Мы сделали это

Несмотря на то, что впереди горят жёлтые огни, а я стою прямо на пятачке белого света от фонаря, мне все равно страшно в одиночестве. Вокруг только хмурые покосившиеся домишки, заборы из криво вбитых палок и проволоки и мёртвая трава по колено. Её никто и никогда не косит — к лету жухлую солому сменяют зеленые ростки, и хрустящий настил со временем втаптывают в землю. Что я сейчас и делаю — наворачиваю километры вокруг машины Зуева и грызу ноготь на большом пальце. Дурная привычка, но никак не избавлюсь.

Меня оставили на стрёме. А я очень недовольна этим. Мне, может, тоже хотелось выгонять из сарая куриц, чтобы отвлечь отца Гены. Забавный факт о дружбе с парнями: чем старше вы становитесь, тем сильнее они начинают вас оберегать. И совершенно забывают, как каких-то два года назад мы, будучи очень пьяными, удирали по бурелому от разъярённого быка, которого сами и раздразнили. Собственно, тогда это была моя идея... И вот, спустя столько времени, меня, как единственную девочку, оставляют стоять на стрёме, а сами отвлекают Зуева-старшего, чтобы... что?

Мы так и не поняли, для чего проделали весь этот путь в частный сектор, что даже днём выглядит жутким и заброшенным, и для чего Мелу нужно изобразить драку с Геной. Но мы уловили главную суть — у Гендоса есть план, а это значит, что у нас нет вопросов.

Черчу веточкой на голой земле квадратики для игры в классики и, периодически поглядывая в сторону дома Зуева-старшего, прыгаю по ним, согнув одну ногу в колене. Меня покачивает, немного ведёт в сторону, но я упрямо начинаю сначала, намереваясь дойти до конца без ошибок.

Со стороны огней раздаются какие-то крики, и я застываю, прислушиваясь. Звуки стихают, но парни всё не появляются. Жду минуту, затаившись, а затем вспоминаю, что я на освещенном участке земли и меня точно видно издалека. Делаю несколько шагов к машине и прячу руки в карманах куртки, вглядываясь в мрачную тишину. Слышу только слабые возмущения разбуженных куриц и лай соседских собак.

Руки тянутся к телефону, чтобы узнать, сколько ещё мне торчать тут одной, но вот раздается грохот, похожий на выстрел, а потом я вижу парней. Они бегут в мою сторону, и я нетерпеливо подпрыгиваю на месте, пытаясь разглядеть, что Гена держит в руках.

Не знаю, что случилось в доме, но меня торопливо заталкивают на заднее сидение автомобиля, и я оказываюсь зажата между Хэнком и Кисой. Машина визжит и срывается с места, едва не врезаясь в и без того держащийся на соплях забор. Высовываюсь вперед, рискуя улететь лицом в лобовое стекло, но мне слишком интересно, что же лежит в старой потрепанной коробке.

Мел на переднем сидении щелкает замком, откидывает крышку и вынимает на свет божий пистолет. Мои глаза расширяются от удивления, и я приоткрываю рот. Обалдеть! Я никогда не видела настолько красивого оружия! Два ствола, один длинный и под ним покороче, обтянутая кожей рукоятка, изящные спусковой крючок и предохранитель. Гена только что раздобыл антикварные дуэльные пистолеты!

Оказалось, что Зуев-старший в девяностых работал в краеведческом музее, а когда его закрыли, Николай Юрьевич прихватил с собой пистолеты. Их оказалось два в коробке, парные. Такие называются гарнитуром, и у них имеются на основаниях стволов номера «один» и «два».

— Ген, — ошарашено тянет Мел и смотрит на Зуева безумными глазами, — ты чё за это хочешь?

— В смысле? — Гена продолжает гнать по дороге, и меня довольно сильно потряхивает, на кочках кидая то на Кису, то на Хэнка.

— За пистолеты.

— А, — смеётся Зуев, демонстрируя кривоватые зубы. — Братан, панки за справедливость! — Последнее слово срывается на победный крик и обрывается грубым смехом. — Про бабки потом поговорим. Давай сперва сделаем, как ты там сказал: глаза в глаза, через дуло пистолета?

В груди от всплеска адреналина колотится сердце, под пальцами скользит холодный металл стволов, музыка в машине долбит по ушам, биты вибрируют под ногами — я чувствую себя героиней экшен-фильма, и на языке горит яркий привкус грядущих приключений.

Мы шутливо дерёмся на заднем сидении за право обладать пистолетами, и с громким «пиф-паф» я «вышибаю» мозги Кислову. Зачем они ему, если память и так дырявая. Киса смеётся, и дуло касается моего виска. После театрального выстрела я с болезненным вскриком откидываюсь на Хэнка, раскинув в стороны руки, и высовываю наружу язык.

— О нет! — трагично причитает Боря, схватив мою поникшую голову. — Пушкина убили, Лермонтова убили, а теперь и Чехову! Убили-и-и!

Он вырывает пистолет из моей «мёртвой» хватки, и они с Кисой громко кричат, целясь в лица друг друга. Я смеюсь, глядя на них снизу вверх, но не поднимаюсь, потому что рискую получить по голове от распоясавшихся и вошедших в кураж друзей. Гена ликует, стучит кулаком по рулю и высовывает голову в открытое окно, срывая голос в крике. Перевожу взгляд на Мела: он сидит, уставившись на дорогу перед собой, сдвинув брови к переносице, и через зеркало заднего вида в его глазах отражается непреклонная решимость.

***

Для меня работы не находится, поэтому я беру бутылку пива, прикладываю горлышко к старому журнальному столику и бью ладонью по крышке. Раздается хлопок, и та со звоном отлетает на пол. Отчего-то сейчас дешёвое пиво кажется нереально вкусным, и я в предвкушении пританцовываю под музыку, двигаясь из одного угла в другой через весь гараж.

Нацепив на руки перчатки и вооружившись газовой горелкой, Хэнк отливает пули для дуэльных пистолетов. Гена стоит рядом, наблюдая с неподдельным интересом, и протягивает сигарету, поджигая её пламенем горелки. Мел медленно вскидывает руку с зажатым в руке пистолетом и целится в боксерскую грушу, прищурив глаза.

Стиснув в руке бутылку, я останавливаюсь рядом со столом, где работает Хэнк, и подтягиваюсь на цыпочках, чтобы усесться на свободном от всякого хлама пятачке. Напротив меня, в нескольких метрах, склонившись над пистолетом, на деревянном стуле сидит Киса. Его лицо сосредоточено, растрёпанная челка падает на глаза — он ведёт пальцем по рукоятке, очищая от следов покоя, и сдувает пыль резким выдохом.

Наблюдаю за ним, как заворожённая. Как можно быть... таким! Его серьезность настолько притягательна, что я залипаю, прижав горлышко бутылки к щеке.

От пива становлюсь медлительной, поэтому не успеваю отвести взгляд, когда Ваня поднимает голову и расплывается в широкой ухмылке. Он берёт шомпол, просовывает в дуло и двигает им по всей длине, не сводя с меня одурманенных, наглых и пьяно-очаровательных глаз. Щёки раскаляются, как как горелка в руках Хэнка, но я недовольно цокаю языком и выпячиваю губы, чтобы продемонстрировать другу свое молчаливое осуждение. Киса насмешливо фыркает и качает головой из стороны в сторону, как китайский болванчик, чтобы придать своим движениям ещё больше неприличного смысла. Хотя, куда уж ещё более неприличный? Фамилия Кислова стоит в толковом словаре напротив слова «неприличный». А еще «наглый», «беспардонный» и «бесячий».

В кармане вибрирует телефон. Надеюсь, что это Крис решила-таки ответить на мои пятнадцать смс дурацкого содержания, в которых я пыталась сгладить наш конфликт и показать, что не злюсь на неё за то, что она подставила меня перед директрисой. Я и правда уже не злюсь, только расстроена. И чуточку разочарована. Но сообщение не от подруги. От неожиданности вздрагиваю, когда вижу имя отправителя.

Дима (оператор): Дин-дон, не спишь? Как насчёт того, чтобы завтра прогуляться? Мы уезжаем в понедельник.

Отставляю пиво на стол рядом и обхватываю телефон двумя руками, постукивая по чехлу ногтями. Не знаю даже, как поступить. Эйфория и удивление от знакомства с новым парнем уже прошли, и теперь я всерьёз задумываюсь — надо ли оно мне. Ведь парень уедет, и это точно ни к чему серьёзному не придет. Но с другой стороны — это возможность на пару часов отвлечься от собственных проблем и сделать вид, что у меня всё зашибись.

А ещё есть Киса. Может, это и глупо, но у меня чувство, что если я соглашусь на прогулку, то предам парня, который мне нравится. Пусть мы с ним и просто «друзья».

— Слушай, Кис, — негромко зову я друга, убедившись, что никто больше меня не слышит, — помнишь Диму, оператора из гостиницы?

Киса не поднимает головы, продолжая надраивать тряпочкой короткий ствол револьвера.

— Ну допустим, помню. А что?

— Он меня погулять позвал, — как бы невзначай отвечаю я, внимательно наблюдая за его реакцией. — Как думаешь, мне идти или нет?

Господи, Кислов, ну не тупи. Скажи, чтобы я не смела принимать приглашение, потому что... Потому что ты не хочешь, чтобы я гуляла с кем-то, кроме тебя!

Киса медлит с ответом. Подняв револьвер, он внимательно осматривает его в ярком свете лампочки под потолком, а затем вскидывает на меня карие глаза. Я не дышу, стиснув телефон влажными от волнения пальцами.

— Ну, иди, если зовёт.

Короткий ответ, а внутри всё словно на части рассыпается. С трудом удерживаю на лице улыбку и киваю.

— Спасибо.

— За что? — Лицо Кисы ничего не выражает, но я слышу раздражение в его голосе.

— Ни за что, — улыбаюсь шире и опускаю глаза на телефон. — Просто спасибо.

Включаю потухший экран, чтобы набрать ответ. Делаю это очень медленно, чтобы текст был без ошибок и опечаток. Перечитываю написанное несколько раз, потому что не доверяю себе. А ещё хочу в переписке поддержать образ загадочной приморской девушки, которой я, конечно же, не являюсь.

Я: Нет, не сплю. Да, думаю, я смогу освободиться ближе к вечеру.

Дима (оператор): Супер, тогда можем встретиться после съемок? Они будут где-то до пяти, а потом я весь твой.

Я: Договорились.

Дима (оператор): Сладких снов, Оля.

Я: Спокойной ночи, Дима.

Тру нос, убеждая себя, что всё делаю правильно, и подскакиваю на месте от оглушительного грохота — Гена бьёт молотком по отлитым пулям, чтобы отделить их друг от друга. Прячу телефон в кармане и делаю большой глоток, допивая пиво. Киса продолжает чистить пистолет и на меня больше не смотрит.

Парни подзывают полюбоваться результатом работы, и мы втроём склоняемся над кучкой пуль. Я тяну указательный палец и веду по сияющим серебристым цветом шапочкам, считая. Шестнадцать штук. Шестнадцать пуль.

***

Пытаюсь поставить голову манекена на место, но она всё равно сваливается, с глухим звуком падая на землю. Хэнк хихикает мне на ухо, и я вторю ему глупыми смешками, пока мы пытаемся заставить манекен стоять смирно. Бегу в сторону, к бочке с огнем, освобождая пространство для стрельбы. Мы находимся на кладбище самолетов, в отдалении от жилых домов — никто не услышит выстрелы и не потревожит нас.

Мел и Киса вскидывают пистолеты, целясь в мишени, а Кислов, для пафоса, поднимает и вторую руку на головой, сгибая в локте. Одновременно звучат громкие выстрелы в синхроне с яркой вспышкой, и во все стороны валит плотный дым, который тут же рассеивается. Во мне никогда не было любви к оружию и стрелялкам, но сейчас я испытываю дрожь предвкушения, переходящую в нетерпеливое возбуждение.

Хэнк перезаряжает один из пистолетов и протягивает мне. Копирую позу Мела, повернувшись к манекенам правым плечом, и поднимаю руку, большим пальцем спуская предохранитель.

— Давай, солнышко! — кричит Киса. — Представь, что это Крысиная морда!

Хороший совет, Вань. Но стоит мне сфокусировать взгляд, как перед глазами всплывает лицо отчима. Вижу ненавистные черты квадратной челюсти, маленькие гаденькие глаза, острый нос, жиденькие усики над тонкой верхней губой и зализанные назад чёрные волосы. В голове, словно настырный комар, зудит голос, не принадлежащий никому из моих друзей.

— Ольга, ты не стараешься, — шевелятся губы манекена. — Ты даже не пытаешься принять меня в семью. Пора смириться — теперь я отвечаю за всех вас.

Сердце со злостью долбится в грудную клетку, когда пьяное сознание подкидывает картину трёхлетней давности, когда почти сразу после свадьбы Костя пытался заставить маму лишить отца родительских прав, чтобы отчим смог переквалифицироваться в моего законного опекуна. Потушенный в груди гнев вновь разгорается ярким пламенем, и я жму на курок.

Гремит выстрел, в воздух взлетает облако пороха, и голова манекена отскакивает от старого щита с объявлениями, падая на землю. Парни кричат и тащат меня посмотреть на жертву. Там, где только что было лицо Кости, зияет маленькая, аккуратная дырочка, точно во лбу.

— Красотка! — орёт Зуев и трясет меня, как тряпичную куклу. — Разнесла, ёпта!

Водрузив голову на место, мы отходим назад, чтобы Хэнк и Гена тоже могли выстрелить. Мел протягивает мне тлеющую сигарету. В ушах продолжают греметь выстрелы, костёр в ржавой бочке весело трещит, будто хочет стать таким же громким. Несмотря на то, что по венам растекается удовольствие и адреналин от стрельбы, а на языке оседает вкус пороха, удовлетворение и успокоение так и не приходят. Безликая фигура всё еще смотрит на меня с осуждением, кривя тонкие губы в ехидной усмешке.

***

— Мел бы хоть попытался улыбнуться. А то со стороны кажется, будто он сёрфер, который хочет триумфально утопиться, бросив напоследок: «Вы все пидоры!», — качаю головой, глядя на друга, одетого в гидрокостюм.

— Не, — усмехается Боря, — он бы выразился более драматично.

— Тогда: «Я устал, я ухожу!».

Я, Киса и Хэнк стоим поодаль, чтобы не мешать съёмочной группе и наблюдаем за топчущими песок людьми. Как и вчера, у пляжа собралось много любопытных зевак, но мы здесь опять не за этим. Егор участвует в рекламе в роли сёрфера вместе с остальной массовкой. Он держит белую доску и пялится себе под ноги, шмыгая покрасневшим от ветра носом.

Топчусь на месте и поворачиваюсь спиной к ветру; прямо по курсу реквизит барной стойки, возле которого стоят режиссёр и Дима. Они разглядывают лежащее на блюдце пирожное и водят над ним руками, объясняя что-то друг другу. К ним подходит Анжела и с улыбкой о чём-то спрашивает. По тому, как режиссёр от неё отмахивается, раздражённо вскидывая руки, понимаю, что он говорит что-то не очень вежливое. Улыбка Бабич меркнет, как звезда на небосклоне, — она выглядит потерянной; к ним подбегает ассистентка, которая и уводит растерянную Анжелку.

Дима не оборачивается в мою сторону, но я всё равно поправляю уложенные волосы и вынимаю телефон, чтобы посмотреть на себя в отражении чёрного экрана. Слышу недовольное пыхтение над ухом и, вскинув вопросительно брови, оглядываюсь на Кислова.

— А ты чё так вырядилась сегодня?

— Вырядилась? — качаю головой и отмахиваюсь. — Я одета, как и всегда. И, если не забыл, я сегодня с Димой гуляю.

Киса говорит таким язвительным тоном, что мне не хочется отвечать ему тем же. Поэтому делаю вид, что не замечаю его недовольного взгляда. Я сегодня и правда сегодня принарядилась: подкрутила утюжком волосы, нарисовала острые стрелки, нанесла немного блёсток на нос и щеки и даже брови выделила ярче. Вместо удобной куртки влезла в пальто, под ним нацепила платье и завершила образ коричневыми ботинками. Правда, у меня немного мёрзнут ноги в колготках из-за пронизывающего насквозь ветра, но я стараюсь ничем не выдавать дрожь всего тела.

— Ну да, — кивает Киса и резко ведёт большим пальцем по моей щеке.

Я вздрагиваю и бью его по руке, но Ваня демонстрирует россыпь блесток на своём пальце.

— Не трогай моё лицо, Кислов!

— В последний раз я эту херню видел в детстве, когда над тобой хреновина с конфетти разбилась.

— Это называется пиньята, — толкаю его в плечо и встряхиваю волосами. — А это блёстки. Захотела и накрасилась, отвали.

— Ну-ну.

— Братан, отстань от неё. — Хэнк опускает ладонь на плечо Кисы и легонько встряхивает. — Вон, смотрите лучше на Мела.

Ассистентка жестикулирует, объясняя актерам массовки порядок действий и что-то говорит лично Егору. Он кивает, и женщина довольно хлопает руками. Площадку освобождают, и все возвращаются на свои места. Режиссёр даёт команду о начале, и парни начинают движение по песку. Мел идёт последним, проходит несколько метров и тормозит перед камерой, глядя в объектив.

— Стоп! — орёт в громкоговоритель режиссёр. — Повторяю для тех, кто сёрфер, блять! В камеру не смотрим! Куда угодно смотрим, в жопу соседу смотрим, а в камеру не смотрим! Ясно? С начала всё!

К Мелу подбегает бедная ассистентка, которая, очевидно, уже задолбалась носиться туда-сюда, проваливаясь ботинками в рыхлый мокрый песок. Она что-то объясняет и кивает ему. Голова Егора невнятно дёргается: то ли он соглашается, то ли нервная судорога.

Актёры с недовольными минами возвращаются на исходные позиции. Съёмка начинается заново, и снова Егор тормозит прямо перед камерой; оператор в недоумении оглядывается на коллег.

— Стоп! Стоп! — надрывает горло режиссёр и подлетает со своего места, направляясь к Мелу. — Ты чё творишь? Ты вообще нихера не понимаешь, что тебе говорят? Вали нахрен отсюда! — Он отворачивается, но затем видит, что Егор даже не двигается с места. — Да вали отсюда, я сказал!

И тут хрен в шапке совершает свою главную ошибку: он толкает Мела в плечо, и тот в ответ резко вскидывает ладонь. Пощёчина выходит настолько смачной и звонкой, что режиссёр отступает, в немом охреневании глядя на парня.

— Я требую сатисфакции! — громко и чётко произносит Егор, надвигаясь на держащегося за щёку мужчину. — Вечером пришлю секундантов!

Режиссёр пытается наброситься на Меленина, но его перехватывают операторы, удерживая от ответного удара. Егор разворачивается, бросает доску на песок и тяжелым шагом идёт в нашу сторону. Киса расплывается в гордой улыбке и хочет дать ему «пять», но друг проходим мимо, даже не заметив.

— Ну, дождёмся, когда этот хмырь останется один и поговорим с глазу на глаз, — потирает руками Кислов и бьёт Хэнка по плечу.

— Оль. — Боря едва заметно кивает мне за спину, и я оборачиваюсь.

К нам идёт Дима. Он смотрит на меня с улыбкой, и меня бросает в дрожь, потому что я физически чувствую недовольство Кисы и меня это бесит. Что за реакция? Он сам показал всем своим видом, что ему плевать. Тогда почему мои ладони сейчас потеют от волнения.

— Привет, — Дима протягивает ладонь парням, затем кивает мне. — Привет, Оля. Потрясающе выглядишь.

— Привет, спасибо, — улыбаюсь и пальцами заправляю локон за ухо, но тут же себя одергиваю. Это наверняка выглядит нелепо.

— Готова идти?

— Вы уже закончили? — Я оглядываюсь на съёмочный процесс, который, кажется, в самом разгаре.

— Типа того, — усмехается парень и поправляет капюшон толстовки на голове. — Так сказать, свою работу на сегодня я уже выполнил, поэтому можно выдвигаться.

— Куда? — грубо бросает Киса у меня над ухом; его цепкие пальцы хватают за рукав и дёргают назад. — А ничё, что у нас есть ещё одно важное дело?

Оборачиваюсь на друга и сталкиваюсь с очень пронзительным взглядом. Брови нахмурены, челюсть плотно сжата — Кислов закипает, как чайник, и у него из ушей вот-вот повалит пар.

— Я же предупреждала тебя, что буду занята. — Стараюсь говорить спокойно и равнодушно, но украдкой вытираю влажные ладони о пальто.

— Это было до того, как у нас появились планы. — Киса с таким нажимом произносит последнее слово, что у него едва не крошатся зубы.

— И что, без меня уже не справитесь? — Я пытаюсь высвободить руку, но не тут-то было. — Нужна моральная поддержка?

— Да, — цедит Киса и шлёт мне какой-то знак кивком головы, но я не понимаю. Да и не хочу понимать. — Без тебя — ну вообще никак.

— Перестань, бро. — Хэнк опускает ладонь поверх руки Кислова, пытаясь заставить его разжать хватку. — Пусть идёт.

Киса в ответ так смотрит на Хэнка, будто тот сейчас предал и его, и Родину разом. Их молчаливая дуэль длится несколько минут в напряжённой тишине, а я терплю боль, потому что Кислов не рассчитывает силу и слишком сильно сжимает, от чего кровь перестаёт поступать к пальцам. Наконец парни о чём-то договариваются, Киса поджимает губы, вскидывая подбородок, и отпускает мою руку. Глупо, но я совсем этому не рада.

Одёргиваю пальто и с улыбкой поворачиваюсь к Диме, на лице которого застыло откровенное недоумение. Чёрт, неловко то как, я же умудрилась о нём позабыть.

— Идём? — Я делаю несколько шагов в сторону. — Может, сначала возьмём кофе? У меня руки замерзли.

— Да, давай. — Парень встряхивает головой и натягивает улыбку.

Мы идём в сторону трейлеров, чтобы обогнуть их и выйти на дорогу, и я даже рта раскрыть не успеваю, как в спину прилетает злое:

— Увидимся в школе, Чехова! Да, я сказал «в школе»! Она малолетка, так что подумай дважды, прежде чем лезть к ней в трусы!

Резко торможу и оборачиваюсь, едва сдерживая желание зарычать на Кислова. Он, спрятав руки в карманах, стоит рядом с Хэнком, по лицу которого читается, как ему стыдно за друга. У Кисы же никакого сожаления нет — он буравит меня тяжёлым взглядом. Проглатываю все матерные слова и вскидываю обе руки, демонстрируя средние пальцы.

Да пошёл ты, Кислов. Я гордая и сильная женщина, сама решу, кто может залезать ко мне в трусы. Ты-то не хочешь.

***

— Твой друг показался мне, — Дима прочищает горло, маскируя кашлем смех, — очень заботливым.

— Да он кретин редкостный, — недовольно фыркаю я, шагая рядом с парнем.

Мы неторопливо бредём по набережной, потягивая вторую порцию кофе из стаканчиков через трубочки. В субботний день здесь много народу: как прогуливающихся горожан с редкими туристами, так и лодочников, которые выгружают контейнеры с выловленной из залива рыбой. Я уже успела продрогнуть, но не подаю вида, что у меня едва сгибаются пальцы на руках.

Наш путь пролегает от общественного пляжа через главные городские улицы мимо гостиницы, магазинов и парочки кофеен. Мы не идём в какое-то конкретное место — я не выспалась из-за бурной ночи, к тому же очень вымоталась за эту трудную неделю, поэтому у меня нет желания тащиться в катакомбы или в художественную галерею на горе. Поэтому мы просто гуляем, и я периодически указываю на очередное здание и рассказываю о людях, которые когда-то в нём жили.

— Так значит, вы давно дружите? — интересуется Дима, повернувшись ко мне лицом. — Компанией.

— Ага, — делаю глоток кофе, и обжигающая жидкость согревает изнутри. — С Кисой и Мелом, это тот, который вашему режиссеру врезал, дружим с первого класса. С Хэнком, ты его тоже видел, мы с детского сада вместе. Есть ещё один парень, но он уже не учится — дом моей бабушки находился недалеко от дома его отца, так что мы тоже давно друг друга знаем. Уже и не помню времена, когда этих придурков не было в моей жизни. Как-то так, — из груди вырывается смешок, и губы сами собой растягиваются в улыбке от ностальгических воспоминаний. — Думаю, мне очень повезло. Когда у тебя есть лучшие друзья, жизнь кажется чуточку, но проще. И лучше.

— Не знаю. — Дима улыбается в ответ. — Я своих друзей детства давно не видел. Как в Москву уехал. Время и расстояние нас разделили.

— Это грустно, — качаю головой и вглядываюсь в полосу тёмного неба над горизонтом.

— Да не особо. Со временем меняются приоритеты. Типа, ты взрослеешь, на первое место встают работа, отношения, личные проблемы. А потом встречаешь новых людей и понимаешь, что, будучи взрослым, куда сложнее заводить дружбу. И делаешь вывод, что лучше со всеми быть добрыми приятелями.

Я недоуменно вскидываю брови, косо поглядывая на парня. Нет, я знаю, что есть люди, которые не верят в дружбу, потому что сами не умеют дружить, но не ожидала увидеть такого человека воочию.

— Звучит как-то... Тоскливо что ли. Мне нравится, что, в случае чего, я могу позвонить друзьям и попросить у них о чём угодно. Даже просто побыть рядом. Они же семья. А как семья может не быть приоритетом?

Ладонь Димы ласково опускается на плечо, немного сжимая, и он притягивает меня к себе, легонько похлопывая — снисходительно и терпеливо.

— Ты просто ещё не доросла до этого. Ма-а-аленькая совсем, — тянет он елейным голосом, продолжая идти и волочить меня за собой. — Когда придёт время, ты поймёшь, что, на самом деле, твоим друзьям от тебя нужно только одно. Если понимаешь, о чём я.

Вот так парни и теряют всякое очарование и привлекательность. Стоит ему закончить фразу, как я уже хочу закончить свидание. Или прогулку. Не знаю, что это вообще такое. Мы просто слоняемся по городу, хотя он мог предложить остаться в кофейне, а не торчать на холодном ветру. И фраза о том, что я еще недостаточно взрослая, чтобы понимать такие «глобальные» вещи, ужасно меня злит. И уж точно не ему рассуждать о том, что друзьям от меня нужно.

Прижавшись к боку парня, трудно переставлять ноги; я окидываю взглядом улицу, на которую мы свернули от набережной, и понимаю, что сейчас у меня нет возможности никуда сбежать. Придется поддерживать видимость заинтересованности в беседе, пока я не придумаю способ слинять.

Может написать парням, чтобы они придумали для меня отмазку? Нет.

Я сразу отметаю эту идею. Выслушивать поток ехидства от Кислова? Лучше сразу застрелиться. Теперь ещё больше бесит, что Кристина продолжает меня игнорировать, потому что подруга могла бы выручить.

— А чем ты в Москве занимаешься? — меняю тему и чуть прибавляю шаг.

Дима пускается в долгий рассказ о том, как он уехал из маленького городка в Уральских горах, как поступил на юриста, устроился на подработку оператором и попал в команду режиссёра Романа Сенина. Затем он перечислил все столичные улицы, на которых снимал квартиры со своими коллегами, а позже и с бывшей женой. Меня удивляет, что он уже успел жениться и развестись, а потом доходит, что раз он уехал в Москву сразу после окончания одиннадцатого класса в двенадцатом году, значит ему должно быть... двадцать восемь лет.

Господи, прости, я вляпалась. Пошла на прогулку с парнем, на одиннадцать лет старше меня! Да какой он парень — мужик уже! И его совсем не смутили слова Кисы о том, что я ещё школьница.

— Вот, пришли.

Я растерянно моргаю, когда мы останавливаемся, и озираюсь. За спиной проезжая часть, а впереди гостиница, в которой работает отец Мела. Там же живёт и съёмочная группа из Москвы.

— И что мы тут делаем? — осторожно спрашиваю я, понимая, что точно вляпалась во что-то стрёмное.

Теперь понимаю, насколько глупой была эта затея — соглашаться на свидание с парнем, который в городе проездом. Всё становится таким небезопасным, хотя мы в центре. Мимо проходят люди, и я даже вижу несколько знакомых лиц. Обнимаю себя за талию и стараюсь не смотреть оператору в глаза, сдерживаясь от желания заплакать.

— Да ты же замёрзла, — отвечает Дима и, встав у меня за спиной, потирает руками плечи, подталкивая ко входу. — Пойдём ко мне в номер. Закажу тебе чай. Или шампанское, если хочешь. Музон послушаем, фильмец посмотрим.

— Мне семнадцать, — испуганно говорю я, пытаясь вывернуться из внезапно ставшей крепкой хватки на плечах. — Мне домой надо.

— И что с того, что тебе семнадцать? — Негромкий голос над ухом проникает под воротник, и спина покрывается тревожными мурашками. Желание расплакаться становится только сильнее. — Возраста согласия ты достигла. Будешь послушной девочкой, и всё пройдёт отлично.

— Нет, нет! — громко вскрикиваю я и отшатываюсь. Мой крик на мгновение сбивает Диму с толку, и он выпускает меня. — Не подходи и не трогай!

— Эй, ты чего? — На лице парня отражается растерянное недоумение — будто он искренне не понимает, почему я испугалась. — Ты же сама согласилась.

— На прогулку и кофе, — бросаю я зло, обнимая себя за плечи. — Не на трах в гостиничном номере с малознакомым мужиком.

Морщинки недоумения на лице Димы разглаживаются, и губы поджимаются в снисходительной усмешке. Сунув руки в карманы куртки, он делает шаг навстречу, а я тут же отступаю.

— Слушай, ты приколистка? На кой хрен мне тупо с тобой гулять? Кофе будешь пить со своими недорослями. Кончай прикидывайся идиоткой и идём со мной. Я тебя не обижу, клянусь.

На глаза выступают слёзы. Я боюсь сделать шаг в сторону, потому что Дима меня схватит, поэтому продолжаю пятиться, а он наступать. Оглядываюсь в поисках спасения, но улица уже опустела — люди разошлись кто куда или укатили на подошедшем к остановке автобусе. Оборачиваюсь к крыльцу гостиницы и вижу отца Мела, курящего возле входа. Он смотрит на нас, но, когда я открываю рот, чтобы позвать его, мужчина быстро тушит сигарету в мусорке и поспешно заходит в двери. Не мужик, а тряпка.

— Я пойду домой, — медленно говорю я, поворачиваясь к парню. — Уроки делать.

Дима прикусывает внутреннюю сторону щеки, будто о чём-то задумался, и качает головой.

— С чего бы это? Я мог потратить это время на обхаживание другой тёлки и не ебать себе мозг малолеткой. Так что, ты мне должна.

Он резко хватает меня за запястье и до боли выкручивает. Я вскрикиваю и громко охаю, зажмурившись. Дима словно хочет сломать мне руку, чтобы не сопротивлялась. Изловчившись, я со всей силы пинаю урода по голени, и он орёт благим матом, отшатываясь от меня. Не думая ни секунды, я роняю стакан с остывшим кофе на тротуар и мчусь прочь от гостиницы, шлёпая по лужам.

Я бегу так быстро, как могу, и боюсь оглядываться. Мне кажется, будто парень продолжает меня преследовать, наступая на пятки. Проношусь по пешеходному переходу на красный и только тогда позволяю себе замедлиться и обернуться. Оператора нигде нет, и я с облегчением выдыхаю, привалившись к знаку, запрещающему парковку.

Дыхание застряло в глотке тугим комом, и я трачу несколько минут, чтобы проглотить его и вдохнуть полной грудью. Силы меня резко покидают, и хочется плюхнуться прямо на тротуар. Телефон в кармане издаёт жалобный писк. Кто-то написал.

Киса: Всё норм, как и договорились. В 7 на месте, нашли доктора.

Мел: Ок.

Конечно, режиссёр согласился прийти. Киса умеет убеждать. Точнее, угрожать. А в данном случае, главная угроза для хрена в розовой футболке не менты, а отец Анжелки, Артём Бабич — в прошлом криминальный авторитет, а в настоящем мирный бизнесмен. Но все мы знаем, что бывших авторитетов не бывает. Он москвича быстро на колени поставит, и поминай как звали.

Не хочу тащиться по пыльной дороге и срезаю путь через старое футбольное поле, трусцой пробегаю километра два и торможу на небольшой возвышенности, заканчивающейся обрывом. Моё особенное место.

Подхожу к самому краю, так близко, что кончики ботинок зависают в пустоте. А внизу бушует море. Оно бьётся о каменный выступ, увитый старыми деревьями, что могли давно свалиться в воду, но они упрямо цепляются древними корнями за уступы и земляные ямки. Ветер треплет волосы, швыряет солёные брызги в лицо. Делаю глубокий вздох, и горло обжигает ледяными иглами.

Глубже закутываюсь в пальто и злюсь на себя за весь этот день. Как дура, накрасилась, оделась не по погоде, кинула друзей, и всё ради тридцатилетнего придурка, который рассчитывал получить от меня только одно. А я-то обрадовалась возможности с его помощи выкинуть Кислова из своих мыслей.

Сухая трава уныло скрипит под ногами, ветер воет над обрывом, тёмные волны с грохотом разбиваются о камни, превращаясь в белую пену. Если упасть, то приземление будет смертельным. Тело проткнут острые, обточенные водой и временем, каменные породы, а море растащит остатки плоти во все стороны, растворяя густую и горячую кровь в своих холодных водах.

Солнце, весь день прятавшееся за плотными серыми облаками, на мгновение выглядывает из-за тонкой линии просвета на горизонте. Словно кто-то взял нож и сделал прорезь, чтобы мы хоть ненадолго ощутили тепло. Но тепла нет. По воде резво бегут солнечные зайчики, подпрыгивают на высокой волне и исчезают. Солнце опускается в воду, и вместо него по небу разливается розовато-сиреневая акварель.

Вынимаю телефон и захожу в переписки. Хочу увидеть Кислова. Не для того, чтобы нажаловаться на оператора и спровоцировать его на разборки. А просто увидеть.

Я: Кис, ты дома?

Ответ приходит практически сразу, будто Кислов ждал моего сообщения.

Киса: Да.

Киса: Мне прийти?

Я: Да, буду дома через полчаса.

***

Когда я подхожу к своей старой панельке, уже глубокий вечер, и в окнах всех домов горит жёлтый свет. Во дворах скрипит рыхлый асфальт под колесами автомобилей, а в мрачных переулках переругиваются бездомные собаки. На полуразваленной скамье около подъезда сидит темная фигура в большой куртке с высоким воротом. Рядом на облезлых досках стоит открытая бутылка пива, а в пальцах тлеет оранжевый кончик сигареты.

— Давно тут сидишь? — Носком обуви откидываю сгнившую коробочку из-под сока со своего пути и останавливаюсь перед скамьей.

— Минут десять, — отзывается Кислов, сжимая зубами сигарету, и с движением губ в холодный воздух поднимается серый дым. — А ты рано, я думал, ближе к ночи вернёшься. Если вообще вернёшься.

Пропускаю мимо ушей грубый выпад и поправляю растрёпанные волосы. Киса прочищает горло, словно ему становится неловко из-за своих слов, и протягивает сигарету. Принимаю его оливковую ветвь и затягиваюсь едким дымом. Мимо к соседним подъездам проходят люди, и мы молча смотрим им в спины. Проводив их до двери, оборачиваюсь и киваю на бутылку рядом с Кисловым.

— Согреваешься?

— Типа того, — парень шмыгает носом и прячет подбородок в воротнике. — Но я бы сейчас реально погрелся.

Закатываю глаза и не прячу усталую улыбку. Тушу бычок о край урны, выкидываю и качаю головой в сторону подъезда.

— Идем, Хатико, а то яички замёрзнут и отвалятся.

— Мне приятна твоя забота о моих яйцах, — отзывается Киса с улыбкой в голосе, поднимаясь за мной по ступеням.

— Это плата за беспокойство о моей матке.

Отворив скрипучую входную дверь, несильно бью по выключателю, и по длинному коридору разливается желтоватый тёплый свет. Скидываю обувь, вешаю пальто на крючок и забегаю в комнату, чтобы быстро переодеться в тёплую домашнюю одежду. Колени настолько сильно замерзли, что приходится несколько минут их растирать деревянными пальцами.

Кислов хозяйничает на кухне и набирает в чайник воду. Достаю из шкафа две кружки, пакетики черного чая, сахарницу и остатки печенья. Я так и не сходила в магазин за продуктами.

Вода медленно кипит в электрическом чайнике, и этот убаюкивающий звук постепенно наполняет собой всю кухню. Ножки стула скрипят, скользя по полу, — я усаживаюсь на стул, поднимаю ногу, сгибая в колене, и опускаю на неё подбородок. Киса падает на место напротив меня и запускает пятерню в растрёпанные волосы.

— Как прошло свидание? — интересуется он, вынимая из кармана спортивных штанов сигарету и зажигалку.

Вскидываю брови и посылаю парню ехидную усмешку.

— Тебя что, правда это интересует?

— А что? — Киса пожимает плечами. — Друзья же обсуждают всякую подобную отношенческую херню, разве нет?

Да не хочу я обсуждать всякую отношенческую херню с тобой, друг. Я хочу, чтобы всякая отношенческая херня была у нас с тобой, придурок.

— Короче говоря: лучше бы я пошла прессовать режиссёра, — отвечаю, не глядя на Кислова; веду пальцем по узору на столе и вырисовывая невидимые рожицы.

— Серьезно? — слышу странные нотки в голосе и вскидываю голову. — А чё так?

Киса смотрит на меня так пристально, что становится неуютно — появляется желание спрятаться под столом от такого внимания.

— Неважно, — отмахиваюсь я и поднимаюсь на ноги, чтобы разлить закипевшую воду по кружкам.

— Эй, — за спиной скрипят ножки стула, и тяжёлая ладонь опускается на предплечье, — ты в порядке? Этот упырь тебя обидел?

Поднимаю на него глаза; Киса стоит совсем близко, и он кажется действительно обеспокоенным. Его взгляд скользит по моему лицу и рукам в поисках чего-то, что показало бы, что со мной что-то не так. От его вопроса в груди ворочается нервная кошка, и в носу свербит от желания заплакать. Возвращаю чайник на базу и пользуюсь короткой передышкой, чтобы сморгнуть непрошеные слёзы и пониже опустить рукав кофты, пряча покраснение на запястье.

— Он меня не обижал, правда. Все хорошо, просто... — Я говорю медленно, вытирая тряпкой капли. — Просто поняла, что это было тупо. Я совсем его не знаю, завтра он вместе со всей группой свалит отсюда, и эта встреча не имела никакого смысла.

— Чехова, — Кислов опирается поясницей спиной на кухонную тумбу и смотрит на меня, пока я изображаю сосредоточенность, заваривая крепкий и горячий чай. — Ты мне точно всю правду говоришь?

— Пытаешься поймать меня на лжи?

— Будешь отвечать вопросом на вопрос?

— А мы можем остаток вечера так и общаться?

— Почему бы и нет?

Смеюсь, накладываю в кружку Вани три ложки сахара с горкой и помешиваю, отбивая негромкий ритм по стенкам. Чувствую на себе взгляд друга и знаю, что он улыбается. Беру кружки и ставлю их на стол рядом с печеньем.

— Чай?

— Спасибо? — усмехается Киса и двигает стул ближе ко мне.

— Не за что? — Опускаюсь на своё место и засовываю печенье с кремовой прослойкой целиком в рот. Оно слишком большое, поэтому ломается, и на кофту осыпаются крошки.

— Прости меня, — вдруг негромко произносит Кислов.

— За что? — говорю невнятно из-за набитого рта и стряхиваю на пол крошки. Все равно завтра убираться во всей квартире.

— За то, что я сегодня вёл себя как мудак.

— Что, — вскидываю брови и улыбаюсь, делая глоток чая, — только сегодня?

— Эй, прекрати! — возмущается Ваня. — Я, бля, извиняюсь так-то. Знаешь, как это сложно?

— Ещё бы, — деланно хмурюсь и качаю головой. — Сам Иван Кислов соизволил извиниться за то, что не фильтрует базар! Завтра снег пойдёт.

— Да ну тебя! — Киса пинает меня под столом, но его губы всё равно расплываются в усмешке. А я залипаю на неё.

— Так что, будем мириться на мизинчиках? — С глухим стуком ставлю согнутую в локте руку на стол и протягиваю парню оттопыренный мизинец.

Кислов смотрит сперва на мой палец, затем мне в глаза, и выражение его лица настолько ошалелое, что я не могу удержаться от смеха.

— Это типа шутка?

— Почему? — Призывно двигаю мизинцем. — Давай, надо мириться правильно, чтобы больше не ссориться, не драться и не кусаться.

— Нет, ну допустим, что я не против укусов, приятных укусов, — Киса подается вперед, расплываясь в гаденькой ухмылке, и ведёт языком по нижней губе.

— Кислов, давай сюда уже палец, харе из себя озабоченную целку строить.

Парень опускает подбородок, глядя на меня сквозь пряди челки, и вскидывает брови.

— Ничего себе, Чехова, ты что, меня пародируешь?

— Похоже? — Я встряхиваю волосами и изображаю кокетство.

— Вообще нихуя, — качает головой Киса и резко откидывается на стул, чтобы ему не прилетел подзатыльник. А я почти достаю и едва не разливаю чай из кружки. — А ну, не буянить! Ладно, давай свой палец.

Мы скрещиваем мизинцы, и Кислов слишком сильно трясёт мою руку, на что я громко смеюсь и пытаюсь высвободиться.

Благодаря горячему чаю, теплу дома и глупым шуткам Вани, я наконец согреваюсь, и с души спадает тяжесть. Кислов всегда был моим особенным бальзамом для сердца, который щиплет до слёз из глаз, но спасает раз за разом. Хотелось бы верить, что и я являюсь особенным лекарством для него.

Мы болтаем обо всём подряд, стараясь не задевать неприятные темы, в том числе и завтрашнюю дуэль Мела с режиссёром. Всё кажется таким эфемерным и нереальным, будто сон.

Прикидываю, во сколько завтра надо проснуться, чтобы успеть с запасом прийти в Рыбачью бухту, и вздрагиваю, услышав глухой звук со стороны спальни. Моей спальни. Кислов осекается на полуслове и замирает с тлеющей сигаретой в зубах. Его взгляд устремляется в тёмный коридор, где в самом конце видна приоткрытая дверь в мою комнату.

— Нам не показалось? — шепчу я и слышу, как громко начинает колотиться сердце в груди. — Может, это ветер?

— Ага блять, — парень поднимается на ноги и сплющивает бычок гармошкой в пепельнице, — привидение, Оль.

Он просит меня остаться на кухне, но я упрямо иду за ним, ступая на цыпочках, чтобы не издавать ни звука. Шум повторяется и становится громче; мы тормозим в метре от двери, и я цепляюсь пальцами за кофту Кисы.

— У тебя бита есть? — спрашивает он едва слышно.

— Нет, конечно! — отзываюсь также шепотом. — Мы же не в американском сериале с битами в каждом доме!

Ваня поджимает губы и делает несколько бесшумных шагов к моей комнате. Внутри темно, даже свет фонаря не просачивается сквозь зашторенные окна. Быстрым движением Киса зажигает лампу, и я часто-часто моргаю, привыкая к яркому освещению. В комнате ничего не изменилось, даже брошенное мной платье всё также валяется на кровати рядом с колготками. Вот блин, надо было убрать их в шкаф.

Но Киса не обращает внимание на беспорядок; он медленно движется к балкону, дверь которого я предусмотрительно заперла ещё утром. Схватив со стола статуэтку балерины, он осторожно отодвигает шторку в сторону и заглядывает на освещённую с улицы площадку.

— Кто там? — спрашиваю я, держась за косяк и наполовину оставаясь в коридоре.

— Никого не вижу, — отзывается Киса и опускает ладонь на ручку, поворачивая.

Остервенело кусаю губы, наблюдая, как парень переступает порог, ёжится от холода и осматривает пол незастеклённого балкона. Наклонившись, он поднимает жестянку из-под энергетика, которую я использую как пепельницу. Выдыхаю с облегчением — видимо её сбило ветром с табуретки. Расслабив напряжённые плечи, захожу в комнату. Жду, что Киса вернётся, но он что-то замечает, вскидывает в удивлении брови и опускается на корточки, исчезая из поля зрения.

В спальню парень возвращается спиной ко мне, убирая плечом шторину с пути. В руках, прижав к груди, Киса держит тёмный дрожащий комочек.

— Чехова, смотри, кто хулиганил у тебя на балконе.

Маленькое существо боязливо поднимает грязную мордочку и щурится из-за яркого света, глядя на Ваню, затем и на меня. Я удивленно выдыхаю, округлив глаза.

— Котёнок!

Малыш кажется совсем крошечным в объятиях большого Кисы; бедняжка дрожит от холода и страха. Его пушистая шёрстка испачкана грязью и слякотью, лапки покрыты корочкой, а одно ушко порвано. Большие глазки с узкими зрачками с опасением осматриваются и вздрагивают от любых наших звуков и движений.

Мы бежим в ванную. Я набираю в тазик тёплую воду, и Киса бережно опускает котёнка, придерживая головку. Тот даже не шевелится: не пищит, не вырывается. Кажется, его парализовало от страха.

— Смотри, чтобы в уши вода не попала, — командую я и вынимаю из шкафа детский шампунь Лизы.

— Бедняга, так дрожит. — Ваня мягко гладит котёнка по спинке большим пальцем и негромко приговаривает: — Ну-ну, не бойся, малыш, сейчас мы тебя согреем и накормим.

Застываю на месте, заворожённая этой картиной — на губах парня мягкая улыбка, чёлка откинута в стороны, открывая карие глаза, заботливо осматривающие тощее тельце. Кажется, я никогда не видела его таким открытым и спокойным, как в этот момент, когда он делает всё, чтобы малыш в его ладонях не боялся, а доверял.

Оставляю Кису мыть котёнка, потому что тот вздрагивает и испуганно моргает, если слышит сразу много громких звуков. Оставляю на стиральной машине полотенце, выскальзываю из ванной и прикрываю за собой дверь. Нужно придумать, чем накормить неожиданного гостя.

Подгоняемая бешеным энтузиазмом, распахиваю двери кухонного шкафа и застываю в недоумении. А чем кормят котят? У меня нет никаких кормов, потому что мама всегда была против животных. Приходится лезть в интернет.

Через пять минут я уже стою рядом с плитой и помешиваю ложкой овсянку в кастрюле, поглядывая на секундомер в телефоне. Остатки курицы греются в микроволновке, и шипение каши сливается с размеренным гулом печи. Когда раздается сигнал, вынимаю тарелку и быстрыми движениями разделываю куриную ногу — сдираю ненужную кожицу, снимаю аппетитно пахнущее мясо с кости и мелко-мелко шинкую, чтобы оно стало однородной мягкой массой. Я не знаю, сколько котёнку недель или месяцев, поэтому лучше накормить его пюре из овсянки с нашинкованной отварной курицей.

Когда каша уже приготовлена, я снимаю кастрюлю с конфорки и перекладываю мягкую массу в тарелку, затем бросаю туда крошки курицы. Получившееся блюдо активно перемешиваю и усиленно дую, чтобы остудить. Дверь ванной открывается, и Киса выходит в кухню, держа на руках сверток полотенца.

— Блять, ты посмотри какой красивый! — произносит он и тут же сбавляет громкость, склонившись к кульку. — Прости-прости, малыш. Не бойся.

Кислов, твою мать, перестань быть таким невероятным. Ты и без этого сводишь меня с ума.

Он прав — под слоем грязи и правда оказался прелестный котёнок дымчато-коричневой окраски. Под влажной после мытья шерсткой он оказывается совсем тощим, словно вообще не ел ничего, кроме пыли.

— Как назовём? — спрашивает Кислов, когда я касаюсь пальцем оттопыренной лапки и осторожно глажу порозовевшие подушечки.

— Не знаю. У тебя есть идеи?

Киса прочищает горло и поднимает глаза на потолок, кусая внутреннюю сторону щеки.

— Как насчет Пушкина?

— Хм, тебе нравится? — спрашиваю у притихшего котёнка. — Пушкин? Ты Пушкин? Моргни один раз, если тебе нравится.

Малыш моргает своими большими глазами. Я раскрываю рот и перевожу взгляд на довольного Кислова.

— Ему нравится папочкина идея.

— Ой, папочка. — Я закатываю глаза и плюхаюсь на стул, подвигая к себе тарелку с кашей. — Давай сюда ребёнка, кормить будем.

Выкладываю небольшую горку овсянки с курицей на блюдце и размазываю по поверхности, чтобы пюре быстрее остыло. Кислов осторожно высвобождает Пушкина из полотенца и опускает на столешницу рядом с едой. Котенок, оказавшийся в размерах не больше книжки, настороженно озирается на нас и с трудом переставляет тоненькие лапки. Опустив мордочку, он принюхивается к еде, высовывает язык и пробует кашу на вкус. Видимо ему нравится, потому что он опускается ниже и принимается торопливо поглощать порцию. Надеюсь, его не стошнит. Ведь после долгого голодания резкое набрасывание на еду чревато последствиями.

Пушкин вылизывает блюдце до идеальной чистоты, и я ставлю ему плошку с чистой водой. Ничего молочного у меня нет, но он и воде рад: жадно набрасывается и чавкает, разбрызгивая в сторону капли.

— Откуда он взялся? — Новоиспечённый папаша отрывается от непрерывного наблюдения за ребёнком и поднимает на меня глаза. — Мы на пятом, блять, этаже.

— Наверху чердак, — отвечаю я, тыча пальцем в потолок. — Может оттуда выпал. Не знаю.

— Да насрать, — отмахивается Киса, — он выбрал тебя и твой дом, так что ты обязана его принять.

— Да, моя мать будет особенно этому рада, — грустно усмехаюсь и убираю волосы за ухо. — Она как раз очень «любит» животных.

— Ну не выгонит же она его на улицу! — возмущается парень и опускает руку на спинку стула за моей спиной. — Она даже не живёт в этом доме, так что её мнение никого не ебёт.

— Ага. Может, скажешь ей об этом сам? — Я откидываюсь назад, и ладонь Кислова опускается мне на плечо. — В любом случае, зачем сейчас об этом думать. Будем разбираться с проблемами по мере их поступления.

Вымытый, накормленный и разморённый теплом Пушкин почти что сразу заваливается набок и сворачивается комочком прямо на столе, опустив лапку в пустое блюдце. Его глаза остаются приоткрытыми, а рот распахивается, демонстрируя крошечный, едва заметный ряд зубов. То ли ребёнок слишком устал, то ли почувствовал себя в безопасности, в любом случае — теперь он спит без задних лап, изредка вращая глазами под не до конца закрытыми веками.

Мы остаёмся сидеть на кухне, освещённой неярким жёлтым светом, где пахнет кашей, курицей и табачным дымом. Наливаю нам еще чай, и вечернюю тишину разрывает негромкий стук кружек — молчаливый тост за нового члена банды.