Ликорис

На втором этаже их ждал длинный коридор, в котором любой звук разносился раскатистым эхом, точно маленький мячик, подпрыгивая, отлетал от пола к высокому, гладко выбеленному потолку. По стенам развешены фотографии известных учёных, а под выпирающей аркой – расписание, надёжно скрытое за толстым стеклом. Проведя пальцем по стеклу, София пробежалась взглядом по урокам, времени и именам учителей. У неё в школе было так же. Даже по субботам – музыка. Одинаково.

И, как будто вынырнув из прошлого, впереди мелькнула черноволосая макушка – метр пятьдесят в прыжке, закинутый на спину джинсовый рюкзак, круглые золотые серьги в ушах. Призрачный силуэт ткнул пальцем в расписание и, махнув кому-то, стоящему где-то в прошлом, исчез.

Софи посчитала до пяти. Зайчик вышел погулять. Закрыла глаза. Ей не нужны такие воспоминания, нет, не нужны.

– Эй, – окликнула её Алиса, – так и будешь стоять?

София обернулась и увидела, что Алиса зовёт её из кабинета в конце коридора.

– Ты сказала не шуметь, а сама кричишь.

– Я не кричу, я настоятельно рекомендую подойти ко мне.

– Ты делаешь это очень шумно.

– Хочешь, чтобы я не кричала, не отходи от меня.

– О, так привяжи меня к себе ниточкой.

– Хватит уже бурчать.

– Это я бурчу? – нахохлилась София, – я?!

– Ты невыносима, – усмехнулась Алиса, скрываясь в кабинете, и, когда София вошла внутрь, она уже сидела на краю первой парты.

Класс был ещё более типичным, чем вся школа. Как будто всплыл из тёмной воды, из самый потаённых воспоминаний. Настолько живо схожий с каждым классом в её школе, что София так и застыла в дверях, не в силах пройти дальше.

Простые светло-золотистые парты, мягкие, но небольшие чёрные стулья, скользкий линолеум, белая доска, уже измазанная разноцветной туманной палитрой. Не те маркеры, неправильные, так и не смылись. Софи перевела взгляд на первую парту, на место у окна, увидела, как на улице покачивается тонкое дерево, отряхиваясь от снега. Такое же дерево. Она закрыла глаза.

***

– Поразительно, Соня, ты, как всегда, написала лучше всех в классе, – раздался звонкий, совсем молодой голос учительницы, такой пронзительный, словно где-то заиграли на флейте.

– Заучка, – дыхнули в самое ухо.

А длинные волосы кто-то дёрнул со всей силы, и шея болезненно напряглась.

– Как же ты надоела, Соня, – от тихого девчачьего голоса по спине пошли мурашки. – Думаешь, что самая умная?

Что-то больно впилось между лопаток, и, едва не вскрикнув, София закрыла рот ладонью. По линии позвонка тонкой струйкой полилась тёплая кровь.

– В следующий раз запихну тебе его в глаз, – пригрозили сзади, и боль, повторившись, немедленно отступила.

София, покачнувшись, дёрнула лопатками, упёрлась руками в парту. На белой рубашке появилось красное округлое пятно.

– Идиотина, – засмеялся кто-то, – у тебя чё, течка началась?

И по классу волной пошёл мерзкий, ядовитый смех, колючий, как старый свитер, и такой же жутко неприятный к телу. Опустив глаза вниз – «это не ко мне, не про меня, отстаньте» – София сделала вид, что ничего не слышит, и продолжила рассеянно блуждать взглядом по раскрытой книге.

«Споры попадают на органы растения и прорастают. Мицелий гриба проникает в клетки растения, где разрастается и нарушает процессы жизнедеятельности».

– София, – холодная рука опустилась ей на плечо, – сходи-ка умойся.

Серые, почти бесцветные глаза внимательно посмотрели на лицо девочки, что сидела сзади. Она даже не моргнула, тщательно протирая циркуль о свой сиреневый в мелкий цветочек платок.

– Нет, – покачала головой Софи, упрямо не поднимая головы.

«...Нарушает процессы жизнедеятельности».

– Соня, я кому сказала? Иди умойся. У тебя кофточка испачкалась.

«Нарушает...»

– Я никуда не пойду.

Сзади чуть слышно хихикнули.

– Она и вам хамит, Елизавета Андреевна. Вы слышали, да? А нас ещё упрекают, что мы с ней не общаемся. Сами посмотрите, как с ней общаться? Строит из себя не ясно что, выскочка, самая настоящая выскочка. Вот вы бы смогли общаться с такой?

– Давай ты немного помолчишь, Варвара?

– Но я же права, Елизавета Андреевна! И все это подтвердят.

Вокруг разом, как по команде, закивали. Стадо. Абсолютное стадо.

– Она с нами никуда не ходит, – добавила девочка с другого ряда, конопатая дура, последнее место по успеваемости. – Ни с кем не дружит.

– Угу, точно, считает себя лучше других.

«Основной способ борьбы с грибами-паразитами растений — выведение устойчивых к ним сортов».

Сцепив зубы, София пыталась не обращать внимание на гул вокруг, но сложно игнорировать огромную волну, что несётся прямо на тебя. Как бы она ни абстрагировалась от всего класса, на глаза всё равно выступили предательские слёзы, и буквы вдруг исказились, поскакали по желтоватой бумаге.

– Соня, – прошептала учительница, наклоняясь, – давай я выйду с тобой?

– Сиди, – тут же отозвался внутренний голос. – Ты сильнее циркуля. Сильнее этой дуры. Встанешь сейчас – заклюют завтра.

– Я останусь, – решительно выпалила София, поднимая глаза на учительницу.

Сейчас всё хорошо, пока – хорошо. Черта, за которой только унижение и слёзы, ещё далеко, и она справляется. Но если покажет хотя бы мимолётную слабость, другие навалятся, не позволив и вздоха сделать. Её не так уж и обижают. Такое отношение даже весьма неплохое.

– Хорошо, – кивнула учительница. – Продолжаем урок.

На самом деле, ей было плевать. Её волновали оценки Сони и то, что она всегда лучшая, всегда идеальна. А кровь на рубашке, слёзы, застилающие глаза, – это всё второстепенное. По сути, пятно отстирается, слёзы высохнут, а вот знания о паразитах останутся навсегда. И нет ничего лучше наглядного примера. А София умела как никто другой понимать своё окружение и анализировать его. Учительница это знала. Она давно поставила на эту кудрявую, замкнутую девочку, и с тех пор мимолётно наблюдала за ней, всячески не замечая, как её подопытную втаптывают в пучину отчаяния и ненависти. Обычный рабочий материал. Ничего более. Биология.

– Умница, – горячее дыхание влажно коснулось её щеки, – ты справилась.

И шершавая ладонь погладила её по коленке, чуть приподнимая юбку.

В голове что-то затрещало, как петарда, упавшая в снег, заискрилось перед глазами, и София на мгновение перестала дышать, испуганно вжавшись в спинку стула. И тут же перестала ощущать себя, даже боль в спине ушла и голос разума умолк. Была только тёплая рука на её ноге и беззвучный крик в голове. Такой гремящий и всеохватывающий, что София попросту оглохла и выпала из реальности, сместив свою концентрацию с мелодичного голоса учительницы на этот жуткий крик.

Волосы соседа по парте – густые и жёсткие, она впивается в них всей пятернёй и под восторженный рёв одноклассников бьёт его лбом о парту.

– Не смей. Меня. Трогать, – сказал чужой голос. – Никогда.

Ещё один удар – и учительница, опомнившись, схватила Софию за руку и вытащила ближе к доске. Держала так, пока Софи, дрожа от гнева, приходила в себя.

– Никогда. Не. Трогать. Никогда.

– Соня, – её погладили по щеке, – зачем ты ударила Пашу? Нельзя драться.

Можно. В прошлом году здесь и руку ломали. Учителя могут косо посмотреть, покачать головой, но они не нанимались растаскивать драки. Особо опасные индивидуумы уходили из школы, и о них быстро забывали. А на обычные ссоры в классе никто не обращал внимания. Единственное, что могли сказать Софии, пытаясь укорить её, это традиционное «ты же девочка». Но она так отчаянно сжимала кулаки, а её лицо горело от злости, что весь класс молчал, ошалев от недавнего представления.

Но теперь можно было выйти из класса. Всё ещё чувствуя себя слабой и оглушённой криком, София выбралась в коридор. Прижалась спиной к ледяной стенке, закрыла глаза.

Бесполезно.

Она не помнила, как встала, как решилась на такое. Это было спонтанное, внезапное событие, секундная идея, так и не запечатлённая в её голове. Да Софи в жизни никого не толкнула, а тут такое. Чёрт. Пальцы сжались в кулак. Стоило напрячься, чтобы вспомнить хотя бы что-то, но в голове всё ещё стоял шум. София ничего не помнила. Только крик.

Через несколько минут вышла одноклассница – миниатюрная черноволосая красавица. Картинка, вырезанная аккуратными руками, цветущая и ароматная, как весна. И имя у неё было сказочное, звенящее колокольчиком. Эл-ла.

– Это было потрясающе, – обронила она, проходя мимо.

И София наконец-то улыбнулась, облегчённо выдохнув.

***

– Ты заснула?

Когда она открыла глаза, Алиса стояла рядом, держа её за плечи и внимательно смотря в лицо.

– Воспоминания, – прошептала София и сама удивилась тому, как хрипло звучит её голос. – Оказалось, я выкинула из головы не все воспоминания о школе.

– Люди, над которыми издевались, становятся либо очень самоуверенными – назло другим, даже самим себе, либо закрываются в себе.

– С чего ты взяла, что надо мной издевались?

– Ты дрожишь.

– Могло быть и хуже. Со мной просто не общались, вот и всё, – быстро ответила София, отходя в сторону. – У меня нет комплексов по поводу школы.

– Но внутри тебя сидит маленькая пугливая девочка, которая превращается в истукана, стоит заговорить о школьной поре.

– Мне двадцать лет, Алиса, – простонала София, – двадцать! Я выросла из школьной формы, знаю больше, чем знала тогда, и вообще, даже не выгляжу так, как в то время.

– Чем больше ты топчешь прошлое, тем сильнее втаптываешь его в себя.

– Придержи своё философствование для других.

– Уж прости, но оно только твоё, Руническая девушка.

Тут София заметила, что на первой парте уже стоят краски, выставленные в ряд, разложены разнообразные по толщине кисти.

– Люди жестоки и крайне опасны, – Алиса поочерёдно раскрывала одну краску за другой, – и мы тоже люди, поэтому на любую грубость отвечаем грубостью. Мир, в принципе, всего лишь ехидная насмешка над всеми нами. То, чего ты хочешь, скорее всего, случится не с тобой. Будешь покрываться завистью, грызть ногти, но терпеть придётся. Чужое счастье забирают только полные дуры.

– Алиса, зачем мы здесь?

– Я же сказала, что хочу показать тебе кое-что интересное.

– В школе?

– Что может быть интереснее школы? – Алиса раскрыла последнюю баночку и протянула Софи кисть. – Но проблема в том, что, прежде чем посмотреть на это, нам придётся самим это и сотворить.

София недоверчиво посмотрела вначале на банки, сильно пахнущие, глянцево-чёрные, затем на протянутую кисть и покачала головой.

– Я не стану.

– Брось. Никогда не хотела пошалить в школе?

– Нас накажут.

– Оставят после уроков? – хихикнула Алиса. – Двойки поставят? Единственное наказание, которое может случиться, заденет только меня. Мать просто накричит и будет хвататься за сердце, бегая по квартире. Но поверь, у неё здоровье лучше моего. Всё будет хорошо.

– Ты же взрослый человек, Аля, откуда в тебе всё это? Хватит уже. Пошли домой.

– Очень страшно подходить к мечте вплотную. Ты стоишь возле закрытой двери и не знаешь, что там за ней: долгожданное счастье или же боль разочарования. А может, дверь так и не откроется тебе?

София встрепенулась, словно её ударили. Часто-часто заморгала, пытаясь прийти в себя. Её снова тянуло в прошлое, в свою старую, пахнущую хлоркой и мелом школу. Советское здание на соседней улице, которое она обходит стороной.

– Это не моя мечта.

– Мне лучше знать. Феникс может обновиться, только сгорев. И ты никогда не станешь другой, если не уничтожишь себя.

– Но я не феникс.

– Откуда тебе знать, если ты никогда не горела?

– Слушай, - как можно увереннее проговорила Софи, - вандализм точно не входит в число вещей, которыми я бы хотела заниматься.

– Если так, то можешь идти. Давай, – Алиса кивнула на дверь, – проваливай. Возвращайся в свой кокон. Сама сказала, что тебе двадцать лет. А посмотри на себя: девочка-подросток, не умеющая ни формулировать мысли, ни отвечать за свои слова. Ты застряла здесь, в школе. Конечно, не в этой, но разве здесь суть? Ты до сих пор четырнадцатилетняя девочка, поправляющая галстук, перед тем как войти в класс. Но это твоё дело. Поэтому убирайся.

София посмотрела на дверь и покачала головой. Уйти сейчас попросту невозможно. Она будет чувствовать взгляд Алисы на своей спине болезненнее, чем укол циркуля.

– Твоя мама будет очень злиться?

Алиса улыбнулась.

– Краска смывается. А мы просто нарисуем цветочки, например. Чёрные цветочки. Будет красиво.

Они отодвинули парты, выставили стулья ближе к стенам, проволочив их по полу. Алиса раскрыла окно, чтобы помещение проветривалось, присела на колени перед стеной. Поднесла кисть, с которой капала чёрная, густая, как нефть, краска, обернулась.

– Вообще забудь, что я сказала про твой возраст. Молодость – лживая дура, готовая продать иллюзию за подлинное счастье. Нам говорят, что годы идут, и при этом они ещё и лучшие, а мы смотрим на всё это, разинув рот и не успевая сообразить, что же делать. Я тут поняла кое-что, может, глупость, но мне нравится пока с этим жить. Забудь о цифрах, они останутся только в документах, будь верна себе и своим идеалам, будь тебе хоть восемнадцать, хоть тридцать. А то пройдут твои лучшие годы, а ты останешься у разбитого корыта. Неважно, сколько тебе лет, пятнадцать или сорок, неважно, когда ты родилась. В тридцать лет исполненная мечта так же прекрасна, как и в десять. Не позволяй цифрам решать, когда тебе быть счастливой. Глупо полагать, что взрослые люди получают меньше удовольствия, чем подростки, от самых банальных вещей, они просто научились скрывать свои эмоции, стыдясь их. Проще показаться ханжой, чем Питером Пэном.

И, сделав быстрое движение рукой, Алиса заскользила кистью по стенке, поднимаясь выше. Её движения были резкими, уверенными, она, чуть прикрыв глаза, смотрела на рисунок из-под опущенных ресниц, задумчиво прикусив язык. И цветок распускался, едва она убирала руку.

– Это астра! – восторженно вскликнула Софи. – Бабушка говорит, что астру надо дарить, признаваясь в любви.

– Я это и делаю. Ты же не думаешь, что я не люблю свою мать?

– Ой, – София сделала пару шагов назад и упёрлась спиной в учительский стол. – Прямо напротив... Это для неё...

– Голова у тебя варит неплохо, но медленно. Сытой не будешь.

И Софи подошла к стене, окунув кисточку в краску, будто перешагивая через молчаливую девочку в прошлом. Эхом в голове раздавался голос учительницы по биологии, чувствовались её холодные руки – это просто снег залетал в класс, и с каждым штрихом прошлое становилось всё дальше и дальше. Так ускользает поезд вместе с порванным билетом.

Радость – она всегда в мелочах, всегда чересчур лёгкая, чтобы её приняли всерьёз. А здесь, в старом, давно не ремонтированном классе – сколько бы денег каждый год ни собирали, ничего, кроме цветов, нового не было, – радость, стремительная и какая-то совершенно чуждая, накинулась на Софию. Она смеялась, чувствуя себя глупой малышкой, впервые познавшей счастье рисования, причудливый восторг – вот стена была голубоватой, а вот на ней зацвела роза.

Она вдыхала запах краски и рисовала, широко распахнув глаза, будто боялась что-то пропустить, недосмотреть. И порой вместо цветов перед ней раскрывались бутоны воспоминаний.

С того дня София сидела одна. И её больше никто не трогал. Даже учительница.

Рубашку пришлось выкинуть. Как и слабую надежду на то, что с ней будут ладить.

А потом подошла Элла.

И болеть перестало.

Тряхнув головой так, что кудри рассыпались по плечам, София посмотрела на класс, выныривая из временного забытья. Всё было другим. Даже она сама. В классе воняло краской, но запах уходил вместе с ветром. Стены покрылись чёрными, чуть выпуклыми цветами, и они шли по всему периметру и даже поднимались к потолку – Алиса, кряхтя, забиралась на парту. По полу разбрызганы капли, которые София старательно пыталась оттереть подошвой сапог.

Посреди этого безумия, забравшись на стол и сложив руки в молитвенном жесте, стояла Алиса, и в сиянии неоновых ламп он напоминала не то святую, не то призрака. Учитывая её дикий, практически безумный взгляд мутных с поволокой глаз, подходило и первое, и второе.

– Ты довольна? – спросила Алиса, чуть склонив голову, будто София, стоящая рядом, была чем-то низменным, глупым, недоразвитым. – Разве это было не здорово?

– Это было волнительно.

А больше Софи сказать и не могла. Все её мысли были скомканы, как ненужная бумажка, и брошены в пустоту – в пустоту этого бессмыслия. Несколько часов назад, когда она ещё держала в руках телефон, когда Алиса не появилась перед ней, не завлекла за собой, она ещё могла бы спастись. Теперь же Софи знала, совершенно точно знала, что пропасть, маячившая перед ней последнее время, уже гостеприимно распахнула для неё свои объятия. Прыгай.

– И всё? – разочарование в голосе Алисы звучало пугающе.

Она шагнула вниз, и её рыжие волнистые волосы так резко взметнулись вверх, что Софии на миг показалось: за спиной Алисы крохотные красные крылья, и она вот-вот улетит. Ещё немного, чуть-чуть... Но Алиса легко приземлилась на посеревший, заляпанный следами от краски, пол.

– Не ты ли хотела взорваться? Начать всё с начала? Открыть новую себя, а?

– Я.

– Ну вот! Если хочешь измениться, сделай что-то важное. Помни, что краска смывается и даже самый яркий цвет волос рано или поздно окажется в сточной трубе.

– И что ты предлагаешь?

– Просто делай то, что никогда бы не сделала. Что-то, что откликнется вот тут, – Алиса ткнула пальцем себе в грудь, – попробуй осуществить мечту, которую откладывала, пойди и научись рисовать, влюби в себя парня, о котором и думать не смела, скажи своей матери, что тебе одиноко без неё, наконец-то. Будь сильнее, чем те девушки, которые считают, что уровень их крутости повышается с покупкой красной хны.

И Алиса, улыбнувшись, словно ничего не было: ни чёрной краски, ни исписанных стен, ни этого ада – пошла к выходу, кажется, даже напевая какую-то лёгкую песенку. Она шла медленно, замирая, прислушиваясь, наверное, к собственному голосу, дирижируя руками, и волосы её причудливо танцевали, когда Алиса вертела головой. София смотрела ей вслед, пытаясь не отставать, но идти было так трудно, словно к ногам прикрепили огромные гири на медных цепях, и каждый шаг сопровождался не только огромным усилием, но и гулким звуком.

Наверное, пройдёт много-много лет, и София будет идти, точно как и сейчас: с трудом, ощущая, как неистово колотится сердце, – но тогда она будет совсем уж старенькая. И почему-то уже сейчас, зачарованно смотря на танцующую в коридоре Алису, такую живую, эфемерную, пугающе свободную от всего, София знала: даже, если кто-то хитрит и играет с ней, она не сможет выйти из этой партии по своей воле.

– Полюби себя уже, – выдохнула Алиса, останавливаясь, чтобы подождать её. – Мы всегда будем одиноки, но хотя бы любимы.

София как-то пугливо дёрнула плечом – так делает ребёнок, которого вот-вот поймают и накажут за шалость. Алиса улыбнулась. И тут же прислушалась: где-то совсем рядом трещал огонь.