Ликорис

— До Нового года шесть дней! — объявила Вика. Появилась она на пороге Софьиной квартиры в невозможно сонные восемь утра с коробкой чего-то звенящего и, вероятно, хрупкого в руках.

Софи прижалась растрёпанной макушкой к дверному косяку и медленно моргнула, смакуя остатки сна.

— И тебе доброе утро.

— Ага, — кивнула Вика. Зашла внутрь квартиры. — Бабуля дома? Нет? Это даже к лучшему. Знаешь, что это у меня?

Коробка испугано задрожала.

— Коньяк, — сонно пролепетала София.

Вика растерянно мотнула головой.

— Какой ещё коньяк?

— Хороший, минимум пятилетний. У меня сессия в январе, на истории двадцатого века валят нещадно. Пригодится.

— Боюсь, тебе придётся учиться самой. В коробке игрушки.

Кухонный стол страдальчески ахнул, когда на него опустилась вначале коробка, а затем и голова Софи.

— О, брось, ты же не собираешься спать? — двумя пальцами Вика отодвинула, как соринки, кудри подруги подальше от драгоценного груза.

— Все адекватные люди спят в субботу.

— Скажи это моему декану.

— Все адекватные, кроме филологов, — хихикнула София, не поднимая головы. — У тебя что, до сих пор пары?

— Экзамен в десять.

— Поразительно.

— Что именно?

— Как у тебя — и не автомат. Не достаточно много улыбалась? Кто-то до сих пор не очарован твоим гением?

— Сонь, замолчи и спи уже.

— Как скажешь, — рассмеялась София и отвернулась лицом к стене.

— Только волосы убери.

— Нет.

— София!

— Моя квартира, что хочу, то и делаю.

— Почему бы тебе не захотеть помочь мне?

— Как и наху...

— Соня!

— Ах, простите-простите, — Софи резко встала, опустив ладони на стол, и кудри, встрепенувшись, упали ей на лоб. — В вашем монастыре не принимают мат, даже несмотря на то, что это часть русского языка, имеющая колоссальное влияние на развитие всей речи и даже самой литературы.

— В нашем монастыре, — ехидно проговорила Вика, — ищут синонимы.

— Мат — это не просто слово, это слово, несущее в себе палитру эмоций. И тут ты со своими синонимами. И вообще, язык должен быть гибок и принадлежать народу.

— Ага, — губы Вики растянулись в одну тонкую линию, а глаза пугающе сверкнули. — Позови меня, когда будешь читать книгу, в которой автор — адепт твоей теории про русский язык. Я подам тебе «Корвалола» после пары страниц, забитыми матом и жаргоном.

— Для филолога ты слишком занудная. Читала что-то кроме «Повести временных лет»? — процедила сквозь зубы Софи.

— Для историка ты слишком злая.

— Этот мир не оставил нам шанса!

Они замерли, смотря друг другу в глаза. Обе кареглазые, круглолицые, разбуженные холодным утром, невидящие друг друга достаточно долго, чтобы соскучиться, и засмеялись. Вика пару раз усмехнулась, а потом, прижав ладонь ко рту, отвернулась, рассмеявшись в голос. Её плечи мелко подрагивали, и до Софии доносились сдавленные звуки.

— Ты только не плачь.

— Пос... — она прижала ладони к лицу, — постараюсь. Всё, — обернулась, — я в порядке.

— Правда?

— Правда, только больше не смотри на меня так.

— Ты имеешь в виду «так»? — София чуть прищурилась, поставила локти на стол и улыбнулась. — Или так? — её глаза превратились в щёлку, а губы она резко поджала, сморщив нос.

— Если ты не прекратишь меня смешить, то я ничего не успею, — пробираясь сквозь собственный смех, сказала Вика. — Прошу тебя! Мне надо всего лишь покрасить эти игрушки, и я должна их отнести кое-куда до экзамена. А если я и дальше буду смеяться, то у меня будут дрожать руки и вместо игрушек я раскрашу тебя и твою кухню.

— Оп, теперь ясно, почему ты не занялась этим дома. Твоя мама убила бы тебя, если бы хотя бы что-то пострадало. А вот дома у Сонечки можно шалить.

— Потому что Сонечка самая добрая и милая хозяйка из всех.

— Неплохо так подлизалась, — кивнула София, вставая из-за стола, — я даже тебе чай налью.

Она чиркнула спичкой, поставила на плиту чайник цвета огненного ликориса. Засмотревшись на пламя, она не заметила, как сзади к ней подошла Вика. Дотронувшись до её шеи рукой, Вика осторожно зашелестела в кудрявых волосах подруги.

— Что ты творишь?..

— У тебя тут волосы забавно лежат. Я нашла прямую прядь.

— Ерунда, я вся как пудель.

— Может, мне показалось, но я точно видела идеально выпрямленную прядку. Даже встала, ибо она так интересно смотрелась среди твоих спиралей. — Вика осторожно погладила Софи по волосам и отошла в сторону. — Кстати, у тебя есть планы на Новый год?

Сомкнула руки на груди и выжидающе посмотрела на подругу. Вряд ли София собиралась сделать что-то необычное на праздник: максимум, что от неё можно было ждать, — это то, что она не будет спать всю ночь.

— Мы не празднуем Новый год, ты же знаешь.

— Если тебе лень готовить оливье, это вообще вас не оправдывает.

— Мы... католики.

— А это причём? — рассмеялась Вика. — И что-то я не вижу у тебя здесь Санты.

— Мы очень скромные католики.

— Окей, — согласилась Вика, — как зовут Папу?

— Франциск, первый Папа-иезуит, представитель Нового Света.

— Это нечестно. Ты просто умная! И насчёт Нового года: мама предложила тебе отметить его с нами. Пойдёшь?

Софи медленно развернулась и с недоверием посмотрела на подругу.

— Что я забыла у вас дома?

— Хорошее настроение, милые носочки с тюленями...

— Оленями.

София расставила чашки, стараясь не задеть коробку с игрушками, разлила кипяток. Вытащила из навесного шкафа вафли и повидло с забавно щёлкающей крышкой, пахнущее летом, яркое, как августовский закат, с цельными кусочками яблок.

— Ты просто не знаешь моего дядю. Хороший глинтвейн, куриные грудки, ароматный ростбиф, ну и традиционка: сельдь под шубой, нарезка, соленья, мандарины... Понятия не имею, как далеко зайдёт мама. Не ешь, начиная числа с двадцать девятого.

— И мне придётся общаться с твоими родственниками? — скептически поинтересовалась Софи.

— Это не страшно! Тебя обнимут пару раз и всё. Потом мы возьмём еду и пойдём в мою комнату.

— Ладно.

— Так ты придёшь?

— Да, я же сказала: «Ладно».

— Я передам маме, она обрадуется, — облегчённо вздохнула Вика.

Они на самом-то деле давно не пили чай вместе. Когда запахло бергамотом и пар, приподнявшись над чашками, устремился вверх, каждая вдруг подумала, что в последний раз они так просто разговаривали, шутили и сидели на этой кухне тогда, в июне. Когда Элла уехала. Странно, что за эти полтора года они ни разу не собрались тут. Гостили друг у друга, засыпали, болтая по телефону, гуляли по уютным скверам, тащились в гулкие и путаные, как лабиринты, книжные магазины, но на кухню так и не зашли. И сейчас подумав об этом, замолкли на пару мимолётных секунд, но ничего не сказали, прекрасно понимая, что такие встречи, как и иллюзорное детство, растворялись, точно сахарный песок на дне чашки.

— Вик...

— Ась?

— Твоя мама точно захочет меня видеть?

— А с чего бы ей... Ой. Ну, она сама предложила.

— В последний раз мы виделись не при самых тёплых обстоятельствах.

— Ты тогда даже в обморок рухнула.

— Учитывая ситуацию, это самое нормальное, что могло случиться. — Софи старалась говорить уверенно.

— Не беспокойся. Мама будет рада тебе. Я не удивлюсь даже, если ей просто надо увидеть кого-то... Ну, ты понимаешь.

— Да. Разумеется, — Софи уже не скрывала раздражение. — Кого-то, кто поймёт её.

— Точно. Можно будет снеговика сделать на заднем дворе.

Вика вообще пила чай без сахара.

— Я иногда думаю: может, стоит заняться чем-то полезным? — Вика пододвинула к себе вафли, опустила глаза вниз, вылавливая своё размытое отражение в янтарной жидкости. — Помогать людям, носить игрушки в детские дома, приносить корм в приют для животных. Что угодно.

— Кому нужны твои игрушки?

— Детям.

— Им родители нужны, а не игрушки.

— Я говорю о реальных вещах, — она распахнула коробку и медленно стала вытаскивать острые, слегка побитые, но переливающиеся даже при дневном свете игрушки: серебристые домики, бледные зайчата, красные шишки, вытянутые морковки, стеклянные ромбы, перетянутые старыми нитками, золотые бубенцы со сбитой внизу краской. — Надо всё это починить, и я отнесу одной семье. Слышала про них недавно по радио. Бедные совсем, семеро детей, живут в старом доме.

София упёрлась щекой в раскрытую ладонь и закрыла глаза.

— Кто им мешал аборты делать?

— Бедным типа нельзя иметь детей?

— Можно. Давить на жалость количеством отпрысков не стоит.

— Никто не давит! Я просто хочу им облегчить положение хотя бы на праздники. А это наши старые игрушки. У некоторых нет нитей или откололись углы, мы чуток подлатаем — и готово. Было бы, конечно, неплохо ещё пирог испечь, а то как-то негоже с пустыми руками...

— И не думай. Бабушка убьёт нас, если мы дотронемся до её плиты. Поверь мне, она сможет нашинковать тебя, как капустку, закрыв глаза. Но я рада, — София улыбнулась, — правда рада, что ты снова прежняя.

— Это всё те встречи. Ты просто не представляешь! Меня словно окунули в ледяную воду и вытащили обновлённой. Я учу испанский, пытаюсь танцевать. Я — и танцевать, представляешь? Там собираются довольно разнообразные личности, но, когда мы вместе, мы ловим свою волну и не возникает никаких препятствия для общения. Раньше со мной никогда такого не было. Представь, что ты входишь в комнату и там тебе все рады. Парень, который говорит только одно слово, актриса, бегущая за уходящей молодостью, любитель фольклора с приклеенными бакенбардами, чувак, верящий в НЛО, девушка-азиатка... Они все поворачивают голову, стоит тебе войти, и улыбаются. Мне и дома не так рады, как там. Жаль, что ты не ходишь со мной.

— Напоминает сюжет аниме, и ты же знаешь, что это не для меня.

— Но было бы здорово, если бы ты заглянула к нам хотя бы разок.

— Ты поменялась с Эллой ролями и пытаешься вывести меня в свет?

— Я бы не назвала наше общество светом, но ты близка к разгадке моего замысла.

— Замысел не такой уж и сложный, учитывая то, что вы с ней делаете эти попытки на протяжении последних лет. Жалкие попытки, к слову, о-о-очень жалкие.

— Ах эти интроверты!

София развела руками.

— Угу, я у мамы инвалид — интровертный интуит.

Сцепив пальцы в замок, Вика внимательно осмотрела подругу. Чуть наклонила голову набок, будто птичка: такая же звонкая, порывистая и с вечным хохолком на голове, который ни один мастер не мог уложить нормально, да и средство никакое не брало. Торчащая прядь, сколько бы не прилизывала, выглядывала у основания пробора, топорщилась.

— А ты поменялась.

София медленно моргнула, прислушиваясь.

— Сильно?

— Стала злее. У тебя иголки выросли, Софи.

— Это не мои. Меня вынудили их прирастить.

— И почему-то только сейчас.

— К чему ты ведёшь?

— Да так... Твоя новая знакомая уж чересчур на тебя влияет.

— Она не знакомая, она — друг, — сказала и заткнулась, чувствуя, как холодеет воздух вокруг.

— Алиса тебя меняет, и я не могу быть этому рада.

— Алиса — не человек, — сухо проговорила Софи. — Она — паразит, поражающий наши души. Властная, не знающая слова «нет», хитрая. Достаточно увидеть её в гневе, чтобы понять, о чём я. Этот взгляд, сковывающий всё внутри, не может принадлежать человеку.

— Но ты ведь любишь её?

— Как и тебя.

— Ох. Вечно ты вляпываешься в истории.

София усмехнулась.

— Разве у меня был выбор хоть когда-либо?

— Иногда нам просто не дают шанса, а иногда ты можешь отказаться сразу.

— Ты предлагаешь мне бросить Алису? Только потому, что она странная? С такой логикой тебе самое время кинуть меня.

— Ну, — нервно хохотнула Вика, — сейчас нам по пути.

— Это потому, что ты чувствуешь себя виноватой из-за той аварии?

— Я... — Вика прижала руку к груди, застыла, прислушиваясь к тишине и к биению собственного сердца, — потеряна между чувством вины и осознанием того, что всё прошло и все живы. Но ты, — она вдруг подняла голову и посмотрела на Софи, — ты это понимаешь. Ты тоже была в этой точке. Но я не могу понять... до сих пор не могу, как ты выбралась. У тебя не было этих встреч, не было Валерии с её тренингами, ничего не было. Как ты справилась? Я не хочу выглядеть слабой, но я такая жалкая, не выносимо жалкая. Софи, чёрт, ты просто не знаешь, как много дерьма я натворила за последнее время, и я не вижу выхода. Я присматриваюсь, а он исчезает. И мне уже кажется, что там пусто, и я тут зависла навечно. И я устала! Устала впахивать целыми днями. Читать эти гадкие книги, от которых никакого толку! Кем я стану? Что буду делать? Я больше не могу слышать, как родители разговаривают за завтраком. Лучше бы они ругались, чем эта чопорная речь двух незнакомцев. Я больше не могу отдавать столько сил на учёбу, семью и в конце получать... а ничего. Я ничего не получаю. Никогда! Ничего!

И она вдруг вскочила, едва не опрокинув стул, закрутилась, словно потеряла что-то, обронила прямо здесь, на кухне, только что, испуганно осмотрела глазами потолок, пол, вцепилась дрожащей рукой в спинку стула, пошатнулась, и ей показалось, что стены двинулись с ней, нагнулись, готовые раздавить. Вика поднесла ладони к лицу и закрыла ими глаза, стараясь отгородиться от всего, что её окружало. Хотелось просто не видеть ничего. Только темноту. Но даже в абсолютном мраке виднелись кровавые брызги, рассыпанные бисером по чёрному бархату.

— Это как у Бодлера, — прошептала София. — «Воспоминания, вы тяжелей, чем скалы».*

Ладоней от лица Вика не убрала, но с места сдвинулась, чувствуя, как внезапный приступ истерии отступил. Правда, медленно, будто цепляясь за её руки, умоляюще смотря на блестящие глаза, протянувшись кротким поцелуем к сухим губам.

— Ты любишь его.

— Обожаю. Особенно это: «Ты, как вино, пьянишь прильнувшие уста, равно ты радости и козни сеять рада».**

Вика, стараясь не обращать внимания на тремор рук и мутную поволоку перед глазами, взяла в руки баночку с красками, нашла на дне коробки тонкую искусственную кисть.

— Пока ты не ушла в свои цветочные*** дебри: можно же красить прямо на столе или постелем газету?

— Я лучше принесу газету, — бросила София и скрылась где-то в квартире.

Газеты бабушка хранила на балконе. Там, в принципе, хранилось всё, что можно было сохранить, даже если это был явный хлам. Санки с облупленной краской, жёлто-красные, пахнущие морозом и детством; пыльные коричневые мешки, полупустые, прохудившиеся в мохнатых углах; поломанная тумба, забитая обувными коробками, детскими кривыми игрушками; пустые горшки, глиняные и пластмассовые; пакет с землёй, устало привалившийся к ним; сгруппировавшиеся в углу грабли и лопаты, обтянутые тканевым поясом, и сдутый футбольный мяч, лежащий рядом с пузатыми, сверкающими глянцем банками, беременными огурцами и помидорами.

София нашла газеты под брошенным на тумбу пледом. Целую стопку вкусно пахнущей бумаги, чуть-чуть влажной внизу. Заголовки прошлого года, навсегда ушедшие люди, темы, цены, в ночь улетевшие самолёты. Однажды, вдруг поняла София, смотря в запотевшее окно балкона, они тоже исчезнут, превратятся в гулкое эхо, сойдут со всех радаров, превратятся в строчки старых газет. И сколько бы Вика ни старалась сделать что-то стоящее, в итоге всё уйдёт в пустоту.

Ибо, да-да, всё возвращается в прах.

Телефон, лежащий в кармане кофты, слабо пискнул, стесняясь прерывать размышления Софии. Она достала его и несколько секунд всматривалась в экран.

«Жду тебя в парке в 11. А.».

— Всё возвратится в прах. Даже ты.