Ликорис

В торговом центре было многолюдно. Помещение, в котором обычно преобладали серые и ванильно-жёлтые цвета, искрилось золотом благодаря подвесным шарам, а вдоль стен были расставлены маленькие аккуратные ёлочки, пахнущие не хвоей, а пластиком. На витринах некоторых магазинов висели такие же золотистые гирлянды, лампочки плавно переливались, ступая крохотными шажками по проводам.

Вика сняла перчатки и, запихнув их в карман, взошла на эскалатор. Когда она обернулась, на её покрасневшем от мороза лице играла улыбка. София тяжело вздохнула. Отмечать наступающий Новый год в незнакомой компании — это не то, о чём она мечтала, но против уговоров Вики трудно было идти. Особенно когда она так сияла.

— Ты идёшь слишком близко, — прошипела София, когда они сошли с эскалатора и, обойдя витрины с мягкими, пёстрыми, как радуга, игрушками, пошли по длинному коридору, но Вика тут же ухватила её за локоть.

— Не смей отходить далеко, я слишком волнуюсь.

— Это вообще-то я здесь гость...

— Но у меня нет твоего очарования, перед которым все благоговеют, так что молчи и будь рядом.

— Это у меня-то очарование? — усмехнулась Софи. — Вы меня с кем-то перепутали.

— О, миледи, вас не спутаешь ни с кем, слишком уж хороши.

— Думается мне, се есть лесть, причём вульгарная и неприкрытая!

— Даже осыпанная лестью, вы остаётесь прекрасной.

— Или вы прекращаете или, я ухожу.

— Ладно-ладно, — засмеялась Вика, — больше не буду.

Они встали напротив закрытого помещения, откуда доносилась приглушённая музыка — София, прислушавшись, узнала джаз, — и многоголосье. Расстегнув пальто, Вика несколько раз вздохнула и уже было открыла дверь, как вдруг Софи схватила её за руку.

— Погоди.

— Ну что?

— Ты уверена, что это нормально... ну, что я пришла?

— Вообще, да. Валерия сказала, что надо звать друзей. Там будет накрытый стол и... и всё. Серьёзно, всё будет отлично. Ты только не паникуй.

— А если я сделаю что-нибудь не так?

Вика задумчиво прищурилась, осторожно пригладила растрёпанные кудри Софи.

— Слушай, ты чудесная. Будь сама собой. Готова?

— Да, открывай.

Белое. Безупречно белое — до боли в глазах. Они ничего не украсили, даже ёлку не поставили. Софи показалось, что она снова на улице, где вокруг мерцает снег и слезятся глаза. Вокруг было невозможно светло: огромные окна, не закрытые тяжёлыми шторами, белоснежные стены, светлая мебель, стеклянные столы, яркие лампы. Среди света мелькали лица людей. Иногда они приближались и крупным планом представали перед Софией. Но чаще всего лица просто проплывали мимо, погружённые в эту невозможную белизну.

Вика к свету комнаты привыкла сразу — как только пришла сюда полтора года назад, и поэтому никакого потрясения не испытала. Комната была живой. По-настоящему живой, и впитывала все горести и потрясения. Белый цвет — самый настоящий и чистый, и только его можно действительно испачкать.

Она уже давно поняла: эти меланхоличные, иррациональные встречи в белом зале заняли в её жизни особое место, с которого их уже не сдвинешь. Кто-то пришёл, велел ей с этих пор быть верной сборам, расписанию, написанным волнистым почерком на плотном листе. Отказать она не смела. Да особого желания-то и не было.

Людей много. Почти все подошли к ним, улыбнувшись, некоторые радушно пожали Вике руку. Она улыбалась, как будто никакой другой эмоции научена не была.

Офелия пробралась к ним, изящно обогнув центральный стол. Махнула рукой. На ней было длинное бархатное платье, а волосы убраны вверх — и весь свет сходился на ней, как столь привычные ей софиты.

— Я уж думала, ты не придёшь.

— Как я могла? — Вика быстро представила Софию актрисе. — Мы долго ждали транспорт: дороги замело.

— Да, когда мы с мужем ехали сюда, в пробке минут сорок простояли.

— А Валерия здесь?

— В здании, — уклончиво.

— А, то есть только ты и Валерия не пользуетесь этими дурацкими кличками? — спросила Софи, скучающе теребя край блузки цвета сочного персика.

Офелия поправила широкую лямку платья и едва открыла рот — как Вика звонко рассмеялась.

— Я ж говорю: она просто прелесть! Эти историки безумно милы.

— Прозвища берут те, кто этого желает.

— Но почему Валерия не захотела?

— Это её желание.

— Но...

Вика схватила её за руку и до боли сжала кисть.

— Есть вещи, которые мы не обсуждаем.

— Например?

Офелия чуть нагнулась вперёд, и на Софи надвинулось прозрачное облако парфюма.

— Найди в себе силы быть терпеливой.

И она, ещё раз улыбнувшись, скрылась среди других гостей, покачивая на согнутой в локте руке лаковый клатч.

София задумчиво прикусила губу. В глазах ещё щипало от света, а вокруг пахло духами актрисы. Это место было неправильным. Словно его лишили жизни, вырвали из обычного течения и перевели в это здание. Софи крепче сжала руку Вики и посмотрела на неё.

— Вик, всё в порядке?

— В полном. Обожаю, когда мы вместе.

Вика улыбалась ещё шире. Ужасное место.

Стоило ли всё это страха, денег и панических встрясок? Вика могла ответить без особых раздумий. Да, тысячу раз да. Единственное место, где она чувствовала себя до одури счастливой и целостной. Дома было печально так, что к горлу подкатывал ком. В университете требовали больше, чем она могла бы дать. Софи никогда не принадлежала ей от и до. А здесь всё было её. Все и всё. Счастливые лица, полные радушия и искренней вежливости, голоса, приветствующие её по имени — все знали, как её зовут, все, даже новички. Приятный щекотливый аромат духов, свет, пугающий вначале, но потом становившийся родным. В каждом здесь были капли этого света, и он разбавлял тьму, загнавшую их сюда.

Играла энергичная музыка тридцатых, неспешно передвигались по залу гости. Шуршали юбки и стучали каблуки. Иногда звенели бокалы, и в воздухе кружился звучный смех.

Всё как обычно. Кроме одного.

На кресле в углу сидел человек. На нём были чёрные плотные штаны и широкий свитер, лишающий возможности определить пол владельц. На лицо надвинута шерстяная чёрная шляпа, под которую спрятаны волосы. Человек сидел, закинув ногу на ногу, положив руки на живот, и размеренно покачивал носком ботинка. Если бы не это простое движение, могло показаться, что он спит крепким сном. Пока зал наполнялся людьми, человек ни разу не поднялся, не подал иных признаков жизни и уж тем более не снял шляпу. Но пальцы у человека были тонкими, почему-то в цветных пятнах, с аккуратно подстриженными ногтями. Это была девушка. Вика присмотрелась, когда Софи оказалась к креслу спиной, и, разговаривая с ней, она могла внимательно изучить незнакомца. Изящность кисть рук явно говорила о поле человека. Но Вика была уверена, что прежде никогда её не видела.

Вдруг все засуетились, и, как отметила про себя Софи, улыбки стали шире. Повернулись к дверям. Валерия вошла, даже не посмотрев на них, мелькнула призраком, вдруг обретшим тело в проёме, и тут же скрылась.

— Н-да, — вздохнул мужчина с густыми бакенбардами, — даже сегодня занята.

Через несколько минут, во время которых в зале стояла благоговейная тишина, Валерия вернулась. Выглядела она намного моложе, чем в больнице, заметила София: в строгом иссиня-чёрном костюме она казалась скорее деловой дамой, нежели групповым психологом. Волосы, в которых проглядывала седина, убраны в высокий хвост, располагающее лицо флегматично расслаблено.

Девушка, восседавшая на кресле, как на троне, вздрогнула — правда, что ли, спала? — и легким шагом, почти не касаясь паркета, подошла к Валерии. Они улыбнулись друг другу, точно старые знакомые, которые не виделись довольно долго, но случайно встретились посреди улицы. Валерия ласково обняла её за плечи.

— В последнее время вас здесь и не видно, — с явным укором произнёс тот, с бакенбардами, — без вас, Лера, эти встречи уже не те.

Валерия посмотрела на него, чуть опустив голову вниз. Так смотрят на надоедливую муху, которая ужасно мешается, но убить её нет никакой возможности.

— Неужели? Если так, то я постараюсь вырываться сюда почаще.

Она любезно кивнула ему и, опустив руку на талию девушки, последовала к закрытой двери своего кабинета.

— А теперь извините, нам надо поговорить.

— Это вообще кто? — София сложила руки на груди.

Вика вздрогнула.

— Понятия не имею. Да и лица не разглядела.

— Я думала, ты всех знаешь.

— Её — нет.

— Но...

— Слушай, — нервно сглотнув, Вика посмотрела на Софи, — нам обычно представляют новичков. Я не пропустила ни одной встречи.

— Значит, она была до тебя?

— И я её не видела?

— Ну, может, она её родственница?

— Я не знаю.

— Я больше не вынесу, — простонала София, вытаскивая из сумки телефон, — вызываю такси и ухожу. А ты оставайся.

Глаза у Вики тут же округлились, заблестели. Она схватила Софи за руку, точно кошка за клубок, покачала головой. Вся перепуганная, расстроенная.

— Не бросай меня.

— Прости, но даже я не железная. Второй час слушать бред и терпеть эту горячку я не собираюсь. Вы не в себе.

— Это не так. Всё в порядке.

— Ну конечно, — рассмеялась София, — конечно.

— Ходила бы ты сюда раньше — поняла бы, что тут сама атмосфера располагает к коммуникации.

— И слава богу, что я здесь впервые.

— Ты просто не понимаешь нас!

— Кого? Кого «вас»? Людей, которые не могут заткнуться и обсуждают всякую чушь? Вы хотя бы слышали себя? «О, дорогой Карл, тяготы кризиса среднего возраста свалились и на ваши плечи, но надеюсь, ваша сила воли, достойная Прометея, поможет вам справиться с этим».

— Мы так не общаемся! — крикнула Вика. — Ты врёшь.

— Прикажет Валерия — начнёте.

— Она не всевластна.

— Сама в это не веришь.

— Ты злишься на то, что у меня есть друзья, потому что после того, как уехала Элла, ты осталась одна.

— Я не одна.

— Ах да, как же я могла забыть о твоей новой подружке. Алиса, верно? Загадочная и недоступная настолько, что я не достойна знакомства с ней.

— С чего ты взяла?

— А мне так кажется. Хотя дай-ка подумать... может, с того, что ты нас так и не познакомила?!

Постепенно их повышенные тона стали привлекать внимание и всё больше народу окидывало девушек удивлённым взором. Кто-то даже хмыкнул, качая головой. Здесь редко ругались — обстановка не та. К тому же, странно, поразились многие, почему Валерия, столь любившая покой и порядок, терпела это громогласие?

Сегодня поистине странный день. Прежде было строго запрещено приводить сюда гостей, а ныне взволнованные спутники и спутницы, нетерпеливо поглядывая на стол, томились, поражённые этим местом. Удивляло бесконечное счастье, витающее в воздухе. Будто горящее благовоние, оно туманом обволакивало присутствующих. Лёгкое непринуждённое общение, связанное, разумеется, исключительной вежливостью и чувством такта. Улыбки и лёгкий смех. Никаких прикосновений — тут уважали личное пространство больше своего собственного, блестящие глаза, вкусные напитки, что, казалось бы, сами собой появлялись на округлых стеклянных столиках. Гости не могли не удивиться этой мистической эйфории, что царила здесь. Но те, кто расслабился, ощущая себя здесь, как дома, сразу же могли по достоинству оценить всю радость присутствия.

— О господи, Софи, пожалуйста, прекрати, у меня просто хорошее настроение, что в этом плохого?

— Ты как ненастоящая, — процедила сквозь зубы София, — это место мне противно. Ты что, сама не видишь эти блаженные улыбочки, с которыми тут все ходят?!

Никто не замечал. Потому что это и было счастье: улыбаться до боли в мышцах лица, радовать друг друга, вызывать лёгкое недоумение. Хмурость — это там, за окном, в заснеженном городе. А тут, в белом зале, одно сплошное бескомпромиссное счастье.

— Девочки, — Офелия ласково окликнула их, протягивая бокалы с минеральной водой. — Вот, успокойтесь. Вы привлекаете слишком много внимания.

Остальное сливалось в одну светлую, непримечательную картину, словно, пройдя в центр зала, человек растворялся в его стенах. Даже музыка постепенно перестала быть слышимой, оставшись фоном. Ничего не могло напрячь, вызвать недовольство или помешать релаксации. Идеальное белое пространство. Утопия за приемлемую плату.

Офелия уже запамятовала своё незрелое возбуждение, происшедшее с ней в тот день, когда она пришла сюда. Тренинг личного роста. Очаровательная Валерия, трогательно обнимающая её. Десяток приветливых улыбок. Теплота. В театре постоянно кричали, выколачивали из неё трясущуюся душу. «Сколько можно, дорогуша?! Я тебе как сказал: больше эмоций, а ты стоишь, как корова недойная, хватит глазами хлопать, идиотка тупая, больше драмы, или я тебя выгоню, и р-раааз... Дорогая, что это? Я спрашиваю: ч-то-о? Нет, не годится, давай сначала, больше эмоций, курица!» И удары трости по паркету. И ра-а-а-з!

Дома — любящий муж, который как на зло был до одури красив и старательно не замечал того, что Офелия его на несколько лет старше. Несколько чудовищных лет. Сплетницы-подруги, хихикающие на все лады и приносящие со временем только горькое осознание скорого конца задержавшейся молодости, осточертели до ужаса. Одна другой хуже. Правда, с одной Офелия легко и просто разобралась ещё в театре и никогда не жалела об этом. Если бы не тот случай, не быть ей сейчас посреди этой ослепительной радости. Деньги, деньги, деньги, выпрашиваемые Валерией с завидным постоянством, были, конечно, досадным изъяном на фоне всей идеальности, но за всякое благо берут плату. Тем более, белая комната, наполненная людьми, что так безрасчётно и просто тянутся к тебе, — это ли не истинное счастье?

— Ты приглядись, — продолжала София, игнорируя и Офелию, и предложенный напиток. — Давай же!

— Пе-ре-стань, — взмолилась Вика, всё ещё улыбаясь.

София схватила её за плечи и резко встряхнула.

— Знаешь, на кого вы все похожи? На сектантов, на сектантов, мать вашу!

— Иногда правда расходится с тем, что мы видим, — Валерия подошла к ним и — нет, не улыбаясь, внимание, не улыбаясь, — предложила пройти к столу. Это было так ошеломляюще, что София вдруг успокоилась, ощущая себя усталой девочкой, которая устроила истерию на празднике, заставив маму за неё краснеть.

Стол ломился от еды. Валерия ужинала с ними редко, даже если сама банкет организовывала. Вика не смогла сдержать удивления, когда их усадили близко с Валерией, в то время как большинство гостей довольствовалось окраиной вытянутого стола.

Рулетики из индейки с черносливом и грецкими орехами, картошка, припущенная в сливочном масле, цезарь с креветками, запечённый батат с пармезаном и паприкой, мелко нарезанный сыр бри. Валерия умела тратить деньги. Чужие — особенно.

— Передай, пожалуйста, бастурму, — попросила сидящая рядом девочка.

Вика попыталась вспомнить её имя, не смогла. Девочке было от силы лет пятнадцать. Новенькая. Ещё шёпотом говорящая, стеснительная. Бледная поганка. Короткая юбка еле прикрывает плоский зад, круглый год одна и та же кофта — вся растянутая, посеревшая, в катышках, как в сыпи. Болезненные жёлтые круги под глазами, в кровь искусанные губы. На встречи она являлась раньше всех и молча занимала место в самом углу. Вика пару раз с ней беседовала, но ничего, кроме имени, вытянуть не смогла. А теперь и имя забыла. Ещё девочка много чесалась. Скребла своими совсем ещё детскими пальчиками бледную кожу. Как не посмотри, рукав подняла и чешется. Постоянно. Но же даже раздражённая кожа не могла скрыть четыре тонкие линии на запястье. Красные ленты. Бантики на смешной, никчёмной подростковой жизни.

Софи, сидящая по другую руку, мрачно цедила вино, бросая подозрительные взгляды на всех присутствующих. Привести её сюда было несложно, София всегда легко подавалась на искушение бесплатной едой, но с хмурым взглядом ничего поделать было нельзя. А после недавнего представления так вообще казалось, что София была отгорожена от всего аурой озлобленности.

— Я бы хотела минуточку внимания, — вилка с лёгким звоном задела бокал, Валерия немного привстала. — Когда три года назад я решила снимать помещение для своих встреч с приятелями, то я и подумать не могла, во что это выльется. Но вот вы все здесь, такие красивые, что дух захватывает. И я от всего сердца вам рада, каждому из вас, — она улыбнулась, коснувшись ладонью высокой груди. — Стоит ли говорить, что вы стали моей семьёй? Наша община... да-да, не могу придумать слова лучше... помогает людям, попавшим в трудное положение, укрепляет дух. Оставленные один на один со своей совестью, люди быстро ломаются. Я сама была такой: ссоры с единственной дочерью, аборты, быстро меняющиеся любовники, напряжённые отношения с коллективом... Я сама была лишена радости чистой совести. Мы можем закрывать глаза на правду, внушать себе, что так лучше, но ведь даже к самой ужасной темноте глаза могут привыкнуть, и что тогда?

Вика не знала, показалось ей это или нет, но, произнося свою речь, Валерия смотрела только на неё. Улыбалась.

— Любое действие, пошатнувшее нас, заслуживает прощения. Мы! Мы заслуживаем прощение. И только лишь искупив свою вину, покорившись ей, мы сможем обрести спасение.

Валерия — авгур, речи её приторны, мелодичны, она улыбается, как со страниц журнала, всегда открыто и добродушно, гипнотизируя смотрящих на неё.

В тишине, сотканной завороженными слушателями, кто-то еле слышно кашлянул. Рука взметнулась вверх. Валерия перевела взгляд с Вики на Офелию. Кивнула, мягко улыбнувшись. Ни дать ни взять школьная учительница, готовая внимать сбивчивую речь глуповатых учеников.

— Разве прощение, полученное от других людей, не избавит нас от вины?

— О, — вздохнула Валерия, — моя милая Офелия, цветок мой, неужели от вины надо избавляться? Этот дамоклов меч висит над нашими головами, призывая к самоосознанию. Барахтаясь в мыслях о содеянном, мы меняемся. Становимся лучше, чем были, или, — она посмотрела на бокал, — становимся хуже, чем могли себе даже представить. Вина помогает нам держать самих себя в узде. Хочешь знать, что я думаю о прощении?

Офелия слабо кивнула.

— Оно ласково поглаживает нашу совесть и лживо говорит, что она чиста. Но если ты съешь торт, а потом извинишься за это, вернётся ли торт на место? Нет, конечно. Так и совершенное тобой будет неизменным, даже после прощения. Ничего, я повторяю вам снова и снова, ничего, кроме вины не может владеть нами и нашими помыслами. Вина — метафора бога. Итак, Офелия, ты довольна ответом?

— Эм, — Вика встала, стул скрипнул под ней. — Выходит, что вина вечна?

— Смогу ответить на этот вопрос только на смертном одре.

В зале раздался смех.

— Я серьёзно. Если, даже получив прощение, мы будем испытывать вину, значит, она не может закончится?

— Заканчивается всё, — отрезала Валерия. — Всё и всегда.

— Но...

— Сейчас ты испытываешь вину?

— Прямо сейчас?

— Да.

— Нет.

— Тебя прощали?

— Вы же знаете... — взгляд сощуренных глаз кольнул её, и Вика запнулась. — Да, прощали.

— Но вина тебя не оставила?

— Она уходит только тогда, когда я здесь, — призналась Вика.

Переглянувшись, сидящие за столом закивали. У них, у всех у них, точно так же.

— Теперь вы понимаете, зачем мы здесь. Это место, — Валерия, как радушная хозяйка, показывающая гостям свои хоромы, раскинула руки в стороны, — именно оно спасает нас всех от вины. Избавляет от её острого пика хотя бы на мгновение.

С каждой минутой, что, кажется, длилась вечность, София всё больше и больше радовалась тому, что преимущественно домоседка. И как Вика смогла затянуть её сюда? Рассказала про разнообразие напитков, бесплатный стол, закуски, приятную компанию — вот и готово. София, конечно, не падка на дары, но от сего троянского коня не отказалась. Прежде всего, не хотелось огорчать Вику, которая, рассказывая про это место, сияла ярче лампочки, да и крутилась так, что земля за ней не поспевала. Кроме того, всё это уже немного пугало Софию, а она, прекрасно понимая, на ком лежит ответственность за шумную Викторию, не могла не замечать и эйфористическое настроение подруги, и её зачастившие истерики.

Вика всегда была радостным лучиком света, что освещал всё вокруг. Она умела вносить добро и понимание в любую, даже самую мрачную, зажравшуюся внутренними конфликтами компанию. Софи часто вспоминала, как однажды Вика, увидев в газете объявление о сдаче крови, собрала целый отряд за пару часов среди студентов. Она всегда так умела: совершать добро, нести его в массы, дарить себя и свой свет всем, кто в нём нуждался.

Ей, честно, с семьёй не повезло. Есть семьи, в который творится ужас, который достоин только цензуры. А есть вполне приличные, добрые семьи, но ребёнок в них ощущает себя изгоем. Окружённая огромным — счёт шёл на несколько десятков человек — количеством родственников, готовых в любой момент обнять. Отец дневал и ночевал на работе, впахивая как проклятый, чтобы обустроить их как нельзя лучше, и там, судя по всему, растерялся и забыл, что деньгам трудно заменить простое человеческое присутствие. А мать... Софи познакомилась с Викиной матерью при таких обстоятельствах, что вспоминать не хотелось. Но эта женщина, бледнолицая и осунувшаяся, казалась карикатурным отражением тоскливой осени — такая же пугающе мрачная и отрешённая. Однажды Софи спросила у Вики, была ли её мать другой до происшедшего, но Вика отрицательно покачала головой. Нет, не была. Или Вика просто забыла. В общем, родители у Вики были хорошими людьми, искренне любящими её, но эта любовь, обдуваемая ветрами быта и тоски, доходила до Вики в каком-то скудном, сморщенном виде. Поэтому, немного подумав, София решила, что заботиться о подруге должна она. Это, кстати, она решила в тот же день, когда познакомилась со Светланой. Только взглянула — и картинка сама сложилась в голове: это её долг — беречь и опекать Вику, потому что другим некогда, другим это тяжко. Вика слишком пылкая, слишком живая для своей семьи. София, впрочем, тоже была скорее осунувшейся осиной, чем костром, но, даже горя, она хотела помогать своей подруге. Софи просто ничего прочего не умела. Она была пустышкой, что вечно пряталась за Эллу, а когда Эллы рядом не было... Нет. Это неважно.

В итоге опасения её оказались правильны: Валерия с поразительной гипнотичностью так и манила к себе, а остальные кивали, завороженные её речами. Едва зайдя сюда, Софи средь белого света приметила что-то знакомое — почти то же самое, что было, когда она шла в парк, но её отвлекли, и она снова потеряла это. Тень внутри света. Что-то лёгкое и далёкое. Если присмотреться, можно разглядеть: тень слегка фиолетовая, сливовая. И София точно знала, что это не мираж, нет, нет, что угодно, только не он. Потому что очень давно, в детстве, она уже видела такое фиолетовое мерцание на свету, вот только никак не могла вспомнить, где.

Еда здесь была вкусной и явно дорогой. Кто знает, сколько за неё отдали, и София надеялась после расколоть Вику, а пока, наслаждаясь тонко нарезанными сырами, она изучала лица присутствующих. Смазливо-приторные, до жути радостные. Засмотрелась на Офелию, обратив внимание на массивные жемчужные серьги. Перевела взгляд на девочку-азиатку, лениво ковырявшуюся в своей тарелке. Улыбалась, ела и улыбалась. София на мгновение закрыла глаза. Поднесла руки ко рту: нет, всё нормально, она не улыбается. Слава богу.

Открыв глаза, Софии заметила, как Валерия, чуть прикусив губы, окрашенные в вишнёвый цвет, смотрит на Вику. Её слегка зауженные глаза блестели в свете ламп и свечей, выставленных на стол, на высоких скулах играли блики, а по лбу пролегла будто тонким чёрным карандашом проведённая горизонтальная морщинка. От этого пристального взгляда было не по себе, и София, сжав зубы, старалась смотреть в другую сторону.

Вдруг рядом закопошились, звякнула ложка, ударившись о край фарфоровой тарелки.

— Мне надо выйти, — сказала Вика, склонившись к её уху. — Попробуй мясные рулетики, очень вкусно.

Софи так объелась, что даже при мысли о новой порции скривилась, но всё же подняла глаза в поисках блюда. И встретилась взглядом с Валерией, и, что удивительно, последняя ни капли не изменилась в лице. И тут София поняла: Валерия смотрела не на Вику, а на неё.

Вначале покраснели щёки. Потом, поджав губы, София резко отвернулась, вынуждая кудри рассыпаться по плечам. «Почему? Почему Валерия смотрит на меня? Что не так?» Она лихорадочно соображала, с видом маниакального психопата расковыривая пристроенный на тарелке грибной пирог. Когда на молочно-белой посуде оказалось уже нечто отдалённо напоминающее скорее пюре с тестом и грибами, чем пирог, она наконец-то замерла.

Знакомое чувство.

Быть объектом чьего-то наблюдения. Молчаливого — оттого и пугающего. София вздохнула и, взяв себя в руки, повернулась к Валерии.

— Я вас чем-то заинтересовала?

Женщина вздрогнула, но тут же собралась и мягко улыбнулась уголками губ.

— Я вспомнила тебя. Весь вечер не могла понять, откуда же я тебя знаю, и вот вспомнила. Ты приходила ко мне в больницу. Там ты тоже много молчала.

— Я приходила, чтобы поддержать Вику.

— А сейчас?

— Сейчас — то же самое.

Валерия понимающе кивнула.

— Это хорошо, что ты так о ней печёшься. Вика девушка энергичная и добрая, такой характер может и навредить.

— До тех пор, пока я с ней, ничего не случится.

— Хочешь обезопасить её от всего? А если зло будет исходить от неё самой? Не боишься оказаться внутри ловушки?

Краем глаза Софи заметила, как Офелия перестала есть и посмотрела в их сторону.

— Вы говорите слишком запутанно, — ухмыльнулась девушка, — я, простите, в этом вам проиграю. Для меня самое важное — заботиться от тех, кого я люблю, даже если для этого надо будет чем-то жертвовать.

— И ты уже готова к жертве?

— Всегда.

— А случалось ли тебе...

— Довольно, — Софи ударила ладонью по столу и встала. — Я пришла праздновать приближающийся Новый год, а не обсуждать свою душу с вами. При... всём уважении, — последнюю фразу она бросила едва ли не плевком, ибо никакого уважения и в помине не было.

Схватила сумку, кивнула на прощание в никуда — будто прощалась с комнатой, а не с людьми, пошла к выходу. В дверях встретила Вику.

— Считай, я отработала свою смену.

— Уже уходишь?.. — разочарование в голосе трудно было скрыть. — Жаль.

— Ничего, я напишу тебе из дома. И, — Софи приблизилась к лицу подруги, чуть понизила голос, — прошу тебя, будь осторожна, долго не сиди здесь.

— Опекаешь меня, как нянька, — хихикнула Вика.

— Это тебе не повредит.

Она обернулась, окинув присутствующих внимательным взглядом, один парень даже помахал ей рукой. Софи дёрнула вверх молнию, застёгивая куртку. Нет, это действительно ужасное место. Приторное, как сахар, пожираемый ложками.

Вышла, осторожно прикрыв дверь, и тут же выдохнула. В коридоре было так прохладно и уютно, что девушка сразу же расслабилась. Здесь даже музыка слышалась звонче, чем там, где она непосредственно играла. Приглушённо горел свет, где-то вдали сигналили машины, проезжающие по ближайшей дороге. Софи ощутила такое странное облегчение, словно только что она покинула не праздничный обед, а бесконечное собрание, во время которого её ещё и изнурительно пытали. Она пошла к торговым залам центра, чувствуя, как недавнее напряжение отступает.

— Уже уходишь? — раздался сзади голос с лёгкой хрипотцой, заставляющий замереть на месте, ощутив, как земля уходит из-под ног. — Неужели тебе здесь не нравится?

София оборачиваться не хотела — обладательница голоса умела манипулировать людьми, сковывать их одним своим взглядом. Софии вздохнула, пытаясь найти в себе силы противостоять этой странной магии.

— У вас чудесное общество, — выпалила Софи. — Но, боюсь, мне оно не подходит. Ты уж прости, Алиса.

Сзади хищно усмехнулись.