Мы сделали это

— Простите, пожалуйста, я и сама не понимаю, как такое могло случиться! — причитает мама и ходит по кабинету, нервно заламывая руки. — Никогда не думала, что трудный подростковый период станет и нашей проблемой! Оля, ну что ты молчишь? Скажи же что-нибудь! — Она останавливается передо мной и, не дожидавшись ответа, снова принимается вышагивать. — Это катастрофа!

Под столом тихо гудит системный блок. В аквариуме шипит трубка для подачи кислорода, и разноцветные рыбки нарезают круги вокруг декоративных замков и водорослей. Мы с Козловой сидим на стульях, почти вплотную прижавшись друг к другу, потому что, как оказалось, директорский кабинет не рассчитан на такое количество людей, один из которых — моя мама. Екатерина Козлова, в девичье Рыбина, подобна торнадо, разрушающему всё вокруг.

Мама Крысиной морды, Юлия, сидит напротив нас, подставив кулак под подбородок, и усталым взглядом следит за циферблатом настенных часов. Кажется, сейчас ей хочется быть где угодно, но точно не здесь. А Костя с комфортом устроился на кожаном диванчике. Нет, не так. Он восседает на диване, будто король. Его высокомерный и надменный взгляд скользит по кабинету, а пальцы отбивают раздражающий ритм по подлокотнику.

Как только мама умолкает, чтобы сделать глубокий вздох для следующего залпа искренних сожалений и снарядов в мою сторону, отчим вскидывает ладонь, и она захлебывается воздухом, затыкаясь.

— Как уже сказала моя жена, — он указывает на маму, которая тут же присаживается рядом с ним и по привычке гладит себя по ногам, забывшись — на ней не юбка, а серый брючный костюм, — мы очень сожалеем о безнравственном поступке Ольги. Драка, да ещё и в стенах учебного заведения — это непозволительно. Мы обязательно проведём воспитательную беседу и накажем Ольгу. Впредь, она больше не будет доставлять проблем.

— Да, — кивает мама, дождавшись, пока Костя закончит говорить. — Оля будет наказана.

Нет ничего хуже, чем присутствовать при разговоре, где о тебе говорят как о какой-то преступнице, малолетней уголовнице, находящейся без пяти минут у границы совершения убийства. Едва не давлюсь истеричным смешком от этой мысли — не убийца, а всего лишь соучастница, подумаешь. Узнай об этом мама с отчимом, у них бы случился инсульт жопы.

— Ну что вы, — качает головой директриса и бросает на меня сочувствующий взгляд, — зачем так радикально? Думаю, Юлия Сергеевна со мной согласится — достаточно простых извинений. — Мама Козловой согласно кивает. — А в качестве профилактики Оля может отмыть парты в кабинете химии.

— Конечно! — вскрикивает мама и вскакивает на ноги, впиваясь в меня пристальным взглядом. — Оля, немедленно извинись перед Анечкой!

Крепко стискиваю пальцы в кулаке так, что костяшки белеют, и негромко цежу, не поднимая глаз:

— Извини меня, Аня, за то, что я напала на тебя. Мне жаль.

— И ты прости меня. За оскорбления, — отвечает Козлова, и я в удивлении поднимаю голову на одноклассницу.

Она сидит с непроницаемым лицом, и только зубы, жующие накрашенные помадой губы, выдают нервозность. Думаю, за всё время, что мы торчим в крохотном душном кабинете, она так ни разу и не взглянула на отца.

Её извинения настолько ошеломляют, что мой рот приоткрывается, а брови взлетают вверх. А я-то думала, что Крысиная морда таких слов даже не знает.

— Аня очень добрая девочка, — качает головой Костя и шлёт дочери натянутую улыбку, в которой нет и капли тепла и отеческой любви; наоборот, Козлова рядом со мной сжимается и нервно ёрзает, стоит ему упомянуть её имя. — Однако, Ольга, ты плохо попросила прощения. Недостаточно искренне.

Маленькие чёрные глаза впиваются в меня жёстким холодным взглядом, и верхняя губа вздрагивает, словно один мой вид вызывает у него приступ тошноты. Впрочем, это взаимно.

— А мне что, — я склоняю голову набок, уставившись на отчима ненавидящим взглядом, — надо упасть на колени? Ноги целовать и прощение вымаливать?

— Надо будет — и ползать станешь.

Громко фыркаю и резко бросаю в ответ:

— Ага, блять, бегу и тапки теряю.

— Ольга! — истерично взвизгивает мама и подскакивает ко мне, вцепившись в плечо пальцами и впившись острыми ногтями. — Как ты смеешь выражаться в присутствии взрослых! Немедленно извинись перед Костей!

— Прекратите, Катя, — Юлия хлопает ладонью по столу, и ножки её стула скользят по полу. — Неужели вы не видите, что на самом деле происходит?

— О чём вы говорите? — вскидывает брови мама, и хватка на моём плече ослабевает.

— Драка девочек, как и в целом их плохие отношения — всё из-за Константина. — Женщина не оборачивается к бывшему мужу, но линия её челюсти резко выделяется от того, как сильно она сжимает зубы.

— Началось, — вздыхает Костя и трёт пальцами веки, демонстративно показывая всем, как ему надоели эти разборки.

— А это и не заканчивалось. Если бы ты был настоящим мужиком, то давно решил все проблемы. Но нет, ты свалил в другой город с новой женой. Правда думаешь, что твои дочь и падчерица будут нормально сосуществовать рядом с друг другом после такого? Да они ненавидят друг друга! — Юлия Сергеевна резко поднимается на ноги, и стул с грохотом падает на пол. — А вы оба только всё усугубляете.

— Да что вы такое говорите, Юля! — Мама наконец отпускает моё плечо и всплёскивает руками. — Я же стараюсь сделать как лучше!

— Унижая своего ребёнка вместо того, чтобы защищать? — усмехается мама Козловой, складывая руки на груди. — Точно, это же так помогает. Если в воспитании детей вы берёте пример с вашего мужа, то предупреждаю — вы рискуете потерять старшую дочь. Семнадцать лет — возраст, в котором разрушить отношения куда легче, чем построить. Совет от матери к матери — слушайте не мужа, а Олю.

— Знаешь что, — вспыхивает Костя, — без твоих советов разберёмся. Занимайся своим ребёнком, хорошо?

— Моим? — холодно улыбается Юлия. — Хорошо.

— Девочки, — встревает в разгорающийся скандал директриса, обращаясь к нам с Козловой, — подождите, пожалуйста, в приёмной. Мне надо поговорить с вашими родителями. Наедине.

Мы послушно поднимаемся на ноги и пятимся к выходу мимо моей раскрасневшейся от возмущения и стыда мамы. Едва дверь за Козловой закрывается, в кабинете вновь вспыхивает громкая ругань.

— И эти люди осуждают нас за драку? — усмехаюсь я, усаживаясь на стул в приёмной. — Спорим, моя мать подерётся с твоей.

— Я хочу увидеть это, — кивает Аня, опускаясь на соседнее место. — Моя мама точно сделает твою.

— Ну, не знаю, моя вполне может навалять твоей стулом.

— Лучше бы они этому еблану врезали, — морщится Козлова и поправляет подол клетчатой юбки. — Так бы и сунула его мерзкую голову в аквариум.

— О да, — улыбаюсь, представив себе эту картину. — Туда бы ещё голодных пираний запустить.

— Точно-точно!

Воцаряется молчание; наверное, Козлова тоже во всех красках представляет, как её отца пожирают рыбы-мутанты, как в тех самых ужастиках. Хоть в чём-то наши мнения сходятся.

В приёмной находимся не только мы. Секретарша, Лидия Петровна, сосредоточенно что-то печатает на компьютере, сидя за своим столом, и щурится, вглядываясь в экран. Лиза сидит за столом поменьше и рисует цветными карандашами в альбоме. Спина натянута как струна, на лице ни единой эмоции — она выглядит отрешённой. Даже жуткой.

Вдруг Лиза вскидывает голову, и её чёрные, скрученные в кудряшки волосы мягко качаются, рассыпаясь по плечам. Она без интереса оглядывает приёмную и замирает, разглядев что-то на маркерной доске за спиной секретарши. Она двигает стул, поднимается на ноги, чтобы подойти ближе, и тычет пальцем в детский рисунок.

— Что это? — интересуется она у Лидии Петровны, и впервые я вижу в её глазах заинтересованный блеск.

— Что? — заторможенно переспрашивает женщина и оборачивается на голос, скрипя офисным креслом. — А, это моя дочь нарисовала.

Мне плохо видно, но интуитивно понимаю, что на рисунке изображены три человеческие фигуры и одна загогулина, отдалённо похожая на собаку.

— Зачем? — продолжает расспросы Лиза, внимательно изучая карандашную мазню.

— Ну, как, — улыбается Лидия Петровна, — Сонечке, дочке, захотелось нарисовать всю нашу семью, даже щенка Барсика. Видишь? Вот он, — она указывает на скрюченную коричневую фигурку.

— Зачем рисовать? — не понимает Лиза. — Моя мама всё фотографирует на телефон.

— Такой способ проявления любви к своей семье, — пожимает плечами секретарша и отворачивается к принтеру, чтобы сложить в него стопку чистых листов.

— Любви?.. — едва слышно повторяет сестра и поджимает губы, задумавшись.

Простояв так пару секунд, Лиза разворачивается на пятках и возвращается к рисованию. Наше присутствие она или не заметила, или предпочла попросту проигнорировать. Логично, мы для неё — почти что чужие люди. Козлова и подавно.

— Как же она похожа на них, — кривится Крысиная морда и ёрзает на стуле, закинув ногу на ногу. — Какая жуть.

Она права. Если смотреть на меня, то легко заметить, что я похожа на отца, от внешности до неконтролируемых привычек. А Козлова — точная копия своей матери, только маленькие глаза достались от Кости. Мы обе будто почти ничего не взяли от вторых родителей. И, видимо, поэтому природа отыгралась на Лизе.

Есть такие дети, которые сочетают в себе внешность и отца, и матери, походя на переливающуюся картинку — под каким углом посмотришь, того родителя и увидишь. Когда Лиза спокойна и безучастна, она точная копия Кости, аж тошно. Но стоит только дёрнуться щеке и изогнуться губам — воплощение нашей матери.

— Она всегда такая... — Козлова понижает тон и склоняется ко мне ближе, чтобы её никто больше не слышал. — Равнодушная?

— Честно? Понятия не имею, — отвечаю я таким же тихим голосом. — Я практически не видела её последние два года. Но, думаю, она и раньше была такой.

— Я ужасный человек из-за того, что ненавижу её? — вдруг спрашивает Козлова, садясь вполоборота.

Перевожу взгляд на Лизу, старательно выводящую карандашами линии на бумаге.

— Не знаю, — пожимаю плечами. — Но думаю, это нормально, учитывая всё то, что случилось. Её рождение никому из нас счастья не принесло.

Прикусываю язык, понимая, что сболтнула лишнее. Уже вижу, как Крысиная морда разносит по всей школе, что я плохо отношусь к младшей сестре.

— Тоже верно, — кивает Козлова. — И во всём виноват этот ублюдок.

Я тычу одноклассницу локтём в бок, но поздно. Последнее слово она произносит слишком громко, и Лидия Петровна смотрит на нас с укором.

— Вы про моего папу? — Лиза склоняет голову, буравя Козлову пристальным взглядом тёмных глаз.

— Нет, — качаю я головой. — Рисуй дальше.

— Не хочу больше рисовать. — Она отодвигает от себя альбом; несколько карандашей катятся по столу и падают на пол. — Хочу шоколадный торт.

— Понятно, — киваю я, поджав губы, и складываю руки на животе.

— Я хочу шоколадный торт, — повторяет Лиза, глядя на меня, и не моргает.

— Я тебя и в первый раз услышала. Мама выйдет, и проси у неё торт, конфеты и что ещё тебе там хочется, понятно? — Я развожу руками и чувствую, как в груди закипает раздражение.

— Но я хочу торт прямо сейчас, — не унимается сестра, и даже секретарша бросает на неё недовольный взгляд — никто не любит наглых детей.

При этом Лиза не истерит, не плачет, не бьётся лбом о стол, чтобы получить желаемое — она просто смотрит на меня и ждёт, что я подорвусь с места.

— Ты тупая? — встревает Козлова. — Тебе всё же сказали: сиди и жди. Молча.

— Аня, — качает головой Лидия Петровна, — не надо так грубить.

Ручка с щелчком опускается, и дверь кабинета директора отворяется. Первым выходит Костя, за ним преданно семенит мама. Юлия выходит последней. На её лице отражается усталость, как после двенадцатичасовой смены в шахте. Директриса остаётся стоять на пороге.

— Папочка, — Лиза вскакивает со стула и бежит к Косте; она обвивает его за ногу и вскидывает голову, чтобы посмотреть на него снизу вверх щенячьим взглядом, — я хочу шоколадный торт! Ты купишь мне шоколадный торт?

— Конечно, — улыбается отчим и подхватывает дочь на руки. — Сейчас поедем и съедим по куску огромного торта!

— А они с нами поедут? — Лиза направляет палец в нашу с Козловой сторону, и без того маленькие глаза становятся ещё меньше из-за прищура.

— Нет, — качает головой Костя, даже не повернув головы. — Они плохо себя ведут, поэтому пойдут на уроки.

— Ура! — вскрикивает Лиза и радостно машет руками. — А я хорошо себя веду! Торт, торт, торт!

Губы сами собой кривятся в гримасе отвращения, и я смотрю на маму. На её лице отражается искренняя радость и обожание — она любуется своим мужем и младшим ребёнком и выглядит по-настоящему счастливой. Интересно, когда мой папа жил с нами, она была такой же? Любящей, заботливой и счастливой? Я даже и не помню.

— Меня сейчас вырвет, — Козлова демонстративно прикрывает рот ладонью, хоть и говорит тихо.

Думаю, при всей деланной ненависти и отвращении, Козлова боится своего отца, поэтому в открытую не рискует конфликтовать с ним и говорить так, как это делает её мама. Впрочем, Юлия сейчас походит на человека, который разнесёт ораву омоновцев, если они посмеют преградить ей дорогу.

— Девочки, идите на уроки. И, пожалуйста, не создавайте больше проблем, — директриса недовольно косится в сторону трёх родителей. — Их очень сложно решать.

Судя по всему, она уже успела несколько раз пожалеть, что позвала эту троицу на разговор. Лично я тоже не хотела бы больше оставаться с ними в одном помещении.

Мы с Козловой одновременно поднимаемся на ноги и идём вслед за родителями к выходу. Время на экране мобильного показывает, что до конца урока осталось десять минут, поэтому нет смысла идти на математику, лучше подождать перемену и пойти вместе с парнями перекурить за территорию школы. Мне сейчас это жуть как необходимо.

— Оля, сразу после школы сразу иди домой, — велит мама, повязывая на шее шёлковый платок. — Будет ещё один разговор.

Хочу сказать, что у меня есть планы на вечер, но она вскидывает палец и велит мне молчать.

— Никаких «но», юная разбойница. После школы живо домой.

Костя уходит, не прощаясь. Он так ничего и не сказал своей старшей дочери — просто развернулся с Лизой на руках и шагнул через порог, ведущий на лестницу. Когда он вместе с моими мамой и сестрой исчезает из поля зрения, мы втроём шумно выдыхаем. У меня даже плечи расслабляются от облегчения.

Юлия трёт шею и закатывает глаза.

— Пиздец, как же они меня умотали, — вздыхает женщина.

— Мама, — одёргивает её Козлова с хитрой улыбкой на накрашенных губах. — Не матерись, ты же в школе.

— Уверена, Оля никому не скажет, — Юлия подмигивает мне, и от этого шаловливого жеста в груди разливается тепло.

Даже в тот самый день, когда я появилась на пороге дома этой женщины и принесла дурные вести, она ни единым словом меня не обидела, даже про мою маму ничего плохого не сказала. Молча выслушала, а потом спросила, надо ли мне вызвать такси, чтобы я без проблем добралась до дома. Думаю, Юлия Козлова — хорошая мама. И человек тоже. Она вступилась за ту, кто едва не сломала нос её ребёнку, и посмотрела на ситуацию глубже, не принимая ничью сторону и не обвиняя. Мне кажется, это мудрый поступок. А если бы ей пришлось защищать Крысиную морду, то она легла бы грудью на амбразуру.

В носу щиплет, и я громко шмыгаю, извинившись.

— В следующий раз, если у вас возникнет желание повыдирать друг другу волосы, — Юлия опускает ладони на плечи мне и Козловой, — вспомните, что вы злитесь не друг на друга, а на другого человека. Поверьте, от того, что вы убьёте друг друга, лучше не станет никому. Только вам будет плохо. Поняли? — Она поочерёдно смотрит на каждую из нас, а мы молча стоим, потупив взгляды от стыда. — Я могу вас оставить одних или лучше сразу охранника позвать?

Мы киваем, и Юля удовлетворительно хмыкает, отстраняясь. Она целует свою дочь в висок и напоследок ободряюще хлопает меня по плечу. Мы провожаем её спину задумчивыми взглядами и, когда дверь на лестницу с тихим скрипом закрывается, одновременно плюхаемся на деревянную скамью.

— У тебя классная мама.

Надеюсь, в моём голосе не так слышна зависть, которую я испытываю в глубине души.

— Ага, но она не всегда была такой, — отвечает Козлова, облокачиваясь на стену спиной.

— То есть?

— Когда отец жил с нами, она была очень нервной, раздражённой. У неё всё время было плохое настроение. — Она трёт щеку и морщится, задев синяк, спрятанный под толстым слоем тоналки. — А после его ухода всё стало лучше. Пусть было и сложно горбатиться и выплачивать все кредиты, но лучше так, чем терпеть всё его говно и враньё. Так что теперь мама в порядке. И наши отношения тоже.

— Кредиты? — Я удивлённо вскидываю брови и поворачиваюсь к однокласснице, упираясь коленом в скамью

— Да. Ты не знала?

— Нет, впервые слышу.

— Он набрал кредитов в последние годы брака и ничего не сказал маме. Типа на бизнес, — усмехается Козлова. — А при разводе его ублюдские адвокаты не только весь бизнес отжали, так ещё и кредиты поделили пополам.

— Пиздец!

Я едва не задыхаюсь от возмущения. Мама столько рассказывала о том, что Костя такой молодец, сам с нуля поднял бизнес, ни на кого не полагаясь. А после развода помогает бывшей жене и старшей дочери. Теперь ясно, что нихуя из этого не правда. Хочется немедленно позвонить матери и рассказать ей, но сдерживаю порыв — она мне не поверит.

— Ага. Странно, что мама тебе об этом не сказала, — негромко отзывается Крысиная морда, уставившись на стену напротив.

— Может она и не знает, — высказываю я предположение и, если честно, сама себе не верю.

— Такое трудно скрыть.

— Ну, он же скрыл, что кредиты брал.

— Тоже верно.

Мы умолкаем и слушаем громкие голоса из кабинета, рядом с которым сидим. Разглядываю потресканную краску на стене под потолком, когда в кармане вибрирует телефон.

Киса: Слышь, Чехова, всё норм? Если чё, сигналь.

Расплываюсь в улыбке и накрываю губы пальцами, пряча радость. Это же просто сообщение, Оля, прекрати растекаться лужицей.

Я: И что же ты сделаешь?

Киса: Буду ловить твою сбегающую жопу из окна, конечно же.

Я: Уже вижу эту шикарную сцену. Предки точно будут в восторге.

Киса: Всё ради тебя, солнышко.

Я: Учись, солнышко. У меня всё нормально.

Киса: Бля, Чехова, могла бы и соврать. Тогда у меня был бы повод съебаться с матана.

Я: Как я могу отвлекать тебя от логарифмов?

Киса: Поверь, они точно не обидятся.

Киса: А если серьёзно — всё нормально? Как всё прошло у директрисы?

Я: Расскажу при встрече.

Киса: Если собираешься рыдать у меня на коленях, жалуясь на тяжёлую жизнь, то я не приду.

Я: Говнюк. С тобой невозможно общаться.

Киса: Не пизди, ты в полном восторге от меня.

Поджимаю губы и с тихим смешком блокирую телефон, убирая его в карман. Боковым зрением вижу, как Козлова бросает на меня короткий задумчивый взгляд.

— Тебе сильно влетит от матери?

— Если твой батя не будет подливать масла в огонь, она быстро отойдёт, — отвечаю я, пожав плечами, и упираюсь затылком в стену.

— Можем мы не называть его так? — кривится Козлова, и я со смешком киваю.

— Слушай, — я вскидываю ладонь для рукопожатия, — давай заключим перемирие? Твоя мама права — никому из нас эти стычки и ругань не приносят облегчения. Уж кто-кто, а Костя не заслуживает, чтобы из-за него ещё бойню устраивать.

Козлова сперва смотрит на мою протянутую ладонь, затем переводит недоумевающий взгляд на моё лицо.

— Ты чё, думаешь, что бесишь меня из-за того, что твоя мать увела этого ублюдка из нашей семьи? — Она издает громкий смешок и надменно вскидывает брови.

— Тогда из-за чего? — Я роняю руку на колени и склоняю голову набок.

Ну же, удиви меня Крысиная морда.

— Твоё лицемерие, — выдаёт она грубым тоном. — Вот, что меня бесит.

— Что? — Я давлюсь воздухом и откидываюсь на стену, смеясь. — Ты серьёзно?

Меня можно обозвать по-всякому, но точно не лицемеркой. Это бред.

— Раньше я думала, мол, блять, какая же Чехова крутая! Благодаря тебе я вообще узнала, что такое феминизм, — выпаливает Козлова, поворачиваясь ко мне и забираясь на скамью с ногами; я делаю то же самое. — Когда в восьмом классе ты переспорила сексиста-историка, я думала: «Вот на кого хочу равняться». И что в итоге? — Она разводит руками, и на запястьях тихо звякают браслеты. — Как только Кислову что-то во мне не понравилось, ты присоединилась к травле. Феминистка и борец за справедливость — травит и оскорбляет одноклассницу в угоду тупому мужлану. Вот почему ты меня бесишь до зубного скрежета. И ещё после всего этого ты постишь в инсту истории о том, как важно женщинам поддерживать женщин. Скажешь, не лицемерие?

Таращу на неё глаза и поднимаю палец, которым кручу у виска.

— Козлова, ты совсем ёбу дала? Во-первых, я никакой травлей не занималась, во-вторых, ты сама виновата в том, что Киса агрится на тебя.

— Серьёзно? — Аня скрещивает руки на груди. — И чем же я так не угодила самому Ивану Кислову?

— Ой, только дурой прикидываться не надо, — отмахиваюсь я, сведя брови к переносице. — Все и так знают, что ты сдала Кису ментам с наркотой.

Козлова открывает рот, глупо моргает и хмурится, глядя на меня так, словно я обвинила её в подготовке теракта в метро.

— Что я сделала? Чехова, у тебя совсем крыша поехала?

— Давай без этого. Хэнк узнал у отца, что наша одноклассница дала наводку на Ваню вместе с компрометирующими фотками.

— А с чего вы взяли, что это я? — вскрикивает Козлова и вскакивает на ноги. Я с шипением хватаю её за руку. Она оглядывается на дверь кабинета и садится обратно, продолжая уже тише: — Я не сдавала Кислова ментам! Я чё, дура? Я же сама у него травку покупала!

Брови сами ползут вверх от удивления — серьёзно? Козлова? Вот уж не ожидала. Хотя после той истории с Локоном не стоит удивляться чему-то подобному.

— Но ты же с первого класса ябедничала на всех! Все знают, что ты стукачка. Дважды два сложить очень просто.

— Ой, — закатывает глаза Козлова и поджимает губы, — ладно, было пару раз, что я поступала... — она мнётся, подбирая слова, — не очень хорошо. Но одно дело списывание или коллективная пьянка, а совсем другое — наркоторговля. Его же за такое закрыть могут. Как бы я к Кислову ни относилась, так бы точно не поступила.

Я застываю, вглядываясь в черты лица одноклассницы. Врёт или говорит правду? Трудно понять. Козлова не актриса, я знаю её много лет, но как узнать наверняка?

— Тогда кто это сделал?

— Понятия не имею. Что именно сказал отец Хенкина?

— Эм, — я морщусь, припоминая разговор годичной давности. — Да, он сказал, что одна из одноклассниц обеспокоена тем, что Киса может подсадить всю школу на наркоту. Как-то так примерно, не дословно.

— Это была не я, — отрезает Козлова и вскидывает руки. — Клянусь, чем хочешь.

— Значит, у нас завелась крыса, которая подставила Кису и промолчала, когда вина упала на тебя?

— Значит так. Пиздец, кто эта сука? — злится Аня. — Найду — волосы повыдираю.

— Вставай в очередь, — цежу я сквозь зубы, — сперва я сломаю ей хребет.

— Кто мог точить зуб на Кислова?

— Что насчёт твоей подружки?

— Нет, она бы не стала.

— Откуда такая уверенность?

— Я же сказала, что это не она, отвали, — психует Козлова, кусая губы, на которых почти не осталось помады.

— Ну, нет, — качаю я головой, — уж если мы хотим найти ту, кто это сделала, значит надо перебрать всех. Просто расскажи Маше об этом и посмотри на реакцию. Начнёт нервничать, значит точно она. А если негодовать, то минус одна подозреваемая. Если она, конечно, не актриса.

— Машка даже врать не умеет. Зато я знаю одну актрису. И ты тоже, — Козлова щурит глаза, всматриваясь в моё лицо.

— Кристина, что ли? — усмехаюсь я. — Совсем ёбнулась? Не стала бы она крысить на Кису.

— Ну да, конечно, — криво усмехается Козлова.

— И что это значит?

— Чехова, все знают, что у вас с Кисловым непонятные мутки, и ты всё время к нему сбегаешь. Ясное дело, что Прокопенко это бесит и она ревнует тебя. Ну, или он нравится ей, хрен знает. Но такой вариант тоже возможен.

— Вообще-то, — я вскидываю палец и чувствую, как краска приливает к щекам, — между мной и Кисловым ничего нет. Не надо выдумывать ничего. И Киса ей совсем не нравится.

— Как скажешь, — хмыкает Аня.

— К тому же, если бы её что-то не устраивало, она бы мне сказала. У нас в этом полное доверие.

— Ладно, — пожимает плечами Козлова, — тогда это не Крис. Но я не представляю, кто это ещё мог быть. Бабич?

— Нет, точно нет.

— Рита?

— Она без конца таскает у Кисы бесплатные косяки, тоже нет.

— Баранова?

— И ей это без надобности.

Мы принимаемся перечислять фамилии оставшихся одноклассниц, загибая пальцы, и заходим в тупик. Нет, так точно дело с мёртвой точки не сдвинется.

Звенит звонок, оглушая, и я поднимаюсь на ноги, подхватив рюкзак за лямки.

— Я поговорю с Хэнком, может он чего вытрясет из отца.

— Скажи сразу, как что-то узнаешь. — Козлова тоже поднимается на ноги, и я киваю ей в ответ. — Ладно, я пойду, надо с Машей увидеться.

— Не забудь спросить её.

— Да помню я, — Аня встряхивает светлыми волосами и поворачивается ко мне спиной. — Адьёс, Чехова.

Украдкой демонстрирую ей в спину средний палец и тут же прячу руку в карман, когда из кабинета выплывает волна семиклассников. Даже если Козлова и правда не сдавала Кису, она всё ещё меня бесит.

На улице я слышу своё имя и оборачиваюсь на Кристину. Она стоит, прислонившись к дереву, и машет мне, улыбаясь. Пишу парням в групповой чат, что подойду чуть позже, и направляюсь к подруге. Неужели Крис решила перестать меня морозить и хочет поговорить?

Небрежно опускаю рюкзак на бордюр и засовываю руки в карманы куртки, всем своим видом показывая, что мне не нравится, когда меня игнорируют. Особенно если я первая иду на примирение.

— Привет, — неловко улыбается Крис и поправляет косу.

— Угу, — качаю я головой и оглядываюсь на проходящих мимо одноклассников, которые машут нам на прощание. — Ты что-то хотела? А то меня ждут.

— Да ладно тебе, Оль, — Кристина легонько бьёт кулаком меня в плечо. — Хватит дуться.

— Что? — Я удивлённо вскидываю брови и тычу пальцем себе в грудь. — Разве это я игнорировала все сообщения и любые попытки примирения почти неделю? А нет, погоди, — хмыкнув, я перевожу палец на Крис, — это же была ты!

— Ладно, я согласна, что перегнула палку. Прости меня. Ты права, не стоило тебя подставлять перед директрисой. И тем более игнорировать. Мир?

Она протягивает оттопыренный мизинец, заглядывая мне в глаза.

— Не делай так больше, — я притягиваю палец в ответ. — Я серьёзно. Это отвратительно. Лучше орать и ругаться, чем тупо молчать. Это трахает нервы.

— Да, прости.

Кристина сгребает меня в охапку, и я утыкаюсь подбородком ей в плечо. Что ж, хотя бы одна проблема решена. Правда, прибавилась парочка новых, куда серьёзнее. Например, труп режиссёра на дне залива.

— Кстати, ты слышала, что режиссёр из Москвы куда-то делся?

От слов подруги я вздрагиваю так сильно, что нечаянно прикусываю кончик языка. Всего на мгновение мне кажется, что Кристина способна читать мои мысли. С трудом проглатываю проступившую кровь, двигая сухим как наждачка языком, и растягиваю губы в жалком подобии улыбки.

— Он же не вещь, чтобы куда-то подеваться. Может, бухает где. Или трахается с кем-то. Найдётся.

— Да я тоже так думаю, — отмахивается Крис. — Не знаю, чё кипишь такой подняли. Мужик-то не маленький. Хотя, — она вдруг ухмыляется, — прикинь, если его грохнули?

— Ты чего? Сплюнь. — Я толкаю её и стучу себя кулаком по голове, сплёвывая через левое плечо.

— Не знала, что ты такая суеверная, — удивлённо смотрит на меня Крис. — Я же пошутила.

— Не очень смешная шутка.

В ответ Крис только усмехается и переводит взгляд на моих друзей, застывших за воротами. Они не сильно скрываются: над их головами поднимается дым, а Киса и вовсе размахивает рукой, в которой зажата тлеющая сигарета. Я на пару секунд залипаю, потому что Кислов чертовски хорош даже после безумного утра. Он дёргает головой и привычным движением отбрасывает со лба чёлку. Нет, это пытка — смотреть и не иметь возможность самой поправить ему волосы просто так, когда захочется. Поэтому я отворачиваюсь и натыкаюсь на задумчивый взгляд Крис, направленный в сторону парней.

— Кстати, — медленно тянет она и касается пальцами губ, — я тут поговорить с тобой хотела...

— О чём?

— О Кислове.

Оглядываюсь на Кису и снова поворачиваюсь к подруге.

— Что такое?

— Я хочу с ним замутить.

Замираю, и весь воздух резко покидает лёгкие. Не верю своим ушам. Кристина и... Киса? В груди просыпается ядовитая змея, которая поднимает голову и шипит, оскалившись. Не трожь — моё.

— Эм, — я с трудом натягиваю улыбку и чешу нос, пряча истинные эмоции, — серьёзно? Я думала, что ты тогда пошутила.

— Ну, — загадочно улыбается Кристина и поправляет тонкие прядки волос, выбившиеся из косы, — в каждой шутке есть доля шутки. А если серьёзно, почему нет? Будем тусить большой компанией. Ты же не против?

— Эм, даже не знаю, — медленно отвечаю я. — Но с чего ты взяла, что Киса заинтересуется тобой?

— Вот поэтому я с тобой и хочу это обсудить. Как мне к нему подкатить? Что посоветуешь?

Отвалить.

— Слушай, — я втягиваю носом воздух и облокачиваюсь спиной на ствол дерева, — даже не знаю, что тебе посоветовать. У Кисы бесконечный конвейер из временных девушек. Попробуй просто пообщаться с ним, а там сама поймёшь, надо ли тебе это вообще, — последнюю фразу с трудом выдавливаю сквозь стиснутые зубы и растянутые губы. — Потянешь ли.

Я не хочу, чтобы Крис общалась с Кисловым. Не хочу, чтобы она узнавала, какие девушки ему нравятся. Меня снедает ревность от одной только мысли. Крис и Киса. Нет, нет, точно нет. Если я увижу их рядом, обнимающихся или, не дай бог, целующихся, то захочу умереть на месте. Легко игнорировать его временные увлечения, потому что те девушки мне никто. Но к отношениям, даже кратковременным, Кисы и Кристины я не смогу относиться так просто. Потому что буду думать об этом каждый раз и сойду с ума. Боже, да я лучше лягу на дно рядом с режиссёром.

Стыд накрывает меня с головой. Я ужасная подруга — препятствую личной жизни Кристины из-за того, что мне самой нравится Кислов. В глубине души я питаю надежду, что между нами что-то может быть, а после того поцелуя эти отчаянные барахтанья моего сердца стали только сильнее. Как же жалко, должно быть, звучат мои мысли.

— Ну, одно ясно точно, — говорит Крис и вскидывает руку, чтобы провести ею сверху вниз, — для этого мне надо выглядеть и вести себя не так, как ты.

Я хлопаю ресницами, недоумённо глядя на подругу; даже рот приоткрывается от удивления.

— В каком это смысле?

— Ну, если бы ты была в его вкусе, он бы уже давно подкатил к тебе яйца, разве нет?

— Наверное... — неуверенно отвечаю я.

— Поэтому и вывод такой — делать всё не так, как ты.

— Ебанутая логика, если честно, — фыркаю я и передёргиваю плечами. — Надо же быть собой, а не моей противоположностью.

— Да ты же поняла, о чём я, — улыбается Кристина и тянет руки, чтобы обнять меня за талию. — Например, ты же больше пацанка, с парнями на одной волне. Получается, Кисе больше интересны мягкие и женственные девушки. Игривые и кокетливые.

Выпячиваю губы и искренне не понимаю, как мне относиться к этим словам. Ну, да, я действительно больше с парнями тусуюсь, но никогда не считала, что мне не хватает женственности. Смотрю на свою одежду: на мне кроссы, широкие тёмные джинсы, под дутой розовой курткой прячется серый худак. Вполне обычная одежда, нейтрально-гендерная.

На Кристине же платье, длинное приталенное пальто, шарфик вокруг шеи, ботфорты на каблуке. Наверное, если смотреть на нас обеих, то Крис и правда больше подходит под определение женственности. Но, если следовать логике Кристины, то Киса бы уже подкатил к ней, будь она в его вкусе.

— Ну так что, может ты поговоришь с ним?

— О чём?

— О том, что он думает обо мне.

Я качаю головой и тяжело вздыхаю.

— Ладно, попробую, но ничего не обещаю.

— Спасибо! — Крис подпрыгивает на месте и сжимает меня в объятиях крепче нужного, целуя в щёку. — Ты лучшая!

— Да пока не за что, — неловко усмехаюсь я и хлопаю подругу по спине.

Не за что. Не за что. Ни за что.

***

Я никак не реагирую, когда Гена со всей силы бьёт кулаком по старой боксёрской груше. Та раскачивается из стороны в сторону, и цепи под потолком противно скрипят — застарелая ржавчина трётся друг о друга.

— Да хорош, Гендос, — Киса предпринимает попытку урезонить его, но выходит как-то вяло.

От приоткрытой двери в мастерской довольно прохладно, даже больше, чем обычно, и я ёжусь, пряча подбородок в воротнике. Когда мы только зашли в гараж, Киса расположился на стуле, прижавшись спиной к сломанному игровому автомату, поэтому я выбрала место на диване — чтобы быть от него как можно дальше. Мне это необходимо, чтобы хоть немного мыслить здраво. И я до сих пор в смятении после разговора с Кристиной. Как мне разбираться со всеми этими мелочами, когда творится дерьмо похуже?

И Киса, словно бы почувствовав моё желание держаться подальше, быстро посягнул на личные границы — он плюхнулся на диван рядом и закинул руку мне на плечо, грубо сгребая в охапку. После такого нечего было и думать о том, чтобы мыслить здраво. Или мыслить вообще. Я чувствовала аромат его парфюма вперемешку с запахом лаймового шампуня. И постепенно дурела. Вот почему я ёжусь и пытаюсь поглубже спрятаться в объёмной крутке — подальше от пальцев, ритмично скручивающих мои волосы в тугие пружинки.

Атмосфера в гараже не самая весёлая: Гена бесится, вышагивая от двери до противоположной стены, Хэнк отвлекается работой механика, выискивая шурупы разного размера на захламлённом столе, Мел разглядывает игрушки в автомате, среди которых лежит и бутылка пива, которую Киса запихнул туда года два назад и так и не смог достать обратно. А я пытаюсь разложить по полочкам целую кучу надоедливых мыслей, роем пчёл жужжащих над моей головой. И Кислов среди них — главная пчеломатка.

— Осталось только пулю себе закатать и всё! — продолжает злиться Зуев; он ходит туда-сюда, даже не пытаясь контролировать свою панику.

— Пуля, она непредсказуемая, — отвечает Кислов, широко зевая. — В этом её кайф.

— Ага, кайф, — тормозит Гена и оглядывается на нас. — Кайф закончен, понятно? Я забираю гарнитур и точка.

— Конечно, — отзывается Хэнк, стряхивая пыль рукава худи. — Когда это началось, я тоже не мог подумать, что всё в итоге так закончится.

Я согласно киваю в ответ, продолжая молчать и пялиться в стену напротив. Я тоже не представляла, что всё может так закончиться. Трупом на дне бухты. Смерть для каждого из нас всегда была чем-то эфемерным, нереальным, а теперь мы сидим тут и пытаемся понять, как жить со всем этим дальше. Со всем, что мы сделали.

— А я, например, реально представлял, что даже Мела могут завалить. А чё, спокойно! Это же дуэль, сука, как вы хотели? — Киса вскакивает на ноги, и я едва не падаю набок, потому что тело парня всё это время было моей опорой. Выражение лица Кисы отражает непонимание — для него всё, что произошло пусть и шок, но не что-то неожиданное.

Кислов всегда готов ко всему дерьму. Но никогда не пытается его пресечь, лишь провоцирует на наиболее худший исход.

— Да какая дуэль? Чё ты несёшь, дуэлянт? — Гена широким шагом пересекает комнату и тормозит возле Кисы. — Тебя на зоне закроют, раком поставят без секунданта, и чё ты делать будешь, дуэлянт?

Лицо Вани мрачнеет; он шмыгает носом, потирая ладонями карманы куртки, и слабо усмехается.

— Мы же школьники...

— Кто школьник, блять? — взрывается Зуев. — Я школьник, а? Я закончил, нахуй, школу! — Он вскидывает ладонь, указывая невесть на что. — Я в наркологичке стою на учёте, дебила ты кусок!

— Всё, хорош собачиться! — Хэнк пресекает дальнейшую ругань громким окриком, и Гена, недовольно пыхтя, опускается на диван рядом со мной, сунув руки в карманы куртки.

Нервно жую губы и не рискую встревать в разговор — нового ничего не скажу, а бесить Зуева ещё больше совсем не хочется. Он и так на взводе, словно под ним и правда горит земля, а менты вот-вот постучатся в дверь.

— В Индии в девятнадцатом веке, — нарушает напряжённую тишину молчавший до этого Мел, — два английских офицера заперлись в тёмной комнате и запустили туда кобру. Они сидели, не шелохнувшись, пока она не укусила одного из них.

С губ Кисы срывается короткий смешок, и он улыбается.

— Нехило. Можно скорпиона достать.

Я закатываю глаза на его слова. Блин, Мел же не об этом говорит.

— Да нет же. — Егор качает головой и вскидывает ладонь, тряся ею перед своим лицом. — Судьба, она же слепая. У неё глаза завязаны. Как у кобры — она не знала, кого кусает. Она просто сделала выбор.

Мел отталкивается от автомата и медленным шагом идёт к выходу. Мы молча следим за его движениями.

— Пистолет — это та же кобра. И у нас с вами теперь появилась реальная возможность отвечать за тех, кто не может за себя постоять, кто вынужден вечно жевать сопли, — Мел медленно ведёт взглядом по нашим фигурам, заглядывая каждому в глаза. — Разве это не круто?

Он не ждёт ответа. Толкнув двери, выходит и исчезает на улице. Створки протяжно скрипят, возвращаясь на место, и снаружи громко лают собаки.

***

— Гендосина слишком драматизирует, — фыркает Киса, шагая рядом. Он выпускает носом струйку сероватого дыма и протягивает мне сигарету.

Не знаю почему, но он любит выкуривать одну сигарету на двоих, хоть это и негигиенично. Принимаю её и затягиваюсь. Табак крепче, чем у моих любимых, поэтому я сразу начинаю кашлять и задыхаться, о горечи в горле. Киса усмехается, и я протягиваю сигарету ему обратно, поморщившись.

— Он здраво рассуждает, вообще-то. Мел мог умереть, а если кто-то, — я оглядываюсь по сторонам, и хоть вокруг никого, я всё равно понижаю голос до шёпота, приблизившись к плечу Кисы, — если кто-то узнает о режиссёре — нам всем кранты. Даже то, что мы несовершеннолетние, нас не спасёт.

— Давно ты стала такой пессимисткой, Чехова? — Киса тормозит и преграждает мне путь, сунув сигарету в зубы. — А как же позитивное мышление и всё такое?

— Мне сейчас вообще не до позитивного мышления, если честно, — выдыхаю я, нервно заламывая пальцы за спиной.

Киса подходит ближе, и свет уличного фонаря падает на его лицо, резче обычно очерчивая скулы. Я задираю голову, чтобы смотреть ему в глаза.

— Что-то ещё случилось?

— Ну, знаешь, — я поправляю волосы, пряча непослушные пряди под шапкой, — мать устроит мне взбучку, а ещё они хрен знает сколько пробудут здесь. И для меня это стресс. Я давно отвыкла от соседства с «родственниками».

— Да, это дерьмово, — задумчиво кивает Киса и протягивает руку. Я вздрагиваю и пытаюсь отстраниться, но он всё равно ловким движением заправляет волосы за уши. — Но ты можешь включить в голове белый шум и игнорировать их. Я всегда так делаю, когда мать начинает читать мне нотации.

— Отличный совет, — фыркаю я, раскачиваясь с пятки на носок. — Если из-за него меня выгонят из дома, приютишь? Бесплатно.

— Конечно, — усмехается Киса и стряхивает пепел себе под ноги. — Только хата-то твоя.

— Точно, — киваю я и щёлкаю пальцами, словно действительно забыла об этом.

Мы молчим, стоя посреди тротуара, но молчание не кажется тягостным. Киса курит, я занимаюсь пассивным курением — всё как обычно. Но мне не дают покоя слова Кристины, сказанные после школы, и я лопну от напряжения, если не спрошу.

— Кстати, хотела узнать, — неловким движением вычерчиваю полукруг на асфальте, раскачиваясь на месте, — что ты думаешь о Кристине?

— Твоей подружке?

— Ага.

— Не знаю. — Киса равнодушно пожимает плечами. — А я должен что-то о ней думать?

— Я имела в виду, нравится ли она тебе? — помедлив, я добавляю. — Как девушка.

Брови Кисы взлетают вверх, и он смотрит на меня так, словно я только что съела лягушку — со смесью удивления и недоумения. И только сейчас, задав этот вопрос, я понимаю, насколько он идиотский. Что делать, если Киса скажет «да»? Сообщить об этом Кристине? Не допустить их соединения? Повеситься самой?

Но тут Кислов прыскает со смеху и качает головой.

— Бля, Чехова, ну и вопросы у тебя. Подружка интересуется, или ты для себя спрашиваешь?

Я снова в тупике. Что, мать его за ногу, ответить? Но Киса избавляет меня от необходимости выкручиваться.

— В любом случае, нет. Уж извини, но она мне и как человек не вкатывает. И тем более, как девчонка. Можешь расслабиться.

Самодовольно усмехнувшись, Киса швыряет бычок в урну, а я прячу улыбку в воротнике куртки.

— Как будто я была напряжена, — нарочито громко фыркаю я, испытывая огромное облегчение. И Кристине правду скажу, и мне эта правда очень нравится. — И так очевидно, что тебе нравятся пышногрудые красотки, которые красятся, как героини из сериала «Эйфория».

— Ты сама так красишься, — хмыкает Киса и кивает вверх, предлагая продолжить путь.

Он намекает на мою любовь к жёлтым стрелкам, ярким помадам и россыпи блёсток. Как Киса сам постоянно говорит, «над тобой будто фею Винкс распотрошили».

— Но грудь-то у меня маленькая, — парирую я, щёлкнув пальцами в воздухе.

— Мне и маленькие сиськи нравятся, — негромко отвечает Киса, пожав плечами.

— Ага, — смеюсь я, — поэтому ни у одно из твоих бывших не было единицы или нулёвки.

— Сорян, — губы Кислова кривятся, и он разводит руками, задевая меня в плечо, — вас, малоразмерных, не так много в моей жизни.

— Ладно, проехали, — отмахиваюсь я. — Слишком много разговоров о сиськах.

— Так ты первая начала!

— Проехали! — кричу я и, толкнув Кислова в сторону, приспускаюсь бегом по горке, отрываясь.

— Чехова, блять, пизды получишь!

Киса устремляется за мной следом, быстро нагоняет и ловит грубых хватом за шею, прижимая спиной к своей груди. Я смеюсь, визжу, пытаясь вырваться, но всё тщетно — Киса всегда был сильнее, чем казался со стороны. Задыхаюсь от смеха и, согнувшись пополам, хлопаю парня по руке.

— Ладно-ладно, отпусти, я сейчас умру.

— Слабачка, — фыркает Киса.

Хватка всё-таки разжимается, но рука остаётся лежать на плече, утягивая меня вперёд. Мы уже подходим к моему двору, и я торможу, придержав Кислова за куртку.

— Давай тут разойдёмся.

— А что не так? — недоумённо спрашивает Киса. — Давай до подъезда провожу.

— Не надо. — Смутившись, я отвожу взгляд и чешу лоб под шапкой. — Маме не нравится наша дружба, не хочу, чтобы она увидела из окна.

— Раньше тебя не ебало её мнение на этот счёт.

— Как и сейчас. Но я хочу сгладить последствия в кабинете директрисы. Типа, не хочу накалять атмосферу.

Киса раздражённо выдыхает, поджав губы, и я, чтобы показать, что у нас всё хорошо, подаюсь вперёд и обнимаю его за талию.

— Не бесись. Они скоро уедут, и всё вернётся на круги своя.

— Мхм, — невнятно мычит Киса, опустив подбородок мне на голову и обнимая в ответ. — Я понял.

Когда Киса уходит в сторону своего дома, я провожаю долгим взглядом его удаляющуюся спину. И злюсь на себя, что из-за необдуманных поступков вся семья Козловых теперь снова в моей квартире и доставляет неудобства.

Мелкие камешки хрустят под подошвой, пока я бреду по шумному двору. Несмотря на то, что уже довольно темно, на детской площадке до сих пор много детей и родителей. Мне под ноги прилетает футбольный мяч, и я пинаю его, возвращая своре крикливых детсадовцев.

Навстречу мне, по тротуару, идёт соседка. В каждой руке Татьяны Леонидовны по большому пакету из продуктового, и шагает она, слегка прихрамывая. Возраст всё же даёт о себе знать, как и застарелая травма бедра.

— Ну, тётя Таня! — с укором качаю я головой, забирая у женщины пакеты. — Я же вам говорила, чтобы вы меня отправляли за покупками! — Покрепче перехватываю ручки пакетов и ощущаю, насколько они увесистые. — Ещё и тяжесть такую таскаете.

— Ой, Оленька, — радостно улыбается соседка, — да я хотела, а потом увидела, что твои родители вернулись. Не стала мешать вам. А ты только вернулась? С мальчиком гуляла? — Она хитро щурится и ласково треплет меня по плечу.

— Вроде того, — усмехаюсь и жду, пока тётя Таня найдёт в сумке ключ от домофона и откроет дверь.

— Где ж мои годы? — тяжело вздыхает женщина, поднимаясь по ступеням, и я медленно следую за ней, чувствуя, как пластиковые ручки до боли впиваются в пальцы. — Помню, в мои двери тоже ухажёры стучались день и ночь. Гулять звали. А я сидела и выбирала, кому разрешу сегодня подарить мне цветы.

— Да вы были кокеткой! — смеюсь я, и мы преодолеваем третий этаж.

— Ещё какой! — кивает тётя Таня. — Все девчонки в классе мне завидовали. Только вот как жизнь повернулась: у каждой из них и дети, и внуки под боком, а я доживаю свой век в одиночестве в огромной пустой квартире. Ты, Оленька, заходи ко мне почаще.

— Конечно, — киваю я в ответ и ощущаю накатившую тоску.

Жаль мне тётю Таню. Нет у неё никого, кроме соседской девчонки — меня — которая ходит за покупками и помогает с уборкой. Грустно это, очень грустно.

Скоро лето и нужно будет зайти к ней, чтобы помыть окна.

На пятый этаж мы забираемся, тяжело дыша — тётя Таня опирается на поручень, а я облокачиваюсь плечом на входную дверь, опуская пакеты на пол. Сейчас пальцы отвалятся. Они даже покраснели и онемели.

— Вот паразиты! — громко ругается соседка и всплескивает руками, сжимая пальцами связку ключей. — Отодрали-таки!

Она говорит о номерах на дверях квартир. Цифры «тринадцать» и «четырнадцать» валяются осколками на полу. На стене рядом с моей входной дверью ещё и красуется маркерная надпись: «Эщкере!». Долбаные дети.

— Мелкопакостные засранцы! — цедит тётя Таня, вставляя ключ в замок и поворачивая. — Я застала их ещё днём, когда они ковыряли номер твоей квартиры. Похоже, вернулись и доделали работу. И ведь даже нет смысла участкового вызывать! Толку-то никакого.

Соседка права. В прошлом году кто-то разбил все глиняные горшки со цветами на подоконниках, а участковый только руками разводил. А когда стащили все половики перед входами в квартиры, мент даже не приехал, заявив, что только поисками краденных половиков он ещё не занимался.

Осколки номеров хрустят под ногами, и я помогаю занести покупки в квартиру. Внутри соседского дома пахнет свежеиспечённым пирожками.

— С капустой? — улыбаюсь я, скидывая кроссовки, и тащу пакеты на кухню.

— И с печенью, как ты любишь. Вот, возьми.

Тётя Таня вскидывает ладонь, прося подождать, и спешит к буфету, где под большим белым полотенцем остывает противень. Пирожки красивые, как раньше их готовили все бабушки — продолговатые, гладкие, блестящие на свету от масла. Она хочет набрать для меня полную тарелку, но я спешу остановить её несмотря на то, что рот мгновенно наполняется слюной.

— Нет-нет, тётя Таня, не стоит! Не сегодня, — сцепляю пальцы замком за спиной и перекатываюсь с пятки на носок, глядя себе под ноги. — Мама наверняка что-то приготовила, она обидится, если я принесу ваши пирожки.

— Ну хоть один скушай, пока никто не видит, — с нежной улыбкой произносит женщина и протягивает мне пирожок, самый большой и сочный.

— Хорошо, — смеюсь я и принимаю угощение. — Спасибо.

Глаза сами собой закатываются в экстазе от вкуса сладковатого и теплого теста во рту, который тут же сменяется сочностью жаренной печени. Нет, Киса, вот что такое настоящий наркотик, а не дрянная травка. С наслаждением жую и негромко мычу, качая головой. Как же это вкусно!

В квартире всюду горит свет, а из гостиной доносится шум работающего телевизора. Странное чувство — я давно отвыкла от этого. Обычно меня встречают пустые и тёмные комнаты, где царит гулкая тишина.

Скидываю кроссовки, движением ступни отодвигая их с прохода, и стягиваю куртку. Миную свою комнату и заглядываю в спальню мамы с Костей, но там никого нет. Лиза сидит в гостиной и под криминальные новости рисует в альбоме. На кухне медленно варится мясо, но и там мамы нет. Возвращаюсь к своей комнате и застываю на пороге.

Мама стоит возле письменного стола, опираясь на него руками, и разглядывает пробковую доску на стене. Та увешена десятками, если не сотней фотографий, как обычных, так и полароидных. Она внимательно разглядывает снимки и шевелит губами, разговаривая сама с собой.

— Мам? — Я осторожно зову её и вхожу в комнату.

Она вздрагивает и поворачивает голову.

— Оля, ты вернулась! Наконец-то, — мама разводит руками, а затем упирается ими в бока, глядя на меня с осуждением. — Я тебе что сказала? После школы сразу домой. И что в итоге? Уже вечер, а ты только явилась! Хоть бы на звонки ответила!

— Я же знаю, что ты начала бы на меня орать прямо по телефону. — Я бросаю рюкзак на пол возле кровати и падаю на матрас, раскинув руки.

— Конечно, — кивает мама. — Вот так однажды ты не возьмёшь трубку, я буду думать, что ты просто меня игнорируешь, а на самом деле что-то случится. И ведь я даже об этом не узнаю!

— До этого ни разу ничего не случалось. — Я накрываю веки пальцами и массирую усталые глаза. — Не драматизируй, ма.

— Ты как с матерью разговариваешь? Драматизирую? Я? — возмущается родительница и подходит ближе, возвышаясь надо мной. — Я смотрю, ты больно взрослой стала? Раз матери хамишь.

— Мам, я всего лишь хочу сказать, что ты драма-квин. Со мной ничего не случится. К тому же я уже два года живу одна. Как-то поздно беспокоиться о том, что со мной может что-то произойти, тебе не кажется?

— Ты что, осуждаешь меня?

— Ни в коем случае.

— От тебя сарказмом разит за километр, — мама шумно принюхивается. — Как и сигаретами. Ты же обещала, что бросишь!

— Видимо, нарушать обещания — это у нас семейное.

— Вот паразитка! — Она бьёт меня по ноге, и кожу под джинсами обжигает от удара.

— Блин, мама! — кричу я, подскакивая на месте, и растираю горящее место ладонью. — Больно же!

— Мне, знаешь ли, тоже больно! — Мама прикладывает руку к груди и причитает, вздёрнув к потолку подбородок. — Я большего позора, чем сегодня, в жизни не испытывала! Знаешь, как это унизительно, когда тебя отчитывает бывшая жена мужа? А я тебе скажу — трындец как унизительно!

— Никто уже лет двадцать не говорит слово «трындец», — отзываюсь я, лениво ворочая языком.

Я уже устала от разговоров за сегодня. Дайте мне подзарядиться и не трогайте до самого утра.

— Ты вообще слышала, что я сказала? — Мама поджимает губы и складывает руки на груди. — Юля намекнула, что я плохая мать и совсем о тебе не забочусь!

— И в чём она не права?

Замираю, потому что сама не верю, что и правда это озвучила. Мама тоже застывает, впиваясь в меня убийственным взглядом, в котором плещется обида. Склоняю голову набок и тру лоб.

— Прости, мам, я не хотела. Ты нормальная мама.

— Нормальная? — Она вскидывает бровь. — Не «хорошая»? Не «идеальная»? Не «самая лучшая на свете»?

— Без обид, но идеальная мать не оставляет дочь-подростка жить одной, а сама не уматывает в другой город с новым мужем и младшим ребёнком.

— Ты же сама захотела остаться здесь! — вскрикивает мама и тычет в меня пальцем. — Это ты вынесла мне весь мозг своими истериками! Это ты не хотела уезжать из этого отвратительного города!

— Да, не хотела, — я киваю и откидываюсь назад, опираясь локтями на постель. — Потому что это мой дом, а не «отвратительный город». Папа здесь, мои лучшие друзья тоже тут. Почему же я должна была уезжать?

— Поэтому я, как хорошая мама, нашла выход. Или ты считаешь, что я должна жить отдельно от своего любимого мужчины, потому что ты ненавидишь перемены?

— Конечно нет, — я натянуто улыбаюсь. — Поэтому ты поступила как умная женщина, но не как идеальная мать. Это, вроде как, немного разные вещи. Я тебя ни в чём не обвиняю. Просто не вижу теперь смысла ругаться и выяснять отношения. Как будто от этого что-то изменится.

— Ты невыносима. — Мама накрывает лицо ладонями, тяжело вздыхая, и опускается на столешницу, сдвинув в сторону груду книг и прочего хлама. — Будто всё делаешь мне назло. Ещё и кота домой притащила! От его пелёнки на всю квартиру воняет!

— А где он? — Я испуганно подскакиваю на кровати, вспомнив о Пушкине.

— Под кроватью прячется. Лиза хотела с ним поиграть, но он убежал.

Я скатываюсь на пол и заглядываю под покрывало, всматриваясь в темноту. И тут же чихаю от пыли, ударившей в нос. Пожалуй, стоит почаще заглядывать сюда вместе со шваброй.

Мама права, Пушкин прячется под кроватью, в самом дальнем углу, и его большие глаза испуганно блестят.

— Эй, малыш, — негромко зову я его и притягиваю раскрытую ладонь. — Это я, помнишь меня? Давай, иди сюда.

Котёнок долго и пристально смотрит на меня, затем подаётся вперёд и осторожно принюхивается к моим пальцам. Он дёргает головой, чихая от запаха сигарет, но всё же делает ещё несколько коротких шажков к свету, и я аккуратно подхватываю крохотное тельце на руки. Пушкин щурится и жмётся к моему животу, когда я опускаюсь на постель и мягко почёсываю его за ушком.

— Я против котов дома, — прерывает затянувшееся молчание мама и недовольно косится на притихшего котёнка. — От них вонь всегда стоит.

— Да ничего подобного, — морщусь я, глядя на родительницу. — Он чистый, вымытый, пелёнку просто нужно заменить горшком с наполнителем и всё. Я хочу его оставить.

— Костя будет против! — приводит последний аргумент мама, всплёскивая руками.

— Он здесь даже не живёт, — отрезаю я и позволяю Пушкину, который уже понял, что ему ничего не угрожает, устроиться удобнее, потоптавшись на моих ногах.

— Оля.

— Мама.

— Ты невыносима, — устало она выдыхает и трёт переносицу.

— Повторяешься.

— Так и ты не меняешься!

Пожимаю плечами и оборачиваюсь к незашторенному окну, всматриваясь в дом напротив. Теперь и мои окна должны походить на остальные — наполненные светом и семейным уютом, хоть ненадолго. Однако походить — не то же самое, что быть таковым.

— Ладно, — мама негромко стучит по столу, — ни к чему уже ругаться. Пойдём, поможешь приготовить ужин.

Столь резкая перемена в настроении удивляет. Я ждала, что мне устроят настоящую головомойку, скандал будет греметь до утра, и эмоционально готовилась к этому, но всё прошло довольно... спокойно? Перебросились саркастичными фразами, ехидными колкостями и успокоились. На маму это не похоже — обычно она психует очень долго, а от этого распаляюсь и я. Чем больше в меня летят обвинения, тем сильнее я злюсь. Может, жизнь с новым мужем сделала маму более терпеливой и отходчивой?

На кухне мне вручают нож и тазик с вымытым картофелем. Звуки телевизора из гостиной разносятся по всей квартире, смешиваясь с шипением масла на сковороде и глухими ударами картофельной кожуры, падающей на дно пластикового ведра. Мама протягивает мне кусок сырой морковки, и я с улыбкой беру её, закладывая за щёку.

— В детстве ты постоянно воровала морковь, пока я готовила, — произносит мама, натирая овощи на тёрке. — Могла же взять из миски, но почему-то тебе нравилось таскать её у меня из-под рук. Из-за этого один раз я ножом чуть не отрезала тебе пальцы.

— Так вкуснее, — смеюсь я, опуская очищенный картофель в миску с чистой водой и протягивая руку за новым. — Так же, как и есть из сковородки, а не накладывать в тарелку.

— Помню, помню, — смеётся в ответ мама и утирает лоб тыльной стороной ладони.

На такое крошечное мгновение мне кажется, будто ничего и не было. Всех прошедших годов одиночества, ссор, бесконечных оправданий и несдержанных обещаний. На маленькой кухне мы снова вдвоём — мама и дочь. Я так сильно скучаю по ней, что сердце болит от тоски. Я скучаю по своей семье.

— Мама! — Хрупкую идиллию разрушает громкий голос, и Лиза вбегает в кухню. — Смотри, что я нарисовала!

Я раздражённо вздыхаю, и очищенный плод с громким всплеском падает в миску, проливая воду на стол. Но мама этого не видит; всё её внимание сосредоточено на рисунке, который принесла Лиза.

— Доченька, какая красота! — радостно выдыхает она и поворачивает рисунок, демонстрируя мне. — Оля, смотри!

На альбомном листе, аккуратно оторванном от спирали, изображена семья из четырёх человек — мама, Костя, Лиза и я. Возле моих ног в клубок свёрнут котёнок. Довольно неплохая работа для семилетнего ребёнка. В этом же возрасте я людей рисовала по принципу: палка, палка, огуречик — получился человечек.

— Прикольно, — выдавливаю я из себя и растягиваю губы в улыбке.

Лиза с довольным видом качается из стороны в сторону и прячет руки за спиной, глядя в пол; её кудряшки двигаются в такт движениям.

— Надо повесить! — суетится мама и шарит на полке рукой, в поисках магнитов. Нащупав один, она подходит к холодильнику и прикрепляет рисунок к белоснежной поверхности. — Ну какая красота!

Выглядит родительница невероятно гордой; она подходит к Лизе, присаживается и целует её в макушку, обнимая.

Стискиваю зубы и двигаю ножом, срезая картофельную кожуру.

Мои рисунки тоже когда-то висели на холодильнике, только вешал их папа, и фотографии тоже. А после его ухода, точнее после того, как мама его выгнала, она сняла всё и убрала в коробку, которую я с тех пор больше и не видела.

— Нужно будет обязательно сходить на фотосессию всей семьёй, — восторженно произносит мама, возвращаясь к готовке, и Лиза садится рядом со мной, на соседний стул. — У нас же нет общей фотографии! Вот, Оль, сможешь прикрепить её на свою доску, чтобы не только друзья там висели. Интересно, а почему мы раньше этого не сделали?

Я провожу языком по зубам и беззвучно усмехаюсь. И правда, почему же?