Мы сделали это

Один бок сардельки подрумянивается до тёмной корочки, и я кручу ветку, чтобы прожарить её со всех сторон. Огонь в ржавой бочке весело трещит, согревая руки и воздух вокруг.

Маму бы удар хватил, узнай она, что я ем сардельку, нанизанную на грязную палку, поднятую с земли, да ещё и приготовленную на костре в бочке. От этой шальной мысли на душе становится приятно и тепло. И плевать, что я могу свалиться с пищевым отравлением. Назло мамке отморожу уши — это точно про меня.

Парни растрачивают пиво на то, чтобы полить им свои сардельки перед тем, как зажарить. Качаю головой и делаю глоток холодного и сладкого напитка с лимонным вкусом. Газы выстреливают в нос, и я морщусь, вдыхая влажный воздух с привкусом гари.

Мы собрались на детской площадке, столпившись вокруг старой бочки. За нашими спинами возвышается старый и давно неработающий самолёт, а ещё дальше здание бывшего клуба, переоборудованного в мастерскую, где теперь тусуемся только мы. Наша берлога, святая святых.

— Чтобы не началась анархия, нам нужен свой кодекс. — Мел сразу заходит с серьёзной темой. И с таким же серьёзным лицом.

— А уголовного тебе мало? — ехидничает Гена, и я прячу улыбку за горлышком от бутылки.

— Кодекс нужен, Геннадий, для того, чтобы... — Мел запинается, раздумывая над словами, и, шмыгнув носом, продолжает: — Вот завтра ты скажешь: «Хочу стреляться». Вот верняк у тебя уже есть кандидатура.

— Конечно есть, — перебивает его Гена, ворочая веткой дрова в костре. — Крыса, солист, репертуар спёр и теперь в московских клубах играет. Я полюбому его кончу, отвечаю.

Это вызывает у нас с Хэнком смешки, и мы переглядываемся. Я толкаю локтём Кису, и он бросает в мою сторону насмешливый взгляд, улыбаясь. Делаю глоток пива и приподнимаю палку, чтобы сарделька не сгорела.

— Ну вот, я же говорил, — кивает Мел и указывает на Кислова. — Кис, давай теперь ты.

— Да, есть один челик. — Парень чешет лоб под чёлкой, усмехаясь. — Он у меня кроссы спёр из раздевалки. Доказательств нет, но вот, сука, всё на него указывает.

Качаю головой, не поднимая глаз от огня. В этом весь Киса. «Доказательств нет, но чуйка! Чуйка!».

— У Хэнка можно не спрашивать, у него врагов нет.

— Ну, пока нет, — улыбается Боря и вскидывает брови, намекая нам, что всё не так уж и очевидно.

— Оля? — обращается ко мне Мел.

— Да всё понятно же, — встревает Киса и наваливается на меня своим весом, толкая на Хэнка.

— И что же тебе понятно?

— Крысиная морда — враг намба ван, конечно же. — Он улыбается, и я не могу не улыбнуться в ответ.

Пожимаю плечами и запиваю невысказанные слова лимонным пивом. Пока не стану говорить про Козлову. Лучше выяснить всё самим, а то вдруг, она такая крутая актриса, что сумела развести меня как лохушку. Да и Киса не поверит без доказательств. Хотя, чувствую, что даже с неопровержимыми фактами он не поменяет своё мнение. Отвращение к Козловой уже пропитало каждую клеточку тела Кислова.

Вспоминаю о гнусной морде отчима и его словах. Надо будет — и ползать станешь. Окажись он передо мной, и будь в моих руках пистолет — выстрелила бы я? Достаточно ли он засрал мою жизнь, чтобы я желала ему смерти? Сложный вопрос.

— В кодексе мы должны забиться, что никакие личные счёты, типа репертуар спёр или ещё какая материальная шняга, — насупив брови, произносит Мел, тыча в каждого из нас нанизанной на палку сарделькой. — Они не прокатывают. Вся эта мелочевка должна быть вычеркнута.

— Да ладно, Мел, справедливость должна быть, — Киса разглядывает всполохи огня в бочке и шмыгает носом. — За всех соплежуев ответим и хер с ним. Проживём коротко, но ярко, а?

Я закатываю глаза, когда Киса прижимается ко мне бедром и гаденько хихикает на ухо.

— Ну нет, — качает головой Гена. — Я на коротко не подписывался.

— А ты что, Гендосина, своего отца решил пережить? Ты ж если так торчать будешь, — Кислов заходит за спину и ставит свою бутылку на скамью, — то к тридцатке и сторчишься.

— Слышь, предсказатель, рот свой закрой. — Гена хватает Кису за шею, опуская широкую ладонь на затылок парня. — А то прикинь, тебя завтра молния, блин, сиганёт!

Киса повторяет захват Зуева вокруг шеи, но Гена куда больше в размерах, поэтому он сваливает рычащего Кислова на покрытый насыпью пол и падает сверху.

Проглотив последний кусок сардельки, я выкидываю палку и плюхаюсь в подвешенное на перекладине автомобильное колесо, которое служит качелей. Одной рукой держу пиво, а другой цепляюсь за цепочку и отталкиваюсь ногами от земли, раскачиваясь.

— Не, если кодекс, то это типа у нас бригада? — спрашивает Хэнк, качаясь на соседнем колесе.

— Ага, — ухмыляется Киса, — Хенкин и внебрачные дети.

Боря жестом просит меня посторониться, и я упираюсь пятками в землю, чтобы отклониться назад. Хэнк вытягивает длинную ногу и толкает ею Кислова, который тут же издаёт глухой стон боли, скривившись.

— Говнюк.

Я смеюсь и поднимаю ноги, возвращаясь в исходное положение. Киса пытается протянуть руку, чтобы толкнуть меня в отместку, но я угрожающе выставляю перед собой кулак.

— Только попробуй.

— И попробую.

Киса точно не тот человек, которому можно бросать глупые вызовы. Он поднимается со своего колеса, подходит ко мне и, игнорируя возмущённую ругань, наваливается сверху, забираясь с ногами на самодельную качель.

— Блять, руки отдавил, — ворчу я, пытаясь подвинуться, чтобы Киса смог сесть всё же не на меня, а рядом.

И я даже не пытаюсь выгнать парня. Это бесполезно. Чем больше сопротивляешься, тем сильнее Киса хочет всё сделать назло. Он как болото, во всех хороших и плохих смыслах этого сравнения — чем сильнее сопротивляешься, тем быстрее и глубже он в себя засасывает.

Цепь натягивается и скрипит, но выдерживает наш вес. Запрокинув руку назад, Киса любезно подставляет своё плечо, и я опускаю на него затылок, делая ещё один глоток пива. Пальцы тут же зарываются мне в волосы и взлохмачивают. Незаметно тру ладонью щёки — они горячие, несмотря на прохладную погоду.

— А как насчёт клуба? — предлагает Мел; он сидит на скутере Кислова и упирается ногами в землю по обе стороны. — Типа как бойцовский, только дуэльный.

— Воу, — одобрительно качает головой Киса и задевает подбородком мою макушку. — Да, это ништяк! А название?

— «Господа офицеры»! — выкрикивает Гена с набитым ртом. — Или же просто «Господа», понял?

Мы смеёмся над этой глупой идеей и качаем головами, отметая её. Бросаю взгляд на задумчивого Мела; он улыбается, глядя на холмистый горизонт.

— Предлагаю назваться «Чёрная весна», — выдаёт Меленин после недолгой паузы.

— Да! Я вообще за любой блэк! — кричит Киса, и я вздрагиваю, касаясь ладонью оглушённого уха; он двигает пальцами, почёсывая мне затылок, как ластящемуся к нему котёнку. — Прости, солнышко. Можно ещё татухи набить, типа скрещённые пистолеты.

— Нет, спалимся, — качаю я головой, прижав холодную бутылку к лицу. — Надо строго «Чёрная весна».

— И дартс на рёбрах набить, да? — продолжает оживлённый Киса; он трясёт руками, показывая, где примерно можно нанести татуировки.

Хэнк тоже кивает, улыбаясь — явно доволен идеей. Гена лыбится и поедает сырой кусок сардельки, затолкав большие куски за обе щёки и превратившись в запасливого хомяка.

А я... А что я? Ещё одна татуировка, которая, к тому же, будет объединять меня с лучшими друзьями? Подвиньтесь, я первая в очереди!

— Это всё круто, — вскидывает руку Мел, привлекая к себе внимание. — Но, главное, мы всё обсуждаем вместе. Если клуб решил, что повод для дуэли ничтожный, значит всё рубим, отменяем.

— А я извиняюсь, — встревает Гена, ритмично жуя, — а пистолеты стали клубными или чё?

— Гендос, да харе жопиться, — вскидывает брови Хэнк, глядя на друга. — Ты в клубе, а значит нет ничего моего, только общее.

— Как при коммунистах, — вставляет свои пять копеек Киса.

— А, ништяк, — качает головой Зуев. — А может у меня, всё-таки, будет привилегия какая-то? Это же я их достал, так-то.

— При коммунизме привилегированных лишали всех плюшек и ссылали на Колыму, — с усмешкой отвечаю я. — Или в Сибирь. Тебе что больше по душе?

— Мне по душе послать тебя в жопу, сестрёнка, — скалится Гена, демонстрируя мне средний палец.

— Да будет у тебя, Гендос, привилегия. — Киса хищно тянет и облизывает губы, раскачивая ногами наше колесо. — Иногда ты можешь брать с собой в постель стволы и наслаждаться ими наедине.

— Да? — хмыкает Гена.

— Да, — вторит ему Киса с ухмылкой и вовремя вскидывает ладонь, чтобы защитить нас от летящей бутылки. Она со звоном падает на пол. — Вот собака.

— Гендос, лови! — Хэнк мстит за нас и бросает свою пустую бутылку в парня. Тот расплывается в ухмылке, демонстрирует Хенкину средний палец и швыряет в него недоеденный кусок сардельки.

С трудом выбравшись из объятий Кисы, я собираюсь, как единственный нормальный человек, убрать свою бутылку в пакет, а не раскидывать мусор повсюду. Поворачиваюсь, и мне под зад прилетает мощный пинок. Такой сильный, что я делаю несколько нелепых шагов вперёд и в ярости оборачиваюсь к качелям.

—Ты чё, блять, охуел? — кричу я, но Кислов уже подлетает с места и бежит в противоположную сторону. — А ну вернись, псина сутулая, я же тебя сейчас до смерти запинаю!

Гонюсь за парнем по всей площадке, вооружившись палкой, на которой жарила обед. Ветер хлещет по щекам, воет в ушах, под ногами скрипит настил. Мел и Хэнк устраивают поединок на «шпагах» — тычут друг друга палками и пытаются выколоть противнику глаза.

Киса решает поддаться: тормозит у скамьи, и я с воинственным кличем запрыгиваю ему на спину. Он тут же подхватывает меня под коленями, и я роняю палку, вцепившись парню в плечи. Кислов подпрыгивает на месте, чтобы я забралась выше, и мои руки обвивают его за шею. Склоняюсь к лицу и вижу озорной блеск в глазах. Он бежит, и меня трясёт как мешок сахара. Визжу ему на ухо, но Киса только смеётся, крепко удерживая меня на своей спине. Когда он останавливается, я тянусь вперёд и, высунув язык, облизываю его щёку, смачно так, противно, как он всегда это делает. Кису это удивляет, тормозит, и я пользуюсь замешательством, чтобы спрыгнуть и рвануть прочь.

Мне не приходится поддаваться, потому что Ваня нагоняет меня в два счёта, перехватывает руками на уровне груди, и, развернувшись, спиной падает на землю, утягивая меня за собой.

— Отпусти! — смеюсь я, пытаясь разжать замок из пальцев на своей талии.

— Да ни за что, — отвечает Киса и угрожающе клацает зубами у меня над ухом.

Изображая притворный ужас, я взвизгиваю, да так истошно, что срываюсь на сопрано.

— А ну отпусти Ольгу! — орёт Гена, подбегая к нам, и практически вырывает меня из кольца рук, ставя на ноги. А после этого подхватывает под коленями и закидывает себе на плечо. — Попалась!

— Отпусти-и! Гена-а! — вою я ему на ухо, и Гена начинает изо всех сил вилять задницей, из-за чего меня укачивает. — Прекрати! Блевану!

Я смеюсь во весь голос и тяну руки к Кисе, который с довольной ухмылкой наблюдает за нами, а он в ответ демонстрирует два средних пальца. Я тоже в долгу не остаюсь и, подумав, ещё и показываю ему язык.

***

Эскиз надписи выглядит небрежным, но в нём определённо есть свой шарм. Этакое сочетание всех наших характеров. Романтичный и меланхоличный Мел, грубый и взбалмошный Киса, добрый и прямолинейный Хэнк, заводила и душа компании Гена. И я. Единственная девочка. Трудно описать саму себя, но, наверное, я клей. Вот так просто. Если перемешать нас, взболтать, то получится нечто такое резкое, грубое, но по-своему очаровательное. И даже прекрасное.

Споров о том, где будет красоваться татуировка, не возникает. На рёбрах под сердцем — самое подходящее место. Посторонний человек не увидит. Всё продумано.

Первым под иглу ложится Киса; резким движением стягивает через голову кофту и остаётся по пояс обнажённым. Многим девочкам нравится такое телосложение у парней, как у Кисы. Худой, даже костлявый, высокий и с бледной кожей проступающими на предплечьях голубыми венами. Отвожу взгляд, хотя за столько лет дружбы не вижу ничего нового, но теперь это кажется слишком неловким — вот так стоять и бесстыже разглядывать Кислова.

Вторым идёт Хэнк.

Я прижимаю горлышко бутылки к губам, делая большой глоток, и пританцовываю под громкую музыку. Открываю сообщение от Кристины, которая донимает меня вибрирующими уведомлениями последние двадцать минут.

Крис: Ты спросила у Кисы?

Я: Да.

Крис: Блин, Оль, и ты молчишь! Трудно было позвонить или написать?

Я: Давай при встрече расскажу? По телефону неудобно.

Крис: Оля!

Закатываю глаза и убираю телефон в карман. Иногда Кристина меня невыносимо бесит. Ну жила же она как-то все эти годы без знания, как к ней относится Кислов. Так и ещё столько же спокойно проживёт. Но нет, вынь да положь именно сейчас.

А ещё я не отвечаю, потому что знаю, как Крис отнесётся к новости о том, что Киса ею не заинтересован. Она привыкла всегда получать то, что хочет, а отказы приводят её в натуральное бешенство.

— Затянешься? — Подошедший полуголый Кислов протягивает к моему лицу сигарету, и я приоткрываю губы, чтобы зажать зубами фильтр.

— Спасибо, — негромко бормочу я себе под нос, вдыхая едкий дым полной грудью. — Кстати, я тут хотела уточнить...

— М? — Ваня присаживается на диван и откидывается назад, упираясь локтём в спинку. Чёрная надпись на покрасневшей коже, обтягивающей ребра, выглядит невероятно притягательной. Так и хочется потрогать. Ладно, мне просто хочется прикоснуться к голому животу Кисы, кого я обманываю.

— Насчёт Кристины, — выпускаю носом дым и заставляю себя выдавить эти слова. — Она тебе точно не нравится?

Киса смотрит на меня долгим внимательным взглядом, а затем небрежно встряхивает пятернёй чёлку и говорит:

— Чехова, у тебя деменция началась? Мы же вчера это обсуждали.

— Да, но... — Я затягиваюсь сигаретой, обдумывая дальнейшие слова. И что ответить? Чёрт же меня дёрнул опять заговорить на эту тему. — Просто хочу убедиться.

— Если тебе так надо, — Киса вскидывает брови, — могу и трахнуть твою подружку.

От неожиданности я давлюсь дымом и громко кашляю, моргая заслезившимися глазами. на лице парня появляется наигранное сочувствие, и он выразительно усмехается.

— Ничего мне не надо! — вспыхиваю я, вновь обретя способность говорить. — Наоборот, хочу убедиться, что этого не случится. Не хочу выслушивать потом страдания Кристины и вставать на чью-то сторону.

— Хочешь сказать, — Киса лениво тянется, и полоска чёрных трусов выглядывает наружу из-под резинки штанов, — ты бы выбрала не мою сторону?

— Не знаю, — изображаю я задумчивость, стуча пальцем себя по подбородку. — Поэтому давай не будем проверять.

Вместо ответа Киса протягивает ладонь и усаживает меня рядом с собой на диван. Наши тела — его обнажённое, а моё всё ещё спрятанное под толстовкой — оказываются слишком близко друг к другу, хотя на диване дохрена места. Мне становится очень и очень жарко. Я даже одёргиваю руку, всё ещё зажатую в ладони Кисы, потому что боюсь, что она от смущения начнёт потеть.

— Ты чего? — удивлённо спрашивает Киса, заметив моё нервное движение.

— Да так, — вымученно улыбаюсь я и отвожу взгляд в сторону, чтобы Киса не смог прочитать ответы в моих глазах.

— Оль, пойдёшь следующей? — Мел готов пропустить меня в очереди после Хэнка, который уже поднимается с кресла, разглядывая татуировку на рёбрах.

— Да, давай, — быстро соглашаюсь я, ставлю бутылку пива на стол и вынимаю телефон из кармана толстовки.

— Воу, парни, — громко зовёт друзей Киса и закидывает обе руки на спинку дивана, вальяжно разваливаясь на потрёпанных подушках. — Сейчас Чехова устроит стриптиз!

— Кисуль, захлопни варежку, — грозит ему пальцем Гена и показательно бьёт кулаком грушу, которую успевает придержать ржущий Хэнк.

Я же только криво усмехаюсь и подхожу к Кислову впритык, так, что носки кроссовок упираются в диван. Оказываюсь между широко расставленными ногами парня. Выражение его лица постепенно меняется с наглого на удивлённое. Он вскидывает брови, когда я цепляюсь за край толстовки, скрестив руки на животе. Смотрю ему прямо в глаза, не отводя прямого и пристального взгляда — эту битву точно выиграю я.

Медленно, в такт музыке, тяну кофту наверх вместе с футболкой, и взгляд Кисы, которым он концентрируется на моих глазах, против воли падает на оголившуюся полоску кожи. Нахально усмехнувшись, я задираю одежду выше и стягиваю через голову. Остаюсь в чёрном спортивном лифчике, который не открывает ничего лишнего. Киса проебал шанс на большее, когда забыл к херам ту самую ночь. Отросшее до плеч каре рассыпается по плечам, и я швыряю ком одежды прямо в Кислова. Он ловит толстовку с футболкой у своего лица, и поджимает губы, сдерживая смех.

И чего он вдруг решил поржать? Это было нелепо? Тупо? Возможно. Ладно, проявим грубое женское очарование, которым, надеюсь, я обладаю.

Упираюсь руками в спинку дивана по обе стороны от Кисы и наклоняюсь ближе. Парень упорно смотрит мне в глаза, хотя по дёргающейся щеке видно, что его так и тянет опустить глаза ниже. Прохожусь языком по губам и низким грудным голосом выдаю:

— Держи руки на виду, Вань.

— Прости, солнышко, ничего не могу обещать, — Киса изображает абсолютное ленивое спокойствие, но его выдают напряжённые руки и дрогнувший острый кадык. Даже краска приливает к всегда бледным щекам.

Меня едва не распирает от восторга и удовлетворения. Вот так вот, Кислов, не только ты можешь меня смущать!

Сажусь на кресло перед мастером с чувством абсолютной победы. Я точно выбила Кислова из колеи, что редко кому-либо удаётся.

Блять, а мне ведь говорили, что бить на рёбрах очень больно. Под тихое жужжание машинки я стискиваю челюсти и накрываю ладонью глаза, чтобы перетерпеть новую букву, что навечно отпечатывается не только на моей коже, но, как будто, ещё и на костях вместе с органами.

Шумно втягиваю носом воздух и стараюсь не дышать животом. Хэнк присаживается рядом, складывает руки на подлокотнике и опускает на них подбородок, глядя на процесс нанесения чернил.

— Ты как?

— Просто заебись, — вскидываю большой палец и натянуто улыбаюсь. — Как укус комарика.

— Ты только не расплачься, тушь размажется, — смеётся Киса, и большой палец меняется на средний, который я и демонстрирую парню, не глядя.

***

Чувствую запах запечённых грибов ещё на лестничной площадке. Поворачиваю ключ в замочной скважине и тяну дверь на себя. С порога вижу ботинки Кости, ровнехонько поставленные на коврике — пятка к пятке, носок к носку. «Случайно» толкаю их ногой, когда скидываю кроссовки и нарушаю порядок сраного перфекциониста. Он точно взбесится из-за этого. Мелочь, а на душе тепло.

— Оля, это ты? — доносится мамин голос из кухни, и она высовывает голову в арочный проём.

— Угу, — киваю я, расстёгивая молнию на куртке.

— Переодевайся, мой руки и иди за стол! Ужинать будем!

Когда я выхожу из ванной комнаты, стряхивая капли воды с рук, то едва не сбиваю с ног Лизу, которая поджидает меня под дверью.

— Бл... — Я запинаюсь и делаю глубокий вдох. — Блин, Лиза, зачем так пугать?

— Ты принесла мне что-нибудь? — игнорирует мои слова сестра и протягивает раскрытую ладонь, выжидательно уставившись.

— Нет... — Я хмурю брови и нервно усмехаюсь, оглядываясь на кухню. — Что я тебе должна была принести?

— Что-нибудь. Мама и папа всегда приносят мне вкусняшку, когда возвращаются с работы.

Ну, ничего себе. Если мама и Костя рассчитывают к шестнадцати годам получить эгоистичного и избалованного подростка, то они двигаются в правильном направлении. Результат уже налицо.

— Ничем не могу помочь, — развожу я руками и протискиваюсь мимо сестры в свою комнату.

Хочу закрыть за собой дверь, но Лиза выставляет вперёд ступню, и приходится впустить её внутрь. Завидев её, Пушкин, до этого мирно спящий на покрывале, поспешно ретируется под кровать. Видимо, сестра за день как следует успела достать бедное животное.

Лиза по-хозяйски осматривает мои владения: разглядывает сваленные в беспорядке книги и тетради на столе, бросает косой взгляд на стул, давным-давно похороненный под высоченной горой стиранной одежды, и трогает пальцами коллекцию фигурок из разных фильмов, сериалов и мультиков.

Моя комната не знает порядка уже года два. Не то, чтобы я стыжусь этого, но ребёнок, с взглядом строгого ревизора осматривающий бардак, вызывает во мне чувство дискомфорта.

— Почему твоя комната такая маленькая? — интересуется она и берёт в руки снежный шар, привезённый Кристиной из Швейцарии. Встряхивает, и искусственный снег взмывает к стеклянному небу.

— Потому что мама отдала большую комнату тебе, — отзываюсь я глухо, застряв головой в кофте. Специально отворачиваюсь к стене, чтобы Лиза не увидела свежую татуировку на покрасневшей коже. Плёнка натягивается от движений — под ней уже скопилась краска.

— Это потому, что она любит меня больше?

Не то вопрос, не то утверждение. Натягиваю домашнюю футболку и поворачиваю голову к сестре. Она забралась на свободный стул с ногами и уставилась на фотографии.

— Спроси у неё сама.

— Когда из твоей школы позвонили маме, она долго ругалась. Назвала тебя паразиткой и ходячей катастрофой. Что это значит?

Я прикусываю язык, невесело усмехнувшись, и запускаю пятерню в спутанные волосы. Где-то в груди неприятно колет от слов сестры, а ледяные иглы впиваются в желудок.

— Уверена, что именно так она и сказала?

— Ага, — кивает Лиза. — Ещё она сказала папе, что лучше бы оставила тебя Вове. Кто такой Вова?

— Мой папа, — отвечаю я сиплым голосом и без сил опускаюсь на край постели. Матрас прогибается, и брошенный телефон скатывается по покрывалу, врезаясь в бедро.

Вот оно значит как. Я паразитка и катастрофа, которую стоило оставить отцу. Ну конечно, я лишь груз на маминой шее. Ходячая неприятность. Разочарование. Копия отца. Балласт, который она всё никак не может скинуть. Тёмное пятно в биографии её новой жизни.

Какая же я всё-таки дура. Лелеяла себя надеждами, что мама, несмотря ни на что, будет меня любить. Верила, что у меня всё ещё есть семья. А что по итогу? Отец — почти незнакомый человек, дрейфующий между недельными выходами в море на корабле и алкогольными запоями. И там, и там не просыхает. Мама — создала себе новую семью, в которую я не впишусь, как бы ни старалась. И младшая сестра, которую я почти не знаю, и которая раздражает меня своим существованием.

Тогда для чего мне пытаться? Чему я должна соответствовать? Я же паразитка.

— Девочки, идите ужинать, — стучит мама костяшками по двери и с улыбкой заглядывает в комнату.

Лиза резво спрыгивает со стула и бежит к родительнице. Она обнимает её за ноги и увлекает в сторону кухни.

— Оля, остынет, — снова зовёт мама.

— Ага, иду, — глухо отзываюсь я на призыв, уставившись помутнённым взглядом на узор ковра под ногами.

Для чего теперь мне стараться? Я же катастрофа.

На ужин картофельная лазанья с фаршем и запечённые грибы с курицей и сыром. И ничего из того, что люблю я. Хочу демонстративно приготовить пельмени из морозилки, но мне лень. Да и аппетита нет. Поэтому я молча ковыряю фарш вилкой и размазываю соус по тарелке.

— Оля, а что случилось со шкафом? — интересуется мама и накладывает в тарелку Кости и Лизы салат. — Который в коридоре стоит.

— Упал, — безэмоционально отзываюсь я, не поднимая головы.

— Просто взял и упал? — в голосе мамы слышится недоверие.

— Зачем спрашиваешь, если всё равно не веришь?

— Ты как с матерью разговариваешь? — резко бросает Костя и толкает ногой ножку стула, на котором я сижу. — Совсем от рук отбилась.

— Не надо, милый, — мама поспешно накрывает ладонь мужа своей. — Оля, я же с тобой нормально разговариваю. Можно немного ответной вежливости? Это не так сложно.

— Я нормально ответила, это же вам вечно что-то не нравится, — отламываю кусок хлеба и сую в рот, совершенно не чувствуя вкуса. — Стоял шкаф и упал. Ему лет сколько? Триста? Чему ты удивляешься.

Воцаряется напряженное молчание, и только Лиза стучит вилкой по тарелке, уплетая любимую лазанью за обе щёки. Её напряжённая атмосфера нисколько не смущает. Тянусь за стаканом с вишнёвым компотом и едва заметно вздрагиваю — он почти наполовину заполнен размякшими ягодами и мутными ошметками чего-то непонятного. В стакане Лизы же плещется чистый, процеженный через сито компот, который она в два глотка осушает и с громким чавканьем вытирает рот.

— Как дела в школе? — мама делает вторую попытку завести застольную беседу, что является нормой в обычных семьях.

— Нормально, — киваю я, отодвигая от себя компот.

— Это хорошо, — качает она головой в ответ и разрезает ножом шляпку гриба. — А как дела вне школы?

— Что именно тебя интересует?

— Ну, как дела с друзьями. С мальчиком. — Я вскидываю голову, сведя брови к переносице, и бросаю на маму недоумённый взгляд. — Думаешь, я не заметила, что у тебя подозрительно много фотографий с одним и тем же парнем? Я же мама, — она улыбается, но выражение моего лица становится непроницаемым. — Тот мальчик с тёмными волосами. Кто он?

— Киса, — я осекаюсь и поправляю себя. — То есть, его Ваней зовут. И он мне не парень. Мы друзья.

— Ну, я с твоим отцом тоже «дружила». А потом ты появилась.

Я маминой шутки не оценила.

— Не бойся, в шестнадцать не залечу, — отправляю кусок лазаньи в рот и смотрю на маму исподлобья. — Мне же семнадцать.

— Оля. — И снова этот укоризненный взгляд. — Ты можешь нормально со мной поговорить? Совсем ничего не рассказываешь о том, что у тебя в жизни происходит. Мне же интересно!

Со стоном запрокидываю голову назад и закатываю глаза.

— Мам, я с Ваней дружу одиннадцать лет, как и с Егором. С Борей вообще все пятнадцать, а ты всё равно об этом слышишь каждый раз как в первый, — склоняю голову набок и растягиваю губы в невесёлой усмешке. — Так что проблема не в моём молчании, а в том, что тебе не очень-то интересно. Раз у тебя такая короткая память на всё, что я рассказываю.

— Это не так... — Мама выглядит растерянной; она точно не ожидала услышать от меня нечто подобное. — Я просто...

Ей нечего сказать. Конечно, а что тут ещё можно добавить? У неё действительно короткая память на всё, что касается меня. Кроме жёстких косяков — уж их она будет помнить до конца жизни. 

— Можно подумать, она обязана знать про всех твоих мужиков, — фыркает Костя, двигая пальцем по экрану телефона. — В твоём возрасте у подростков семь пятниц на неделе.

— По себе судишь? — спрашиваю я, вскинув брови, и он бросает на меня недобрый взгляд.

В кармане вибрирует мобильный. У Кристины совсем нет терпения.

Крис: Оль? Ну что он сказал, а?

Крис: Напиши, молю! Я щас сдохну, ну!

Я: Если коротко, то он не рассматривает тебя ни в каком ключе. Не заинтересован.

Крис: И это всё?

Я: А что ещё надо?

Крис: Ну, может он сказал, что не рассматривает меня в роли романтического интереса, потому что я дружу с тобой. Типа, принцип.

Я: Нет, такого он не озвучивал.

Крис: Ладно. А про саму меня он что-то сказал?

Я: Что конкретно тебя интересует?

Крис: Да, блять, Оля! Ты чё сегодня, как в танке? Он не сказал, что я красивая или в его вкусе?

От раздражения в глазу начинает пульсировать вена. Мне надоел этот бессмысленный разговор с хождением по кругу. Я же ответила, что непонятного?

Я: Не-а. Всё, завязывай с допросом.

Крис: Ладно, проехали. Есть у меня план по завоеванию Кислова.

Сердце начинает глухо биться об рёбра. Облизываю пересохшие губы и быстро набираю ответ.

Я: Поделишься им?

Крис: Лучше пока промолчу, чтобы не сглазить.

— Оль, можешь убрать телефон, когда мы ужинаем?

— Твой муж подаёт мне плохой пример, — отзываюсь я, открывая переписку с парнями. Хэнк скинул селфи с нашими татуировками.

— Я работаю, — отрезает Костя.

— А я учусь.

— В семь часов вечера?

— Ага, — киваю я и отправляю оставшийся кусок хлеба в рот. — Вечерняя школа.

Мама устало вздыхает и ставит локти на стол, демонстративно потирая пальцами виски.

— Я всё. — Лиза бросает вилку в опустевшую тарелку и отодвигает стул. — Могу я пойти поиграть?

— Конечно, доченька. — Мама наклоняется, чтобы погладить Лизу по волосам и поцеловать в макушку.

— Тоже пойду, — говорю я и поднимаюсь со своего места, продолжая втыкать в телефон, — Спасибо за ужин.

— Но ты почти ничего не съела!

— Аппетита нет.

— Сядь, пожалуйста, — просит мама, — нам нужно кое-что обсудить. И убери телефон, это важно.

Раздражённо закатываю глаза, но всё же опускаюсь обратно на стул и кладу телефон в карман. Костя тоже отвлекается от своего мобильного и ставит руки на стол, сцепив пальцы замком под подбородком.

— Ты же знаешь, — начинает мама, натянув улыбку на уставшее лицо, — что Костя продаёт здесь ресторан. Документы почти готовы, остались мелочи. Эти деньги пойдут на расширение сети.

Качаю головой. Да, мама упоминала об этом в одном из прошлых телефонных разговоров, ещё до моей драки с Козловой. Собственно, это только подтверждает мою подсознательную уверенность, что они решили задержаться в городе вовсе не из-за моих проблем, а для решения деловых вопросов.

— Так вот, для этого нужно много денег, — продолжает мама, и они берутся с Костей за руки, как в какой-то дешёвой рекламе. — Мы хотим продать эту квартиру и вложить вырученные деньги в бизнес.

Я замираю, уставившись на маму немигающим взглядом. Продать... мою квартиру? Ради сраного ресторана Кости? Я же сейчас не ослышалась?

— Не бойся, — встревает в разговор отчим, когда моё молчание затягивается, потому что я пытаюсь всё переварить. Пока не получается. — Никаких рисков. Я не первое десятилетие в этом бизнесе. Это нужно для нашей семьи, ты же взрослая девочка, должна понимать. Так уже через два года мы переедем в Москву. Ты сможешь поступить в столичный университет, там купим тебе квартиру. Поменьше, зато в Москве.

Продолжаю молчать, наблюдая, как шевелятся губы Кости и выдают полную ахинею. Он с таким упорством пытается навешать лапшу мне на уши, что я бы восхитилась, не будь ситуация настолько хреновой.

— Ну что ты молчишь, Оля? Ответь что-нибудь

Медленно перевожу взгляд на маму. Она улыбается мне — робко, но с надеждой.

— Нет.

Мой ответ негромкий, но в маленькой кухне он хорошо слышен. Голова Кости дёргается в сторону, а мама протягивает ладонь и останавливается, так и не дотянувшись до моей руки.

— Что? Оля, зайчик, ты, видимо, не до конца понимаешь, как это важно...

— Я понимаю. И всё равно мой ответ — нет.

Мама растерянно смотрит на Костю, открывая и закрывая рот, как рыба, выброшенная на берег. Отчим царапает зубами нижнюю губу, трёт пальцами подбородок и опирается на стол сильнее, наклоняясь ближе ко мне.

— Считаешь, что сейчас самое время включать бунтующего подростка?

— Я не бунтую.

— Значит, ты по жизни такая эгоистка, — качает он головой и резко откидывается на спинку стула. — Тебе наплевать на семью?

Семью? Я её что-то здесь не вижу.

— Это моя квартира. Моя собственность. Мне скоро исполнится восемнадцать лет, я хочу жить самостоятельно, а не под вашей крышей. Не испытываю никакого желания сидеть в ожидании, что мне перепадёт обещанная квартира в Москве.

— Ты хоть немного думаешь о будущем? — щурит глаза Костя, впиваясь в меня колючим взглядом. — Хочешь проторчать здесь всю жизнь? Мы даём тебе реальный шанс. Хочешь его просрать ради того, чтобы потешить гордость и самолюбие?

— А что, будущее может быть только в столице? — Я складываю руки на груди и откидываюсь назад. — Мне и здесь нравится.

Костя бросает на маму раздражённый взгляд, и она тут же вся подбирается. Выражение её лица — умоляющее. Она поднимается со стула и садится на место Лизы, оказываясь рядом со мной. Её ладонь накрывает моё предплечье, но я не расцепляю рук, не позволяю ей подобраться слишком близко.

— Зайчик, это очень важно, понимаешь? Не отказывайся так сразу! Подумай, взвесь все за и против. Мы сможем, наконец-то, жить вместе! Мы же хотели этого! Ты хотела!

Как круто, что мама подменяет понятия так, как ей удобно. Я хотела, чтобы мама жила здесь со мной, а не сваливала с новым мужем в другой город. Вся эта семейка мне нахрен не сдалась. Я качаю головой, но мама вскидывает руку, останавливая.

— Нет, не отвечай сейчас! Просто подумай, хорошо? — Она притягивает меня за голову и целует в лоб. — Я люблю тебя, Оленька. Пожалуйста, подумай хорошо. Это невероятный шанс для всех нас.

Отобрать мою подушку безопасности? Хороший план, ничего не скажешь. Надёжный, как швейцарские часы. Интересно, кому же всё-таки принадлежит эта идея — Косте или маме?

Пятнадцать лет назад бабушка по папиной линии завещала мне эту квартиру. Никто до сих пор не знает, почему именно мне, а не своему сыну, но папа никогда не пытался оспорить наследство. Согласился, что так правильнее. До моего совершеннолетия мама решает все важные вопросы по поводу жилья, но я точно знаю, что продать имущество ребёнка нельзя без согласия органов опеки. А опека не согласится, узнав, что я против. Кажется, Костя и мама решили запрыгнуть в последний вагон, когда ещё могут отобрать у меня всё, что можно.

Пронзительный визг несётся по тёмному коридору и вырывается в погрязнувшую в липкой тишине кухню. Мама и отчим вскакивают на ноги первыми, и я запоздало поднимаюсь с места, уставившись в арочный проём. Это кричит Лиза. Мама первая выбегает из кухни и орёт на всю квартиру:

— Лиза! Доченька!

Я спешу вслед за взрослыми и понимаю, что визги доносятся из моей комнаты. Мама влетает в неё и едва не срывает хлипкую дверь с петель.

Сестра, зарёванная, сидит на полу и прижимает руку к груди. На предплечье у неё красуются две глубокие царапины.

— Что случилось? — кричит мама и падает на пол рядом с Лизой.

— Кот, — захлёбывается в истерике сестра, — он поцарапал меня!

Пушкин? Я оглядываю комнату в поисках котёнка, но, видимо, он снова забрался под кровать. Опускаюсь на колени и свечу в темноту фонариком на телефоне. Пушкин забился в самый дальний угол — его потряхивает. Но не от страха. Его колотит от злости; он громко шипит и, когда я пытаюсь достать его, бросается когтями вперёд. Успеваю в последний момент отпрянуть, и котёнок снова забивается в угол, не переставая громко и агрессивно шипеть.

— Ты чё, блять, с ним сделала? — кричу я в ярости  оборачиваюсь на младшую сестру, рыдающую на груди у матери.

— Не ори на неё! — взвизгивает мама, и по её взгляду я понимаю, что сейчас она готова разорвать Пушкина. И меня вместе с ним. — Ты видишь, что твоё животное наделало? У него наверняка бешенство! Костя, — кричит она отчиму, — вызывай службу отлова или как она там называется! Пусть эту тварь усыпят! Доченька, не плачь, моя хорошая, пойдём, я тебе обработаю царапины. Да, знаю, что больно, потерпи, родная.

— Не смей, — я вскидываю палец, глядя на Костю, который уже потянулся за мобильным. — Не смей. Иначе весь город узнает о том, что семейка Козловых выгнали бедного подростка из собственного дома.

— Да как ты можешь! — визжит мама, и по её лицу катятся крупные слёзы злости. — Ты не видишь, что твоя младшая сестра плачет от боли? Что ты за дрянь такая бездушная! Какой-то цирк ради помойной твари, немыслимо!

— Я уже сказала, — цежу я, пропуская мимо ушей мамины оскорбления, брошенные в пылу ярости и страха за Лизу, — никто из вас и пальцем не тронет котёнка. Если он поцарапал Лизу, значит, она к нему лезла и довела. Вам стоит рассказать ей, что животных нельзя обижать.

— Поверить не могу, — шипит мама и подхватывает Лизу, продолжающую выть дурным голосом, на руки. — Ты это из вредности делаешь, да? Из ревности? Точно мне назло!

В ответ я только опускаю голову и тру веки пальцами. Час от часу не легче. День ото дня тоже.

Противная трель разносится по квартире, а за ней следует оглушительный стук кулаком по двери. Мы все разом умолкаем, даже Лиза затихает, спрятав зарёванное лицо у мамы на плече. Костя вскидывает брови, проверяет время на экране телефона и медленно идёт в сторону входной двери.

— Откройте, полиция!

Внутри меня разом всё куда-то падает. Ощущение, что я лечу в бездну и не могу ни за что ухватиться. Тело клонит в сторону, и я опираюсь руками на постель, в отчаянии цепляясь пальцами в скомканное покрывало. Они нашли труп режиссёра. Всё кончено. Нам конец.

Скрипят замки, гремит цепочка, походя на грохот кандалов в тюрьме строгого режима, и в квартиру врывается сквозняк. Мама, с Лизой на руках, выходит в коридор, а я остаюсь сидеть на полу, прислушиваясь к глухим голосам из прихожей. Ничего не могу разобрать.

Пальцы сами лезут в рот от нервов. Кусаю ноготь и случайно отрываю его вместе с кожей и приличным слоем лака.

— Да, хорошо, сейчас, только ключи возьму, — доносится голос отчима. Он проходит мимо комнаты в родительскую спальню и возвращается оттуда с брелком от автомобиля, припаркованного под окнами.

Когда за ним закрывается дверь, я высовываю голову в коридор и дрожащим голосом спрашиваю:

— Зачем мент приходил?

— Во-первых, — мама идёт на кухню, всё ещё держа Лизу на руках, которую можно было давно уже поставить на ноги, — не мент, а полицейский. Во-вторых, у кого-то из дома напротив угнали машину. Они проверяют видеорегистраторы.

Больше мама со мной не говорит. Она с грохотом откидывает крышку аптечки и грубыми движениями вынимает вату, бинты и перекись. Холодное выражение её лица значит лишь одно — мама обиделась и очень сильно. Будет разговаривать со мной сквозь зубы или вовсе игнорировать до тех пор, пока я не прогнусь и не извинюсь.

Сжимаю челюсть и поворачиваюсь на пятках, чтобы уйти в свою комнату. Демонстративно громко захлопываю дверь и задвигаю щеколду. Хрена с два я буду первая извиняться. Даже при том, что я «паразитка и катастрофа», за сегодня я ещё ничего плохого не сделала.

Дверь скрипит, и я ёжусь от холода, выходя на балкон. Обняв себя за талию, втягиваю шею в плечи, подхожу к перилам и смотрю вниз. Костя хлопает дверью автомобиля, после чего жмёт руку менту, и тот идёт в сторону, держа в руках папку с бумагами. Отчим остаётся стоять возле тачки и смотрит уходящему полицейскому вслед. Вскинув руку, он всклокочивает шевелюру и переминается с ноги на ногу. И вдруг запрокидывает голову, глядя на мой балкон. Не знаю, почему, но я тут же отхожу от перил и замираю. Закон не запрещает смотреть на парковку во дворе, но, почему-то, чувствую себя так, будто меня застали на месте преступления.

Аккуратно подаюсь вперёд и смотрю на дорожку, но она уже пуста. Костя зашёл в подъезд. Вздрогнув от пронизывающего порыва ветра, я бросаю последний взгляд на опустевший двор и возвращаюсь в комнату. Свежий воздух отогнал прочь предобморочное состояние.

После дуэли я почти не думала о режиссёре и о том, что Мел совершил убийство. Отгоняла эти мысли как могла. И несколько дней это работало. Но стоило только услышать крик полицейского, как я едва не лишилась чувств.

Расслабься, Оля, Роман лежит на дне бухты. Пляж дикий, с опасными рифами, там никому не придёт в голову нырять или искать потерянного москвича. Наверняка полиция уже знает, что он любитель трахаться за спиной у жены, а значит спокойно мог умотать для этого в другой город. А там может случиться всё, что угодно. У режиссёра нет никакой связи с нами, а у нас с ним. Случай на съёмке рекламы? Да никто в жизни не станет связывать пощёчину обиженного подростка с исчезновением. Всё, что от нас требуется — жить дальше, не трепаться об этом и не дёргаться. Я фильмы смотрела, там преступники всегда выдают себя с потрохами нервным и истеричным поведением. Да и не преступники мы... Ведь так?

Пушкин по-прежнему отказывается вылезать из-под кровати, поэтому я решаю оставить его в покое — как успокоится, сам выберется. Нечего добавлять ему причин для стресса. Бедный кот, он уже наверняка пожалел, что свалился на мой балкон. И всё-таки, что же Лиза с ним сделала?