграем, не спрячемся за роль. Не сделаем вид, что ничего не было.
- Обещаю, - прошептал я.
И тогда, на крыше, под серым небом Бронкса, она снова поцеловала меня. На этот раз - не как актриса. И не как Джульетта.
Просто как девушка, которая решила рискнуть.
Утро премьеры началось с дождя. Тяжёлые капли стучали по окнам, будто природа сама хотела напомнить: всё настоящее рождается через тревогу. В школе пахло краской, канифолью и чужим волнением. В коридорах бродили призраки старшеклассников, загримированных в героев и трагедии.
Я сидел в гримёрке, глядя в зеркало. На мне был костюм Ромео, но впервые за всё время он казался мне просто тканью, а не доспехами. Сегодня не нужно было играть - достаточно было чувствовать.
Изабелль появилась молча. Её платье волновалось, будто дышало. Она села рядом, не глядя на меня, и просто взяла за руку. Мы не говорили. Всё было уже сказано - в ночи, в страхе, в том поцелуе, что не нуждался в занавесе.
- Готов? - прошептала она, когда за дверью послышались шаги.
- Да. Потому что теперь - это наша история.
Театр затаил дыхание. Кулисы трепетали, как веки перед сном. Свет - яркий, слепящий, - ударил в глаза. Я стоял у подножия сцены, глядя наверх - туда, где должна была появиться она.
И она вышла.
Изабелль двигалась легко, но в её шаге было что-то новое - решимость, искренность, вызов. Её глаза нашли мои, и я знал: даже если бы забыл весь текст, сказал бы то, что должен. Потому что мы уже не играли.
Сцена шла, как в дымке. Аплодисменты, стоячие овации, цветы. Но всё это было фоном, отголоском. Главное случилось между репликами, между строчками пьесы.
Когда мы вышли из театра, дождь закончился.
На улице пахло мокрым асфальтом и чем-то почти волшебным - как будто Нью-Йорк, на один вечер, стал местом, где сбываются даже самые неуверенные мечты.
Изабелль шла рядом, босиком, неся туфли в руках.
- Ну что, - сказала она, - финал удался?
Я улыбнулся.
- Это был только акт первый.
И мы пошли дальше.
Без сценария. Без страховки.
Просто вдвоём.
Поздний вечер. Квартира Джека.
На кухне свет, тикающие часы и слабый запах сигарет и жареного лука от соседей снизу.
Мы с Джеком сидели на старом кожаном диване, что скрипел при каждом движении. Перед нами на столе - два тёплых пива, пепельница, полная окурков, и открытое окно, в которое летел шум улицы.
- Ну, брат, - протянул Джек, закуривая, - вот и всё. Школа закончилась. Можно выдыхать.
- Можно начинать жить, - поправил я и сделал глоток пива. Горькое, как и положено в такой вечер.
- Да ладно тебе, Аль. Не притворяйся философом. Ты сегодня был на сцене, будто родился там. Все эти девчонки в зале... Я думал, кто-то сейчас полезет на сцену, прям в балконную сцену!
Я усмехнулся, качая головой.
- Не в девчонках дело.
- А в чём? - прищурился он, затягиваясь. - Не говори только, что в искусстве.
Я замолчал на секунду. Потом сказал:
- Я влюбился.
Он приподнял брови.
- В кого? Неужто в Джульетту?
- В Изабелль. - Я улыбнулся, но неуверенно. - Не знаю, как это произошло. Постепенно. Словно сначала играл в любовь... а потом - перестал играть.
- Ха, - хмыкнул Джек, - классика. Шекспир, сцена, эмоции - и всё, ты попался.
- Нет, Джек. Это по-настоящему. С ней - всё обострено. Каждое слово, каждый взгляд. Как будто... я раньше вообще не чувствовал.
Он замолчал на секунду. Потом вдруг сказал:
- Знаешь, я тоже кого-то встретил.
Я повернулся.
- Правда?
Он кивнул, улыбаясь уголками губ.
- Эмма. На выпускном. Она училась на параллельной, я её раньше толком и не замечал. А потом она подошла, протянула мне стакан пунша и сказала: «Ты похож на парня, который не умеет танцевать, но хочет».
Я засмеялся.
- И что ты сказал?
- Что она права. А потом мы танцевали. И говорили до самого утра. Про музыку, про Нью-Йорк, про то, что страшно взрослеть.
- Похоже, мы оба попали.
- Похоже.
Мы чокнулись бутылками.
- Знаешь, Аль... - сказал он, глядя в потолок. - Я всегда думал, что ты один останешься. С театром, с монологами. Но теперь смотрю - ты нашёл кого-то, кто слышит тебя даже между реплик.
- Она... как будто видит меня настоящего. Без сцены. Без образа. И я впервые не хочу возвращаться в роль.
- Это и есть любовь, брат.
Мы помолчали.
На улице кто-то крикнул. За окном завыла сирена.
А у нас на двоих было пиво, сигареты и чувства, которые мы не сразу научились называть.
И это был хороший вечер.
Вечер, когда мы не боялись быть собой.