Ликорис

Немцы, как и все европейцы, тщательно оберегали своё личное пространство и даже не думали влезать в чужое. Дима был хоть и частично, но русским. Поэтому ни один мускул не дрогнул на его лице и не зашелестела внутри скрипучая совесть, когда он рано утром заявился на квартиру к Мартине с ноутбуком подмышкой.

Ему открыла тощая, почти хрустальная, чернобровая девушка в спортивном костюме и тут же прижалась к двери, не пуская его внутрь.

— Я ищу Мартину, — бегло сказал он. — Я... — замялся на мгновение. — Друг Йозефа. Вы её соседка, верно?

Девушка даже не пошевелилась. Её тёмно-карие глаза смотрели на Диму с явным опасением, а рука предостерегающе лежала на дверном косяке.

— Вы понимаете немецкий?

Слабый кивок.

— Мне надо войти и посмотреть компьютер Мартины. Вы позволите?

Она распахнула дверь шире. Опустила глаза вниз, когда Дима вошёл в квартиру. Её взор впился ему в спине.

— Я ничего не трогала.

Голос у неё был тихим, испуганным, подавленным вековыми традициями, строгим воспитанием и чёрным платком на её голове. Квартира маленькая, почти всю площадь занимал разложенный диван. Крохотные окна, через которые прибивался слабый свет, даже балкона не было. И район не самый лучший, почти на окраине, до центра ехать не меньше часа. Дима осмотрел скромную обстановку комнаты, отмечая белый шкаф, утыкающийся в потолок, причудливые картины в цветных икеевских рамках и фотографии, приклеенные к доске. Почти везде они были вместе.

— Вы давно дружите?

Её ресницы чуть дрогнули. Она нервно сглотнула, стараясь скрыть дрожь.

— Три года.

— Я могу узнать...

Девушка присела на край дивана.

— Мартина приехала в Стамбул, там мы познакомились в галерее моего отца. Он не совсем владелец. Так, организатор. Мартина выиграла какой-то конкурс, и её рисунки выставляли. Она талантлива.

— И что было потом?

— Отец отправил меня учиться в Берлин, я написала Мартине. Мы обменялись контактами. И оказалось, что она тоже поступила сюда.

— Ты бросила учёбу?

Она отвернулась. И Дима заметил нежные блестящие прядки, выглядывающие из-под платка. Золотистые, сияющие. Нет турка, что отправил бы свою дочь учиться в Европу, да ещё и одну. Тем более одну.

— Ясно, — прошептал Дима, отводя от неё взгляд. Платок и этот пугливый взгляд в никуда — дар матери.

Он включил компьютер. Пока тот загружался, бурча и сигналя оранжевой лампочкой, Дима раскрыл свой ноутбук.

— Не знаешь, какой пароль?

— У неё нет пароля.

Усмехнулся.

— Так я и думал.

Экран мигнул, почернел, промелькнули папки рабочего стола. Заиграла знакомая мелодия приветствия, и Дима выключил колонки. Достал из кармана флешку, подключил к компьютеру и замер. На заставке было море.

Он покачал головой, чувствуя, как внутри волной накатывает сильное чувство опустошения, готовое повалить его, свалив с ног и лишив последних сил.

— Это Мёртвое море.

Дима вздрогнул.

— Что?

— Ты просто так смотришь. Вот я и подумала, что тебе это интересно.

— Спасибо.

— Это красивое море.

— Ты была там?

— Нет. Это Мартина фотографировала.

Папок было мало. В основном фотографии и текстовые документы, разбросанные по рабочему столу. Мартина много фотографировала, систематически вела записи, пыталась рисовать портреты. Лица выходили грустными, чуть искривлёнными, остроносыми. И фон всегда один: место у окна в баре. Дима листал фотографии и будто видел через мутное стекло всю жизнь незнакомой девушки, что по кусочкам теряла себя, распыляясь. Когда он закончил смотреть картинки, то уже точно понимал, что никаких выставок у Мартины больше не будет. Скромные дизайнерские проекты, зарисовки в стол и бесконечные попытки делать что-то, как прежде, — вот её потолок. Жаль. Он перекинул некоторые снимки себе на ноутбук. Ему вдруг стало очень важно узнать её получше.

Дима запустил браузер, и сразу же открылась страница «Facebook». Сто сорок друзей, много фотографий — точные копии тех, что он уже видел, несколько групп, десяток записей. Он быстро проскроллил страницу, проверяя последние записи и комментарии. Ничего. Мартина писала про новое кино. Ей ответила другая девушка. Дима присмотрелся к аватару и узнал. Это вторая официантка, вечно хмурая и не умеющая улыбаться.

В личных сообщениях была переписка с ней, сестрой, парнем и мужчиной, что писал на польском, в их переписке были в основном короткие вопросы и цифры. Дима щёлкнул по ссылке, проверил дату рождения. Скорее всего, отец.

— Она с кем-то встречалась?

— Нет.

Пришлось открыть профиль парня. Двадцать семь лет, живёт в Дрездене, работает в небольшой фирме. Несколько фотографий предрождественного Берлина.

Дима поднял глаза и осмотрел комнату, пытаясь представить себя хотя бы отчасти молоденькой девушкой. Рисунки становятся всё хуже, талант утекает как сквозь пальцы вода. Ноги, сдавленные обувью на каблуках, кровоточат, дико осточертело улыбаться и быть милой. Даже не казаться, а именно быть. Соседка со своими тараканами молчалива и пугающе осторожна. Упирается взглядом в тишину, перебирает пальцами бахрому платка. Отец недоволен, что она тратит всё больше и больше денег, но никогда не упрекает её. Мартина ощущает и это. Нужно что-то взбалмошное, спонтанное, как танец на столе в ночном клубе после двух стопок текилы, когда ещё трезва, но готова позволить себе чуть больше. Дима закрыл глаза. Мартина хотела секса. Женское либидо не выключается бесплатно, без регистрации и sms, а сюда приводить мужчин она не могла. Значит, была другая квартира.

Он снова открыл сообщения. Скопировал всю переписку с этим парнем себе на ноутбук.

— Я найду её, — сказал, поднимаясь. — Обещаю.

— Зачем тебе это?

— Я не знаю. У меня просто нет выбора.

Просто определённая часть его воспоминаний по какому-то недоразумению стёрлась. Хотя тут Дима врал сам себе. Это он, раздавливая себя, как букашку, стирал дни, полные боли и гнева. С тех пор прошло достаточно времени, чтобы прошлое стало прошлым, без права на амнистию. Но почему-то вновь всё давит и давит.

Он знает, что будет проклят, и гореть ему в аду за чужие грехи, потому что молчание порой хуже всего, но... разве вся его жизнь — это надменный смешок?

Пожирать себя Дима не любил, это у него получалось рефлекторно. Может, поэтому людям было с ним так категорически трудно: вот общаешься ты с человеком, а он в это время сам себя грызёт. К тому же, у Димы был поразительный дар — не бросать дело на полпути. Дойти бы до такой стадии, чтобы аж зубы кости царапали, ощутить гнетущую пустоту и выдохнуть.

На самом деле, всё должно быть логичным: если где-то что-то пропало, то в другом месте появилось. Школьный курс. Ничего нового. Кадры его жизни, которые он тщательно стирал, не могли исчезнуть просто так. Земля во всех смыслах круглая, всё аукается.

Сейчас Дима не мог найти ниточку, что помогла бы ему распутать плотно закрученный клубок событий, происшедших совсем недавно. Девушка, вызвавшая в нём недюжинный интерес, исчезла. Ясное одно: с ней он ничего не сделал. Дима ощущал это даже не интуитивно, просто знал. Домой он вернулся не поздно, был чист и хорошо помнил, как решил проехать на автобусе, чтобы не мёрзнуть на улице. Никаких кошмаров, эмоциональных всплесков не было. Камень, брошенный в воду, мирно пошёл ко дну. Дима не помнил всего лишь час, но остальной вечер был ясен и чист.

Что случилось, когда он вышел за Мартиной? Куда они пошли и вместе ли?

Сегодня он посетил милейшую кондитерскую, находящуюся довольно далеко от района, где был бар. Но Мартина, судя по всему, заглядывала туда практически еженедельно.

Сахарно-белые стены визуально увеличивали слегка вытянутое помещение, наполняя его естественным, лёгким светом. Окна из тонкого стекла почти во всю стену привносили в интерьер немного модернистской стилистики, а мозаика цвета морской волны в некоторых частях зала успокаивала и расслабляла гостей, приманиваемых сюда тонким кофейным ароматом и лаконичной вывеской.

Женщина в элегантной форме кофейного цвета приветливо улыбнулась ему, едва Дима вошёл внутрь. Запах выпечки будоражил аппетит. А палитра предлагаемых изысков казалась абсолютной выдумкой.

— У вас тут мило, — сказал, наклоняясь над витриной, под которой прятались разноцветные, глазурные, переливающиеся сладостным глянцем пончики.

— Если вы здесь впервые, то посоветую наш штрудель. Хрустящее тонкое тесто, ароматные яблоки и невероятное ванильное мороженное.

— О, звучит превосходно, — на его лице заиграла улыбка. — Но, боюсь, слишком холодно.

— Тогда, может, попробуете крюкухен?

— Это безе или что?

Женщина засмеялась.

— Это пирог! Лимонный лёгкий пирог. Возьмите к нему мятный чай, и, могу поспорить, вы вернётесь к нам ещё раз. Это восхитительный дуэт.

Пирог и правда оказался невероятным. Пряно пах цитрусом, отдавал кислинкой, но она контрастировала с сахарной пудрой и нотками ванили. Дима пил чай, удобно устроившись на круглом табурете, и разглядывал приятные взгляду белоснежные стены. Дверь с завидным постоянством открывалась, впуская всё новых и новых клиентов.

— У вас многолюдно, — обронил Дима, когда из кондитерской вышла тучная женщина, придерживающая за руку маленького горластого мальчугана. — Я сам узнал о вас от одной своей знакомой.

— Мы известное место, которое часто упоминается в путеводителях, — развела руками женщина, — хотя, скажу откровенно, в «Wiener Brot» безупречная выпечка. Обязательно попробуйте их хлеб с тмином.

— Рекламируете конкурентов?

Женщина улыбнулась уголками рта.

— Мы от них сильно отличаемся, и я не вижу никакой конкуренции. Несмотря на рекламу, туристы обычно посещают центральные заведения. Да и что скрывать, не каждый готов тратить деньги просто на то, чтобы попробовать кусочек пирога. Люди стали весьма экономны, а наши цены растут.

— Но пирог вкусный.

— Я рада, что вам нравится.

— Я поблагодарю свою знакомую. Ну, ту, что рекомендовала мне вас, — Дима медленно поднял глаза и внимательно посмотрел на фрау. — Кстати, она сама была у вас пару дней назад. Мартина. Может, знаете?

— О, — просияла женщина, — милая Мартина. Она наш любимый клиент. Мы с подругой всегда рады видеть её здесь. Но жаль, что в прошлый раз она так и не пришла. Заказала пирожные со сливочным кремом, а забрать не явилась. У нас много постоянных клиентов, и мы ведём записи с их именами и телефонами. Но Мартина не отвечала, поэтому её заказ был выставлен на витрину.

— Ясно.

Чай пах перечной мятой и приятно горчил на языке, но Дима чувствовал только вкус собственных размышлений — таких же горьких. Мартина растворялась в воздухе, как выхлопной дым.

Ушла с работы. Исчезла. Ничего нового.

Таких историй слишком много, чтобы Дима чему-либо удивился. И он никогда не был ярым рыцарем, стремящимся послужить кому-то на благо и выручить прекрасную даму из беды. Мартину он не знал, да и, откровенно говоря, если и хотел узнать, то только в постели. И её исчезновение не сыграло бы в его жизни ничего драматического, если бы... Если бы он не был, скорее всего, последним, кто её видел. Это одновременно волновало его, как пугающее событие, что должно было случиться рано или поздно, и заставляло стремиться на поиски девушки, отчего-то ставшей ему небезразличной. Её линия жизни, случайно вплетённая в его судьбу, выглядела чужеродной, но всё же за неё приходилось беспокоиться. Дима, как ни крути, хотел найти Мартину, чтобы навсегда избавиться от чувства оцепенения, настигавшего его, стоило ему подумать о том вечере.

С такими размышлениями он пришёл к дому, где Мартина арендовала вторую квартиру. По пути он нервно терзал в пальцах сигарету, надеясь на то, что мёрзнуть не придётся и дверь будет открыта. Адрес он нашёл, прочитав её переписку с парнем. Открыл комод и перерыл чужие вещи, и ни капли не сожалел. Недавно Мартина получила небольшие деньги, продав свой снимок в местную газетёнку. Плюс, судя по всему, отец выслал ей деньги — традиционный подарок на Рождество. Она сняла квартирку почти в центре на несколько дней.

Ему повезло: из подъезда выходила женщина, и он смог быстро проскочить внутрь. Холл был просторным и хорошо освещённым множеством ламп, встроенных в потолок. Дима зашагал по идеально чистому полу, разглядывая номера квартир. Под звонком были фамилии жильцов, кое-где таблички оказались пустыми. У нужной квартиры — пустая.

Дима осмотрел серую стальную дверь, немного грязную внизу, с приставленным к ней короткошёрстным ковриком. Мартина снимала её, наверное, не впервые: цена была довольно низкой, несмотря на отличное местоположение. Хозяин знал её и спокойно мог сделать скидку.

Дима опустил пальцы на звонок и вдруг ощутил призрачно знакомое чувство, и тусклая дверь поплыла перед глазами, покрылась прозрачными пятнами, превратилась в сплошное месиво. Всё, как и тогда. Точно так же.

Дверь была не заперта. Дима встал на пороге, боясь ступить дальше. В углу стояли женские замшевые сапоги, на вешалке висела её куртка. Никакого мужчины тут не было. Но она ждала. Дверь не закрыла, прибралась, поставила букет вульгарно красных роз в вазу на тумбе, даже в воздухе пахло приторным ароматом цветов и дамскими соблазнительными духами.

Её нет два или три дня, на какой день назначена встреча? Дима провёл рукой по куртке, чувствуя тепло. И как давно она не выходила на улицу, боясь пропустить момент, когда он придёт, не встретить его радостной улыбкой?

Розы раскрылись почти целиком, даже пара лепестков упала на деревянную поверхность тумбы. Прямо напротив двери была арка, открывающая спальню. Деревянный паркет сверкал в лучах солнца, белоснежная простынь покрывала угол высокой кровати, облаком ниспадало вниз пушистое одеяло. Дима разулся и медленно прошёл в спальню. Почти не обставлена, только кровать и высокий дистрофик-ночник. Одеяло отброшено, но вот простынь идеально расстелена, и даже не подходя к кровати можно ощутить сочный запах духов, исходящий от подушки. Голова слегка закружилась. Всё слишком белое и сахарное. Невыносимое.

Дима смотрел на кровать, распахнувшую свои объятия, вдыхал тонкие нотки девичьего аромата, ядрёные духи, мускус, и голову сжимало в стальные тиски. И вдруг он абсолютно явственно увидел Мартину. Она лежала на кровати обнажённая, прикрывшись краем одеяла, и смотрела на него, не моргая. Тень покрывала её лицо вуалью, а волосы были откинуты назад. Дима сделал шаг вперёд, манимый то ли запахом её тела, то ли самим телом. Мартина чуть поддалась вперёд, и одеяло спало ниже, оголив её высокую грудь. Какими-то жалкими остатками сознания Дима прекрасно понимал, что это мираж и комната пуста, но не мог отвернуться. На кровати, на которой ещё минуту назад не было никого, совершенно точно лежала Мартина. И он чувствовал пульсацию в висках и едва уловимое напряжение в джинсах.

— Так сходят с ума, — сказал он.

Мартина не ответила. Миражи обычно феерически бестактны. Ноги сами двинулись с места, Дима подошёл к кровати, упершись в неё коленями. Мартина дёрнулась к нему, совсем не смущаясь своей наготы, красивая и игривая, точно кошка. Она ухватилась за его рубашку своими тонкими, но сильными пальцами и потянула вниз, к себе, к своему лицу, к полураскрытому рту. Дима выдохнул, напрягаясь, наконец-то собрался и посмотрел на её лицо.

Боже, почему сейчас?

Не надо. Пожалуйста, не надо. Только не она.

Элла звонко рассмеялась и обхватила его шею свободной рукой. И всё закончилось. Полтора года бегства, переезды из города в город, насмешки над собой и больным сердцем, взгляды на других, чужих женщин. Всё, вдруг вспыхнув ослепляющим белым светом, исчезло, будто и не начиналось. Дима снова был потерянным наивным мальчишкой, эгоистично ждущим, что красавица в толпе обернётся и простит его. Она не обернулась. Не простила. И как оказалось, не было этих полутора лет, ибо легче не стало. Дима расслабился, опускаясь к ней, оставляя позади и здравый смысл, и собственный крик отчаяния.

Уткнувшись лицом в кровать, он ощутил лишь холод простыни. Комната была пуста. Дима засмеялся, переворачиваясь на спину. Пальцы были ледяными, а внутри всё тряслось от страха.

— Ты не существуешь. Я не хочу, — он запнулся, сглотнул подступивший к горлу ком, — чтобы ты существовала.

Жемчужно-белая тюль покачнулась, и по комнате в паре с ветром пронёсся девичий звонкий смех.

— Я бы тебя даже не коснулся, — уверенно заявил Дима, сжав пальцы в кулак. — Ни сейчас, ни тогда. Я ненавижу тебя.

«Себя».

— Ненавижу.

И, как рвота, ко рту накатил солёный спрессованный ком, состоящий из страха и панических терзаний. Дима резко встал на ноги, похлопал себя по щекам, приводя в норму.

«Это была она. Элла. Она».

Он застыл на месте, как ненормальный, посмотрел на свои руки. Почему они ничего не чувствуют? Он ведь трогал её?

Никогда прежде с ним такого не было, обошлось. Он же не помешанный. Чуть-чуть подвешенный над миром, загнанный, но никак не сумасшедший. Он просто устал. Очень сильно устал.

Дима провёл рукой по лбу, вышел из спальни, стараясь не смотреть назад. Прошлое — это всегда Эвридика: чуть-чуть усомнишься, замешкаешься — и оно останется на месте, как бы ты сильно ни желал его вывести на свет.

— Мартина! — позвал он.

В квартире было тихо, только ветер стучал в окно. Дима прошёл по квартире, дойдя до приоткрытой двери. Из прошлого его окликнули, погладили по волосам, чмокнули в лоб. Он распахнул дверь и тут же отшатнулся, врезавшись спиной в стену.

Ничего не бывает единожды. Ничего.

Узкий коридор, почти что крохотный, не встать с вытянутой рукой, померк, стиснулся до размера игольчатого ушка, сорвался белый потолок, надавил на плечи. Дима вдохнул в себя резко заледеневший воздух, закрутился, чувствуя, как по кусочкам наваливаются на него стены, как потолок бугрится, всплывает верх, и всё, что он успел зацепить взглядом, исчезает, мерцая слабым серебристым светом.

Мартина лежала на полу, лицом вниз, ноги прижаты к груди, зелёное махровое полотенце перекрутилось вокруг её тела. Дима резко качнул головой и приблизился к ней, прорезиненный коврик противно скрипнул под его ногой. По полу тонкой струйкой поползла вода, ещё тёплая. Дима поднял голову и заметил, что овальное зеркало, висевшее над раковиной, запотело.

Дима опустил пальцы на влажную девичью шею, и об кожу словно ударился слабый притихший голос сердца.

— Эй.

Он потрепал её по плечу, осторожно приподнял, рассматривая голову. На лбу был небольшой кровоподтёк. Услышала, как щёлкнула дверная ручка, и поспешила. Дурочка.

— Почему телефон выключила?

Дима поднял с пола полотенце и накинул на неё, запахнул, стараясь не смотреть на нежную кожу, покрытую мурашками и выпирающие ключицы.

— Что, романтики захотелось? Ты, парень и никого больше? Откуда в вас, в бабах, вся эта мелодраматическая склонность к идиотизму?

Мартина покачнулась и раскрыла глаза.

— Не двигайся. Я вызову врача, — медленно проговорил он, на этот раз по-немецки.