Запретная любовь ||18+

*
— Может ты перестанешь лыбиться, как дебил? — сквозь шум в ушах до меня доносится недовольное бурчание Белого, и я понимаю, что опять ушел в себя, в мысли о ней.
— Не завидуй, — усмехаюсь, откидываюсь на спинку стула и продолжаю глупо улыбаться, пока препод, толковый, надо признать, мужик, старательно пытается донести до абсолютного большинства вполне себе простые, но, очевидно, не для всех, вещи.
По крайней мере я всегда считал, что алгоритмизация — это почти как два плюс два, база, которую ты просто не можешь не понимать, как оказалось — можешь. И глядя на Хасанова, который битый час пытается донести очевидные вещи до хлопающих глазами студентов, мне становится смешно и в тоже время грустно. Жалко мужика, у него уже испарина на лбу выступила и глаза бешенством налились, из последних сил держится.
И зачем только нужно было поступать на одну из самых сложных программ, если даже базу не тянешь. Мне пары дней хватило, чтобы понять — добрая половина группы здесь лишь потому, что конкурс небольшой и поступить было проще простого. На что надеялись только? На то, что ВУЗ не столичный и требования будут не столь высокими? Глупо.
— Никитина, вам настолько неинтересно? Или быть может вы все знаете?

Не сразу понимаю, что он прекратил объяснять тему и теперь обращается к девчонке, зачем-то севшей за первую парту и умудрившейся задремать. Соня, кажется, вроде староста даже. С ней мне как-то познакомиться не удалось, странная она, нелюдимая, затюканная какая-то.
— Нет, Заур Халилович, простите я…
— Спать, Никитина, нужно ночью, а не на паре.
— Я…
— Свободна.
— Что?
— Свободна говорю, можешь идти отсыпаться, раз ночью времени нет, пропуск отработаешь.
— Но я, вы не можете меня просто выгнать! — слишком громко возмущается Никитина, настолько, что даже я понимаю: зря, очень зря.
О Хасанове легенды ходят, лучше бы просто молча вышла, проблем бы меньше было.
— Девочка, я тебя и отчислить могу, свободна, я сказал!

Наблюдаю, как резко поднявшись на ноги, Соня начинает нервно закидывать вещи в рюкзак, после чего разворачивается и буркнув что-то себе под нос, что-то, что явно доносится до слуха Хасанова, судя по перекошенному от гнева лицу, выходит из аудитории, напоследок громко шарахнув дверью.
— Есть желающие последовать за Никитиной? — интересуется Хасанов, окидывая взглядом присутствующих.
Гробовая тишина вместо ответа явно его удовлетворяет, и он, как ни в чем не бывало, продолжает тему. А мне отчего-то становится жалко девчонку, явно ведь нарвалась на неприятности. И судя виду ее внешнему, она совсем не из гламурных цац, оказавшихся здесь благодаря обеспеченным родителями, и вряд ли у нее имеются хоть какие-то рычаги давления. Да и Хасанов не похож на того, кто станет прогибаться, вон, даже Белый молча информацию впитывает, пусть и не нужно ему это, а все равно язык в жопу засунул, даже подтрунивать перестал.
Следующие полчаса никто даже шевелиться лишний раз не решается, только разве что лекцию за Хасановым записывают, даже Белый строчит, и я, на удивление, тоже. Бывают люди с такой бешеной энергетикой и неоспоримым авторитетом, и каким бы до хрена гением ты ни был, а рядом с ними чувствуешь себя в дерьмо опущенным. Вот Хасанов из этой категории. И, если бы все мысли мои сейчас не были забиты Александровной, я бы, может, сейчас тоже от страха срался.
Все же есть в моем помешательстве плюсы, определенно есть.
Даже несмотря на то, что меня ломает дико от того, что ее не вижу, не чувствую, не трогаю. А хочется, до боли в яйцах хочется. Вообще не понимаю, откуда только силы в себе нашел отпустить ее после нашего маленького приключения в номере отеля. Просто понимал, что надо, что нельзя на нее давить, потому и отпустил, само собой, доставив домой в полной безопасности и проводив практически до самой двери. И с одной стороны вроде правильно все сделал, дал ей время осознать и отдохнуть перед предстоящим рабочим днем, а с другой чувствую себя идиотом последним, потому что мог ведь настоять, надавить, уговорить остаться и хрен с ней с работой, хрен с ним с универом.
И теперь сижу словно заведенный, на низком старте, потому что следующая пара ее, литература русская, ептить, любимый мой предмет. Сегодня я еще Александровну не видел, иначе набросился бы к чертовой матери, позабыв обо всем, утащил бы в темный угол и…
Нельзя, она не оценит, и тараканы ее правильные — тоже. Приходится терпеть, куда деваться.
— Слышь, Ромео, подъем, — снова Белый.
Моргаю, осматриваюсь вокруг, понимаю, что пара закончилась, пока я в облаках летал. Одногруппники один за другим покидают аудиторию, и только я один, как дебил последний, продолжаю просиживать зад.
— Ты бы хоть рожу попроще сделал, а то так и читается: я наконец-то ее трахнул.
— Лучше завали, — огрызаюсь.
Знаю, что он не со зла, просто выражаться корректно разучился в силу определенных обстоятельств, а все равно злюсь, потому что речь об Александровне и, черт возьми, я, наверное, окончательно умом тронулся, раз лучшему другу морду готов набить за один лишь косой взгляд и неверно сказанное слово.
— Ничего не было, — отмахиваюсь, бросаю в рюкзак тетрадь с ручкой, и не глядя на друга, шагаю на выход.
— Егор, — раздается за спиной, — Егор, да хорош, ладно прости, я перегнул.
— Перегнул, — соглашаюсь.
— Ну ты хоть продвинулся, или все буксуешь?
— А ты? — останавливаюсь резко, смотрю ему в глаза, намекая на нашу англичанку.
Прекрасно понимаю, что вляпался он точно также, вот прямо в первый день. И даже если сейчас отрицать станет, ничего не изменится.
— Понял, отвалил.
— То-то же.
— Ладно, ты иди, я сейчас.
— Ты куда? — интересуюсь, когда он внезапно разворачивается и идет в противоположную сторону.
— Отлить, мамочка, отлить, — орет на весь коридор и ржет.
— Ой, да пошел ты.

Белого не дожидаюсь, иду в сторону нужной мне аудитории. А у самого сердце колотится так, что я глохну практически от грохочущего в ушах пульса. Единственное, совершенно нестерпимое желание увидеть ее, дотронуться, с ума сводит просто. Хочу ее, хочу видеть смущенную улыбку, чтобы взгляд отводила, краснела так, как только она умеет. Пока иду по коридору, ловлю на себе странные взгляды проходящих мимо. А пофиг, потому что я сейчас ее увижу, и плевать всех.
Дохожу до аудитории, вхожу внутрь и осмотревшись вокруг, не нахожу никого, кроме Сони, уставившейся в маленькое зеркальце и подтирающей салфеткой область под глазами. Понимаю, что сейчас перемена, но все равно ведь странно, ни сумок, ни вещей одногруппников не наблюдаю. Преподавательский стол и кафедра также пустуют, ни единой бумажки.
— Хкмм, — привлекаю внимание Никитиной.
Она вздрагивает, практически подпрыгнув на месте, быстро убирает зеркало и салфетку в карман и начинает тараторить.
— Ты Егор Кораблин, да? Я еще не успела с вами познакомиться, — под «вами» очевидно имеет в виду и Белого и меня.
— Ага, — пожимаю плечами и собираюсь уже занять место, когда Соня меня останавливает.
— Подожди, пары не будет, я потому здесь и сижу, я уже в чате всех предупредила, а твоего номера не знаю, не записала, вот и жду вас тут.
— В смысле не будет?
— В прямом, — Никитина встает со стула. — Ксения Александровна заболела, во всяком случае так говорят, так что сегодня не будет. И Белову передай, пожалуйста, а я пойду, ладно, я тороплюсь, — произносит спешно, а я, несмотря на разочарование, разливающееся по телу, все же замечаю одну примечательную вещь. Красные и слегка припухшие глаза Никитиной. Девчонка явно плакала.
— Эй, — хватаю ее за руку. — У тебя все хорошо? — интересуюсь зачем-то, мне в общем-то все равно быть должно, я ее в третий раз в жизни вижу.
— Да, отпусти, пожалуйста, — дергает руку, и я выпускаю ее из своей.
— Ты из-за Хасанова что ли? Да брось, отработаешь, ну подумаешь, выгнали.
— Отработаю, — усмехается, — не буду я ничего отрабатывать, — произносит как-то грустно.
— В смысле?
— В прямом, это не первый раз, я пары его пропускала, несколько раз опаздывала, у меня этих пропусков, да и он не даст, он меня с первого дня терпеть не может, взъелся за что-то, — она улыбается, поджимает губы, — да фиг с ним с этим козлом и универом, я умная, перепоступлю, может даже в Москву. Я пойду.
— Стой, ты уверена, что ничего не перепутала и пары точно не будет?
— Точно, — кивает и быстро убегает, а я стою и понимаю, что придушу эту заразу правильную.
Болеет она, как же. Вчера вполне здорова была. Совпадение? Не думаю. Все же переоценил я свою неотразимость и недооценил ее тараканов, раз даже на работу не вышла. Нет, ну что за женщина. Впрочем, сам виноват, нельзя, просто нельзя оставлять женщин наедине с их тараканами, не нужно было ее никуда отпускать. Ну это я от неопытности, и отчасти собственной глупости, знал, должен был понимать, что Александровна чего-нибудь выкинет. Ладно, уроком будет.
Пара Александровны последняя, я, млин, пять отсидел с шилом в заднице, чтобы такой облом получить под конец. Кто же знал, что она в очередной раз вот такой финт с ушами выкинет. Зайка трусливая. Ничего, солнышко, я же упертый, а после вчерашнего — вдвойне.
Усмехаюсь про себя, по пути набираю сообщение Белому и иду к машине. Сначала нужно заскочить домой, собрать вещи. Того, что у деда в квартире отыскал, как-то маловато будет.
Пока еду, надеюсь лишь на то, что с отцом мне видеться не придется, не готов я сейчас его нотации выслушивать, а после моей выходки — это неизбежно. Я ведь телефон только утром включил, а он мне полночи названивал.
К счастью, когда приезжаю в родительский дом, встречать меня выходит только мать.
— Нагулялся? — выдает в своем репертуаре, уперев ладони в бока. — Я даже спрашивать не буду, куда ты вчера делся, — продолжает, пока я иду к дому.
— И не надо, я все равно не скажу.
— Долго ты будешь отца злить? — интересуется, следуя за мной.
— Я его не злил.
— Он тебе полночи дозвониться всю ночь.
—Я был занят
— Позволь полюбопытствовать, чем?
— Не позволю. Мам, я за вещами только заехал, просто не делай мне мозги, я правда тороплюсь, — иду в сторону лестницы, поднимаюсь наверх, мамам ступает следом.
В комнате достаю из шкафа спортивную сумку и кидаю все, что попадается под руку, не разбирая совершенно. Потом разберусь.
— Егор, — уже мягче обращается ко мне мать, садится на край кровати, наблюдая за тем, как я собираю вещи. — Что с тобой происходит? — спрашивает как-то устало и я только теперь замечаю ее взгляд. Подавленный, какой-то пустой совершенно. А ведь она у меня боевая.
— Мам, нормально все.

Она улыбается грустно, словно не верит, а мне становится стыдно. Она ведь в жизни вопросов лишних не задаст, и переживать будет молча. Подхожу к ней, опускаюсь на корточки, заглядываю в глаза.
— Все хорошо, мам, правда.
— Тогда почему дома не появляешься? Живешь у деда? Не смотри на меня так, я ему звонила.
— Просто так надо, мам.
— Ну надо так надо, — вздыхает и поднимается на ноги.
— Ма, ты обиделась что ли?
— Я не твой отец, чтобы обижаться. Просто пообещай мне, что больше не наделаешь глупостей, — она снова становится похожа на ту, к которой я привык.
— Обещаю, — говорю не задумываясь.
— И с отцом поговори, он переживает.
— Ага.
— Егор.
— Мам.
— Ой, все, — отмахивается и уходит. И что это было?
Быстро набиваю сумку вещами, вспомнив, что видеться с отцом я сегодня не планировал. Не готов я к серьезным разговорами и ссориться тоже не готов. Пусть остынет сначала, в себя придет, потом можно будет и поговорить.
Беру сумку, выхожу из комнаты и спускаюсь вниз. Маму застаю в гостиной. Она больше не пытается завести разговор, только обнимает меня, целует и я, попрощавшись, иду к машине. Все мысли лишь о ней, о заразе, прогуливающей работу и вынуждающей меня наведываться в гости. Пусть я и не против, к тому же детская машинка наконец перекочует из моего багажника в квартиру Александровны.
До дома ее добираюсь добрых сорок минут, по пути заезжаю в цветочный. Понятия не имею, какие она любит цветы, а потому выбираю белые розы, и хер с ним, что банально, зато красиво.
Подъезжаю к дому, паркуюсь у подъезда, готовлюсь морально к тому, что меня в очередной раз гнать будут, потому что с Александровной моей просто не бывает. Из багажника достаю машину, самому интересно даже, какова она в действии. У меня в детстве похожая была, но эта круче, навороченная. Загруженный цветами и машиной, иду к подъезду. На этот раз решаю все же воспользоваться лифтом. Предвкушаю недовольный взгляд Александровны и восторженный — малышки. И даже не знаю, чего жду больше.
Правда, все мысли мои вылетают из головы, когда жму на звонок и спустя две минуты мне открывает дверь та, которую я точно не ожидаю здесь увидеть.
— Вы? — вырывается у меня прежде, чем я успеваю подумать.
Я, конечно, ко многому был готов, но уж точно не к тому, что в квартире Александровны встречу ту самую женщину, что так спешно испарилась из квартиры деда. А вот она, кажется, не удивлена, немного напугана, но не удивлена.
— Что вы здесь делаете?

Вздохнув, она выходит в подъезд и прикрывает дверь.
— Живу, очевидно.

И только сейчас, присмотревшись к женщине, я замечаю в ней слишком знакомые черты. Нет никаких сомнений в том, что передо мной стоит мать Ксюши.
— Да вы издеваетесь.
— Нисколько, — усмехается женщина.
— Только не говорите мне сейчас, что я не пара вашей дочери и мне лучше уйти, — бросаю гневно, сам от себя не ожидая.
— Не скажу, хотя, — вот последнее мне совсем не нравится, — ты ветрянкой болел? — спрашивает неожиданно.
— Болел, — отвечаю на автомате.
— Так, понятно, спрашиваю еще раз: ты ветрянкой болел? — повторяет по слогам практически, словно я умалишенный.
— Да болел-болел. Что вообще происходит?
— Ветрянка у моих девочек.
— В смысле? — ничего не понимаю. — С Ксюшей только вчера все нормально было, какая ветрянка?
— Вчера нормально, а сегодня слегла, проходи давай, — она открывает дверь, пропускает меня в квартиру. А я словно пришибленный, вхожу на автопилоте. — И, Егор…
— Да?
— Не нужно Ксюше пока знать про твоего деда.

Я даже не знаю, что на это все сказать, молча таращусь на мать Ксюши и по совместительству даму сердца своего деда, вспоминая гору контейнеров с едой в забитом до отвала холодильнике. Это какой-то сюр, честное слово. Нет, не то, чтобы я против, меня в общем-то никто и не спрашивал, просто сама ситуация чутка из ряда вон.
Вообще я сейчас себя полным идиотом чувствую, стою посреди прихожей, с огромной голубой машиной и букетом белых роз, и не знаю, как себя вести и что говорить. Я как-то не думал даже, что Ксюша живет с матерью, даже мысли не допускал.
— Так и будешь стоять? — улыбаясь, обращается ко мне, судя по всему, будущая родственница.
— Эээ, — тупо я, должно быть, сейчас выгляжу.
Идиота кусок, я вообще-то блистать тут должен, а я позорюсь.
— Давай сюда цветы, — она протягивает руки, забирает у меня букет, — раздевайся и пойдем на кухню, девочки все равно спят.

Ставлю на пол детскую машинку, стягиваю с себя куртку и обувь. Куртку вешаю на крючок, ботинки отправляю на полку. Хоть на это мозгов хватает.
Иду вслед за женщиной, скрывшейся на кухне, и понимаю, что даже имени ее не знаю. В прошлый раз она так быстро сбежала, что дед и представить нас друг другу не успел.
Как же сильно все поменялось за каких-то три дня. Еще недавно неуютно чувствовала себя она, а теперь я.
Хорошее у нас получается знакомство. Запоминающееся.
Вхожу в кухню, мама Ксюши тем временем достает крайнего шкафа большую вазу, набирает в нее воду и ставит в него букет, предварительно освободив стебли от ленты и немного их подрезав.
— Я до сих пор не знаю, как вас зовут, — стараюсь улыбаться, но выходит как-то криво.
— Арина Викторовна, — отвечает, на меня при этом не смотрит, продолжает возиться с цветами.
— Вы не кажетесь удивленной моим появлением, Арина Викторовна.
— А я и не удивлена, — произносит флегматично, — давай-ка мы с тобой Егор сейчас поедим, и поговорим за одно, — добавляет все также спокойно.
Возражать я не решаюсь, пусть и не особо голоден. Как никак налаживать контакт с будущей родственницей необходимо, да и она вроде вполне себе положительно настроена. По крайней мере не выставила вон и не хлопнула дверью перед носом. Успех налицо.
— Я только руки помою.

Не дожидаясь ответа, иду в ванную, благо, помню с прошлого раза, где она находится. Пока мою руки, прокручиваю в голове предстоящий разговор и, отчего-то, нервничаю. Как-то иначе я себе представлял знакомство с родителями, а если уже быть совсем честным, то вообще не представлял, в голову даже не приходило. Нет, не то, чтобы я совсем не планировал знакомства, просто не думал об этом. Как оказалось — зря.
Возвращаюсь в кухню и с удивление отмечаю, что за то время, пока я возился в ванной, Арина Викторовна успела накрыть на стол. Хотя, если вспомнить забитый до отвала холодильник деда — ничего удивительного. Улыбаюсь, как-то само получается. Почему-то кажется, что деду бесконечно повезло, если Ксюша хотя бы в половину пошла в мать, то повод для радости за деда имеется.
— Не ресторан, конечно, но должно быть вкусно, — обращается ко мне мама Ксюши, как только я появляюсь на пороге, на меня, правда, не смотрит, все больше суетится вокруг стола, то и дело поправляя приборы. И тут до меня доходит одна очень важная вещь: не я один тут нервничаю, она переживает не меньше. Видно, с дедом у них все действительно серьезно, и ее, наверное, тоже волнует, как отнесется ко всему этому его мажористый внук.
Ситуация смешная до абсурда. Расскажешь кому — не поверят.
— Да бросьте вы, я всю жизнь ел обычную домашнюю еду, к тому же я благополучно опустошил оставленные вами контейнеры с едой, очень вкусно, кстати.

Она ничего не говорит, улыбается только, тепло так, дружелюбно что ли. И мне самому спокойнее становится. Может оно и к лучшему, что так получилось. Сажусь за стол, все еще не слишком уютно себя чувствуя, есть какая-то недосказанность, напряжение, витающее в воздухе. И нужно бы продолжить разговор, а я впервые в жизни не знаю, с чего начать. Ложной скромностью не страдал никогда, а тут словно язык к небу прирос, и не пошевелить.
— Вы уверены, что у Ксюши ветрянка?

Все же я дебил. Окончательно убеждаюсь в своем диагнозе, когда, поперхнувшись, Арина Викторовна переводит на меня снисходительный взгляд, мол, ну что с дурочка взять. Конечно, она уверена, наверняка врача на дом вызывали, да и дочь у Александровны малявка совсем, как раз в том возрасте, когда дети всякую дрянь цепляют. Я и сам примерно в тоже время болел. До сих пор помню зеленые пятна по всей поверхности тела, в детстве это казалось прикольным.
Невольно представляю себе измазанную зеленкой Александровну, и начинаю улыбаться. Интересно, а взрослые тоже сыпью покрываются, или это исключительно прерогатива детей?
— Уверена, врача из поликлиники вызывали, да и сыпь на голове и лице Катюши, вполне красноречива. А Ксюша в детстве так и не переболела, сколько не контактировала с зараженными детьми, ни в одном глазу, и вот на тебе, в двадцать три года.
— Вчера все было хорошо, — выдаю, отпевая чай из кружки.
— Коварная болезнь, ветрянка, особенно у взрослых.

Ее слова меня напрягают, я слышал, что для взрослых эта болезнь чревата последствиями.
— Не переживай, Ксюша у меня девочка крепкая.

Усмехаюсь про себя, я в этом и не сомневаюсь. Молча доедаю свою порцию котлет с пюре, поднимаюсь из-за стола, в тишине собираю со стола тарелки и несу в мойку. Уже собираюсь включить воду и помыть посуду, когда за спиной раздается голос Арины Викторовны.
— Оставь, я сама, присядь, — практически приказывает.
Не возражаю, возвращаюсь на свое место, с нарастающим чувством предстоящеоо разговора
— Егор, ты меня сейчас правильно пойми, — ну вот нормально же общались, чего начинается-то. — Поправь меня, если я ошибаюсь, тебе восемнадцать, ты учишься на первом курсе и…
— Давайте хоть вы не будете делать мне мозги, ваша дочь с этим сама прекрасно справляется.
Получается слишком резко, но меня уже конкретно так подзадолбала тема разницы в возрасте.
— Ты не кипятись.
— Слушайте, да, мне восемнадцать, да у я учусь на первом курсе, да, у меня ничерта нет кроме крутой тачки, подаренной дедом, небольшого, пока еще неоформленного официально дела на пополам с лучшим другом, и мозгов, которыми меня, слава Богу, не обделили, но я не буду выслушивать очередной бред о том, что у нее есть дочь, я слишком молод и так далее, и тому подобное. Вы мне нравитесь, правда, я не хочу с вами ссориться, и очень хочу дружить, но обсуждать с вами наши с Ксюшей отношения я не стану.

Она смотрит на меня, слушает чересчур эмоциональную речь, но не перебивает, позволяет высказаться. Я, конечно, понимаю, что перегибаю, все же нужно держать себя в руках, и, наверное, будь речь о другом, я бы держал, ведь никогда излишней вспыльчивостью не отличался, да и терпения было через край. Но все это было до Ксюши.
— Я не собиралась читать тебе нотации о разнице возрасте, — наконец произносит женщина, — это последнее, что меня волнует, Егор, — удивляет меня Арина Викторовна.
— Тогда к чему этот разговор?
— А к тому, Егор, что в жизни Ксюши уже был один вот такой красивый, восемнадцатилетний мальчик, из обеспеченной семь и с, как ты выразился, крутой тачкой. Мальчик заделал ей ребенка, разбил сердце и укатил покорять столицу. Я не хочу, чтобы моя дочь снова испытала то, что испытала, и как она по ночам плачет, я тоже видеть не хочу. Она, конечно, хорошо это скрывает, но я слышала рыдания своей дочери пять лет назад, и слышала их год назад.

В общем-то ничего нового я не услышал. И без разговора этого, я прекрасно понимал, как оно было. Разве что то, что из-за меня она в подушку рыдала. Плохо, но в этом мы виноваты оба. Потому что разговаривать надо, а не женихов всяких выдумывать.
— Все, что хотел, я вам сказал, а сравнивать меня с отцом Кати не надо, у нас изначально разные вводные данные.
— Хорошо, если так, — она вздыхает, качает головой и поднимается с места. — Ладно, я тебя больше не задерживаю, иди к ней, раз уж пришел. Где детская, стало быть, знаешь, спальня Ксюши рядом.

Ничего не отвечаю, поднимаюсь следом, и иду к Александровне. На душе как-то паршиво. Подхожу к двери, прислушиваюсь к тишине за ней. Осторожно нажимаю на ручку, открываю дверь, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить Александровну. Осматриваюсь в небольшой спальне, она явно поменьше будет, чем соседняя детская. Комната практически пустая. Большой шкаф у стены, кровать по середине, письменный стол в углу, да кресло большое в углу. Вот и вся мебель.
Мое внимание внезапно привлекает что-то большое и мохнатое, присматриваюсь и узнаю медведя, которого лично приволок несколько дней назад. И теперь смотрю на это чудо мохнатое, на кресле уложенное и улыбаюсь. Потому что Александровна моя его все-таки забрала. Себе забрала.
Перевожу взгляд на спящую Ксюшу, подхожу ближе, сажусь на кровать, протягиваю руку к ее лицу, просто потому что хочется, дико хочется, к ней прикоснуться. И как только касаюсь ее, чувствую исходящий от тела жар, и испарину, выступившую на лбу. Температура явно повышенная и мне это совсем не нравится. Чуть спускаю одеяло и дотрагиваюсь до тонкой, пропитавшейся потом, мокрой футболки. Да, Александровна, угораздило же тебя.
Вздыхаю, встаю с кровати и подхожу к шкафу. Не хорошо, конечно, в чужих вещах рыться и правильнее было бы позвать мать Александровны, но я ведь весь такой неправильный. Достаю из шкафа сухие вещи и возвращаюсь к кровати.
— Ксюш, — тереблю Александровну за плечо, — Ксюш, просыпайся. Ксююш.

Разбудить ее получается не сразу, она всеми силами от меня отмахивается, морщится смешно и пытается отвернуться. И когда наконец открывает глаза, не сразу понимает, кто перед ней находится.
— Т…ты? — сводит брови к переносице, щурится.
— Я, Александровна, я, — улыбаюсь своему домовенку.
— Ты что здесь делаешь? — кажется, мы окончательно проснулись.
— Как что? Лечить тебя приехал, болезную. Но давай-ка сначала переоденемся.
•
Актив=глава
________________
Ставь ⭐ пиши комментарии ❤️🔥