Мы сделали это

Связка брелоков гремит, пока я открываю замок. С трудом поворачиваю ключ в скважине, раздражённо выдыхаю, приставляя носок обуви к низу двери, и кое-как отпираю. Надо сказать Косте, чтобы он что-то с этим сделал. Пусть хоть какая-то польза от мужика в доме будет. Иначе придётся просить Хэнка.

Запираю за собой дверь и скидываю хлюпающие кроссовки на коврик в прихожей. С меня ручьями стекает вода; я даже не смотрюсь в зеркало, потому что знаю — видок у меня паршивый.

В квартире пахнет чесночным маринадом — мама снова готовит ужин. Не понимаю, как ей не надоедает каждый день с утра до вечера торчать у плиты только потому, что Лиза и Костя не едят вчерашнюю еду. Пока мы с мамой жили вдвоём, чаще всего набивали желудки быстрорастворимой лапшой, кашами-пятиминутками и супами из кубиков. Не потому, что денег не было — маме просто было лень после работы тратить время ещё и на готовку. Как же всё может измениться с появлением одного человека.

— Оля! — Лиза высовывает голову из своей комнаты и широкими шагами спешит ко мне, но тормозит, заметив, что я вся мокрая. — Ты попала под дождь?

— Ага, — морщусь я, стягивая с себя пальто и осторожно подхватываю его за низ, чтобы не капало на пол. — У меня даже трусы промокли.

— А почему ты такси не заказала? Мама всегда вызывает машину, когда на улице снег или дождь.

— Да ладно. — Я отмахиваюсь и миную сестру, чтобы пройти в ванную и отжать пальто, а затем повесить его на батарею. — Я закаляюсь.

На самом деле, я просто потратила все свои деньги на «утешительный обед» и сигареты. Почти час просидела в парке в насквозь продуваемой беседке, поедая бургер, остывшую картошку с сырным соусом и запивая всё это ягодным энергетиком. Тремя банками. Поэтому теперь моё сердце бьётся медленно, но охренеть как громко, а руки слегка потряхивает в треморе.

— Кроссовки поставь на сушку, — сухо произносит мама, появляясь в кухонном проёме; на ней цветастый фартук, и она вытирает мокрые руки полотенцем, окидывая мою фигуру недовольным взглядом. — Вещи все в корзину бросай и поменяй постельное. И пропылесось в комнате, там грязи больше, чем на улице.

Я послушно киваю, и родительница тут же исчезает, продолжив заниматься готовкой. Ну, она хотя бы разговаривает со мной, уже неплохо.

Лиза хвостиком идёт за мной в комнату и садится на стул; она отталкивается от пола ногами и крутится по часовой стрелке. Так долго, что даже у меня кружится голова.

— Пошли клеить замок! — выдаёт сестра, когда я переодеваюсь в домашнюю одежду. — Ты же помнишь, что обещала?

Конечно же, я об этом напрочь забыла. Меньше, чем за сутки произошло столько всего, что какая-то глупая поделка моментально вылетела из головы. Мне бы поспать и прийти в себя. Чувство, будто по мне проехался железнодорожный состав, никак не опускает.

— Разумеется, помню, — киваю я, натянув улыбку, и сгребаю в руки всю грязную одежду. — Но давай попозже? Мне надо в комнате убрать и немного отдохнуть, я нехорошо себя чувствую. Ладно? Сегодня мы точно начнём, обещаю.

Лиза недовольно вытягивает губы и складывает руки на груди — один в один как мама. Меня едва заметно передёргивает.

— Если ты нарушишь обещание, я обижусь.

— Не нарушу, я клянусь на мизинчиках, — протягиваю ей оттопыренный палец и присаживаюсь на корточки. Она окидывает мою руку недоумённым взглядом и поднимает глаза. — Ты не знаешь, что такое клятва на мизинчиках?

Сестра отрицательно качает головой, и я тяну руку, чтобы сжать маленькие пальчики в кулак и выпрямить мизинец. Затем перехватываю его своим и крепко сжимаю.

— Клятва на мизинцах — самая сильная клятва в мире, понимаешь? — щурюсь я, заговорщически подмигивая Лизе. — Её ни при каких условиях нарушать нельзя.

— А что будет, если нарушить?

— Не знаю. — Я пожимаю плечами и убираю мокрые волосы с лица. — Ещё никто не осмелился проверить. Веришь мне?

Лиза долго думает перед тем, как всё же кивнуть. Я снова улыбаюсь, но, похоже, получается слишком вымученно. Удовлетворённая обещанием сестра всё же оставляет меня в одиночестве и уходит к себе. А я приступаю к уборке.

Стряхиваю с балкона засохшую грязь на постельном, отношу всё в ванную и загружаю в корзину. Умываю лицо, смывая растёкшуюся тушь и гель для бровей. Застилаю кровать свежим комплектом и с наслаждением втягиваю носом аромат кондиционера. После чего тщательно прохожусь пылесосом по всей комнате — мне самой не нравится цеплять на чистые носки грязь и мелкие камушки, невесть откуда принесённые. Пушкин восседает на подушке, поджав под себя передние лапки, и наблюдает за уборкой. Куртку, которую уже не спасти, я с тяжёлым сердцем сворачиваю в рулон и запихиваю в мусорный пакет, чтобы позже выкинуть. Увлёкшись, я не замечаю, как начинаю разгребать завал на столе, протирать экран ноутбука, расставлять книги.

Надеваю последнюю футболку на плечики и цепляю за напольную вешалку, окидываю чистую комнату внимательным взглядом и остаюсь довольной проделанной работой. Раскинув руки, я падаю на постель, и Пушкин, что уже успел прикорнуть после обеда, бросает на меня сонный прищуренный взгляд и отворачивается. Воображала. Легонько дёргаю его за хвост, и он тут же бьёт меня им по руке в ответ. Оставляю кота в покое и беру в руки телефон.

Заблокированная в одном мессенджере Кристина всё же нашла способ добраться до меня и написала гневное сообщение в другом.

Крис: Ты, Чехова, тупая сука. Считаешь себя лучше всех? Вот только это нихуя не так. Не заметила, что у тебя нет друзей из девочек, кроме меня? Потому что ты нахуй никому не нужна. Вот и будь теперь дальше одна, смотри на Кислова издалека и плачься кровавыми соплями, потому что именно это ты и заслужила, тупая мразь. Мозги у тебя тупой курицы, рожа гоблина, сисек нет, жопы тоже, одеваешься как бомжара, ведёшь себя точно также. С тобой стыдно даже пойти гулять. Ты такая стрёмная, что пиздец. Наконец я это сказала, потому что ты меня уже заебала. Рада, что вся эта ситуация с Кисловым вскрыла твою настоящую натуру.

Мои брови от удивления ползут вверх, а с губ срывается нервный смешок. Ничего себе, сколько нового я узнала за одно сообщение. И, что удивительно, Кристина меня не заблокировала. Значит ждёт ответа, чтобы навалить ещё дерьма мне за шиворот. Вот только не дождётся. Зажимаю её сообщение и ставлю реакцию огонька. Пусть у неё полыхает жопа, я на дешёвые провокации не поведусь. Кто из нас ещё вскрыл свою натуру, ага.

Закрыв диалог, я всё же с неспокойным сердцем продолжаю скроллить ленту. Всё же неприятно читать о себе подобное, даже если знаешь, что тебя пытались задеть, а с реальности написанное не имеет ничего общего.

Отвлекаясь, я отвечаю на историю Риты, лайкаю фото Анжелы, оставляю комментарий под постом видеоблогера и от нечего делать, захожу в свой профиль. Листаю ленту к самому началу и медленно двигаю пальцем, разглядывая каждую публикацию.

От старых фотографий на душе теплеет — скучаю по лету, тёплым ночам, поездкам за город и катаниям на роликах. Совсем скоро последний звонок, экзамены и выпускной — прощай школа! Но от этого осознания становится грустно. При всём моём безалаберном отношении к учёбе, ужасает мысль, что больше не будет обедов в столовке, перекуров за углом, игры в вышибалы на уроке физкультуры и прочего, прочего, прочего.

Тихо вздохнув, я переворачиваюсь на бок, продолжая разглядывать фотографии. Дохожу до фото розового торта с надписью «17 лет без секса», что парни подарили мне на день рождения. Уверена, дизайн выбирали Киса с Геной, потому что торт был украшен маленькими членами. Смеюсь и кусаю губы, перечитывая комментарии, оставленные друзьями, знакомыми и просто левыми людьми, что забрели ко мне случайно.

Листаю дальше. От фотографии улыбающегося в камеру Кисы ёкает сердце. Блять, какой же он красивый. Это, сука, нечестно, быть таким. Я хорошо помню тот день: пришлось долго упрашивать парня встать нормально и перестать кривляться, высовывая язык или демонстрируя средний палец. А потом я попятилась назад, чтобы выбрать удобный ракурс, и пяткой провалилась в ямку, едва не упав. Это настолько сильно рассмешило Кису, что мне всё же удалось заснять его искреннюю улыбку.

Пальцы горят от желания, и я не могу ему сопротивляться. Гордость кричит «Не смей!», но я всё равно захожу в переписку с Кисловым и замираю, задержав дыхание. В левом нижнем углу перекатываются три точки. Киса набирает сообщение!

Отчаянно вдавливаю палец в экран, выходя из чата. Бросаю телефон на покрывало и сажусь, подгибая под себя ноги. Кусаю ногти, снимая остатки чёрного лака, и жду, когда появится уведомление о новом сообщении. Проходит минута, две, пять. Рискую и всё же захожу обратно в чат — Киса больше ничего не пишет. Тру ребром ладони шею и чувствую себя тряпкой. Приди в себя, Чехова!

Заблокировав экран, я поднимаюсь с постели. Внутри всё бурлит, хочу себя чем-то занять. Двигаю дверь шкафа и опираюсь на полку рукой, запрокидывая голову. Чёрные корешки пухлых блокнотов манят взять их; подставив стул, я забираюсь наверх и наугад вытягиваю один.

Я с детства вела дневники. Покойная бабуля приучила — они помогают концентрироваться, учат разбираться в собственных мыслях и чувствах, а ещё тренируют грамотность, построение предложений и просто служат порталом в прошлое. Почти каждый день с семи лет, как только научилась писать прописью, я записывала все свои мысли, эмоции, чувства — выворачивалась наизнанку. Мне становилось легче.

Но я перестала их вести с тех пор, как мама уехала вместе с Костей и Лизой в Сочи. Возможно, поэтому у меня теперь такая каша в голове — потому что перестала копаться в себе и раскладывать всё по полочкам.

Веду подушечками пальцев по матовой поверхности и цепляю закладку. Открываю дневник и грустно улыбаюсь, замечая старые разводы — там, где капали мои слёзы, буквы расплылись. Накинув кардиган на плечи и зажав блокнот подмышкой, беру табуретку, новую пачку сигарет и иду на балкон. Дождь уже закончился; глубоко втягиваю в себя сырой холодный воздух и ёжусь. Он немного охлаждает кожу и отрезвляет, уводит подальше от мысли о том, что Киса мне так и не написал. Он же должен заваливать меня мольбами о прощении. От этого я, конечно, не сменю гнев на милость, но самолюбие потешит будь здоров. 

Протянув руку к двери, я замечаю сидящего на пороге Пушкина. Жду, что он тоже выйдет на балкон, но кот не реагирует на мои призывы и возвращается обратно на постель. Ну, я хотя бы могу быть уверена, что он никуда не сбежит — моя комната с тёплым пледом на кровати нравится ему куда больше враждебной и холодной улицы.

Зажимаю зубами фильтр и лопаю капсулу; сложив ладони, щёлкаю зажигалкой и поджигаю сигарету. Куря на балконе, пока мама дома, я рискую получить по шее, а моя ночная выходка этот риск повышает. Но, чёрт возьми, я прямо сейчас вдыхаю табачный дым, игнорируя жуткую фотографию гнилых зубов на упаковке с надписью «Пародонтоз» — риск есть моя жизнь. Откладываю пачку с зажигалкой на подоконник, поглубже запахиваю полы вязаного кардигана и раскрываю на коленях дневник.

26 июля 2016 год

Сегодня худший день в моей жизни! Больше никогда не выйду из дома!

У меня начались месячные. Мама рассказывала об этом, но всё случилось так неожиданно! Я не была к этому готова!

Мы играли в футбол: я, Киса и Хэнк (Мел, предатель, упёрся вместе с Анжелкой тусить). Играли против старшаков и, конечно же, выигрывали! Я забила такой крутой гол! Пацаны мне в подмётки не годятся! Только кричать и ныть умеют, когда их девчонка разносит, так-то!

Сделали перерыв, чтобы попить воды, а дураки Морозов и Ботников начали ржать! Мерзкий у них смех, хуже, чем у лошадей! Ржали и тыкали в меня пальцами. «У Чеховой дырка порвалась!», — вот что они кричали. А я даже ничего не поняла, как и Киса с Хэнком. А потом я развернулась и увидела, что у меня на штанах расплылось тёмное пятно! Кровь! Мне так стыдно стало! Я сразу плакать начала, а эти уроды скотские продолжали смеяться.

Но недолго смеялись. Киса и Хэнк на них набросились с кулаками. Кричали, ругались — Ваня назвал Морозова «ёбаным очконавтом с мелким писюном», а Боря так ударил Ботникова по лицу, что сломал нос! Но тут подбежали другие пацаны, с которыми мы играли. Игнатов и Фролов за нас впряглись, конечно же, а остальные — были друганами этих отморозков. В общем, мы пали смертью храбрых...

Кисе подбили глаз, Хэнку рассекли бровь, и они всю дорогу плевались кровью. А мне так стыдно было! Мало того, что я так опозорилась с грязными штанами, так ещё и мальчикам из-за меня досталось. Я всё ревела, как мелкая, а Киса дал мне свою кофту, чтобы завязать на талии и прикрыть пятно. Проводили до дома.

Вот, сейчас я сижу за столом, а у меня жопа потеет как в подгузнике. Это что, теперь так всю жизнь страдать? Ну почему я родилась девочкой?! Пацаном быть намного лучше, у них ничего не вытекает! Короче, день отстойный, теперь хочу его забыть.

Вот это у меня была драма в двенадцать лет, аж из дома выходить не хотела. Я хорошо помню тот день. И как Киса с Хэнком храбро защищали меня от нападок старших парней. Не будь я тогда застигнута врасплох первыми месячными, то и сама бы полезла драться с Морозовым, который всё детство пытался меня так или иначе зацепить. Впрочем, два года назад он предложил мне встречаться, сказал, что я ему очень сильно нравлюсь — вот тогда-то и настал мой черёд мстить. Не думаю, что его чувства до сих пор актуальны, ведь благодаря мне к нему приклеилась кличка «Опарыш». Впрочем, это и неважно, он давно уехал учиться в университет.

Но в тот самый день, двадцать шестого июля, я только сильнее укрепилась в своей уверенности, что с этими парнями, Кисой и Хэнком, я пойду куда угодно. В огонь, в воду, в болото, в радиоактивный лес, насрать куда — главное, что вместе. Ни на следующий день, ни позже — ни разу они не вспомнили об этом позоре. А в прошлом году, когда из-за резкого сброса веса у меня сбился цикл, и месячные начались очень неожиданно, я уже без стеснения и заморочек попросила у Кисы кофту, чтобы прикрыть задницу.

Душещипательная ностальгия сменяется тоской и ноющим сердцем — почему всё вышло именно так? Я же правда поверила, что особенная для него. Что на фоне дружбы у него могла появиться и влюблённость в меня. Как он там сказал? Что-то о том, что я призналась в симпатии раньше него. Соврал, чтобы уломать на секс? Или сказал правду, но потом что-то изменилось? Он разочаровался во мне, потому что опыта у меня ноль, в отличие от той же Кристины? Как же это унизительно.

Сигарета впустую догорела до середины, и пепел, не выдержав, упал хлопьями на пол балкона. Затягиваюсь и кашляю, но не от дыма — меня прихватывает такой мерзкий кашель, который обычно предшествует соплям, нескончаемой мокроте в горле и температуре. Сегодня у меня точно голова не на месте: утром вышла из дома, не высушив до конца волосы, шла всю дорогу под проливным ливнем, так и сейчас вышла на балкон в одной кофте и с влажными прядями на затылке. Ну всё, завтра точно проснусь больная. Да я уже, на всю голову.

Быстрыми затяжками докуриваю сигарету, тушу в банке из-под кофе, спрятанной в пустом горшке, и возвращаюсь в комнату. Вздрагиваю от резкого перепада температуры и тру ладонями себя по плечам, скуля низким голосом. Бросив дневник на косметический столик, я падаю на постель и хватаю спящего Пушкина. Он даже не просыпается: обвисает у меня на ладонях, вытягиваясь, и из его рта торчит розовый кончик языка. Соблазн потрогать настолько сильный, что я, хихикнув, касаюсь ногтем шершавого кончика, и Пушкин недовольно чавкает. Один глаз приоткрывается, хотя он продолжает спать. Смачно целую мохнатую мордочку и оставляю кота в покое.

Завернувшись в покрывало, я снова беру в руки телефон. Сообщения от Кисы так и нет, зато написал Хэнк.

Хэнк: У меня настроение впасть в холестериновую кому. Такой жор нападает после тусовок, охренеть можно. Ты со мной?

Я: После парка и шантажа Локонова? Это точно нужно будет отметить! Но у меня нет бабок...

Ответ приходит уже через пару минут, когда я вынимаю из сумки наушники, чтобы вздремнуть часик под музыку.

Хэнк: Так уж и быть, я угощаю. Бургер с халапеньо и горчицей?

Я: Двойной бургер с халапеньо и горчицей!

Хэнк: Как у тебя желудок после такого ещё жив? Ладно, замётано, но, с тебя проверка моего сочинения.

Я: Чё, Ольгу хочешь впечатлить своей грамотностью?

Я: Ольга Васильевна, простите за беспокойство, я тут сочинение написал... Ой, перепутал, это любовное письмо! Я вас любил: любовь ещё, быть может, в душе моей угасла не совсем...

Хэнк: Продолжишь ехидничать, будешь жрать одну булку с горчицей.

Я: Всё, молчу-молчу.

Отвлекаюсь на то, чтобы чихнуть. Дважды. Утираю нос рукавом и снова берусь за телефон. Хэнк прислал голосовое сообщение.

— Так что у вас с Кристиной стряслось? Не то чтобы мне очень интересны ваши девчачьи контры, но всё же немного, но интересно. И как в этом Киса оказался замешан.

Минуту раздумываю, стоит ли рассказывать Хэнку правду, но затем решаюсь и зажимаю пальцем значок микрофона. События излагаю кратко: в целом история выглядит так — мы с Кисой поцеловались в комнате отдыха, вроде как признались друг другу в чувствах, а потом он трахнул Кристину в туалете. Всё, конец истории. Следом, пока Хэнк слушает голосовое сообщение, скидываю переписку с Крис из одного чата и добавляю скриншот последнего гневного сообщения.

Хэнк молчит несколько минут, а затем отправляет короткое сообщение:

Хэнк: Мне набить ему морду, или ты хочешь сама?

Поджав губы, отвечаю:

Я: Забей. Мы оба были бухими, это несерьёзно.

Я: Не настолько, чтобы раздувать из этого проблему.

Я: Я утолила твоё любопытство, так что давай закроем эту тему. И не вздумай с Кисой это обсуждать. Я, вроде как, вообще ничего не должна была тебе рассказывать.

Хэнк: Тогда знай, что я на твоей стороне и агрессивно осуждаю Кису за этот мудацкий поступок.

Хэнк: Не волнуйся, Олькинс, мы найдём тебе нормального мужика, а Киса пусть дрочит и плачет.

Я: Я уже говорила, что обожаю тебя?

Хэнк: Миллион раз. Знаю, я самый лучший. 

Я: И скромный. Ладно, я пошла, подрыхну немного. Иначе вечером не встану.

Хэнк: Окей. Вечером подберём тебя по дороге. Порепетируй покер-фейс перед зеркалом, чтобы эпично игнорить его существование.

Я: Замётано.

Отправив последнее сообщение, я откидываю заблокированный телефон в сторону. Яндекс включает плейлист «Для сна», и я сворачиваюсь калачиком рядом с Пушкином. Почувствовав моё тепло, он ёрзает на покрывале и придвигается ближе, чтобы уткнуться влажным носом в щёку. Глажу его по мягкому животику и, незаметно для себя, медленно проваливаюсь в вязкую дремоту, смыкая горящие веки.

***

— Оля.

Недовольно мычу, не открывая глаз, и медленно шевелю головой.

— Оля, просыпайся.

Тёплые пальцы касаются моих лодыжек и несильно тянут, вырывая из цепких лап послеобеденного сна. Издаю ещё один не то стон, не то мычание и вскидываю руки к лицу. Хочется промычать: «Поднимите мне веки!».

— Просыпайся. — Узнаю мамино приглушённое ворчание. — И так весь день проспала. Ты уроки сделала?

— Мам, — недовольно бурчу я и выгибаюсь на постели, потягиваясь; позвонки так приятно хрустят, что по телу бежит дрожь, — знаю, я сама во всём виновата, но мне правда надо было поспать. К тому же, на завтра ничего не задали.

На самом деле, я понятия не имею, задали ли сегодня домашку — надо написать Наташке Барановой или сразу Илье Кудинову, чтобы выторговать у него тетради с конспектами в обмен на «огромное человеческое спасибо».

— Поспала, а теперь вставай. Посидишь с Лизой.

Раздаётся щелчок выключателя, и сквозь веки проникает яркий электрический свет. Я жмурюсь и отворачиваю голову, лицом утыкаясь в подушку.

— Ты куда-то уходишь? — интересуюсь я, когда всё же удаётся открыть глаза и приподняться на локтях.

Мама сидит на стуле в одном белье и натягивает капроновые колготки, аккуратными движениями распределяя их по всей длине ног. Чёрные волосы скручены в тугие кудряшки, и в комнате появился выразительный запах лака вперемешку с духами Нины Ричи. Кажется, это «Любовь в Париже». Глаза у мамы накрашены чёрным карандашом, в ушах качаются серьги-кольца, а на левом запястье сверкают аккуратные часики с маленьким циферблатом.

— Да, Катя Кудинова и Кристина Бабич позвали в ресторан. Давно не виделись. — Она выпрямляется и шумно вздыхает. — Сперва хотела отказаться, но потом подумала: Костя уехал за город в сауну с бывшими коллегами, а ты дома. Почему бы мне не сходить и не развлечься с бывшими одноклассницами?

Прикусываю язык, чтобы не ляпнуть, что тоже собираюсь свалить из дома позже вечером. Мама и так редко куда-то ходит, а тем более в ресторан с другими женщинами. Она заслуживает передышку от кухни и детей. Парни без меня справятся с Локоном. К тому же, я и Лизе на мизинцах поклялась, что буду клеить с ней замок. Всё этим вечером против того, чтобы я выходила из дома. Что ж, не буду сопротивляться. К тому же, не уверена, что мне и правда удаться удержать эмоции под контролем, когда снова увижу Кислова.

Сев на постели, я бросаю взгляд на окно: солнце уже клонится к горизонту и окрашивает облачное небо в розовый и сиреневый цвета.

— А вы куда пойдёте? В «Гангстер Плейс»?

— Да, — кивает мама и поднимается со стула, чтобы натянуть колготки на талию в прыжке. — Удивительно: столько лет в этом городе прожила, а там так ни разу и не была.

— Закажи лагман обязательно, — советую я и тянусь за резинкой, чтобы собрать волосы в пучок. — Он островат, конечно, но твои вкусовые сосочки получат гастрономический оргазм!

— Хорошо, — улыбается мама, подходя к зеркалу и всматривается в своё отражение. — Мы в Сочи были в одном ресторане, там готовят твой любимый том-ям. Такой вкусный, что я перетерпела всю остроту и даже тарелку облизала. Надо будет обязательно тебя туда сводить.

— Хорошо, — усмехаюсь я, и мама оборачивается.

Она подходит ближе и присаживается на край кровати. Берёт мою руку в свои ладони и смыкает, поглаживая пальцами костяшки.

— Оль, знаю, сегодня утром я была с тобой резка. Ты пойми: я хочу, чтобы у тебя была хорошая, здоровая жизнь, без трагичных ошибок. Хочу уберечь тебя от этого злого мира, понимаешь? — Я киваю, опустив глаза. — Не злись на меня, хорошо?

— И ты не злись, мам. Я стараюсь не влипать в неприятности, но блин, оно само, — я жалобно канючу и запрокидываю голову назад, уставившись в звёздный потолок.

— Понимаю, зайчик, понимаю, но всё же постарайся, хорошо? — Мамина ладонь зарывается в мои волосы, портя только что собранный пучок. — Я желаю тебе только самого лучшего, ты же моя первая дочка. У мамы с первым ребёнком всегда особенная связь.

Слабо улыбаюсь и не сразу замечаю, что прильнула к маминой ладони. Она треплет мою щёку и поднимается с постели.

— Так, я запекла курицу в мешочке и пожарила картошку. В холодильнике стоит салат и гранатовый сок. Позже поужинаете с Лизой и уберёте всё стола. Я вернусь ближе к ночи, так что уложишь её, хорошо? Часов в десять. Проследи, чтобы она зубы чистила две минуты.

Заметив мои округлившиеся в ужасе глаза, родительница смеётся и останавливается возле распахнутой двери.

— Не пугайся ты так, ей же не три года. Тебе лишь проконтролировать надо, а так она и сама всё знает. Просто не всегда делает.

— Ладно, — обречённо вздыхаю я, и мама, неожиданно по-девичьи хихикнув, выходит из комнаты. Может она перед встречей глотнула шампанского?

Заваливаюсь обратно на постель и выдёргиваю из мобильника наушники, которые во время сна вылетели из ушей. А плейлист сработал — я с такой быстротой вырубилась, что даже не запомнила ни одной песни. Откидываюсь головой на подушку и поднимаю телефон над головой. От Кисы сообщение так и не пришло.

***

Мама кричит на прощание из прихожей, и мы с Лизой синхронно отзываемся, не отрываясь от своего дела. Дверь хлопает, замки ворочаются, и в коридоре всё стихает.

Подложив под задницу подушку, я сижу на полу перед журнальным столиком, на котором в кучу свалены спичечные коробки и тюбики клея. Подушечки пальца покрыты засохшим полупрозрачным слоем, всё вокруг в мелкой жёлтой пыли — дышу ртом, потому что сопли окончательно забили нос, и глаза горят от стойкого запаха клея.

Цепляю спичку с отпиленной головкой, веду концом тюбика по ребру и присоединяю к стройному ряду, который должен стать охранной стеной замка. Если честно, я вообще не уверена, что мы делаем всё правильно. Касаюсь чистым мизинцем сенсорной панели ноутбука и ещё раз сверяюсь со схемой, что нашла в интернете по первой ссылке в поисковом запросе. Тихо вздыхаю и перевожу взгляд уставших глаз на сестру. Лиза невероятно сосредоточена; после того, как я научила её осторожно отпиливать канцелярским ножиком серную головку, она аккуратно «обезглавливает» спички и выкладывает палочки в ряд.

Мы сидим уже полтора часа перед телевизором; Лиза отказалась от ужина, заявив, что «сыта искусством». Я удивилась такому заявлению, но заставлять не стала. Наложила себе картошку с салатом и села обратно за «стройку».

Телевизор весь вечер крутит марафон кулинарного шоу, где огромный рыжий мужик оглушительно орёт на поваров и швыряет в стену тарелки и сковородки. Сестра пояснила, в чём суть — они с мамой посмотрели уже все сезоны и теперь ждут новый. А пока мы смотрим повтор страданий несчастных кулинаров. И каждый раз, когда слышу звон бьющейся посуды, я вздрагиваю, потому что на мгновение решаю, что снесла локтём тарелку. Отставляю её на пол и продолжаю пялиться в экран ноутбука, разбираясь в сложной схеме. Я даже пытаюсь заручиться помощью Хэнка, но он открещивается, заявив, что ничего не смыслит в спичечной архитектуре.

От запаха клея начинает болеть голова, поэтому я открываю окно на проветривание и потягиваюсь, разминаясь. Лиза, просидевшая больше часа практически неподвижно, довольно качает головой из стороны в сторону и крутит в руке коробочку, что уже походит на часть фундамента. Стыдно признавать, но я хочу, чтобы они всем семейством как можно скорее уехали обратно в Сочи — тогда не придётся заканчивать замок.

Этот вечер как ничто другое показывает, насколько мы с Лизой разные. Абсолютно. Я в её возрасте практически не бывала дома: гуляла во дворе, играла в футбол с соседскими детьми, ездила в деревню к бабушке, дралась с крапивой, убегала от гусей, купалась в бухте и строила песочные баррикады на пляже, улизнув туда без спросу. Единственным, что могло ненадолго удержать меня дома, были книги.

Лиза же совсем другая: ей комфортно сидеть дома и заниматься рисунками, аппликацией, этим замком и смотреть телевизор. Она не ходит гулять, не возится в грязи, не разбивает коленки, даже на велосипеде и роликах кататься не умеет.

Полные противоположности. Теперь понятно, почему мама стала куда спокойнее, чем была в моём детстве. С тихим и домашним ребёнком куда проще справиться, чем с тем, который убегает, стоит только на секунду отвернуться. Я терялась раз девять, а потом, как ни в чём не бывало, возвращалась домой, вся в грязи. Лиза никуда не пойдёт с незнакомым человеком, а я в её возрасте легко повелась бы на конфеты и щенков в машине чужого дяди.

Может, я просто была тупой?

— Как у тебя дела в школе? — завожу я разговор, пока отмеряю линейкой нужную длину палочки, чтобы сделать из неё ворота. — Нравится учиться?

— Не особо, — качает головой Лиза, почёсывая нос. — Дети там глупые. До сих пор читают по слогам, представляешь? Класс идиотов, — фыркает она, и я удивлённо вскидываю брови. Ну, ничего себе заявочка.

— А ты же в какой-то супер-пупер крутой школе учишься. Разве туда не отбирают очень умных детей?

— Это была прошлая школа.

— Что? — хмурюсь я, откладывая линейку. — А сейчас ты в какой?

— После новогодних каникул мама и папа перевели меня в другую. Обычную. Школа для дураков.

— Но почему? У твоего отца проблемы с деньгами?

— Не знаю, — пожимает Лиза плечами и поворачивается ко мне. — Мама сказала, что я буду учиться в новой школе, и всё.

— Странно. — Я склоняю голову набок и задумчиво барабаню пальцами по столешнице. — Мама не говорила мне, что они решили отправить тебя в другое место. Да ещё из крутой школы в обычную. Очень странно. Ты не скучаешь по своим друзьям?

— Нет, — отрицательно качает головой сестра.

— А как тебе в новой школе, завела новых друзей? Мама говорила, что ты ходила к подружке на праздник.

— К однокласснице. Аня Федотова, — кривит губы Лиза и корчит брезгливую мину. — Глупая такая! На уроке помидор синим цветом закрасила, а облака — красным!

— Лиз, — я с улыбкой опускаю ладонь на предплечье сестры, — она не глупая. У неё, скорее всего, дальтонизм. Это болезнь такая, при которой человек не различает цвета. Она в этом не виновата, понимаешь? У кого-то зрение плохое — они носят очки, у кого-то со слухом проблемы — они носят слуховые аппараты, а твоя одноклассница не отличает цвета один от другого. Если хочешь ей помочь, то можешь подсказывать, где какой. Знаешь,  в моём садике мальчик тоже цвета не видел. Так вот, я на его карандашах сделала засечки ножиком. Красный — одна палочка, зелёный — две, жёлтый — крестик, и так далее. А когда мы садились за раскраски, я просто подсказывала ему, где какой цвет должен быть. Он так со временем стал разбираться и ему стало легче.

— Не буду я этого делать, — закатывает глаза Лиза и причмокивает губами. — Это не моя проблема. Она дура и всё.

Я растерянно застываю, приоткрыв рот, и не нахожу, что сказать в ответ. Лиза так легко отметает возможность помочь другой девочке и подружиться с ней, что это выбивает меня из колеи. В моём мире помочь кому-то — естественный порыв. Особенно, когда дело касается того, что от человека не зависит. Например, за ленивого Кису я не пишу сочинения, потому что он и сам прекрасно может это сделать. Но на физкультуре я всё время встаю в пару с полуслепым Кудиновым, когда мы играем в бадминтон. Я голосом подсказываю парню, куда именно летит воланчик, в отличие от пацанов, которые с такой силой взмахивают ракетками, что воланчик пролетает над головой Ильи и застревает в сетке на окне. Это же несложно, помогать. Откуда у Лизы такое равнодушие к проблемам других людей?

Отворачиваю голову в противоположную сторону от младшей сестры и кашляю в кулак. Во рту сухо, воздух раздражает стенки горла — касаюсь пальцами шеи и нащупываю шишки. Гланды начали воспаляться, зашибись. Закручиваю крышку тюбика, откладываю в сторону и поднимаюсь на ноги. В аптечке я нахожу последнюю упаковку терафлю и иду на кухню, чтобы вскипятить чайник и развести лекарство в кружке.

Пока жду, когда согреется вода, я захожу в социальные сети. На мою историю, где мы с Лизой только начали работу, уже есть несколько ответов и реакций. Быстро набираю сообщения знакомым и жму на значок в нижнем левом углу, чтобы узнать, кто ещё посмотрел публикацию. Листаю знакомые и незнакомые имена и натыкаюсь на фотографию Кислова. Кому я вру: я зашла именно для того, чтобы убедиться, что он просмотрел.

Веду пальцем по губам и бросаю задумчивый взгляд на букет бордовых тюльпанов в вазе. Костя для мамы принёс. Хоть что-то хорошее в нём всё же есть — он дарит жене цветы.

Подхожу к букету ближе и включаю камеру на телефоне. Протягиваю руку, чтобы коснуться стеблей, но так, чтобы спрятать испорченный маникюр. Несколько раз щёлкаю затвором и выбираю лучшую фотографию. Эмодзи белого сердца располагаю строго по центру. Окинув ещё одним внимательным взглядом результат работы, я удовлетворённо хмыкаю и публикую историю.

Отложив телефон на тумбу, я заливаю жёлтый порошок кипятком и размешиваю ложкой лекарство. Затем добавляю немного холодной воды из фильтра. Кошусь одним глазом в сторону горящего экрана и тянусь пальцем, чтобы проверить фото. Оно уже загрузилось, и внизу под значком глаза появилась цифра один. Это Киса. Он просмотрел мою историю через несколько секунд после публикации. А написать, сука, не написал. Да, я сама сказала отвалить от меня нахер, но разве мой телефон не должен разрываться от сообщений с мольбами о прощении? Или это я уже охуела?

Сунув мобильный в карман домашних штанов, я подхватываю горячую кружку и возвращаюсь в гостиную. Стряхнув пыль и спичечные головки в мусорную корзину, опускаюсь на подушку. В кулинарном шоу крикливый рыжий дядька как раз выгоняет пухлую женщину-повара, и она заливается горючими слезами, снимая чёрный китель.

От кислого вкуса лимона во рту сводит челюсть; я морщусь и делаю глоток за глотком, надеясь, что завтра мне не станет хуже. Тянусь к платку и шумно высмаркиваюсь, зажмурившись. Шумно выдохнув через рот, я проклинаю свою забывчивость — взяла бы зонт, сейчас бы не мучалась.

Телефон вибрирует в кармане; делаю ещё один глоток из кружки и вынимаю мобильник. Оживает чат с парнями.

Гендос: Так, чё, сами доберётесь до парка или за кем-то надо заехать?

Киса: Нас с Хэнком забери, мы на базе.

Гендос: Ноу проблемс. Оля?

Я: Я пас, не смогу прийти. Меня оставили с сестрой сидеть.

Из ванной доносится писк стиральной машинки. Залпом допив терафлю, я иду развешивать бельё.

Хэнк: Эй, алло, ты нам нужна!

Гендос: Не сливаться! Мутить тему, так всем вместе!

Киса: Мелкая чё, одна не посидит? Забей и тащи свою задницу в парк, как договаривались.

Раздражённо выдыхаю, вынимая постиранное бельё. Командир, блять, нашёлся. Пишет так, будто ничего не произошло.

Я: Нет, ребят, сегодня реально никак. Дома и так постоянно штормит. Мне уже надоело получать по шее от матери.

Гендос: Лады, сиди дома . Мы напишем, когда с Локоном разберёмся.

Я: Держите в курсе.

В ответ мне в чате друг за другом сыпятся грустные и рыдающие смайлики от парней — Гены и Бори. А Киса молчит. Ну и молчи, падла ты такая.

Выкладываю постельное в тазик и, не разгибаясь, веду пальцем по экрану, когда телефон снова назойливо вибрирует. Хэнк прислал личное сообщение.

Хэнк: Эх, а я думал, мы бургеры пожрём... Динамщица!

Я: В другой день — обязательно! Можно завтра! Ты только сочинение своё притащить не забудь.

Хэнк: Любовное?

Я: Для Ольги или для меня?

Хэнк: Тебе что, валентинок в садике мало было?

Я: Те, где ты моё имя из трёх букв написать правильно не мог?

Хэнк: Иди в жопу, Илья.

Я: Утю-тю, мальчика обидела! Осторожно, мне уже запретные мысли в голову лезут!

Хэнк: Даже боюсь представить, какие именно.

Я: Оставлю всё на волю твоей фантазии.

Хэнк: Кстати, если тебе интересно, Киса весь вечер нервный и злой как чёрт ходит.

Я: Он и есть чёрт.

Хэнк: Это да, но я к тому, что он переживает. Пачку сиг за час выкурил. Я бы уже блевал от такого. А как ты написала, что не пойдёшь с нами в парк, так на нём вообще лица нет. Сидит на диване, пиздит себе что-то под нос.

Я: Со своими тараканами в голове общается.

Хэнк: Я даже знаю, как их всех зовут. «Оля».

Я: Хэнк, завязывай, мы же с тобой всё обсудили.

Хэнк: А я чё? Я ничё...

Хэнк: Ладно, мы погнали. Отпишусь позже, чё как, не скучай.

Я: Да куда мне, вся квартира клеем провоняла, скоро дискотека без музыки начнётся.

Хэнк: Ха-ха, мем!

Откладываю телефон на стиральную машинку, хмыкнув себе под нос. Киса нервный и злой? И поделом ему. Пусть подумает над своим поведением и переосмыслит поступки. Не то, чтобы я мстительная и злопамятная, но память у меня хорошая. И самоуважение имеется.

Забравшись с ногами на табуретку, я развешиваю бельё на протянутых от стены к стене верёвках, напевая под нос навязчивую мелодию. Меня снова прихватывает кашель, и приходится опереться ладонью на колено, чтобы справиться с удушьем. Прочищаю горло, встряхиваю головой, и перед глазами плывут чёрные пятна. Расправляю края наволочки, растягиваю пододеяльник и, удовлетворённая своей работой, спускаюсь на пол. Беру в руки тазик, чтобы убрать его на место и резко вскидываю голову, когда слышу громкие звуки ударов. Таз падает на пол, а я со всех ног мчусь по коридору и едва не падаю, поскользнувшись, когда залетаю в гостиную.

Лиза, всё также сидя на своём месте, с перекошенным от злобы лицом бьёт тюбиком клея по столу. Всё, что мы склеили за вечер, валяется беспорядочной кучей на полу рядом с моей пустой тарелкой и разбитой кружкой.

— Воу, воу! — кричу я и с силой вырываю тюбик из цепких пальцев сестры. — Ты чё делаешь?

Крылья её носа агрессивно колышутся от шумного дыхания — Лиза, сгорбившись, немигающим взглядом пялится в телевизор.

— Он не открывается, — наконец выдаёт она, продолжая прожигать глазами горящий экран. — Меня разозлило, что он не открывается.

Я поддеваю краем футболки крышку, прикладываю немного силы и откручиваю. Молча протягиваю клей сестре, и она, моментально успокоившись, забирает его. Молча принимается склеивать две спички, игнорируя устроенный бардак.

Продолжая бросать недоумённые и настороженные взгляды на Лизу, я опускаюсь на корточки и собираю осколки кружки. На автомате несу мусор на кухню и застываю возле раковины. Это что сейчас было? Вот же только сидела и спокойно пилила спички, и вдруг такая вспышка ярости. Она же чуть не раздолбала стол своими ударами! И это озлобленное лицо... По позвонкам медленно растекается горячая волна испуга, и я ёжусь, передёргивая плечами.

Какого, блять, хуя?

Бесшумно шагая по коридору, я возвращаюсь в гостиную. Лиза сидит за столиком и с улыбкой что-то напевает себе под нос. На всякий случай я убираю канцелярский нож к себе в карман. Может, надо позвонить маме? Не знаю, стоит ли беспокоить её по такому поводу... Я никогда не сталкивалась с перепадами настроений у детей, тем более у младший сестры. Да и, если быть совсем уж честной, взаимодействия с детьми у меня вообще ноль. Я даже с мелкой Лизой совсем не контактировала, пока они ещё жили здесь.

Нет, не стану звонить маме. Может, это вообще стресс? В конце концов, когда я, уставшая, возвращалась после работы домой, и на пороге квартиры из рук падала связка ключей на лестницу, то могла пару раз долбануть ногой по двери. Нервы не выдерживали.

— Оля, — зовёт Лиза, и я отрываюсь от попытки спасти разломанную спичечную конструкцию, — я хочу чипсы. У нас есть?

— Нет, — спустя несколько секунд отзываюсь я, припоминая содержание шкафов и холодильника. — Но у меня есть пара шоколадок в заначке.

— Не хочу шоколад, — качает головой Лиза, нахмурившись. — Хочу чипсы!

— Хорошо, я завтра после школы зайду и куплю.

— Нет, я сейчас хочу! — начинает канючить сестра и поднимается на ноги, оттягивая скатанную пижамную штанину. Она подскакивает ко мне, обвивает руками за талию и преданно заглядывает в глаза. — Пожалуйста, Оля-я!

— Лиза, — я вскидываю руки и запрокидываю голову назад, втягивая в себя обратно сопли, — ну уже поздно.

— Но время только восемь! — Сестра тычет пальцем в висящий на стене циферблат. — Магазины ещё работают. Ну, пожалуйста, Оля! Клянусь-клянусь, я буду хорошо себя вести!

Мне совсем не хочется переться на улицу в такую погоду и ещё в предпростудном состоянии, но Лиза смотрит на меня, как Кот из Шрека. Хлопает глазами и взмахивает длинными ресницами, будто сейчас взлетит. Интересно, она всегда использует этот метод, чтобы добиться своего? Я обречённо вздыхаю, качая головой.

— Хорошо, сейчас схожу.

— Ура! — Лиза подпрыгивает, наступает пяткой мне на ногу, и я морщусь. — Крабовые! Купи крабовые!

— Хорошо, куплю. Ещё пожелания есть?

— А газировку можно? — хитро щурится Лиза и крепче обвивает меня за талию.

— Если не спалишься перед мамой, что я тебя вредной едой вместо ужина кормлю.

— Не спалюсь! — Она отстраняется и протягивает оттопыренный мизинец. — Клянусь, родители ничего не узнают!

Улыбнувшись, я присаживаюсь на корточки перед ней и протягиваю палец. Мы скрепляем клятву и встряхиваем руками.

— А ты одна сможешь посидеть? — запоздало вспоминаю я о том, что меня оставили дома, чтобы присмотреть за семилетним ребёнком.

— Конечно, — отзывается Лиза и запрыгивает на диван с ногами, подхватывая пульт, чтобы переключить канал. — Я не боюсь быть дома одна.

— Почему я не удивлена, — бурчу я себе под нос и иду в комнату.

Джинсы висят на батарее — ещё влажные, — пальто тоже не высохло после прогулки под дождём, поэтому я остаюсь в домашних клетчатых штанах и натягиваю поверх разношенной футболки тёплую толстовку. Снимаю с плечика джинсовую куртку, которую обычно начинаю носить только в середине апреля, но выбора сейчас особо нет. Бросаю её на кровать, подкатываю стул к шкафу и забираюсь на него с ногами. С верхней полки я вынимаю спрятанную за старыми учебниками коробку из-под кроссовок и открываю её. Зажимаю крышку подмышкой и вытаскиваю пухлый белый конверт с деньгами. С пыхтением забираю оттуда купюру в пятьсот рублей.

Эти деньги я коплю на поездку с одноклассниками в Москву сразу после экзаменов. Мы спланировали её ещё в девятом классе, когда узнали, что старшеклассники устроили себе прощальную вечеринку со школой и детством в Калининграде. С тех пор Рита каждый месяц пишет в общий чат параллели, напоминая о том, сколько примерно денег нужно на билеты, хостел и всё остальное, что может понадобиться в столице. Это единственная причина, по которой та беседа вообще оживает. А, и ещё ради обсуждений последнего звонка.

Ну, от того, что я возьму пятьсот рублей, ничего не изменится, доложу со следующих карманных.

— Я фанту буду! — громко произносит Лиза, появляясь на пороге комнаты.

Я вздрагиваю от неожиданности и едва не роняю коробку со всем содержимым на пол. Пора пить пустырник, я стала слишком дёрганной.

— Господи, Лиза, хватит меня так пугать! — возмущаюсь я и убираю конверт обратно в коробку, задвигая ту обратно в шкаф и заслоняя стопкой учебников и тетрадей за десятый класс.

— Что ты там делала? — интересуется сестра, наблюдая за тем, как я спрыгиваю со стула и прячу свёрнутую купюру в кулаке.

— Ничего.

Я отмахиваюсь и прохожу мимо неё в ванную, чтобы забрать телефон со стиральной машинки. Убираю валяющийся на полу таз на место и возвращаюсь обратно в свою комнату.

— Ты меня слышала? Я фанту буду пить.

— Да. — Я качаю головой, вытряхивая содержимое школьной сумки на кровать; деньги прячу под чехол телефона рядом с банковской карточкой. — Фанта и крабовые чипсы, я всё запомнила.

— Отлично, — улыбается сестра и, качая милыми кудряшками, выходит из комнаты, вышагивая по коридору.

Натянув куртку на толстовку, я распускаю волосы и надеваю капюшон. Подхватываю телефон вместе с сумкой и иду в прихожую. Кроссовки всё ещё не высохли, поэтому я втискиваюсь в ботинки и беру с тумбы связку ключей.

— Лиза! — кричу я на всю квартиру, и голова сестры появляется в проёме. — Я пошла. Дверь никому не открывать, на кухне ничего не делать. Скоро вернусь.

Кивок головы, говорящий о том, что Лиза всё поняла, и я выхожу из квартиры. Запираю за собой дверь и, перепрыгивая через две ступеньки, спускаюсь вниз.

В ближайшем к дому магазине нет ни фанты, ни нужных чипсов. Я выхожу на улицу и недовольно вздыхаю, а затем захожусь в мерзком кашле. Оправившись от него и шмыгнув носом, подхожу к знакомым пацанам из соседнего двора, курящих в обнимку с бутылками пива на детской площадке, и прошу сигарету. У них только мальборо, но мне всё равно. Они любезно предлагают огонёчек, и я, затянувшись спасительным табаком, взмахиваю рукой на прощание.

От моего двора до ближайшего супермаркета идти минут двадцать. Перебегаю перекрёсток на красный цвет, и мне вслед летит шквал недовольных гудков. Низко кланяюсь и сбегаю от разозлённых водителей в переулок. Спрятав одну руку в кармане и переставляя ботинки с тяжёлой подошвой, я шлёпаю по лужам, но не замечаю ямку и проваливаюсь едва ли не по щиколотку. Успеваю с визгом подпрыгнуть, перескочить через неё и запрыгнуть на бордюр. Какой же отстойный день, уже не вывожу.

Неоновая вывеска магазина горит зелёным, и сейчас он кажется таким привлекательным и уютным. Я почти что вбегаю в закрывающиеся автоматические двери вслед за мужчиной с огромным баулом и с облегчением втягиваю ртом тёплый воздух, скидывая с головы капюшон.

Из динамиков под потолком льётся тихая музыка, со всех сторон доносится гудение холодильников — я брожу между рядами в поисках нужного отдела. Этот магазин не выходит в мой обычный маршрут, потому здесь я совсем не ориентируюсь. Людей мало. Все уже или дома, или ещё на работе.

Обхожу женщину с загруженной тележкой, что вглядывается в состав кабачковой икры через толстые стёкла очков, и захожу в другой отдел. Наконец-то! Передо мной простираются ряды со снеками, а перпендикулярно им стоят стеллажи с напитками. Цепляю пальцами уголок розовой упаковки чипсов, нахожу свои любимые сухари с кальмарами и иду за газировкой. Решаю взять литровую фанту в бутылке, потому что её, если что, можно будет спрятать от мамы в моём шкафу.

Опустив руку на горлышко оранжевой бутылки, я вдруг застываю, почувствовав покалывание в затылке. Затруднённое из-за соплей дыхание застревает в горле, и я медленно оборачиваюсь. Никого. Оглядываюсь в другую сторону. Тоже пустота. В этом отделе, кроме меня, никого нет. Тогда почему я только что чувствовала на себе пристальный взгляд?

Обнимая все покупки, я быстро шагаю вдоль рядов, то и дело оборачиваясь, и дохожу до кассы. Парень в жилетке с логотипом магазина пялится в телефон и, когда я опускаю свои продукты на ленту, поднимает на меня недовольный взгляд. Хочется громко фыркнуть — надо же, приходится выполнять работу, за которую тебе деньги платят, кошмар-то какой!

Расплатившись и забирав сдачу, я засовываю шуршащие упаковки вместе с бутылкой в сумку, застёгиваю молнию и иду к выходу.

— Оля, — доносится негромкий шёпот, и я резко оборачиваюсь, намереваясь застать глазастого ублюдка с поличным. Глупо застываю на месте, сжав лямку сумки пальцами и оглядывая пространство между кассами и выходом.

Кассир пробивает покупки женщины с загруженной тележкой, и они оба не обращают на меня никакого внимания. Скольжу взглядом по стенам с постерами акций и чувствую себя сумасшедшей. Никто не пялится меня, никто не зовёт. Уже всякая хрень мерещится. Видимо, мозг ещё не пришёл в себя после того, как надышался клеем.

После тёплого супермаркета кажется, что на улице температура упала ещё на пару градусов. Прячу подбородок в толстовке и стискиваю похолодевшие пальцы в карманах куртки. Снова чувствую покалывание в затылке и накидываю капюшон на голову. Не сходи с ума, Оля. Так можно и параноиком стать.

В последнее время в моём районе часто случаются перебои с уличным освещением, поэтому дорога, по которой я иду почти бегом, освещена лишь наполовину. Время от времени приходится вынимать телефон и включать фонарик, потому что я не вижу лужи — боюсь споткнуться о бордюр и пропахать носом асфальт.

Из-за плохо освещённых улиц я путаюсь, сворачиваю не в ту сторону и слишком поздно понимаю, что пропустила поворот на нужную дорогу. Тут я тоже смогу пройти, но придётся потратить больше времени и идти по тёмному пути. Браня себя за тупость и невнимательность, я почти бегом пересекаю двор недостроенных многоэтажек.

Сворачиваю через пустой переулок, выхожу к трассе и, когда я поднимаю ногу, чтобы спуститься на дорогу, передо мной на полной скорости проносится гоночная машина, а за ней ещё одна, и ещё. Отшатываюсь назад и чувствую, как перепуганно колотится сердце. Оно осознало, что меня только что едва не сбили. Мысленно перекрещиваюсь и качаю головой, выдыхая. Да ну нахрен. Лучше пойду через подземку.

Я ненавижу этот подземный переход. Его придумал некто ебанутый. Вниз ведёт бессчетное количество ступеней, затем небольшая площадка и снова ступеньки. Спускаться ниже, чем в питерском метро. Затем хмурые стены, исписанные краской и измазанные каким-то дерьмом, расширяются и извиваются — только сворачиваешь за угол и ждёшь, что впереди появится лестница наверх, но там снова длинный коридор. Грёбаный лабиринт.

Мои негромкие шаги отталкиваются от стен и низкого потолка. Я медленно иду, потому что ботинки немного натирают в пятках. Останавливаюсь и опускаюсь на корточки, чтобы поправить сползший носок. Где-то вдалеке за спиной раздаются быстрые тихие шаги, как если бы кто-то спускался по ступенькам, и я на автомате оборачиваюсь. И тихо выдыхаю, застыв и сжав шнурки пальцами.

Коридор пуст, но за углом кто-то стоит. Тень от него падает на соседнюю стену и не шевелится. Кто бы то ни был, он затаился и ждёт, когда я продолжу движение. Мне не показалось. За мной и правда кто-то следит. Срань господня.

С трудом проглатываю вязкую слюну, игнорируя боль в горле, и быстро завязываю шнурки в бант. Главное, не паниковать. Поднимаюсь, и кости в лодыжках щёлкают, слишком громко для гулкой тишины этого места. Поудобнее перехватив лямку сумки, я продолжаю движение и внимательно прислушиваюсь. Как только я сворачиваю за угол, тихие шаги возобновляются. Мороз животного страха ползёт по спине, и ладони моментально становятся влажными. Вытираю их о штаны и рискую обернуться. Тень за поворотом притормаживает, а я тут же ускоряюсь.

От оглушительно громкого рингтона я едва не теряю сознание и поспешно хватаю телефон. На экране высвечивается фотография Хэнка, и я веду большим пальцем по сенсорному ползунку. Прижимаю трубку к уху и нарочно громко произношу:

— Боря-я! Привет!

— Оля? — В голосе парня сквозит удивление — никогда я ещё не приветствовала его с такой оглушительной радостью. — Привет. Мы, короче, всё сделали. Локон согласился прийти завтра в бухту.

— Будто у него был выбор, — раздаётся на заднем фоне негромкое бурчание Кисы. Но мне сейчас совсем не до него и не до дуэли Локонова и Игнатова.

— О, это супер! — продолжаю я намеренно громко разговаривать — не с другом, а с незнакомцем, преследующим меня. — Я уже бегу!

— Куда бежишь? — не понимает Боря. — Ты не дома?

— Да нет, не надо спускаться в переход, я сейчас, через пару минут поднимусь!

— Оль, я нихуя не понял, какой переход? Мы у Гендоса на хате.

— Да нет, не надо спускаться, я говорю. Подожди меня наверху.

В трубке раздаётся громкое шебуршание и стук пальца по экрану — Хэнк включает громкую связь.

— Чехова, чё у тебя там происходит?

— О, Кис, ты тоже пришёл? Отлично! Втроём будет веселее идти! — По моей щеке стекает непрошенная слеза ужаса, потому что наверху меня никто не ждёт и до дома придётся идти в одиночестве по тёмным улицам. — Поговорите со мной, пока я иду, хорошо? А то тут, внизу, такая жуть, кажется, будто меня кто-то преследует.

— Где ты сейчас? — Киса сразу всё понимает. Он всегда мгновенно считывает мои намёки. — Мы сейчас же на машине приедем.

— О, правда? — смеюсь я громко. — Нет, эту комедию я ещё не смотрела, но трейлер видела! — Прижав ладонь к губам, шепчу: — Я в переходе на Щёлковской. За мной кто-то идёт от самого магазина.

— Гендос, хватай ключи, — командует Хэнк на фоне, и в трубку врывается противный скрип скользящих по полу ножек стульев. — Оля, мы сейчас будем.

— Да мы, наверное, уже не успеем на сеанс!

— Успеем, Солнышко, — неожиданно ласково произносит Киса, и я хочу разреветься в голос; прикусываю внутреннюю сторону щеки, сдерживая паническую атаку. — Говори со мной, давай.

— Дождя ещё нет? Мне тут не слышно.

Я слышу только глухие шаги двух пар ног и собственное сердце, что колотится в каждой артерии тела. Почему переход такой бесконечный? И почему маньяк медлит? Наслаждается ужасом, которым от меня так и фонит?

— Нет, Солнышко, дождя нет. — Топот ног, сбегающих по ступеням в подъезде. — Но ебучие лужи повсюду. Прямо Венеция.

Коридор наконец кончается, и появляются бесконечные ступени, ведущие наверх. Пятки отзываются тупой болью при каждом шаге. Я широко закидываю ноги вперёд и почти что лечу наверх, боясь оглянуться и увидеть лицо своего кошмара.

— Я уже поднимаюсь.

— Отлично, найди освещённый участок и идти туда, где есть люди, — командует нежным голосом Киса. — Не отключайся.

— Телефон не отключать или самой не отключаться? — на полном серьёзе спрашиваю я, продолжая быстрым шагом подниматься. Миную площадку и ступаю на вторую лестничный пролёт.

— И то, и другое, Солнышко. Давай, говори со мной. Я здесь.

— Мне страшно, Вань, — шепчу я почти беззвучно. Не уверена, что парень вообще это услышит.

Но он слышит.

— Всё хорошо, Оля. Всё будет хорошо, я обещаю, что с тобой ничего не случится.

— Не обещай мне того, что не можешь выполнить, — тихие слова срываются на громкий всхлип, и я с силой стискиваю зубы.

— Я клянусь тебе, Солнышко. — На фоне ревёт мотор машины Зуева — он с такой скоростью разгоняется по дороге, и я боюсь, что они разобьются. — На мизинчиках, как ты любишь, слышишь? Оля?

— Да, да, — сдавленно отвечаю я, задыхаясь. — Я на улице.

Останавливаюсь всего на мгновение и потерянно оглядываюсь, скользя взглядом по мрачным закоулкам, гаражам и складам. Я забыла, что на этой стороне дороги промзона. Здесь я и умру.

— Киса, — начинаю я плакать в трубку, — тут промзона! Ни одного фонаря! Даже машин нет!

— Блять, — срывается Ваня и тут же спохватывается. — Так, без паники. Беги вдоль дороги, прямо. Мы подъедем и перехватим тебя. Поняла?

— Братан, — встревает Гена, — на Щёлковской стройка. Она не пройдёт.

— Защёлкнись, Гендос, — огрызается Киса. — Солнышко, давай, беги к дороге. Мы тебя найдём. Оля, алё, ты меня слышишь?

Но я уже не слышу, что он говорит. Я, не в силах сдвинуть отяжелевшие ноги с места, смотрю в голубоватый свет подземного перехода. Чёрная фигура с большой круглой головой стоит на площадке и смотрит на меня. Я не дышу, боясь шелохнуться. Ведь тогда время снова потечёт, и он побежит за мной. Неужели, я снова в ночном кошмаре?

Голубоватый свет лампы скользит по голове чудовища и меня осеняет — это шлем! Это не чудовище, это человек! Вот только от этого сознания мне совсем не становится легче.

Нога в тяжёлом ботинке отрывается от бетонной серой площадки и опускается на первую ступень. Человек в шлеме начинает быстро подниматься. Тишину разрезает истошный визг, будто кого-то убивают.

— Оля, блять! Оля! — кричит Киса, и я понимаю, что визг принадлежит мне.

Пячусь назад, едва не падаю, запнувшись о выросший посреди тротуара кустик. Сумка с продуктами падает на землю, я едва не роняю телефон с кричащим голосами парней динамиком. Хватаю лямку, прижимаю холодный экран мобильника к щеке и срываюсь с места.

— Он бежит, — пытаюсь я выговорить фразу, но воздух застревает в лёгких. — Бежит за мной!

Ботинки громко стучат по асфальту, и мне на штанину брызжет вода. Прорываюсь через плотно растущие кусты и сворачиваю за гаражи. Какого хуя в промышленной зоне нет, сука, ни одного ебучего фонаря!

— Ему тебя не догнать. — Голос Кисы звучит почти что у меня в голове. — Ты, блять, лучше всех нормативы по бегу сдаёшь!

Асфальтированная дорога заканчивается так резко, что подошва поскальзывается на размокшей грязи. Ошмёток глины залетает прямо внутрь ботинка. На долю секунду оглядываюсь через плечо и снова не могу сдержать крик.

— Что? Что такое!

— Он не отстаёт!

— Беги, блять, Оля, беги!

— Не ори на неё! — взрывается голос Хэнка. — Она и так напугана!

— Отъебись!

От глухого удара я едва не роняю телефон в размокшую грязь, но в последний момент ловлю его у себя на груди. Сука, влетела в чью-то машину. Она не издаёт ни звука, зато совсем рядом трещат ветки кустарников. Цепляюсь рукой за капот, огибаю тачку и влетаю в узкий проход между двумя складами. Он настолько маленький, что я поворачиваюсь к стене спиной и протискиваюсь боком. От громкого металлического грохота мои зубы в ужасе сталкиваются в болезненном клацании — преследователь попытался протиснуться вслед за мной, но его шлем слишком большой. Хлопнув руками по стенам, он исчезает. Продолжая материться себе под нос, я двигаюсь дальше и тяну за собой сумку.

— Оля, где именно ты сейчас находишься?

— Я не ебу, — шепчу я в трубку, выбираясь из плотного коридора, и оглядываюсь. — Тут сплошные склады.

— Оля! — орёт Гена. — Там есть вышка такая, похожая на сотовую?

Оглядываюсь, беззвучно ступая по скользкой глине.

— Да.

— Я знаю, где она.

Шарю дрожащей рукой по ноге и вытаскиваю канцелярский нож из кармана домашних штанов. Тихое дребезжание выезжающего лезвия кажется оглушительно громким. Без боя не дамся.

— Солнышко, мы совсем близко. Прям совсем рядом.

— Поскорее, я не знаю, где он.

Я отчаянно пытаюсь разглядеть жуткий силуэт с огромной головой, но ничего не вижу. Бестолковой юлой кручусь вокруг своей оси, шаря взглядом по закоулкам между гаражами. Долбанная темнота!

Отняв телефон от уха, я прислушиваюсь и вскидываю руку с направленным в пустоту ножом. Только ветер свистит между постройками. И, в мгновение затишья, я слышу всхлип. Тяжёлый ботинок ступает в хлюпающую грязь по правую сторону от меня, и я тут же срываюсь с места — бегу налево. Волосы хлещут по ушам, пот стекает по шее и спине, ноги трусятся и разъезжаются в лужах.

Свернув за угол, я с разбегу врезаюсь в кого-то, и сильные руки опускаются мне на плечи, сжимая. И я так громко кричу, вырываясь, что у самой закладывает уши. Наугад замахиваюсь кулаком с зажатым ножом и пытаюсь попасть хоть куда-то.

— Отпусти меня, отпусти, мразь!

— Оля! Оля! Это я!

Застываю со вскинутыми руками, и сквозь пелену слёз вижу родное лицо. Гена. Колени подгибаются, и я падаю к нему в руки.

— Боже, Гена, миленький! — Из груди вырывается вздох облегчения, который тут же сменяется истеричным всхлипом. — Гена!

— Тише, тише, сестрёнка, не плачь. — Широкие ладони гладят меня по плечам и спине, с силой прижимая к груди. — Ты в безопасности.

— Нашёл? — раздаются вразнобой громкие голоса Хэнка и Кисы за спиной. — Блять, Оля, слава богу!

Меня накрывает знакомым ароматом Хэнка вместе с его крепкими объятиями, и я начинаю плакать. По-настоящему. Заливаюсь слезами и не могу вздохнуть, чтобы сказать хоть слово. Истерика. Я цепляюсь за куртку Хэнка с такой силой, словно он собирается сейчас уйти. Оставить меня. Тёплые пальцы зарываются в волосы, мягко ведя по всей длине.

Гена аккуратно берёт меня за запястье, словно боится, что после всего я сломаюсь от его прикосновений как хрусталь, и разжимает онемевшие пальцы, по-прежнему стискивающие канцелярский нож. Я отстраняюсь и вытираю слёзы рукавом. Из груди вырывается глупый истеричный смешок.

— Я тебя чуть не зарезала, Ген.

— Ничего, — улыбается он и прячет лезвие в кармане куртки. — Главное, что ты в порядке.

— Ты же в порядке? — звучит в стороне негромкий голос Кисы, и я поворачиваюсь к нему.

Парень застыл в двух метрах от нас и, кажется, не в силах двинуться с места. Его лицо настороженное, он взглядом выискивает на мне следы ран или ещё чего-то. Я киваю, и он выдыхает с облегчением. В его руке зажат телефон Хэнка, на котором высвечивается моё лицо. Поднимаю ладонь, в которой тоже всё ещё зажат мобильник, и секундные цифры продолжают сменяться, перетекая в минуты. Делаю один неуверенный шаг, и Киса делает то же самое. Плюю на обиды, Кристину и кольца. Мне нужен мой друг. Родной человек, который бежал ко мне так быстро, как только мог.

Срываюсь с места и с разбегу влетаю в раскрытые для меня объятия. Киса с такой силой прижимает меня к себе, что я должна намертво впечататься ему в рёбра. Скрещиваю руки у него за спиной и утыкаюсь мокрым лицом в плечо. От него пахнет сигаретами и мускусом. Ладонь Кисы движется по спине, словно хочет согреть . Носом он утыкается мне в шею, и я слышу, как часто и неровно он дышит, а его сердце отбивает ритм марширующего отряда.

— Я же говорил, что мы успеем, — он произносит это так тихо, что слышу только я. В ответ сильнее жмусь к нему, приподнявшись на цыпочках.

— Оль, где этот ублюдок? — окликает меня Гена, включая фонарик на своём телефоне. — В какую сторону он побежал?

— Не знаю. — Я отстраняюсь от Кисы, хотя это последнее, что мне хочется сейчас делать — быть где-то вне его надёжных и безопасных объятий. — Я услышала, что он идёт откуда-то справа, и побежала в другую сторону.

— Так, Кис, будь здесь с Олей, — командует Гена и тычет в каждого по очереди пальцем. — А мы с Хэнком обойдём промзону. Найду уёбка — кишки выпущу.

— Нет! — Я отчаянно мотаю головой. — Вдруг у него нож? Или ещё что-то? Давайте просто уберёмся отсюда! Пожалуйста!

По щекам опять бегут слёзы, и я яростно стираю их рукавом. Киса ловит мокрую ладонь и крепко сжимает, посылая мне успокаивающий взгляд.

— Он, наверное, сразу съебался, как услышал наши голоса, — качает он головой. — Поехали, отвезём Олю домой, она вся трясётся.

И правда. Меня трясёт так, что зуб на зуб не попадает. Захожусь в кашле, и перед глазами плывут яркие пятна от фонарика Гены.

— Ладно, погнали, — кивает Зуев и подталкивает Хэнка в спину. — Идём.

Киса протягивает Хэнку телефон и забирает мою сумку, закидывая себе на плечо; я с трудом попадаю подрагивающим пальцем по красному значку на экране своего мобильника. Фотография Хэнка исчезает и высвечивается время. Половина десятого. Боже, Лиза, наверняка, напугана, что меня так долго нет!

Мы торопливо идём по тёмным коридорам между облезлыми гаражами, и я жмусь к боку Кисы, оглядываясь. Он крепко стискивает мою ладонь, поглаживая большим пальцем костяшки, а второй рукой обнимает за плечи. Каждый тёмный силуэт заставляет меня испуганно вздрагивать, и Киса тихо шепчет на ухо, что это всего лишь дерево или старый манекен.

Нырнув на заднее сидение машины, я откидываюсь на спинку, опуская голову на разболтанный подголовник. Знакомый запах салона успокаивает, дарит чувство защищённости — сладковатый душок травки и сигарет намертво въелся в обивку. Ещё здесь пахнет хвоей и ментоловым гелем после бритья.

Хэнк садится рядом с Геной на переднем сидении, а Киса — рядом со мной. В темноте салона он снова находит мои руки и притягивает к себе, укладывая на своём колене и согревая тёплыми ладонями. Опускаю голову ему на плечо, и Киса оставляет мимолётный поцелуй на моих волосах.

— Оля, ты точно в порядке? — Хэнк садится вполоборота, как только Гена заводит мотор, и мы убираемся из этой грёбаной промзоны. — Он не успел ничего сделать?

— Нет, я в порядке, — качаю я головой. — Ну, насколько можно быть в порядке после этого.

— А ты разглядела его еблет? — спрашивает Гена, бросив на меня взгляд через зеркало заднего вида.

— Нет, он был в шлеме.

— Предусмотрительный, сука, — злобно цедит Киса. — Вырвать кадык мало.

— Я видела его уже, — тихо продолжаю я, когда парни заканчивают перечислять все изощрённые способы пыток и убийства. — Вчера ночью. После вечеринки. Он гнался за мной, но я смогла убежать.

— Что? — Киса ёрзает, чтобы повернуться и заглянуть мне в лицо.

— Да. Утром я решила, что это просто был кошмар, бред пьяного сознания. Но сейчас я уверена — мне не приснилось, это был тот же самый человек.

— Пиздец, — выдыхает Хэнк и сползает вниз, запуская пятерню в шевелюру.

— Какой-то отморозок решил закончить начатое?

— Больше ты не ходишь одна, — строгим голосом выдаёт Гена, и парни согласно кивают. — Утром тебя кто-то встречает у подъезда. После школы или тусовок — провожают до дома.

— Вы же не можете всё время меня пасти, — оказываю я вялое сопротивление. Страх понемногу отступает, и мне не хочется, чтобы друзья превращались в моих нянек.

— Оль, это не обсуждается, — безапелляционно отрезает Гена, и я захлопываю рот, поджав губы. — Пока не найдём отморозка, ты одна будешь только в туалет ходить, поняла?

Коротко киваю в ответ и отворачиваюсь к окну.

Когда автомобиль тормозит у моего подъезда, Киса помогает выбраться из салона, протянув раскрытую ладонь. Гена просит подождать две минуты, пока он переставит машину, чтобы она не преграждала дорогу. Втягиваю ртом холодный воздух и ступаю на подъездную дорожку. С трудом нахожу в сумке ключи, и Киса тут же отбирает их, чтобы магнитом отворить домофон. Он подталкивает меня вперёд, а Хэнк остаётся ждать Гену, придерживая ногой дверь.

Когда я добираюсь до последнего этажа, горло уже не просто жжёт — оно полыхает адским огнём, и я прислоняюсь к стене, чтобы как следует прокашляться. Киса бросает на меня обеспокоенный взгляд, вставляя ключ в замочную скважину, и я взмахиваю руками, прося не волноваться. Парни нагоняют нас, и Хэнк приобнимает меня, помогая войти в квартиру. Киса бьёт ладонью по выключателю, и Лиза выбегает из гостиной. Её радостное лицо быстро сменяется удивлением, а затем и настороженностью.

— Оля, кто это?

— Мои друзья.

— А зачем они пришли?

— Мне было страшно одной идти по улицам. — Я помогаю Гене запереть заедающий замок, дернув ручку на себя со всей силы. Не подхвати меня Киса, я бы грохнулась на спину.

— А ты купила чипсы? — интересуется Лиза, подходя ближе, но выдерживая безопасное расстояние от незнакомых ей людей.

— Слышь, мелкая, — Киса отмахивается от неё, как от назойливой мухи, и помогает мне снять куртку, — подожди, а? Не лезь.

— Хэнк, я и сама могу. — Я пытаюсь поднять друга за руку, но он отталкивает ладонь и расшнуровывает сперва один мой ботинок, затем второй. Обвив пальцами лодыжки, он помогает снять обувь, а затем и стягивает испачканные кровью носки, к которым прилипла глина.

Устало переставляю босыми ногами, мечтая лишь о том, как упаду на кровать и отключусь. Но Лиза преграждает путь.

— Так ты купила?

— Слышь, блять... — взвинчивается Киса, но я бью его по животу и протягиваю руку к сумке, которую он держит в своей руке.

— Держи.

Я шуршу сперва розовым пакетом, затем достаю бутылку газировки и протягиваю сестре. Она радостно подхватывает добро и бежит обратно в гостиную, из которой доносятся мультяшные голоса.

— Вот же мелкая сука, — ворчит Киса и толкает дверь в мою комнату.

Я роняю сумку на пол, подхожу к кровати и падаю животом на покрывало. Матрас пружинит и слегка подбрасывает меня. Парни закрывают дверь, включают гирлянду, оставляя основной свет выключенным, и комнату освещают белые лампочки, подвешенные к плинтусам под потолком. Кровать рядом со мной прогибается, и кто-то, отодвинув сваленные учебники и тетради, опускает ладонь мне на спину.

— Ты как?

Это Хэнк.

— Охренительно, — глухо отзываюсь я, уткнувшись лицом в покрывало, и вскидываю руку, демонстрируя друзьям большой палец.

— Сука, надо покурить, — ворчит Гена, и я слышу несдержанное похлопывание по карманам штанов. — Я чуть не помер, пока ехал.

— Сигареты на балконе, — подсказываю я, когда по грубому бурчанию под нос понимаю, что свою пачку он оставил в машине.

— Ага, спасибо. — Дверь балкона отворяется, и в комнату проникает прохладный воздух. — Походу башку придётся красить, там, наверное, теперь десятка два седых волос.

— Извините, — тихо говорю я, переворачиваясь на спину и уставившись в звёздный потолок. — Я не хотела, чтобы вы волновались.

— Блять, Оль, ты ебанутая? — Гена щёлкает колёсиком и затягивается, выпуская дым в открытую дверь. — Мы и должны волноваться за тебя. Просто не ожидали, что придётся волноваться именно об этом. Я, как-то, рассчитывал, что придётся отгонять спермотоксикозных долбоёбов, но никак не на то, что за тобой какой-то отморозок будет гнаться по промзоне.

— Есть предположения, кто это мог быть? — Хэнк откидывается рядом со мной на кровать и опирается на локоть.

— Не-а, — качаю я головой и чувствую, как острые коготки цепляются за мою штанину, взбираясь по ноге. Протягиваю руку и подхватываю Пушкина, чтобы положить к себе на живот. — У меня в голове сейчас какая-то звенящая пустота. Вообще нихуя не понимаю. Как будто всё ещё там, в этой темноте.

— Всё, выдыхай. — Боря щёлкает меня по носу, и я слабо улыбаюсь в ответ, прикрыв веки и наглаживая тихо мурчащего кота по спине. — Ты дома и с тобой всё будет хорошо.

— Да. — Киса отрывается от созерцания моей доски с фотографиями на стене и подходит к кровати, касаясь своими коленками моих. — Не ссы, подруга, прорвёмся. Хочешь, как Батори, пустим ему всю кровь и примем ванную?

— Фу, — морщусь я и тут же смеюсь, вскидывая ладонь к лицу, — лучше просто его прикончить.

— Это само собой.

Поднимаю веки и сталкиваюсь со взглядом карих глаз, внимательно изучающих моё лицо с едва заметной полуулыбкой на губах. Он слегка подаётся вперёд, и острое колено снова задевает моё. Взгляд опускается на лежащего на моём животе Пушкина, и парень улыбается уже шире. Хочу что-то сказать, но осекаюсь, когда дверь медленно открывается, и Лиза просовывает голову, взглядом ища меня в толпе. Гена тут же заводит руку за спину, пряча тлеющую сигарету. Я сажусь на постели, удерживая котёнка рукой, и опускаю ладонь Кисе на живот, вынуждая его посторониться.

— Что такое?

— Мы пойдём дальше клеить замок?

— Нет, Лиз, прости, но я сегодня уже не в состоянии.

— Но мы же почти ничего не сделали! — возмущается она, переступая порог, и топает ногой.

Да, потому что ты расхреначила всё, что мы всё-таки успели склеить.

— Эй, ты, — цедит Киса, потирая руками подбородок, и я тут же тяну его за край кофты, прося не хамить моей младшей сестре, — Оля устала, понимаешь? Займи себя сама и отвали, лады? Тебе вообще уже спать пора.

Лиза, что до этого смотрела только на меня, медленно моргает и поднимает глаза на Кислова. Смотрит на него настолько холодным взглядом, что меня неприятно мурашит. Точно также, один в один, на меня смотрит Костя: с раздражением, как смотрят на человека, который вызывает лишь желание вытолкнуть его из окна.

Киса демонстративно раскачивается на пятках, уставившись на стену напротив, и не оборачивается к Лизе. Она обводит внимательным взглядом всех присутствующих и молча выходит, затворив за собой дверь.

— Обязательно было грубить? — Я толкаю Кису коленом, и он протягивает руку, чтобы взять на руки Пушкина. Кот, несмотря на то, что видел парня всего лишь раз,  доверчиво сворачивается клубочком у него на ладонях и принимается громко мурчать в ответ на почёсывания.

А я говорила, что это не мой кот, а Кислова.

— Да бесит она меня. По тебе же видно, что ты или отключишься сейчас, или блеванёшь. Так нет, доебалась же, блять.

Тру пальцами веки и откидываюсь на постель, опустив затылок Хэнку на предплечье. Он тут же бережно ведёт пальцами по моему лицу, откидывая пряди волос. От тишины, повисшей в комнате, меня начинает клонить в сон.

— Ладно, погнали, — из дурмана меня вырывает голос Гены. Он тушит бычок в банке и закрывает балконную дверь, поворачивая ручку. — А ты ложись спать. На тебя, внатуре, без слёз не взглянешь. Чучело-мяучело.

— Ой, всё, — отмахиваюсь я от друга и отворачиваюсь к Хэнку, чтобы уткнуться носом ему в грудь. — Борь, пни его.

Судя по скрипу пружин и недовольному ворчанию Зуева, Хенкин выполнил моё желание. Тихо смеюсь, и Гена мстительно пихает пяткой меня под зад. Слышу громкую возню — это Киса в ответ лягнул Гену.

Парни подхватывают свои куртки с пола, натягивая на плечи. Я стою в прихожей, облокачиваясь плечом на стену, и наблюдаю за тем, как друзья обуваются, толкая друг друга и пытаясь уместиться втроём на одном коврике.

— Если что, — наказывает Гена, качая указательным пальцем перед моим носом, — сразу звони, поняла?

Мы прощаемся, и как только за ними закрывается дверь, я сползаю по стене на пол и накрываю ладонями лицо, пытаясь удержать катящиеся по щекам горячие слёзы.

***

Болтаю ногой в воздухе и веду пальцем по экрану, чтобы поменять жёлтый и красный цвет местами. Собранная комбинация из пяти квадратов превращается в бомбочку, и я жму на неё, чтобы взорвать половину поля. Тяжело вздыхаю и опускаю телефон на одеяло — я проиграла, а жизней у меня больше не осталось. На мониторе ноутбука друзья Габриэллы и Троя пытаются помочь парочке выступить с песней на прослушивании.

— Высокой стаей наши дерзанья в синий простор рвались, — шёпотом напеваю я, опустив щёку на подставленную руку. — И мы сами вслед за ними ввысь, улетели ввысь.

Обычно перед сном я включаю какую-нибудь серию «Мыслить как преступник», но после случившегося меньше всего хочется смотреть, как расследуют изнасилование и убийство бедной женщины в Лас-Вегасе или Техасе. Поэтому я включила засмотренный до дыр добрый мюзикл.  Нетерпеливо поглядываю на красные цифры настольных часов.

01:27

После ухода парней и пятнадцати минут рыданий на полу в прихожей, я умылась, привела себя в порядок, загрузила новую порцию вещей в стиральную машинку и пошла укладывать сестру. Лиза со мной даже не разговаривала, молча уйдя спать, но во мне не осталось ни сил, ни желания объяснять ей, что Киса просто не самый вежливый парень на свете и на него не надо обижаться.

Погасив свет в комнате сестры и приступив к уборке бардака в гостиной, я вспомнила, что Лиза так и не почистила зубы. Выключив телевизор, протерев журнальный столик тряпочкой, я убрала все спички и тюбики в коробку, прихватила ноутбук одной рукой, а недопитую фанту и остатки чипсов другой и ушла к себе.

Медленно пережёвываю сухари, совершенно не слыша ничего из-за хруста на зубах, и делаю глоток газировки из горлышка. Глаза уже щиплет, нос горит от постоянного высмаркивания, но я не могу лечь спать, потому что мама всё ещё не пришла домой с тусовки с бывшими одноклассницами. У неё есть ключи, да и она уже давно взрослая женщина, но после пережитого сегодня ужаса, я не могу просто уснуть, пока не удостоверюсь, что мама живая и невредимая зашла в квартиру.

Пушкину же ничто не мешает спать — высунув розовый язык, он вытянулся во всю длину своего тела, подтверждая всем известный факт, что коты — это жидкость. Такой маленький, а растянулся, будто слайм.

Телефон снова оживает, и я склоняюсь над ним, чтобы прочесть сообщение через экран уведомлений. Это Гена. Пытается уличить меня в том, что я до сих пор не сплю. Мне уже прилетела порция отборных матов от всех, кроме Мела, когда я по глупости ответила на сообщение в чате и этим спалилась, что до сих пор не сплю. Поэтому я читаю лишь уведомления и сдерживаюсь, чтобы не ответить на них.

Гендос: Чёт не спится, посоветуешь фильмец глянуть?

— Ага, хрен тебе, я больше не поведусь. Воспользуйся гуглом, — беззлобно огрызаюсь я на телефон и отбрасываю его в сторону.

Первый фильм заканчивается, и я тут же включаю второй, попутно вспоминая, что именно в этой части поют песню, которая всё детство доводила меня до слёз. Да что там в детстве — до сих пор.

Тихая вибрация вклинивается в начальные титры. Пододвигаю телефон к себе, облизываю солёные пальцы и жму на кнопку блокировки.

Киса: Надеюсь, что ты спишь.

Киса: Ты же спишь?

Я закатываю глаза — ещё один проверяльщик. Сейчас, ещё Хэнка дождусь и будет комбо.

Понятно, почему они так переживают и давят на меня, потому что сами до усрачки перепугались. Мало кто останется спокойным и равнодушным, когда родной человек в трубку шепчет, что за ним кто-то идёт, а потом истошно визжит. Будь я на их месте, у меня, наверное, точно остановилось бы сердце.

Но я не хочу, чтобы они так сильно переживали за меня. Я в порядке. Я точно в порядке. Меня не избили, не изнасиловали, не убили. Руки и ноги на месте, язык тоже. Всё хорошо.

Всё хорошо.

Прождав несколько минут и убедившись, что я не читаю его сообщения, Киса вновь пишет.

Киса: Я сегодня впервые так испугался.

Киса: Думал, что самый страшный день в моей жизни — когда меня батя Хэнка притащил в участок и мать на уши поставил. Как оказалось, хуйнч это полная была.

Киса: Блять, да у меня руки до сих пор трясутся. Понял, когда сейчас косяу поджигал и чуть не спалил брови.

Киса: Представил, что мы прибегаем на эту ёбануб промзону, а там твою труп. Разревелся, прикинь? Как пиздюк.

Киса: И если бы с тобой что-то случилось... Последний наш разговор был бы о том, какой я ёбаный мудила, который так проебался перед тобой. А ты плакала, потому что я сделал тебе больно.

Киса: Ненавижу себя за это.

Киса: Спасибо, что ты живая, Оль. Иначе я бы отправился за тобой следом.

Киса: Знаю, это по-мудацки, такое говорить, но это правда.

Киса: Я же, сукп, вообще свою жизнь без тебя не представляю. Чехова, которая вечно ебёь мне мозг из-за того, что я говорю «тёлка» вместо «девушка». Я постоянно говорю, что меня бесят твои получасовые голосовые о фильмах и сериалах, но это неправда. Я каждое слушаю. От и до. Ну ладно, иногда вырубаюсь на секунду, но тут же просыпаюсь, когда ты начинаешь лрать из-за тупых персонажей.

Киса: Обещаю, я больше и слова не скажу, когда ты остановишься, чтобы в миллионный раз сфоткать закат или заставишь нас встать в круг, чтобы сфоткать ноги.

Киса: Олья, не вздумай умирать, поняла? Я, сукп, запрещаю тебе, нахцй, ясно?

Киса: Блять, сорян, я бухой, пальцы по клаве не попадают. Оля, да, Оля. Не смей сдыхать, слышь?

Киса: Сука, чё хочешь делай, но не смей. Хоть крестражи ёбанве делай, похуй.

Киса: Нет, не делай. А то станешь стрёмной как "«Авада Кедавра», и чё мне тогда делать? Тебе нельзя уродливой быть, так никто не вывезет твой ёбаный характер.

Киса: Ладно, я вывезу. Но всё равно, не надо.

Киса: Ты ж это, блятб, Солнышко. Чё я, сука, буду делать без тебя?

Киса: Сдохну.

Последнее слово размывается из-за слезы, упавшей на экран. Шумно втягиваю носом воздух и утираю его тыльной стороной ладони. Киса снова довёл меня до рыданий. Но на этот раз я не злюсь на него за это. Ложусь рядом с телефоном, который перестал вибрировать, потому что Киса больше ничего не пишет. Щёкой жмусь к защитному стеклу и закрываю глаза.

Сердце ноет от того, как сильно сейчас хочу услышать его голос — немного подторможенный из-за травки и алкоголя, но такой родной — с хрипотцой и растянутыми гласными. Но я не звоню. Что-то внутри подсказывает, что это ночная слабость Кислова, которую утром он захочет спрятать, выставить перед собой свой колючий хитиновый слой и отрицать всё написанное в порыве сильнейших эмоций. Я слишком хорошо знаю его и поэтому даю ему шанс утром всё стереть и верить в то, что в моих глазах он всё ещё остаётся наглым, хамоватым весельчаком, которого бесят какие-то мои приколы, вроде длинных голосовых.

Поднимаюсь с постели и плетусь в туалет босиком по холодному полу — допитая бутылка фанты просится наружу. В квартире тихо, как в морге. Даже от соседей не доносится ни звука.

Вымыв руки и от лени вытерев их о пижамные шорты, зеваю и жму локтём на выключатель, выходя из ванной комнаты. Торможу в коридоре, когда слышу звук поворачивающихся замков. Наконец-то, мама вернулась, значит я могу лечь спать.

Дверь медленно открывается, и я различаю мамин силуэт в свете лампочки на лестничной площадке. Она входит на цыпочках, немного пошатываясь, и медленно закрывает за собой дверь. Я резко хлопаю по выключателю, и в коридоре вспыхивает яркий электрический свет, ловя родительницу с поличным.

— Пришла-таки, гулёна, — улыбаюсь я, и мама испуганно подпрыгивает, роняя сумку на пол.

Смех застревает в горле, а улыбка моментально слетает с лица. Широко распахнув глаза, я смотрю на маму, не в силах вымолвить ни слова.

Красивое бежевое пальто выглядит так, будто его стащили с мамы и возили по навозу — всё в чёрных и коричневых подтёках, с подола на коврик капает грязная вода. Кудри превратились в воронье гнездо, колготки порвались в коленях и стрелками разошлись по ногам, каблук на одном сапоге отлетел, и теперь мама стоит, держась за косяк. Она медленно поворачивается ко мне, и я раскрываю рот, пытаясь сказать хоть что-то. Серёжек-колец в ушах нет. По бледным щекам растеклись чёрные дорожки от слёз, коричневая помада размазана по подбородку, а на левой щеке застыла грязь, как если бы кто-то повалил маму на землю и прижал рукой, чтобы она не двигалась.

— Мама... — выдыхаю я и делаю осторожный шаг. — Что с тобой?

Дёрнувшись всем телом, она вдруг начинает хихикать, глядя на шок на моём лице, но истеричный смех тут же переходит в громкий всхлип, и мама начинает плакать, содрогаясь всем телом.

— Мамочка, боже!

Я подбегаю к ней и успеваю поймать. Прижимаю сотрясающееся в рыданиях тело к стене и аккуратно опускаю на пол. Снимаю с неё сапоги, бросая рядом со своей загаженной обувью, затем стягиваю пальто. От него пахнет сыростью и землёй.

— Ну же, мам, — бормочу я, пытаясь поднять её с пола. — Пойдём в ванную, надо умыться.

Она не сопротивляется, только к плачу добавляется безумный смех, от которого у меня волоски на руках становятся дыбом.

Усаживаю её на крышку унитаза и беру за руки. Они все в земле, ногти обломаны, один отлетел полностью, оголив кусок мяса. Включаю тёплую воду и опускаю под струю мамины ладони; смываю всю грязь, затем беру из ящика чистое полотенце, мочу его и присаживаюсь перед мамой на корточки. Она притихла; её тело всё ещё содрогается от приступов истерики, но она молчит, лишь жадно хватая ртом воздух. Бережно веду мокрым полотенцем по её щекам и векам, смывая всю грязь и остатки косметики. Краем глаза замечаю, что она теребит подол платья и рвёт колготки дальше по стрелкам.

Из ванной я веду маму под руку на кухню и усаживаю на стул. Настежь распахиваю шкафы, в поисках чего-то горячительного, и на самом верху нахожу бутылку коньяка. Она нераспечатанная, но я вскрываю её грубым движением руки, обмотанной кухонным полотенцем, хватаю чистую стопку и наполняю до краёв. Почти насильно заставляю маму выпить всё содержимое залпом, и она морщится, втягивая ртом воздух.

Сажусь возле её ног и жду, когда истерика прекратится.

Не знаю, сколько времени проходит, но когда мама поднимает руки к лицу и вытирает влажные щёки, у меня занемела щиколотка.

— Мам, что случилось? — спрашиваю я совсем тихо, боясь спугнуть её.

Она шмыгает носом, трёт дрожащие губы и прочищает горло, перед тем как произнести то, от чего мой мир разлетается вдребезги:

— Меня изнасиловали.