Бегущий в лабиринте: Панацея

Леденящий стук каблуков по бетонному полу резко оборвал гул голосов. В дверном проеме замерла стройная фигура в белоснежном лабораторном халате, отбрасывающем голубоватые блики под холодным светом люминесцентных ламп. Доктор Ава Пейдж вошла в зал переговоров с царственной осанкой хищной птицы, заставив присутствующих инстинктивно выпрямить спины.

Зал представлял собой стерильное пространство с круглым металлическим столом посередине, напоминавшим операционный. По стенам мерцали голограммы последних исследований, а в углу стоял кулер с дистиллированной водой — в их новом мире эта прозрачная жидкость ценилась дороже бензина. Воздух был насыщен запахом озонованного пластика и скрытого напряжения.

Ава прошла мимо рядов молчаливых членов Совета, чьи лица напоминали каменные маски, и ученых, уткнувшихся в таблицы данных. Лишь один человек — новоприбывший генетик — следил за ней с неприкрытым интересом. Когда их взгляды встретились, он улыбнулся странной, слишком безупречной улыбкой, от которой по спине Авы пробежали мурашки.

— Дорогие члены Совета, мистер Патель, здравствуйте, — её голос, отточенный годами выступлений, заполнил помещение. — Я собрала вас всех здесь по очень важному и, на мой взгляд, проблемному вопросу. Как вы знаете, не так давно мы приступили к работе над экспериментом «Территория обреченных», чтобы исследовать иммуннов и понять, как с помощью них создать лекарство. Пока мы находимся над предэтапной фазе, собираем детей с иммунитетом, всех тех, кого родители лично готовы отдать.

—Кстати, как с этим обстоят дела, доктор Пейдж? — перебил её мужчина в толстых очках, его борода скрывала нервный тик в уголке рта. — Не было ли бунта или сопротивления? Как к этому отнесся народ?

Ава сделала паузу, позволяя вопросу повиснуть в воздухе. Её пальцы невольно потянулись к выбившейся светлой пряди, но она вовремя остановила себя.

— Большинство отдали детей по доброй воле, так как подхватили вирус, и не хотели, чтобы дети остались сиротами, Мистер Патель. Но есть и те, которых пришлось уговаривать, — в её голосе появились стальные нотки. — Сейчас на нашем попечении почти пятьдесят детей, и уверенна их будет больше.

— Мне, как главе ПОРОКа, приятно слышать, что работа идет полным ходом. Так, по какой причине вы нас позвали, если всё хорошо? — Патель почесал бородку, его пальцы оставляли красные полосы на бледной коже.

Ава нажала кнопку на пульте, и стена за её спиной ожила проекцией. На экране появилось изображение изможденной женщины, прижимающей к груди мальчика.

— Я собрала вас здесь, чтобы мы вместе решили судьбу двух, а может и трех, жизней, — её голос стал мягче, почти проникновенным. — Эту женщину зовут Хэйзел Уинтерс, а это её сын — Стивен. Её муж, Кристофер, умер от вируса неделю назад. Она пришла к нам вчера ночью, чтобы отдать сына, потому что поняла, что заражена тоже.

— И в чем собственно дело? — раздался резкий голос из первого ряда. — Мальчика заберите, а мать поместите в «Дом Шизов». Мы решили вопрос?

Ава позволила себе снисходительную улыбку, которую тщательно отрабатывала перед зеркалом.

— Да, мы бы так и сделали, однако, есть один нюанс, — её пальцы снова коснулись пульта. Изображение сменилось на медицинские снимки и графики. — Наша Хэйзел заражена, это точно, но ещё она беременна.

В зале вспыхнул шёпот, похожий на шелест сухих листьев перед бурей. Даже самые равнодушные члены Совета переглянулись. Ава наблюдала, как волна эмоций прокатывалась по рядам — от недоверия до жадного интереса.

— Это и вправду проблемный и интересный вопрос для размышления, доктор Пейдж, — Патель поднял руку, восстанавливая порядок. — Но вы думаете, что в этом ребенке есть смысл? По-вашему, он еще не заражен кровью матери?

— Хэйзел находится на раннем этапе заражения, и я предполагаю, что если у сына есть иммунитет, то он должен быть и у второго ребенка тоже. Мы можем исследовать это дело, понять, как именно вырабатывается иммунитет у нового поколения, и спасти еще не родившемуся жизнь.

— И кто этим займется? — посыпались вопросы. — Большая часть ученых занята более важными и насущными вещами, неужели вы хотите? Вы все-таки глава отдела по исследованиям, разве у вас есть на это время?

Голоса нарастали, превращаясь в монотонный гул. Вдруг раздался чёткий, как удар скальпеля по металлу, кашель. Все обернулись. Новичок стоял, слегка наклонив голову. Его седина сверкала под лампами, как иней на проводах.

— Мистер Патель, члены Совета, можно вашего внимания? — его голос был тёплым, но с металлическим оттенком. — Если доктор Пейдж не против, я бы лично хотел заняться этим делом. На мой взгляд, мы могли бы провести много полезных исследований, что помогут нам в будущем.

— Простите, а вы кто?

— Это доктор Чарльз Ашфорд, он перевелся к нам, гений генетического мира, — поспешил объяснить сосед.

— Ну, я не прям гений, но генетика и вправду для меня целый мир, — Чарльз смущённо улыбнулся, но его глаза оставались холодными и оценивающими. — Я думаю, из этого может что-то получится.

В зале воцарилась тишина. Все взгляды устремились к Пателю, который медленно потирал подбородок, продолжая оставлять красные следы на бледной коже.

— Доктор Пейдж, что скажете?

— Я не против, с условием, что смогу получать все сведения о проводимых исследованиях, и курировать доктора Ашфорда.

— Ну, что же, — Патель развёл руками. — Какие бумаги мне подписать, чтобы вы начали проект... Как вы его назовете?

— Проект «Дитя Вспышки», думаю, идеально подойдет.

Ава и Чарльз переглянулись. В этом взгляде не было ни тепла, ни вражды — только холодный расчёт двух хищников, почуявших редкую добычу.

***

Лабиринт коридоров Ковчега казался бесконечным, несмотря на скромное количество основных блоков. Спальный сектор с его казенными койками, душевая с вечно подтекающими трубами, столовая с металлическими столами, игровая с диванами и медицинский пункт с запахом антисептика — вот и весь их мир. Была, конечно, еще и библиотека с потрепанными книгами, но это место посещали лишь единицы, предпочитавшие знания веселью.

Сэм шла по пустынному коридору, нервно почесывая затылок. После завтрака ее накрыла волна тошноты, и она провела два часа в душевой, стоя под ледяными струями, пока дрожь в коленях не утихла. Теперь предстояло в одиночку найти дорогу к остальным.

Она миновала атриум с его высокими потолками, свернула налево, где стены внезапно сузились, прошла мимо библиотеки — из-за полуприкрытой двери лилось теплое желтое сияние, словно кто-то забыл выключить старинную лампу. И наконец, перед ней появилась знакомая дверь с потертой табличкой "Игровая".

Из-за двери доносился гул голосов, но один выделялся особенно:

— Как вы прошли Лабиринт, я не понимаю! Почему вас осталось так много? — голос Минхо резал воздух, как нож. — Неужели гриверы вас совсем не трогали?

Ответ последовал незамедлительно:

— Конечно, Жалы* нас трогали, и не раз нападали, пока мы не решили уйти, — Барб ловко заплетала косу Холли, ее пальцы проворно скользили по рыжим прядям. — Мы дали им нехилый отпор, да, девчонки?

Она дала пять одной из подруг, и комната взорвалась смехом — звонким, почти истеричным, смехом тех, кто слишком хорошо знал цену жизни.

— Но вы же все девчонки! Почему вас выбралось больше, чем нас? — Минхо развел руками, его брови почти слились с линией волос.

— Это еще не все, кто выбрался. Некоторые решили остаться, не рисковать.

— Я не верю, ты мне брешишь!

— Успокойся, гримзи, мы просто очень крутые девчонки!

Новый взрыв смеха. Сэм видела, как ноздри Минхо раздувались, как у разъяренного быка.

— Ну да, крутые, но не круче, чем наша Сэм, — он сложил руки на груди, подбородок дерзко приподнялся. — Она у нас может...

Цепкая ладонь Томаса резко закрыла ему рот. Томас тут же принялся вытирать руку о штаны — Минхо в ярости слегка прикусил ему ладонь.

— Я могу очень хорошо стрелять из лука, — соврала Сэм, переступая порог.

Десятки глаз устремились на нее — оценивающие, любопытные, некоторые с легкой насмешкой. Ньют вскочил так резко, что стул заскрипел. Они замерли, глядя друг на друга — в комнате вдруг стало тихо, слышно было только чье-то тяжелое дыхание.

Солнечный свет, искусственный и слишком яркий, просачивался сквозь узкие имитации окон, отбрасывая на пол длинные золотистые полосы. Один такой луч лег точно между ними — невидимая граница, словно предупреждение: переступишь — навлечешь беду. Но Ньют сделал шаг вперед, навстречу ее робкой улыбке, в которой читалось странное ожидание.

За их спинами Минхо снова разжег спор, перетянув на себя внимание всей комнаты. Шум нарастал, как прибой перед штормом. Ньют легким касанием отвел Сэм в сторону, туда, где их слова терялись среди грохота голосов.

— Что такое? — прошептала она, машинально поправляя выбившуюся прядь волос. Ее пальцы слегка дрожали, оставляя на прядях едва заметные следы.

— Как ты себя чувствуешь? Всё хорошо? — в его голосе звучала неподдельная тревога. Позади них бушевала настоящая словесная битва, но для Ньюта в этот момент существовала только она.

Сэм кивнула, и ее улыбка стала чуть увереннее. Ньют замялся, его пальцы непроизвольно сжались в кулаки, потом разжались. Казалось, слова застревали у него в горле, тяжелые и неудобные.

— Что у тебя на уме? — Сэм первой нарушила неловкое молчание. Ее голос был тихим, но твердым. — Если хочешь что-то сказать, так и скажи.

— Твоя абракадабра... — он сделал паузу, подбирая слова. — Ты можешь снова сделать ту штуку с воспоминаниями?

Ньют ненавидел себя за этот вопрос. Он не хотел просить об этом так скоро, но мысли о возможных воспоминаниях грызли его изнутри, как голодные крысы. Он пытался отвлечься — думал о других вещах, разговаривал со всеми подряд, даже пробовал читать дурацкие книги, что были в Игровой. Ничто не помогало.

Ему снился сон. Снилось, как он осторожно расчесывал светлые волосы младшей сестры, как мама стряпала на старой сковороде блинчики с дырочками, а отец, прищурившись от утреннего солнца, читал смятую газету, попивая черный как смоль кофе. Проснулся он с мокрыми глазами и комом в горле. Было ли это правдой? Или просто игрой воспаленного сознания?

— Хочешь побродить по воспоминаниям? Здесь? — спросила Сэм, и в ее глазах промелькнуло что-то неуловимое.

Ньют нерешительно кивнул:

— Ну, не прям здесь. Не перед всеми же, но да, хочу...

Она огляделась. Томас изо всех сил удерживал разгоряченного Минхо, который яростно жестикулировал, доказывая свою точку зрения Барб. Никто не обращал на них внимания — представление в центре комнаты было куда интереснее.

Тогда Сэм решительно схватила Ньюта за руку. Ее пальцы были удивительно теплыми. Они выскользнули из Игровой, оставив за спиной гул голосов. Коридор встретил их гулким эхом шагов. Ньют молчал, кусая губу — он и так уже просил слишком много.

Они остановились у открытой двери библиотеки. Желтоватый свет ламп окутал их, как жидкий мед. Сэм закрыла дверь, и внезапная тишина стала почти осязаемой. Прежде чем Ньют успел что-то сказать, она усадила его на потрепанный диван и поднесла пальцы к его вискам. Его веки сами собой сомкнулись, и он погрузился в пустоту...

Ледяная вода обожгла голые ступни, заставив его веки резко распахнуться. Темнота. Густая, непроглядная, но почему-то не пугающая. Ньют сделал шаг вперед, и его тело внезапно обрело невесомость — ни привычной хромоты, ни ноющей боли в коленях, только странная, почти головокружительная свобода движений. Уголки губ сами собой потянулись вверх, рисуя на его лице детскую улыбку.

Он повернул голову, всматриваясь в черноту, и вдруг — она появилась. Словно материализовалась из самой тьмы. Сэм. Ее пальцы легонько коснулись его плеча, мгновенный контакт — и она уже убегала, растворяясь в темноте, оставляя за собой лишь серебристый след, как падающая звезда.

—Попробуй, поймай!

Ее голос звенел, как колокольчик, смешиваясь со звуком всплесков. Ньют рванул вперед, не чувствуя веса собственного тела. Вода под босыми ногами вздымалась прозрачными веерами, отражая миллионы светящихся частиц, похожих на светлячков. Их смех — ее звонкий, его хрипловатый — наполнял пространство, отталкиваясь от невидимых стен.

Они кружились в этом танце без правил, их силуэты то сливались, то снова разлетались, оставляя за собой шлейфы искр. В эти мгновения не существовало ничего — только эта первобытная радость бытия, чистая и незамутненная. Ньют наконец поймал ее за талию, и они рухнули в воду, которая приняла их, как пуховое одеяло. Сэм залилась смехом, ее глаза сияли ярче всех звезд, которых он видел в ненастоящем небе Глейда. Она была теплой, живой, настоящей — и он крепче прижал ее к себе, боясь, что этот миг рассыплется, как песочный замок.

И тогда их окутал свет. Ослепительный, золотистый, как утро в забытом раю. Ньют обернулся и увидел их — детей в синих пижамах, резвящихся в просторной комнате. Они бегали по кругу, их босые ноги шлепали по мокрому полу, звонкий смех отражался от стеклянных стен.

Ньют медленно опустился на колени, и Сэм последовала его примеру. Его глаза жадно впитывали детали: вот девочка с льняными волосами, которые постоянно выбивались из хвостика, вот мальчик, терпеливо ждущий, когда сестра будет готова. Каждый жест, каждая улыбка казались до боли знакомыми, но имена ускользали, как рыбы в мутной воде.

Он стиснул зубы, чувствуя, как в горле поднимался горячий ком. Сэм молча сжала его ладонь — и пространство вокруг дрогнуло, как поверхность озера от брошенного камня. В этот момент она услышала его — далекий шепот, едва различимый, будто доносящийся из-за толстого стекла.

— Ньют?

— Да, принцесса?

— Подумай о ней, — ее голос звучал напряженно, глаза не отрывались от светловолосой девочки. — Подумай о том, как ее звали...

Он впился взглядом в пустоту перед собой, и Сэм почувствовала, как воздух вокруг стал густым, насыщенным, будто перед грозой. Что-то зарождалось между ними — невидимая нить, натягивающаяся до предела. По ее коже побежали мурашки, когда шепот стал громче, превратившись в четкий, звонкий голос:

— Лиззи...

Имя прозвучало, как удар колокола, наполняя пространство вибрациями. В тот же миг Сэм почувствовала страшную тяжесть — будто все воспоминания мира обрушились на ее хрупкие плечи. Голос, который уже не был шепотом, разорвал тишину:

— Лиззи! Иди сюда, пора спать!

И тьма поглотила их снова.

Ньют моргнул, и реальность медленно собралась вокруг него, как пазл. Библиотека. Потрепанный диван под спиной. Сухая одежда, прилипшая к телу. И Сэм — она сидела рядом, прижимая ладони к вискам, ее лицо исказила гримаса боли. Что-то острое и горячее кольнуло его в груди при этом зрелище. Он осторожно наклонился, пытаясь поймать ее взгляд. Ее глаза, обычно такие ясные, сейчас были красными от напряжения, будто она смотрела сквозь дымчатое стекло.

Она попыталась улыбнуться, и в этот момент алая струйка крови выскользнула из ее ноздри, как живое доказательство той цены, что она заплатила за его воспоминания.

Ньют двинулся вперед, инстинктивно. Его рукав грубо стер кровь, но пальцы не спешили покинуть ее лицо, задержавшись на теплой коже щеки. Она не отводила взгляда, изучая его с какой-то новой, незнакомой интенсивностью. Кончик ее языка скользнул по пересохшим губам, оставив влажный след.

И вдруг — удар дежавю, резкий как ток. Ньют почувствовал, как его тело наклонилось к ней само, без разрешения разума. Сэм прикрыла глаза, ее ресницы дрожали, как крылья пойманной бабочки. Она замерла в ожидании, дыхание участилось...

Стой...

Она отпрянула так резко, словно коснулась раскаленного металла. Ее глаза теперь были широко раскрыты, наполнены внезапным ужасом.

— Мы не должны...

Его руки опустились, повиснув в воздухе между ними — неуклюжий, недостроенный мост через пропасть, которую он не понимал. Голос сорвался, сломавшись на полуслове:

— Не должны что?

— Я... я не уверена... — слова вырывались у нее с трудом, будто кто-то другой произносил их через нее.

Ньют нахмурился, но не стал настаивать. Вдруг Сэм задрожала — не просто дрожь, а настоящая внутренняя буря, будто внутри нее проснулся ледяной ветер, выдувающий все тепло. Она хотела этого. Боже, как хотела. Но что-то... что-то сжимало ее сердце ледяными пальцами.

— Ладно, давай начистоту, — Ньют прокашлялся, сбрасывая с себя оцепенение. Его голос звучал тверже, чем он ожидал. — Что между нами? Я помню, что в Глейде мы договорились не вспоминать о поцелуе, но, по-моему, у нас плохо получается, так что я повторюсь... Что между нами?

Его сердце колотилось так громко, что, казалось, его слышно даже сквозь одежду. Мысли путались, превращаясь в хаотичный вихрь. Он сделал паузу, но, не дождавшись ответа, выдохнул:

— Ты мне нравишься. Пусть, иногда ты ведешь себя, как сумасшедшая, со своими странными видениями и силой, но ты мне нравишься! А я не нравлюсь тебе?..

— Нет... — вырвалось у Сэм, больше похожее на стон, чем на слово.

— Не нравлюсь? — он повторил, и его голос вдруг стал хрупким, как тонкий лед.

— Нет, то есть, не так. Ты мне не «не нравишься», просто, я чувствую полнейший нонсенс. В общем, ты мне нравишься, и я хочу поцеловать тебя, но мне что-то мешает, что-то далекое...

Ее собственные слова звучали абсурдно даже для ее собственных ушей. Но Ньют не рассмеялся. Он изучал ее лицо с такой концентрацией, будто пытался прочитать стертые письмена на древнем свитке.

— Это... глубже. Как будто я что-то обещала. Клятву. Или...

​Голос оборвался. Внезапно перед ее внутренним взором вспыхнул образ — чужая улыбка, рука, протягивающая что-то блестящее. Ньют резко схватил ее за плечи, когда ее тело затряслось в новой волне дрожи:

— Эй! Ты здесь?!

Она моргнула, и видение рассыпалось, как песочный замок.

— Что, если там, снаружи, меня ждет кто-то, а я...

Ее взгляд упал на его губы. Так близко. И так недостижимо. Пальцы Ньюта впились в ее плечи почти болезненно, его голос стал хриплым от сдерживаемых эмоций:

— Тогда скажи мне сейчас — ты хочешь, чтобы я перестал?

Его дыхание обжигало ее кожу. В этом вопросе не было и тени сомнения — только голая, обнаженная отчаянность. Сэм закрыла глаза. Внутри вспыхивали образы — обрывки воспоминаний, боль, чей-то голос, зовущий ее... но это был не голос Ньюта.

Она открыла глаза и встала с дивана, разрывая этот опасный момент.

— Я не могу, Ньют... Прости...

Сэм переступила порог Игровой, ощущая за спиной незримое присутствие Ньюта — его теплое дыхание, прерывистое от волнения, едва касалось ее затылка. Воздух, еще мгновение назад звонкий от смеха и оживленных споров, внезапно застыл, словно превратился в плотный желеобразный субстрат. Глейдеры стояли неподвижно, их позы неестественно застыли, будто они были персонажами внезапно остановленной киноленты. А в центре этого замершего мира, подобно пауку в тщательно сплетенной паутине, возвышался Дженсон. Его глаза — холодные, блестящие, как хирургические инструменты под операционными лампами — мгновенно нашли Сэм, будто она излучала особый сигнал.

— А вот и наши пропащие, — его голос струился, как сироп, но в уголках плотно сжатых губ пряталось нечто острое и опасное. — Как раз вовремя для медицинского осмотра.

Томас, стоявший ближе всех, всем телом напрягся. Его пальцы непроизвольно сжались в кулаки, превращаясь в белые костяшки, но усилием воли он заставил себя расслабиться, хотя напряжение продолжало пульсировать в его висках. Сэм почувствовала, как по ее позвоночнику пробежала ледяная волна мурашек — если они поймут, на что она была способна, каков будет их окончательный приговор?

Медпункт ослепил их стерильной белизной. Стены, потолок, даже пол — все сливалось в одно безликое белое пятно, режущее глаза своей неестественной чистотой. Воздух был пропитан едким запахом антисептика и чего-то еще — металлического, что щекотало ноздри и оставляло горьковатый привкус на языке.

Глейдеры проходили стандартные процедуры: осмотр на наличие ран, сбор крови, инъекции витаминных коктейлей. Конвейер медицинских манипуляций работал без сбоев: ледяное прикосновение спиртовой салфетки, тугая резиновая лента, сдавливающая плечо, тонкая стальная игла, безжалостно впивающаяся в вену. Кровь — темная, почти чернильная при ярком свете ламп — медленно наполняла пробирку, и Сэм заворожено наблюдала, как последняя алая капля застывала на дне стеклянной трубки, образуя причудливый узор, напоминающий карту неизведанных земель.

Докторша, проводившая у Сэм сбор крови, двигалась с преувеличенной, почти комичной осторожностью. Ее пальцы дрожали, когда она накладывала пластырь, будто боялась, что одно неверное движение может вызвать у девушки вспышку неконтролируемой ярости. А охранники... Они стояли по периметру, их униформы сливались с белизной стен, только глаза — внимательные, оценивающие — следили за каждым ее движением, как хищники, готовые в любой момент броситься на добычу.

— Вот и всё, — прошептала докторша, убирая шприц. Ее голос звучал неестественно высоко. — Голова не кружится?

Сэм молча покачала головой, чувствуя, как капли пота медленно стекали по ее спине.

— Чудно, — женщина вставила пробирку с кровью в сложный аппарат, напоминающий гибрид микроскопа и компьютерного терминала, и начала внимательно изучать показания на экране.

Прошло несколько томительных минут, в течение которых Сэм могла слышать только собственное учащенное дыхание и мерный гул оборудования. Затем докторша резко отпрянула от аппарата, ее лицо внезапно побледнело. Она медленно поднялась, направляясь к главному врачу — высокому мужчине с темно-каштановыми волосами, собранными в строгий хвост. Их шепот был слишком тихим, чтобы разобрать слова, но по тому, как нервно дергался уголок глаза у мужчины, Сэм поняла — в ее анализах обнаружилось нечто неожиданное.

Пока она размышляла, стоило ли попытаться сбежать прямо сейчас, главный врач приблизился. Его белый халат был настолько безупречно чистым, что казался искусственным, ненастоящим. Улыбка не достигала глаз, оставаясь лишь формальным движением губ.

— Сэм, — он произнес ее имя с особой интонацией, будто пробуя на язык редкое вино. — Вам нужно пройти дополнительное обследование. Пойдемте со мной.

Томас вскинул голову с молниеносной реакцией хищника, учуявшего опасность. Его тело мгновенно напряглось, готовое к действию.

— Что такое? Куда вы её уводите? — его голос прозвучал резко, как удар хлыста, нарушая искусственную тишину медпункта.

Доктор лишь покачал головой, складывая пальцы в подобие молитвенного жеста, который должен был выглядеть успокаивающе, но лишь усиливал тревогу.

— Это стандартная процедура для... особых случаев. Она скоро вернется.

Сэм обернулась, поймав взгляд Томаса. В его глазах она прочитала то же леденящее понимание, что сжимало ей горло — здесь что-то было ужасно неправильным. Когда охранник дотронулся до ее локтя, направляя к двери, она не сопротивлялась. Дверь закрылась за ней с мягким, почти нежным щелчком, оставив глейдеров в ослепительно белой камере медпункта. Последнее, что она увидела перед тем, как коридор поглотил ее — это рука Томаса, сжатая в кулак так сильно, что суставы побелели, как кости на рентгеновском снимке.

Томас сидел, вцепившись пальцами в край дивана, словно пытался удержать равновесие в штормующем море тревожных мыслей. Его сознание разрывали на части одни и те же вопросы: Что сейчас делают с Сэм? Какие эксперименты проводят за этими стерильными стенами? В висках пульсировала кровь, рисуя пугающие образы — белые халаты, склонившиеся над неподвижным телом, блеск хирургических инструментов, мерцающие экраны загадочных аппаратов.

Вокруг царила показная беззаботность — глейдеры с девчонками смеялись, перебрасывались шутками, но их веселье казалось Томасу фальшивым, как декорации в театре. Каждый взрыв смеха резал слух, каждый улыбающийся рот напоминал о том, что Сэм не было среди них.

— Ты выглядишь так, будто готов проломить стену, — голос Терезы прозвучал неожиданно близко.

Она опустилась рядом, и Томас ощутил легкий аромат мыла, которым пахли ее свежевымытые волосы. Ее голубые глаза сейчас изучали его лицо со странной смесью участия и раздражения.

— Расслабься, Томас. Я чувствую, что здесь хорошие люди. Они хотят нам помочь.

— Хорошие люди? — он резко поднял голову, и его голос прозвучал резче, чем планировалось. — Ты действительно в это веришь?

Тереза нахмурила брови, но ответить не успела — к ним подошла Эбби. Шатенка стояла, скрестив руки на груди, а ее острый взгляд метался между ними, словно сканер, считывающий скрытые эмоции.

— Нет, она просто слишком доверчивая, — бросила Эбби, явно становясь на сторону Томаса. — Здесь что-то нечисто. Уж слишком всё здесь стерильно для сопротивления, вам не кажется?

Тереза выпрямилась, как струна, ее губы сжались в тонкую бледную линию:

— Ты всегда ищешь подвох, да? — в ее голосе появились металлические нотки. — Может, просто перестать видеть врагов везде и попробовать довериться?

— Довериться? — Эбби фыркнула, и в этом звуке слышалось годы накопленного цинизма. — Сложно доверять людям, учитывая через какой ад мы прошли.

Томас молча наблюдал за этим словесным поединком, но его мысли не утихали. Часть его отчаянно хотела верить в оптимизм Терезы, цепляться за эту соломинку надежды. Но холодный аналитический ум, тот самый, что вывел их из Лабиринта, шептал: Эбби права. Всё здесь было слишком продуманным, слишком идеальным — как искусно построенная ловушка, прикрытая маской заботы.

— Ладно, — Тереза резко поднялась, и тень от ее фигуры легла на Томаса. — Сидите тут, стройте теории. Пойду в комнату, скоро всё равно отбой.

Ее уход оставил после себя напряженную тишину. Эбби тяжело вздохнула и плюхнулась на освободившееся место, ее плечо тепло прижалось к Томасу.

— Твоя подружка упертая, не хочет видеть правду, — прошептала она, и ее дыхание пахло мятной жвачкой.

— Она не моя подружка, вроде как...

Эбби неожиданно щелкнула его по носу — быстрый, почти сестринский жест — и подмигнула:

— Вроде, не вроде, ты решись уже! — ее голос звучал шутливо, но глаза оставались серьезными. — И решись, веришь ты этим чудикам или нет, потому что если нет, то я помогу рассекретить их намерения.

Она бросила многозначительный взгляд в сторону темного капюшона на противоположном диване.

— Уверена, не я одна помогу.

Ее похлопывание по плечу совпало с объявлением об отбое. Томас почувствовал, как его мышцы напряглись. Он не мог действовать опрометчиво — сначала нужно было убедиться, что Сэм в безопасности. Томас покинул Игровую последним, задержавшись в дверном проеме, чтобы убедиться, что никто не видел. Атриум встретил его холодным, почти хирургическим светом — белые лампы дневного освещения бросали призрачные блики на отполированный до зеркального блеска пол, создавая иллюзию бесконечного пространства.

Он замер на мгновение, окинув взглядом расходящуюся толпу, затем резко свернул к лестнице. Его движения были точными, выверенными — результат месяцев выживания в Лабиринте.

Чак, бредущий в хвосте группы, поднял голову, заметив подозрительное движение. Его рука непроизвольно дернулась вперед, пальцы растопырились в попытке остановить друга, но Ньют был быстрее. Его пальцы, холодные и влажные от пота, сомкнулись вокруг запястья Чака с силой стального капкана.

— Продолжай движение, мы разберемся, — прошептал Ньют, и его голос звучал как скрип заржавевших петель. Чаку ничего не оставалось, кроме как покорно закивать и продолжить путь, бросая тревожные взгляды через плечо.

Лестница вниз зияла черным провалом, словно пасть какого-то доисторического чудовища. Томас спускался уверенно, его пальцы скользили по холодным металлическим перилам, оставляя едва заметные следы на безупречно чистой поверхности. Внезапно за спиной раздался сдавленный шепот:

— Эй, шанк! Куда прёшь?

​Минхо и Ньют настигли его за несколько прыжков, их дыхание стало частым и прерывистым от выброса адреналина. В узком пространстве лестничного пролета их голоса звучали глухо, словно доносясь из-под толщи воды.

— Сэм долго нет, — Томас говорил сквозь стиснутые зубы, его глаза, привыкшие к темноте Лабиринта, метались по длинному коридору внизу, выискивая малейшие признаки опасности. — Я должен убедиться...

— Ты даже не знаешь, куда идешь! — Минхо вцепился ему в плечо, когда они достигли коридора. Его пальцы впились в ткань рубашки с силой, способной оставить синяки. — Это не жилой сектор. Нам тут...

Его слова оборвались, когда из-за поворота внезапно материализовалась высокая фигура. Они едва не столкнулись нос к носу с мужчиной в белоснежном халате, от которого пахло медицинским спиртом и чем-то более резким, возможно, кровью или химикатами. В воздухе повисла гнетущая тишина, нарушаемая только мерным гудением вентиляции где-то в стенах.

Мужчина оправился от неожиданности первым. Его глаза — странного серо-голубого оттенка, будто выцветшие от постоянного контакта с химическими реагентами — методично скользнули по их лицам, задерживаясь на Томасе на несколько мгновений дольше, чем следовало. В этом взгляде читалось нечто большее, чем просто удивление — скорее, странное узнавание.

— Что вы здесь делаете? — его голос звучал ровно, профессионально, но в глубине зрачков что-то мелькнуло и тут же погасло, словно искра в темноте.

Ньют, всегда быстрее других соображавший в критических ситуациях, сделал шаг назад, его поза сразу стала менее агрессивной, более покорной. Играя роль запуганного подростка, он даже слегка сгорбился.

— Мы... не туда свернули. Простите, — его взгляд упал на бейдж, где буквы, выгравированные на металлической пластине, слабо поблескивали в полумраке коридора. — Доктор Ашфорд?..

— Ничего страшного, можно просто Доктор А. — Улыбка, появившаяся на его лице, была странной — губы растянулись, но глаза оставались холодными и оценивающими. Он оглянулся через плечо с хорошо отрепетированным движением, будто проверяя, не слышал ли их кто-то. — Но вам лучше уйти, пока вы не попались на глаза Дженсону. Он... не любит нарушителей.

Последнее слово он произнес с едва уловимой интонацией, вложив в него такой смысл, будто нарушители были не просто непослушными подростками, а чем-то гораздо более опасным. Когда они развернулись, Томас почувствовал на затылке пристальный взгляд, тяжелый, как физическое прикосновение. В воздухе повисло странное напряжение, будто после разряда статического электричества — волосы на руках встали дыбом, а по спине пробежали мурашки.

Этот человек... в нем было что-то неуловимо знакомое.

— Идем, — прошептал Ньют, толкая его в спину с силой, достаточной, чтобы вывести из оцепенения.

— Да, да, но Сэм...

— С Сэм всё будет в порядке, — шептал Минхо, идя по правую руку от Томаса. — Она со всем справится, если вдруг что. Ты же знаешь, она сильная. Сильнее каждого из нас.

Томас слабо кивнул, но, даже отходя, он не мог избавиться от ощущения, что эта встреча была не случайной. Ашфорд стоял неподвижно, наблюдая за их отступлением, его силуэт постепенно растворялся в темноте коридора, как призрак, возвращающийся в потусторонний мир.

***
Металлический привкус в воздухе смешивался с едким запахом дезинфектантов, образуя ядовитую смесь, которая когда-то выжигала слизистую, а теперь стала частью их повседневности. Доктор Ашфорд распахнул дверь лаборатории с театральным величием, будто входил не в рабочее помещение, а в собственный мавзолей. Его пальцы, длинные и бледные, с тщательностью хирурга обработали друг друга антисептиком, прежде чем позволить себе проникнуть в святая святых — просторное помещение, где под мертвенным светом люминесцентных ламп копошились десятки белых халатов.

Чарльз замер на пороге, наслаждаясь открывшейся картиной: в центре комнаты, подобно алтарю в храме науки, возвышалась прозрачная капсула, заполненная бирюзовой жидкостью. Внутри, словно зародыш в искусственной утробе, медленно дрейфовало хрупкое тело девушки. Ее темные волосы расплывались вокруг головы, как нимб мученицы.

— Итак, — его голос, громкий и властный, разрезал гул приборов, заставив всех присутствующих замереть. — Каковы показатели? Состояние организма? Активность мозга?

Щуплый лаборант с трясущимися руками перенес данные на главный экран. Изображение дрожало — то ли от несовершенства техники, то ли от страха перед начальником.

— Физические параметры слегка ниже нормы, сэр, — голос парня предательски дрогнул. — Слабость и тошнота, вероятно, следствие переутомления во время... э-э... побега. — Он нервно щелкнул мышью, и графики сменились пульсирующими волнами мозговой активности. — Но нейронные показатели превысили все ожидания.

​Ашфорд медленно сомкнул веки, словно пробуя на вкус эту информацию.

— Разъясни, — потребовал он, открыв глаза. В них вспыхнул холодный интерес.

— Она... восстанавливает связь со своими способностями быстрее прогнозируемого. — Лаборант проглотил комок в горле, его пальцы барабанили по клавиатуре. — Есть основания полагать, что вирус в ее ДНК выработал резистентность к сыворотке амнезии. Организм... очищается.

Чарльз сжал кулаки так, что костяшки побелели. Его взгляд скользнул к капсуле, где в мутноватой жидкости безвольно покачивалось тело.

— После текущего цикла обновления эффект сыворотки может полностью нивелироваться, — добавил лаборант, потупив взгляд.

Тишину разорвало резкое цоканье языка. Ашфорд шагнул к капсуле, его отражение исказилось на мокром стекле. Внутри покоилось его величайшее творение — хрупкое, беззащитное, совершенное. Пальцы ученого дрогнули, едва не коснувшись поверхности.

​И в этот момент глаза в капсуле распахнулись.

Зеленые, как ядовитый туман, зрачки метались по комнате, выхватывая детали. Тело девушки дернулось в панике, но провода и трубки, словно щупальца механического спрута, удерживали ее на месте. Ашфорд прижал ладонь к стеклу. На мгновение их взгляды встретились — создатель и творение.

— Джерри, — его голос звучал мягко, почти ласково, — слей воду.

— Вообще-то, я Джеймс... — пробормотал лаборант, но тут же сжался под ледяным взглядом начальника. — То есть... как скажете, сэр.

Механизмы заскрежетали, жидкость начала убывать. Когда последние капли соскользнули в дренаж, девушка рухнула на дно капсулы, дрожа всем телом — то ли от холода, то ли от ужаса. Двое ассистентов бросились вперед, их руки, грубые и безличные, подхватили хрупкое тело, укутав в белоснежное полотенце. Ашфорд уже стоял рядом, его инструменты выстроились на подносе, как орудия пыток.

— Спокойно, дорогуша, — он щелкнул фонариком перед ее глазами, наблюдая, как зрачки сужались. — Джеймс, или Джерри, не важно, какие текущие показатели?

— Мозговая активность повышена. Кажется, она... напугана.

Пальцы ученого скользнули по ее лицу, отмечая изменения. Черты заострились, губы сжались в тонкую линию — за неделю из девочки она превратилась в воина.

— Эй, дорогуша, как ты? — его голос звучал почти ласково. — Помнишь что-нибудь? Помнишь своё имя?

Ее взгляд блуждал, цепляясь за обрывки воспоминаний. В голове стоял гул, будто рой ос осаждал сознание. Ашфорд уже собирался развернуться, когда...

— Я Сэм, — ее голос, хриплый от жидкости в легких, прозвучал, как гром среди ясного неба. Глаза вспыхнули яростным зеленым светом. — Моё имя Сэм. И я всё вспомнила, — ее глаза, словно подсвеченные, взглянули на Ашфорда. — И я вспомнила тебя, папа...

Мониторы взорвались тревожными сигналами. Лампы замигали, как в эпилептическом припадке. Суматошное движение справа — тело одного из ученых взмыло в воздух, врезавшись в стену. Второй попытался схватить её следом, но она сжала кулаки, и шея мужчины вывернулась на 180 градусов, он рухнул замертво.

— Схватить, живо! Только попробуйте её упустить! — заревел Ашфорд, отскакивая к выходу.

Огромный санитар обхватил ее сзади, но Сэм резко откинула голову — хруст костей носа прозвучал, как выстрел. Кровь брызнула на белые плитки. Еще трое набросились на нее, сковывая движения. Металлический ошейник с шипением замкнулся на шее.

— Думала на этот раз удастся сбежать, Сэм? — доктор Ашфорд поправил свои седые пряди. — Ну уж нет, дорогуша, я тебя больше не потеряю.

— Я убью тебя, — прохрипела она, пока двое крепких мужчин подняли её, схватив за плечи. — Я убью тебя, и мы сбежим! Я вытащу их всех отсюда!

Ашфорд усмехнулся, будто её слова звучали, как шутка:

— Оу, нет, Сэм, не выйдет. Когда ты уйдешь из этой комнаты, ты ни о чем не вспомнишь. Мы уже убедились, что сыворотки на тебя особо не влияют, потому бояться их использовать смысла нет, — он шагнул к ней, и его руки обняли её лицо. — Ты будешь забывать обо всех наших встречах, пока мы не решим, что пришло время. И тогда, мы снова останемся вместе, дитя мое.

— Нет, пожалуйста, нет, — завопила Сэм, пытаясь изо всех сил вырваться из крепкой хватки ученых. Ашфорд кивнул, и мужчины поволокли её по белому кафелю в соседнюю комнату. — Нет! Папа, нет! Папа!

Сэм плакала, кричала, ток бил её тело, пока она пыталась использовать свою силу. Ашфорд отвел взгляд, устало потерев переносицу. Он не должен был будить её во время обновления. Доктор закрыл глаза, представляя, как ее сознание вновь становилось чистым листом. Творцу не должно быть больно. Но почему-то было.

______________________________
«Жа́лы» (англ. Stingers) — так, девчонки называли монстров из Лабиринта. Почему? Коротко и страшно, как удар скорпиона.