Пески Забвения

Питер проснулся в темноте.

Город был пуст. Воздух — густой, словно налитый чернилами. Над головой нависало ночное небо, но ни звезды, ни луны не было — только тьма, давящая, вязкая, дышащая. Здания Ирама возвышались, словно кости колосса, всё ещё живого и вечно умирающего.

Питер стоял на центральной площади. Стрэнджа не было. Только статуя теперь возвышалась перед ним, и он знал, что она живая. Она смотрела на него, хотя у неё не было глаз.

— Ты ведь знаешь, кто ты, — раздалось в голове. Голос был знакомым. Голос дяди Бена?

Нет. Это был не его голос. Это было эхо всех голосов, когда-либо обращавшихся к нему с любовью. И все они звучали как ложь.

— Я схожу с ума. — схватился руками за голову парнишка.

Под ногами дрожала земля. Из трещин в песке пробивались щупальца, пропитанные чёрной смолой, тянущиеся к его рукам. Они хотели вплести его в нечто большее, стать частью его тела.

Он сделал шаг назад, но не мог пошевелиться. Город шептал его имя. Он чувствовал, что не сам он видит город — это город смотрит на него. Через все окна. Через все двери. Через сам воздух.

— Отдай, — прошептала статуя. — Отдай мне себя, Питер. Ты всегда был моим.

Питер закричал, но из его рта вылетела сеть — алебастрово-белая, тугая, как связующее проклятие. Она распространилась по небу.

Он проснулся с резким вздохом. Потный. Руки дрожат. На запястье след от чего-то тонкого, будто бы от шёлковой нити.

Питер поежился от стрельнувшей боли в висках: тянущей, глухой, как будто что-то всё ещё вгрызалось в его сознание изнутри. Веки казались свинцовыми. Он с трудом разлепил их, и первое, что увидел это медленно мерцающий свет костра, отбрасывающий пляшущие тени на стены пещеры.

Он лежал на холодном каменном полу, укрытый грубой накидкой доктора. Влажность проникала даже сквозь ткань, и кости дрожали не только от холода. Доктора не было рядом.

Место, где он оказался, было почти нереальным. Высокие сталактиты нависали над ним, как заострённые зубья каменного чудовища, готового в любой момент сомкнуть пасть. С потолка свисали капли влаги, медленно падавшие на землю, разбиваясь с тихим эхом, будто отсчитывали последние мгновения.

Тени от костра извивались по стенам — и в этих тенях Питер видел лица. Размытые, скрученные, то вздымающиеся, то исчезающие. Они шептали, шевелились, будто звали его по имени. На миг одна из фигур, выброшенная пламенем на гладкую поверхность камня, обернулась — и её горящие глаза смотрели прямо на него.

Он вскрикнул и попытался отползти, но тело его не слушалось. Всё дрожало. Его будто било током — но без боли, только с ледяной ломотой страха. Лицо покрывал пот, ладони были сжаты в кулаки, ногти вонзались в кожу.

Сознание пыталось зацепиться за логику, но не находило опоры. Всё вокруг было слишком плотным, слишком настоящим. Это не был просто сон, и не было пробуждения. Он всё ещё где-то в ловушке.

Он медленно сел, опираясь на дрожащие руки, и осмотрелся. В дальнем конце пещеры едва светился туманный проём, будто сам воздух там светился изнутри. И всё же что-то в нём отталкивало — как предупреждение, как предвестие чего-то худшего.

— Доктор? — прохрипел он, голос осип. Но в ответ — только отголосок его собственного страха.

Питер сжался под накидкой, вжавшись в землю, как будто мог спрятаться в ней. Он не знал, где находится. Не знал, один ли он. Но одно он чувствовал совершенно отчётливо — если он сейчас пошевелится не так, если сделает неправильный выбор, то он не выберется отсюда никогда.

Тени на стенах вдруг вспыхнули багровым светом, растянулись, как будто кто-то схватил саму ткань реальности и начал разрывать её изнутри. Питер вскрикнул, зажмурился, и — тишина.

Он резко вдохнул. Что-то холодное коснулось его щеки — лёгкий, солёный ветер. Питер зашевелился, морщась. Кожа прилипла к белоснежным простыням, слишком мягким, слишком настоящим. Он с трудом открыл глаза.

Потолок. Высокий, с тонкими резными арками, поддерживаемыми стройными мраморными колоннами. Свет был ослепительно белым, отражался от гладкого камня стен, от тюлей, развевающихся в проёмах, где должны быть окна, но их не было — воздух свободно врывался внутрь. За пределами виднелись горы и сверкающий на солнце океан, раскрывшийся как на ладони. Где-то вдалеке был виден город, построенный из того же белого камня, сияющий, изящный, почти античный, но с архитектурой будущего.

Он лежал на широкой кровати с балдахином, полупрозрачным и лёгким, как паутина. Всё было настолько безмятежно, что казалось — он умер.

Но нет. Его всё ещё трясло. Изнутри. Остатки сна? Внутри сна? — жгли его нервы, и в горле стоял ком ужаса. Он не мог объяснить, что чувствует, но это было нечто глубоко чуждое, как будто он больше не принадлежал себе.

Хлопнула дверь.

В комнату вошли трое. Женщины, в лёгких туниках, похожие на древнегреческих служанок. Их движения были слаженными, отточенными, плавными — слишком плавными. Они не издавали ни звука. Ни взгляда, ни жеста. Ни эмоции. Лица — как у статуй. Без языка, без воли.

Питер хотел заговорить, но горло пересохло.

Они начали одевать его — неспешно, почти ритуально. Ткани были лёгкие, почти невесомые. Белое, с золотыми узорами. Он чувствовал себя одновременно принцем и пленником, но помешать не мог. Тело отказывалось слушаться.

Когда они закончили, одна из женщин сделала знак — не рукой, а всем телом. Поклон. Затем развернулась, и дверь снова распахнулась сама собой.

Он понял: его ждут. Его готовят к встрече с повелителем этого безупречного, странно бездушного мира.

Горничные не дали ему ни секунды на раздумья. Как только одежда — странный, белоснежный наряд с тонкими золотыми вставками — был на нём закреплён, одна из них слегка кивнула подбородком в сторону дверей. Другая уже открывала их.

Тело вновь стало легким и Питер пошёл за ними, чувствуя себя как муха, запутавшаяся в паутине.

Коридор тянулся бесконечно. Стены из сияющего мрамора переливались в солнечном свете, пробивающемся через высокие окна и открытые арки. Каждая колонна была обвита виноградной лозой. Между ними стояли белые статуи — античные, безликие, но такие странные, что казались наблюдающими. Иногда Питеру казалось, что глаза у одной из них чуть дрогнули в его сторону. Он моргал, но фигура вновь замирала.

Пол был тёплым. Настолько, что Питер сперва подумал, будто идёт по подогретому камню, но вскоре понял — это не тепло, а пульсация. Как будто сам дворец дышал под его ногами.

Они сворачивали один за другим. Залы, коридоры, бесконечные переходы. Ни одного человека. Только шелест одежды сопровождающих его молчаливых служанок и отдалённый шёпот ветра за колоннами. Было так тихо, что звук собственных шагов казался слишком громким.

Питер пытался говорить, но язык не слушался. Он чувствовал, что всё это не его. Тело шло вперёд, как во сне, подчиняясь ритму невидимой музыки. Голова кружилась, в висках билось что-то тяжёлое. Последствия сна? Или это место само отравляло сознание?

Однажды они прошли мимо внутреннего двора, где среди фонтанов и цветущих деревьев стояли фигуры людей, словно окаменевших посреди разговора. Он вгляделся и понял — это были не статуи. Это были они. Настоящие. Просто застывшие.

Питер задохнулся. Но никто не остановился. Горничные шагали так же ровно, будто не видели ужаса рядом.

Он снова попытался что-то сказать — но только выдох.

«Это сон. Это точно сон.»

И всё же ступени. Возвышение. Мягкий свет откуда-то сверху. Шелест занавесов. Запах лимонов и горящих трав.

Служанки растворились в коридоре, оставив Питера стоять перед высокими белыми дверями. Они распахнулись сами, без звука, словно реагируя на его приближение. За ними раскинулся дворец.

Просторный зал, залитый ярким солнечным светом. Белый мрамор — везде, с золотыми и лазурными вставками. Лёгкие занавеси колыхались на ветру, а в воздухе витал аромат цветов и соли. Через открытые арки просматривался балкон, с которого открывался захватывающий вид: бесконечный океан, играющий бликами на воде, и белоснежный город, спускающийся к берегу по террасам, покрытым зеленью.

И в этом ослепительном великолепии, на возвышении, в тени колонн, сидел он.

Тони Старк.

Но не тот, которого Питер знал.

Античный хитон, но перешитый с футуристической элегантностью, плащ на одном плече, сдержанное золото в пряжках и браслетах. Его глаза сияли — буквально. Оттенок янтаря с внутренним огнём. Лицо — спокойное, даже дружелюбное, но Питер чувствовал, что под этим фасадом — что-то неестественное.

— А вот и наш герой. — голос Тони был всё тем же — тёплый, чуть насмешливый, с фирменной хрипотцой. — Как спалось? Стены не плакали кровью? Или этот эффект уже не поставляется в комплекте?

Питер застыл. Он хотел сказать что-то — спросить, закричать, обвинить. Но губы не двигались. Руки дрожали.

— Что ты сделал со мной? — выдавил он наконец.

Тони встал. Плавно. Он больше не двигался как человек. Всё в нём — пластика, грация, почти как у хищника, уверенного в себе до омерзения.

— Я тебя спас, Питер. Можно сказать, выдернул из ямы. Хочешь назад? — он кивнул на океан за спиной. — Там — пыль, мрак, бог-сломай-всё и дохлые идеи. А тут — я. Гений. Мир. Тишина.

Он подошёл ближе. Его глаза вспыхнули. Экстремис жил внутри него, пульсировал под кожей. Это был Старк, улучшенный до невозможности и сломанный до неузнаваемости.

— Стрэндж заплатил тобой, а я — знаниями. Ты теперь тут. Можешь быть кем угодно, хоть богом, хоть шутом. Я добрый. Пока. — он склонился ближе, почти касаясь лица Питера. — Но ты мне принадлежишь.

— Как ты тут очутился! — выдохнул Питер, пятясь назад. Его голос сорвался. — Ты мёртв! Ты щёлкнул пальцами, убил Таноса, и...

— Погиб? — переспросил Тони с легкой насмешкой, будто это слово было шуткой. — Это смотря кто считает. Для одних я труп. Для других — миф. Для тебя теперь твоя реальность.

Он начал ходить кругами вокруг Питера, не отводя взгляда, как хищник, нашедший идеальную жертву.

— Знаешь, что я понял, когда умер? — голос его стал тише, но напряжение только росло. — Что смерть это не конец. Это выбор. Возможность, — он щёлкнул пальцами, и на мгновение весь зал затрещал, как будто воздух сам сжал челюсти. — поменять декорации! — он рассмеялся. — Смерть штука переоценённая. Особенно если ты гений. — он улыбнулся, криво, как будто эта мысль была одновременно болью и триумфом. — Я создал этот мир. Каждую улицу. Каждую волну в океане. Каждую горничную с запаянным ртом. Я его бог, архитектор, царь, мать его, олимпиец.

Он подошёл к окну. За ним растекалась залитая солнцем белизна: дворец, город, море. Мрамор сверкал, листья шевелились на ветру, и всё это дышало его волей.

— Люди моей старой реальности... — он говорил, не оборачиваясь. — они жрут землю, как паразиты. Каждый день, каждую ночь. Они кричат, боятся, врубают войны. Я мог бы вернуться, мог бы снова быть Тони Старком: героем, мучеником, гением, идиотом. Но зачем?

Он развернулся — и теперь в его лице было что-то чуждое.

— Здесь они чисты. Потому что я их сделал такими. Безъязыкие — потому что слова лгут. Без эмоций — потому что эмоции ломают. Они служат, и всё работает. Этот мир работает. А ты теперь в нём. — он пристально посмотрел на Питера. — Потому что ты мне нужен. Чистый, необработанный. Человеческий. Почти несовершенный. И в этом твоя ценность.

Он приблизился, как будто хотел прочитать мысли с лица Паркера.

— Здесь ты не герой. Здесь ты сырье. Но сырье можно формовать. И, может быть — он склонил голову.— из тебя выйдет что-то интересное.

Глаза его горели не гневом, не страстью — чем-то более сложным, затягивающим, как омут. Как будто он знал. Всё. О Питере. До последней трещинки в сердце.

— Я был один, Питер. — Его голос стал мягким. — Ты не представляешь, как один. Когда у тебя есть всё: власть, гениальность, ресурсы, и никого, кто по-настоящему видел бы тебя.

Он сделал паузу, чтобы Питер почувствовал вес этих слов.

— Люди, которых я создал, они идеальны. Но пусты. Они декорации, не партнёры. Мне было нужно что-то, нет, кто-то настоящий. — он коснулся пальцами подоконника, глядя в открытое окно. — А ты всегда был другим. Я наблюдал. Даже когда был на грани. Ты не сдавался. Не ломался. Даже когда весь мир требовал, чтобы ты стал кем-то другим.

Тони обернулся. Его взгляд стал почти нежным.

— Понимаешь, почему ты здесь?

Питер молчал. Его трясло. Не от страха, а от ощущения, что весь мир перевернулся, и то, что он слышит пугающе приятно.

— Ты красив, — произнёс Тони вдруг. Просто. — Ты идеален, даже когда сам этого не понимаешь. Вот почему я создал для тебя комнату, одежду, целый день покоя. Мне не нужна твоя душа. Мне нужно твоё присутствие. Рядом. В этом мире. Со мной.

Он сделал шаг ближе и наклонился, заглянув Питеру в глаза. Между ними осталась лишь тонкая нить воздуха, почти касание.

— Не герой. Не спаситель. Просто ты. Здесь. Со мной. Никто тебя не предаст. Никто не обманет. Всё честно. Хочешь — останешься. Хочешь — уйдёшь. Но... — он на миг замолчал, улыбаясь почти с грустью, — останься.

Тони выпрямился, разорвав это близкое напряжение.

— Пойдём. Я покажу тебе, как тут красиво ночью. Здесь закаты как в аду, если бы ад был построен ради наслаждения. И, Питер... — он оглянулся через плечо, — я не собираюсь делать тебе больно. Никогда.

Он протянул руку. Без давления. Без силы.

Выбор был за Питером. Но мир, где его ждали как королеву уже начал врастать под кожу.

Питер сжал кулаки. Грудь ходила ходуном. Воздух казался липким, будто стены дворца тоже дышали или слушали.

— Все это неправильно, — выдавил он, почти выкрикнул. — Ты играешь богом, Тони! Эти люди — это не настоящие люди. У них даже воли нет! Ты заперся тут, сбежал от реальности, предал всё, за что боролся!

Старк усмехнулся. Он стоял близко, слишком близко. В его глазах плясал живой огонь экстремиса — яркий, нездоровый, пульсирующий.

— Ох, Питер. — его голос был шелковистым, как яд, который хочется выпить. — Ты всегда был таким... чистым. Поэтому ты и здесь. Ты мой идеал. Моя слабость. Или сила — ещё не решил.

— Отпусти меня, — прошептал Питер. Его голос дрожал. — Пожалуйста.

— Я дал тебе кровать, крышу, жизнь. Ты мог бы проснуться в пепле, в Ираме, где ничего не осталось. А теперь у тебя море за окном, свежий воздух и я. А это, поверь, не худшее, что могло случиться.

Он поднял руку — медленно, как бы давая Питеру время отпрянуть. Но тот не двинулся. Тони провёл пальцами по его щеке. Это было почти ласково, почти, но в этом касании сквозила власть. И что-то ещё, опасное и гипнотизирующее.

— Ты можешь кричать, можешь бороться. Можешь убежать, но далеко не уйдёшь. В этом мире я — всё. Закон, логика, физика, эмоции. И я выбрал тебя, Питер.

— Это безумие, — прохрипел он, но голос стал тише, будто сам себе не верил.

— А ты всегда мечтал быть избранным. Не лги себе, Питер. Ты хотел, чтобы тебя увидели. Поняли. Полюбили. А я вижу. И я хочу.

Он шагнул ближе, их разделяло лишь дыхание.

— Так что не притворяйся. Не строй из себя мученика. Ты не в клетке. Ты на пьедестале.

Питер закрыл глаза. Он чувствовал, как всё дрожит внутри не от страха, не от гнева, а от чего-то другого, неизведанного, запретного. И всё же в этом была какая-то правда. Больная, искажённая, но всё равно правда.

Он дрожал, но не отступал. А Тони лишь улыбнулся — мягко, хищно, как кошка, загоняющая мышь в угол.

Питер задыхался.

— Ты... ты не имеешь права! — его голос дрожал. — Это всё неправильно, это не ты! Ты умер, ты был героем, ты...

— Я был мёртв. Был героем. Был многим. — Старк медленно шагнул ближе, и пространство между ними вдруг стало тесным, как будто воздух сам напрягся. — А теперь я творец. Добро пожаловать в мой Эдем.

Питер отступил на шаг — нога задела стену. Отступать больше было некуда.

— Это не Эдем. Это... это... — он не находил слов. Всё внутри кричало, что надо бежать, сопротивляться. Но часть его, дрожащая, надломленная часть, всё ещё цеплялась за звук голоса Тони, за знакомые интонации, за взгляд, в котором горела искра — та самая, прежняя, та, что когда-то спасла весь мир.

— О, Пит. — Тони наклонил голову чуть вбок, как будто изучал. — Ты же всегда хотел, чтобы я увидел тебя. По-настоящему. Чтобы я похвалил. Чтобы я выбрал.

— Это не так! — выкрикнул Питер, сжав кулаки. — Я хотел быть достойным! Я хотел помочь! Я не просил этого!

Старк подошёл вплотную. Его голос стал почти шёпотом:

— Но разве ты не чувствуешь себя наконец замеченным? Тут ты мой центр. Не марионетка в чужом плане. Не пешка на доске. Здесь ты единственный, кто может быть рядом со мной. Остальные слишком примитивны.

Питер отвёл взгляд, дыхание сбилось, в груди всё сжалось. Он ненавидел себя за то, что не может отвернуться полностью. За то, что хочет услышать ещё. За то, что не выбежал из комнаты.

— Ты сошёл с ума, — прошептал он.

— Возможно. — Тони усмехнулся. — Но я не потерял вкус. Я видел бесконечные миры. И в каждом ты единственный, кого я бы забрал с собой.

Он вытянул руку и чуть касаясь, провёл пальцами по вороту одежды Питера. Жест получился не властный, а скорее искусный, театральный, обманчиво мягкий.

— Останься. Примерь эту роль. Не как узник. А как наследник.

Питер закрыл глаза. Он хотел закричать, всё разрушить, вырваться, но ноги не слушались. Он стоял, сжав зубы, окружённый светом белоснежных колонн, морским ветром и голосом Тони Старка, ставшим его новой гравитацией.

Питер сорвался с места, как только Старк отвернулся. Сердце колотилось, ладони горели. Он бежал по белоснежным коридорам, мимо статуй без лиц, мимо зеркал, в которых не отражался. Каменные арки сменялись портиками, сады — галереями. Всё сливалось в невообразимую симфонию красоты и ужаса.

Он был в ловушке.

— Нет, нет, нет. — шептал он, каждый раз, когда за очередной дверью его встречала всё та же тишина и идеальность. Как будто дворец знал, куда он пойдёт.

Он выскочил на открытую террасу: океан плескался внизу, горы плыли в мареве. Вдалеке белел город. Казалось, вот она, свобода. Прыгнуть, сбежать, бежать до изнеможения...

Он перелез через перила, обернулся на миг и увидел его. Тони стоял чуть в тени, в арке, сложив руки за спиной. Ни крика, ни угрозы — только взгляд. Пронизывающий. Тихий.

Питер прыгнул.

И... ничего.

Он повис в воздухе — не летел, не падал. Просто замер. Пространство вокруг застыло, как стекло. Ни ветра. Ни времени. Ни звука.

— Всё это — ты? — Питер прохрипел, зависая в вакууме.

Голос Старка пришёл не снаружи, а изнутри.

— Ты правда думал, что сможешь уйти? Это не тюрьма, Питер. Это — я. Здесь всё подчиняется мне. Даже гравитация.

Мир развернулся. Блеск солнца сменился сумерками. Терраса стала полем, поле — залом, зал — снова комнатой. Всё кружилось. Питер упал на мраморный пол, тяжело дыша.

Старк подошёл, сел на корточки рядом, положил ладонь на плечо.

— Я не держу тебя силой, Питер. Просто ты не представляешь, где конец этого мира. Потому что его нет. Только я. И ты.

— Я не... принадлежу тебе...

— Ты всегда был со мной. Даже когда я умер. — в его голосе была почти нежность. — У тебя была возможность уйти. В храме. Но ты пошёл за мной. Всегда за мной. Это ты выбрал.

Питер всхлипнул. В голове всё плыло. Мир трещал, ломался, но не снаружи, а внутри него.

— Ты лжёшь.

— Ты знаешь, что нет.

И в тот момент, Питер понял: реальность не отпускает его не потому, что не может. А потому, что он сам — не хочет.