Мы сделали это

Я ошиблась. Мама все же позвонила вечером. Но не для того, чтобы узнать о моих делах, здоровье или поделиться своими впечатлениями о прошедшем дне. Едва на экране высветилась мамина фотография, в комнате повисло тотальное разочарование в квадрате, нет, даже в кубе.

— Оля, — её голос сухой, как наждачка; она говорит сквозь стиснутые зубы, — мы с Костей просили тебя только об одном — не влезать в неприятности. Драка с Анечкой, серьезно? Как ты могла? Мне никогда не было так стыдно перед директрисой, как во время сегодняшнего телефонного разговора! И как теперь предлагаешь смотреть в глаза мужу и обсуждать с ним тот факт, что моя дочь напала на его ребёнка? Ты думала обо мне, когда махала кулаками?

Губы трясутся, пальцы превращаются в ледышки, и когда я касаюсь лица, чтобы вытереть слезы, вздрагиваю от колючего холода. Тихий всхлип врывается в трубку, как я ни пытаюсь его сдержать и заглушить.

— Плачешь? Правильно, поплачь, может хоть стыдно станет. — От этих слов наждачка скользит по моим внутренностям. — Поверить не могу: семнадцатилетняя девка дерется на полу школьного коридора! Думаешь, об этом я мечтала, когда рожала тебя двадцать часов? Вырастила принцессу, называется. Это всё твои друзья, это они тебя испортили.

Распахнутая настежь балконная дверь качается от слабого вечернего ветра; я лежу на скомканной постели, свернувшись калачиком. С моих волос осыпался песок, и теперь невидимые крупинки впиваются в голую спину. Меня потряхивает, как при лихорадке, но с каждой минутой холод все меньше чувствуется.

— Чего молчишь? Я сама с собой разговариваю?

— Прости, мам, — тихо отвечаю, шмыгнув носом.

— Господи, Оля, — устало вздыхает мама; представляю, как она сидит на кухне новой квартиры и трёт пальцами веки, облокачиваясь на стол. — Ты в точности как твой отец. Один в один. Нисколечко ответственности и разумности. Я думала, что бунтарский возраст уже прошел.

— Мне жаль, что я тебя подвела.

— Ты меня не подвела, Оля, ты меня разочаровала.

Мне кажется, что я куда-то падаю. С высокого обрыва, с высоты выше Эвереста и смачно расшибаюсь о землю. От маминых слов хочется выть волком, и я стискиваю зубами простынь.

Ты меня разочаровала. Ты меня разочаровала. Ты меня разочаровала.

— Ладно, больше нет смысла это обсуждать. Мы с Костей приедем в понедельник, чтобы встретиться с директрисой и мамой Анечки. Надеюсь, что увижу на твоём лице искреннее раскаяние. Пока.

— Мам?..

Длинные механические гудки ещё долго раздаются в голове — они звучат как реквием по семье «мама и дочка», которой мы когда-то были. Лежу некоторое время, пока не осознаю, что мама действительно бросила трубку. Оставив телефон с горящим дисплеем лежать на куче из одеяла, переворачиваюсь на другую сторону.

В доме напротив в окнах горит тёплый свет: после рабочего дня семьи готовятся к ужину, родители помогают детям делать уроки, мужья танцуют с женами возле оконного проёма, сжимая друг друга в любящих объятиях. Тихо всхлипнув, подтягиваю колени ближе к груди.

Может, всё же стоило тогда согласиться поехать в Сочи? Быть рядом и занимать своё место в полной семье. Тогда я сейчас не лежала бы в одиночестве в промёрзшей насквозь тёмной квартире и не жалела себя.

Мы с мамой могли бы в этот момент сидеть вместе на кухне, болтая о всякой чепухе: обсуждать красивых актёров из сериалов, шмотки, планы на выходные. Я бы рассказывала маме об одноклассниках в новой школе.

Неприятный писклявый звонок звучит в пустой квартире как гигантский колокол. Трель не успевает затихнуть, как кто-то барабанит кулаком по двери. Испуганно подскакиваю на кровати, стирая ладонями слезы, и подхватываю с пола клетчатую рубашку отца. Спешно натягиваю её, застегиваю как попало пуговицы и на цыпочках иду в коридор. Если что, меня дома нет. Кто в две тысяче двадцать втором году приходит в гости, предварительно не согласовав?

Стук повторяется с утроенной силой, заставив меня подпрыгнуть на холодном полу и прижать ладонь ко рту.

— Чехова, блять! Харе прятаться! Мы знаем, что ты дома! Давай, открывай, я сейчас обоссусь!

Я выдыхаю с облегчением, потому что узнаю голос Гены, и чуть не падаю. От страха напряглась до такой степени, что даже пальцы на ногах поджались и превратились в неподвижные куски камня. Взглянув на отражение в зеркале и стерев разводы туши, иду по коридору ко входной двери.

Замки щелкают под пальцами, и снаружи доносится:

— А вы чего тут шумите? Зачем девочку пугаете, ироды? И кто в такое время ходит по гостям? Постыдились бы!

— Да мы чего? Мы же просто... — звучат наперебой смущённые голоса парней.

Бравая соседка по лестничной площадке выскочила на защиту моей чести. Впрочем, она так делает каждый раз и всё никак не может запомнить лица ребят, считая, что ко мне в гости каждый раз приходят новые люди. Даже боюсь представить, что теперь думает обо мне восьмидесятилетняя женщина.

Широко распахиваю дверь, чтобы спасти парней от соседки, и едва не сбиваю с ног Кису, удерживающего несколько бутылок пива в одной руке и коробки с пиццей в другой. Рядом с ним на лестничной площадке стоят Гена, Мел, Хэнк, нагруженные какими-то пакетами, и завернутая в халат, как в индийское сари, Татьяна Леонидовна. Она замечает меня и с облегчением всплёскивает руками.

— Ой, Оленька, ты дома! А тут к тебе рвутся какие-то, — она окидывает недовольным взглядом парней и поджимает губы, — молодые люди.

— Да, спасибо, тёть Тань, это мои друзья, — выдавливаю из себя улыбку и жестом машу ребятам, чтобы они проходили в квартиру. Киса скользит мимо в опасной близости, и меня обдаёт остатком терпкого парфюма и сигарет. — Я немного приболела, и они пришли меня проведать.

— Ой, — вдруг испуганно выдыхает женщина и прижимает пальцы к сухим губам, — а что у тебя с лицом, Оленька?

— Ничего, всё хорошо! — Я тяну на себя дверь, чтобы закрыть, и кричу в щель: — Спокойной ночи, тётя Таня!

Механизмы щелкают, запираясь на два замка, и я прислоняюсь лбом к двери, выдыхая.

— А какого хуя тут так холодно?

Голос Гены звучит из моей комнаты, и следом раздаётся звук закрывающейся балконной двери. Остальные парни уже ушли хозяйничать на кухню и зажгли повсюду свет. Тяну ладони к волосам, чтобы хоть немного их причесать и пригладить, но всё бесполезно: они по-прежнему топорщатся во все стороны из-за колтунов и застывшей соли на прядях.

Бесшумно вхожу на кухню. Киса расставляет пиво, а в центре стола гордо красуется здоровенная бутылка виски. Мел ловко перекладывает пиццу из коробок на тарелки и засовывает в микроволновку. А Хэнка нет. Он выходит из гостиной вместе с Геной и держит в руках мою домашнюю аптечку. Ну, как аптечку. Это подарочная коробка, украшенная розовым бантиком, внутри которой лежат лекарства на все случаи жизни. Уверена, там есть таблетки, срок годности которых закончился лет десять назад.

— Ебучий случай, — выдыхает Гена, и остальные оборачиваются ко мне. — Когда Хэнк сказал, что вы сцепились как кошки, я не поверил! Но ёбаный в рот... Надеюсь, ей досталось больше?

Он подходит ближе и хватает меня за подбородок, чтобы посмотреть на глубокие царапины на шее; они натягиваются и саднят, когда я запрокидываю голову.

— Так, братан, найди в холодосе что-нибудь, чтобы приложить, — велит он Мелу и опускает ладони мне на плечи, чтобы подвести к столу и усадить на стул.

Уставившись на собственные руки с покрасневшими костяшками, физически чувствую, что парни на меня пялятся. Хочу сжаться в комок, чтобы они не видели последствия драки и не жалели меня. Ведь тогда я начну реветь, а у меня не осталось сил даже на это.

Рядом скрипит стул; Гена просит поднять голову и прикладывает пакет пельменей к припухшему уголку рта.

— Вот же пизда драная, — по-старчески ворчит он, — ещё и по губам дала. Ты же вырвала этой козе ебливой все волосы?

Вот, а я всё думаю: откуда ко мне все эти ругательства прицепились. Гена плохому точно не научит.

— Обожаю, как матерится Гендос, — ухмыляется Киса и со скрипом пододвигает к себе стул. — Так филигранно и культурно.

— Меня удивляет, что ты знаешь такие умные слова, братан, — беззлобно скалится в ответ Зуев.

Гену сменяет Хэнк: он подсаживается рядом и держит в руках бутылочку перекиси и ватные диски. Протестующе мычу и отворачиваюсь, предчувствуя жестокие пытки. Пытаюсь трусливо сбежать из кухни, но путь мне преграждает Киса, у которого ухмылка становится только шире и хитрее. Он заставляет меня опуститься обратно на стул и, обхватив лицо ладонями, запрокидывает голову, чтобы Хэнк обработал царапины. Шею щиплет, и я ёрзаю на месте, но сверху меня обездвижил Киса, а снизу, сжав мои колени своими ногами, Хэнк. Мел с Геной где-то на периферии зрения щёлкают открывашками и делают хлюпающие глотки пива.

Смотрю на Кису снизу вверх и пытаюсь не смеяться, когда он двигает пальцами, сжимая мои щеки.

— Мальчики! — выдает он писклявым голосом. — Простите меня! Я больше не буду, как эгоистичная сука, вырубать телефон и съёбывать в неизвестном направлении! Простите, пожалуйста!

— Я не эгоистичная сука, — пытаюсь защититься, но пальцы Кислова только сильнее кривят мое лицо, и все слова сливаются в одно сплошное захлебывающееся мычание. — Киса, блин!

— Да, солнышко?

Вот, а это он сразу понял!

— Я не хотела заставлять никого волноваться, — продолжаю бубнить я, — просто была на эмоциях и хотела побыть одна. Простите, правда.

— Нихуя не понял, Чехова, вот правда, — издевается Киса и прикусывает нижнюю губу, расплываясь в широченной чеширской улыбке. — У тебя что, член во рту?

Завожу руку за спинку стула и бью парня по животу.

— Конечно, твой, блять.

Повисает неловкая пауза, даже Хэнк перестаёт обрабатывать царапины, и я тут же хочу треснуть себя по лицу, точно по разбитой губе. Ну и дура, Чехова, полная кретинка! Но нельзя показывать, что меня что-то смущает. Вместо этого с вызовом смотрю в глаза Кислова, губы которого расплываются в такой выразительной и многозначительной ухмылке, что становится страшно. Кто-нибудь, дайте мне маховик времени Гермионы Грейнджер, я отмотаю этот позорнейший момент обратно.

— А вот об этом, солнышко, — он склоняется ниже, и я чувствую привкус пива в его дыхании, — мы поговорим с тобой позже.

Хочу сказать, что нихрена мы не будем говорить об этом, и обозвать Кису грёбанным извращенцем, но до ушей доносится шепот Гены. На самом деле он не умеет говорить тихо, поэтому его свистящий голос разносится по всей кухне:

— Я тебе отвечаю, братан, они будут мутить!

Тянусь к столу, чтобы запустить в друга чем-нибудь тяжёлым, но Киса крепче стискивает пальцы и не даёт повернуться. Он касается губами лба и оставляет смачный поцелуй. Нет, это даже не поцелуй, он просто облизывает меня.

— Фу, Киса, блять! — Парень со смехом отпрыгивает в сторону, и я тру лоб ладонью. — Полная антисанитария!

— Сказала Оля, которая каталась в обнимку с Козловой по школьному полу, — посмеивается Мел и тут же вскидывает руки, когда я бросаю на него убийственный взгляд прищуренных глаз. — Всё, я заткнулся.

Щёки пылают, и я прикладываю пакет пельменей, чтобы скрыть пунцовый цвет лицо. Хэнк кривит губы и беззвучно, чтобы орущие на всю кухню парни не услышали, произносит:

— Это была ужасная ответка.

— Знаю, — отвечаю также беззвучно.

Лучше бы я прикусила язык, чем говорила что-то про член Кисы, ну правда. Полный факап.

***

— Да если бы кто-то спизданул что-то про мою мать, — почти орёт пьяный Хэнк, взмахивая рукой с зажатой сигаретой, — то его бы не откачали!

— Да Крысиная морда давно просила, чтобы ей начистили рожу, так что, Чехова, — Киса делает глоток из кружки, где плещется чистый виски, и протягивает мне ладонь для рукопожатия, — мое уважение и поклон до земли. Внатуре, отомстила за всю школу.

— Я помню, — встревает Гена с зажатым в зубах косяком, от которого по квартире тянется сладковатый запах травки, — в моём классе тоже как-то две бабы, — он тормозит и хлопает себя по губам, косясь в мою сторону, — пардон, попутал, две воинственные дамы подрались. Правда, тогда это случилось из-за мужика. У одной нос перекосило в сторону, а другая на скорой и в больничку. Сотряс.

— Вообще, если подумать, — затягивает Мел своим меланхоличным тоном, прижав кружку к щеке, — Козлова же просто несчастный человек. У нее семья разрушилась. На отца она наорать не может, а выпустить гнев надо как-то. И тут Ольга, мать которой, типа, и увела Козлова из семьи. Её бы пожалеть, по-хорошему.

— А за то, что она Крысиная морда, тоже жалеть надо? — интересуется Киса, подбирая под себя одну ногу и сгибая в колене.

— Ну, — Егор разочарованно вздыхает и разводит руки в стороны, — а тут она просто Крысиная морда.

— Ебейшая логическая цепочка, Мел, — присвистывает Киса, и мы издаём громкие смешки. — Даже не придерёшься.

— Но, погоди, — Мел с грохотом ставит локти на стол и тянется к Кисе, который тоже подаётся вперёд, — а откуда нам знать? Вдруг она Крысой стала, потому что подсознательно чувствовала, что её папаша — конченый мудила? А? — Он обводит указательным пальцем наши фигуры. — Дети же это, чувствуют всё.

— Ой, ну да, давайте теперь жалеть всю семейку Козловых, — возмущенно взмахивает руками Кислов, и его клонит в сторону. Цепляюсь пальцами за его кофту, чтобы он не свалился на пол. — Спасибо, солнышко.

Губы Кисы расплываются в пьяной и угашенной улыбке, и парень хлопает меня по колену. Руку он не убирает, и она остается на моей ноге, живя отдельной жизнью от хозяина — медленно, очень медленно двигается вверх и вниз, поглаживая.

Тело, которое и без того кажется невероятно горячим из-за нескольких бутылок пива и коктейля «виски с колой», наливается новым теплом, тягучим, которое закручивает тугой узел внизу живота. Замечаю, что в моём стакане кончился напиток, а пустая бутылка из-под газировки валяется на полу из-за того, что Хэнк снес её, пока рассказывал, как мы с Козловой дубасили друг друга у всех на глазах. Отличный повод встать за новой порцией колы и стряхнуть руку с бедра.

Я отчетливо осознаю, что не хочу этого, но здравая часть мозга, ещё цепляющаяся за трезвость, говорит, что друзья так себя не ведут. Не гладят друг друга по ногам, как парочка. Только в контексте дебильной шутки. Но Киса не шутит, а я не смеюсь, поэтому надо вовремя разрулить эту странную ситуацию.

Поднимаюсь на ноги и протискиваюсь между кухонными тумбами и стулом Мела, который посылает мне расслабленную и очень пьяную улыбку и медленно хлопает покрасневшими глазами. Присаживаюсь, чтобы достать газировку, и меня окликает Гена:

— О, Оль, а дай еще салат? — Он говорит с набитым ртом и показывает на опустевшую тарелку перед собой. — Ебите меня семеро, вкусный же!

— Воу, Гендос, полегче, — качает Киса головой и ему на глаза падает чёлка. — Нас-то здесь только трое, не считая Чеховой.

— А вот это видел, придурок? — Гена вытирает перепачканный майонезом рот и демонстрирует другу средний палец.

— Держи. — Я ставлю большую пластиковую тарелку на середину стола, сдвинув гору мусора в сторону. — Кушай на здоровье самые обычные помидоры с огурцами.

— Но это очень вкусные помидоры и огурцы! — Гена качает ложкой в воздухе и опускает её в чашку. — А знаете сколько всякой херни сейчас продают? Видели эти китайские зелёные дилдаки? Отвечаю, их можно только в жопу совать, на вкус эти огурцы как водянистая поебень! У меня даже нет слов, как это описать!

Хэнк забирает у меня бутылку колы и, нацепив на нос черные очки, изображает из себя бармена в клубе, который смешивает коктейль по заказу. Правда, немного он проливает на пол, но тут же стирает следы рукожопости ногой.

— Теперь, если из супермаркетов пропадут китайские огурцы, — Мел складывает руки на груди и затягивается косяком, — мы знаем, где их искать: в заднице у Гены.

— Ай, красава! — Довольный Киса протягивает Егору ладонь, и они дают друг другу «пять».

Рот у Зуева набит салатом, поэтому он ограничивается двумя средними пальцами, а затем толкает меня в плечо кулаком, когда я сажусь на место, и показывает на парней.

— Он говорит, чтобы вы пошли нахер, — перевожу слова друга, но он мычит и качает головой. — А, поправочка: пошли нахуй. Вот, что он говорит.

Ребята смеются в ответ; Гена вскидывает большой палец и продолжает уплетать салат за обе щеки, и к нему присоединяются остальные парни, которые доели последний кусок пиццы меньше пятнадцати минут назад.

Когда Тамара приходит проведать меня и квартиру, она постоянно хвалит мой здоровый аппетит. А аппетит тут ни при чём, просто у меня есть друзья, которые при входе в квартиру сразу спрашивают, есть ли что пожрать.

В какой-то момент это должно было случиться: Мел, схватившись за телефон, ползёт на карачках в мою комнату названивать Анжеле. Я пытаюсь отобрать у него мобильник, чтобы он не надоедал Бабич своей любовью в два часа ночи, но меня останавливает Киса, схватив за руку и небрежно взмахнув ладонью.

Хэнк вынимает из рюкзака колонку, и они с Геной минут десять хмурят брови, тыча пальцами в экран телефона. И даже когда к ним присоединяется Киса, ничего не меняется — музыка категорически не желает включаться. Не выдержав, я забираю из рук недоумевающего Бори телефон и вскидываю брови в немом вопросе: «Вы дебилы?». Жму на иконку выключенного блютуза, и колонка издает приветственный звук, подключаясь к устройству.

— Ебать! — восторженно восклицает Гена; он подходит сзади и опускает руки мне на плечи, чтобы обнять и как следует потрясти. — Вот не зря мне батя говорил всегда: слушайся женщин, они люди умные!

Смеюсь и отталкиваю друга, который пытается ещё и взъерошить мне волосы. Проспорив еще минут пять, парни наконец-то включают какую-то рок-песню, и громкая музыка заполняет всю кухню. Я наблюдаю за Хэнком, который играет на воображаемой гитаре, и Геной, изо всех сил отбивающим ритм на несуществующих барабанах, попивая виски с колой. Хотя, правильнее сказать «дохера виски и почти ноль колы». Разбитая губа всё ещё саднит, а от большого количества крепкого алкоголя её ещё и жжёт, но я уже привыкла к этому. Люблю необычные ощущения.

Киса плюхается на стул рядом и хватает мои ноги, чтобы положить к себе на колени, а после тянется за сигаретой, чтобы поджечь её и выпустить дым мне в лицо. А так удобно сидеть. Ноги уже налились свинцом, и когда Кислов их поддерживает, чтобы они не упали — это очень удобно!

Делаю глоток из кружки и едва не выплевываю обратно, когда Киса склоняется к уху.

— Чехова, ты помнишь, что обещала мне минет?

Давлюсь и пытаюсь прокашляться, несколько капель падают на штаны. Поворачиваю голову к чересчур довольному парню, и он толкает языком внутреннюю сторону щеки, двигая возле рта сжатым кулаком. Как будто я с первого раза не поняла, что он имеет в виду под словом минет.

— Я? — переспрашиваю я, тыча пальцем себя в грудь. — Обещала тебе? Я что, в тот момент была под героином? Или просто невменяема?

Киса облизывает губы и двигается на стуле. Закинув руку на плечо, он щелкает меня по носу, и хлопья пепла падают мне на штанину.

— Ну как же, ты ведь говорила о том, что у тебя во рту мой...

Не даю ему договорить и зажимаю рот чересчур болтливый рот парня ладонью.

— Клянусь, Кислов, если ты закончишь это предложение, то я засуну тебе в задницу китайский огурец.

Он берёт моё запястье и отводит в сторону.

— Что ж, это интригует, но давай начнём с малого, а там посмотрим.

От этих слов глупое влюблённое сердечко делает опасный кульбит, а голос в голове истошно визжит от радости. Не понимаю такой реакции собственного тела, ведь Киса шутит. Ничем таким мы заниматься не будет. У него в голове другие девчонки, я давно с этим смирилась.

Закатываю глаза, и губы предательски дрожат от смеха.

— Молчание — знак согласия? — продолжает издеваться Киса, и вместо ответа я шлёпаю его по колену.

— Ты невыносимый придурок.

Парень смеётся и прижимается виском к моему, затягиваясь и выпуская ртом плотные кольца дыма. А у меня так не получается. Когда пытаюсь выдуть колечки, только нелепо пыхчу, как чайник на плите, и в итоге давлюсь воздухом.

Незнакомая песня сменяется треком Шоколадного торта, и я, радостно взвизгнув, вскакиваю со стула, тяну Кису за руку и пускаюсь в пляс под «Волосы голубого цвета». Склонившись друг к другу головами, мы с парнями пытаемся перекричать музыку, и в момент, когда горло раздирают слова любимой песни, я чувствую, как напряжение, копившееся последние несколько недель, потихоньку отпускает.

***

С трудом уложив сопротивляющегося Мела на диван рядом с уже спящим Геной и накрыв их пледом, устало волочу тяжёлые ноги в ванную. Яркий свет настенных светильников дезориентирует, и я опираюсь рукой на раковину, чтобы протереть веки пальцами. Когда перед глазами перестают плавать чёрные пятна, выдавливаю на губку пенку и смываю остатки косметики с лица, а затем, скинув на пол одежду, залезаю в душ. Неважно в каком состоянии нахожусь, смыть с себя макияж и дневную грязь перед сном — принцип, который я не нарушу даже под дулом пистолета. Ну, не в прямом смысле, но даже когда не могу идти, а только ползти, всё равно добираюсь до ванной и с горем пополам умываюсь.

Из родительской спальни и гостиной доносится десятибалльный и рассинхронный храп. Иду в свою комнату и, притворив дверь, падаю на кровать. Забираюсь под холодное одеяло и сжимаюсь в комочек, чтобы быстрее согреться.

Сознание уже мягко качается на волнах дремоты, когда дверь тихо открывается, и под ногами продавливаются половицы.

— Мел, иди спать, я не отдам тебе телефон, — ворчу я, уткнувшись носом в подушку. — Утром продолжишь наяривать Анжеле.

Матрас рядом скрипит и прогибается, и я вскидываю голову, приоткрыв один глаз. Свет от фонарей во дворе немного освещает комнату через не зашторенное окно, и в грязно-желтоватом полумраке я вижу лицо Кисы. Вздрагиваю от неожиданности и открываю второй глаз.

— Господи, напугал. — Бью парня по плечу, и он обессиленно роняет голову на подушку. — Ты чего?

— Гена так храпит, что слышно на всю квартиру, не могу спать в той комнате, — жалуется Кислов и отбирает моё одеяло, чтобы накрыть свои ноги. — Пиздец, ну и холодрыга!

— Эй, отдай. — Я пытаюсь вернуть одеяло, потому что лежу в одной футболке и коротких шортах и мгновенно покрываюсь гусиной кожей. — Ты одет, а мне холодно!

— Ну, тогда ползи ближе.

— Сам ползи! И вообще, это моя комната и моя кровать! Брысь отсюда!

— Ты что, отправишь меня спать на коврик? — Парень вскидывает тёмные брови в притворном ужасе.

— Ты же Киса, вот и найди себе какую-нибудь лежанку, а одеяло отдай.

Знаю, что парень никуда не уйдёт, но должна же я хоть немного повыступать.

Матрас прогибается сильнее, из-за чего я почти что скатываюсь и врезаюсь в Кису.

— Да тебя же магнитом тянет ко мне! — комментирует он слишком громко, и я накрываю его губы ладонью.

— Да что ты так орешь?

— Прости, — он слюнявит мне пальцы, и я закатываю глаза, вытирая руку о его кофту.

— Просто спи молча, — дергаю на себя одеяло, чтобы укрыться его половиной и отворачиваюсь.

Ни о каком пространстве между нами и нечего говорить: при большом размере кровати у меня совсем небольшое одеяло, на полтора человека. Киса ёрзает, придвигаясь ближе, и его дыхание опаляет кожу на шее. Делаю вид, что уже сплю, а сама умоляю своё тело перестать реагировать на всё, что делает этот парень.

Мне нравится лежать с Кисой рядом. Он тёплый, и я сразу согреваюсь. А ещё его аромат — он действует на меня почти как наркотик. Если бы мы встречались, я бы сейчас повернулась к нему лицом, обняла за талию, поцеловала в губы, а потом уснула, прижавшись всем телом. Но мы не встречаемся, поэтому я делаю несколько долгих вздохов и выдохов, успокаивая расшалившееся воображение.

Какое-то время Каса ворочается и чертыхается себе под нос, потому что никак не может улечься в удобную позу. Хочу уже психануть и наехать на друга, но тут его ладонь скользит под одеялом и ложится мне на живот. Все ругательства вмиг вылетают из головы. Киса двигает рукой, и я оказываюсь вплотную прижата спиной к его груди.

— Вот, теперь удобно, — выдыхает он на ухо, и его холодный нос утыкается в позвонки на моей шее.

Какого. Блять. Хрена?

Двигаюсь и переворачиваюсь на другой бок, чтобы оказаться лицом к Кислову, а он даже не убирает руку. Открываю рот, чтобы спросить, за какую из девушек из его фанклуба он меня принял, но воздух застревает в лёгких, потому что губы Кисы накрывают мои.

От парня пахнет мускусом, слабой мятой, выпивкой и травкой, а влажные и горячие губы на вкус как терпкий алкоголь — мне моментально сносит крышу, и я отвечаю на поцелуй. Его ладонь касается моей щеки, нежно оглаживает кончиками пальцев, скользя по линии челюсти, и опускается на шею. Мы двигаемся медленно, даже лениво, а моё сердце только ускоряется, словно разгоняется для того, чтобы ракетой взлететь к небу.

Кровать скрипит, и Киса приподнимается на локте, чтобы нависнуть надо мной и углубить поцелуй, проникая языком. Залезаю рукой ему под кофту и веду по позвонкам наверх. Хриплое дыхание срывается мне в губы, когда я случайно царапаю спину ногтями. Температура в комнате подскакивает до предела на термометре моего собственного тела, и Кислов сбрасывает ненужное одеяло на пол. Футболка приподнимается, оголяя живот, и пальцы парня бесстыже ныряют под ткань, невесомо щекочут рёбра. Он накрывает широкой ладонью мою маленькую грудь, и его губы изгибаются в пьянящей улыбке. Он точно чувствует, как под его ладонью бешено колотится обезумевшее от счастья сердце.

Вцепившись в края кофты, как в спасательный круг, тяну её наверх, и Киса отстраняется, чтобы помочь снять с него одежду. В полумраке комнаты вижу россыпь родинок на бледных ключицах и касаюсь их подушечками пальцев, очерчивая созвездия. Господи, почему это так красиво? Парень больше не улыбается; его карие глаза под растрепанной челкой темны и пронзительны. Он жадно изучает моё лицо и изгибы тела, спрятанные под старой безразмерной футболкой. Перехватив ладонь на своей груди, он смыкает пальцы на запястье и запрокидывает над моей головой, вжимая руку в матрас.

Колени Кисы расставлены по обе стороны от моих бёдер, и он опускается на локоть, чтобы снова поцеловать, прижавшись всем телом. Зубы кусают мою опухшую губу, а затем парень проводит по ней языком, зализывая ранку. Пальцы свободной руки я запускаю в тёмные взлохмаченные волосы и слегка тяну на затылке, за что получаю укус в шею. Хватка на запястье усиливается, чувствую дрожь его тела — Киса теряет остатки контроля, если он у него вообще был.

Завязки на моих шортах ослабляются, и длинные пальцы ныряют под резинку, оттягивая её вниз по бедру. Я больше не могу дышать, воздух горит в легких, словно на концерте пиротехники. Пусть Киса делает со мной всё, что хочет. Я вся в его власти.

— Оля, — от низкого хриплого голоса над ухом горячий узел в животе стягивается с такой силой, что немеют бёдра. — Солнышко, я... Блять, я так тебя люблю.

Кажется, моё сердце только что вылетело из грудной клетки, пробив рёбра, и всмятку расшиблось о потолок. Я готова завизжать только потому, что он вслух сказал то, что я жаждала услышать весь последний год. С губ слетает рваный вздох, который тут же ловит Киса, целуя меня так, будто это последнее, что он может сделать в этой жизни. Жадно, неистово, настойчиво, будто боится, что я могу его оттолкнуть.

Грохот, что врезается в уши, похож на то, как если в дом влетает метеорит, и он рушится будто карточная постройка. Вскакиваю с постели, едва не врезавшись лбом в нос Кисы, и мы, поскальзываясь на холодном полу, выбегаем в коридор. Кажется, метеорит был не шуткой.

Гигантский платяной шкаф для сезонных вещей, в котором не то, что Нарния поместится, а портал во все мультивселенные разом, лежит на боку посреди коридора. Его двери вылетели из петель, свалившись на пол, а вещи в чехлах и на вешалках вывалились из недр огромной кучей. И в центре всей этой катастрофы сидят Гена и Хэнк, потирая спины и ноги с выражением настоящих мук на лицах.

— Вы че, блять, сделали? — округлив глаза, спрашиваю я, глядя на друзей и разломанный шкаф.

— Да блин, Оль, — тут же принимается жаловаться Гена, — он сам!

— Ага, а вы ни при чём, просто рядом присели, — прыскает со смеху Киса, и его клонит в сторону. Он облокачивается на дверной косяк и съезжает на пол, будто марионетка, которой отрезали тросы.

— Да я просто поссать встал! — начинает торопливо объяснять Зуев. — А в коридоре темно как в жопе. Чувствую, ручка какая-то, ну я и дёрнул. А внутри херня какая-то висит. Спросонья-то и не понял ничего, пытаюсь найти выход к туалету. Хэнк выходит, пиздит что-то под руку, дергает меня, а тут шкаф херак, и сваливается на бок.

Воцаряется молчание; я вскидываю руки перед собой, смыкая кончики пальцев, и трясу ими в воздухе.

— Гена! Какой нахер туалет в шкафу? Ты чё, блять!

Ожидаю увидеть на лице друзей хоть толику раскаяния, но они несколько секунд смотрят на меня исподлобья и начинают ржать. Не смеяться, а именно ржать! Даже Киса, привалившись голой спиной к стене, угарает, широко улыбаясь.

— Прости, Оль, — задыхается от смеха Гена, — но оно правда само!

Противная трель разносится по квартире, и я со стоном вскидываю ладонь к лицу. Это точно соседи, если не сразу менты.

— Я открою, — Киса пытается встать, но его кренит набок, и он сваливается в кучу курток. — Нет, не открою.

— Так, всем сидеть на месте и не шевелиться, — угрожающе качаю я указательным пальцем. — Кто дёрнется — клянусь, убью. Нет, Гена, — рявкаю на друга, когда он тянет ладонь как на уроке, — никаких поссать, терпи.

Поворачивая замки, я натягиваю на лицо смущённую улыбку и толкаю входную дверь. На лестничной площадке, завернувшись в безразмерные халаты, стоит супружеская пара, что живёт этажом ниже. Они переехали недавно, и я пока не запомнила их имена.

— Доброй ночи, — улыбаюсь я с мыслью, что сейчас, небось, похожа на слабоумную.

— Здравствуйте, — вежливо кивает женщина и как бы случайно пытается заглянуть в квартиру. — Мы живём под вами и услышали какой-то грохот. У вас всё в порядке?

— А, да, — взмахиваю ладонью и качаю головой, — извините, пожалуйста, у нас шкаф старый, советский, решил откинуться именно этой ночью. Прикиньте, стоял себе столько лет и вдруг грохнулся. Ужас!

— Может, вам помочь его поднять? — предлагает мужчина и тоже пытается заглянуть мне за спину; я прислоняюсь плечом к косяку и чуть прикрываю дверь.

— Нет, не стоит, оставлю до утра, а то вдруг ещё что-нибудь отвалится, тогда весь дом на уши поднимется. Извините, пожалуйста, что разбудили.

Уходите, уходите, ну уходите!

Наконец, пара кивает, будто мои слова и правда их убедили, и желает спокойной ночи. Я еще раз «дико извиняюсь» и захлопываю дверь, запираясь на все замки.

Парни сидят там же, где я их оставила. Даже не шевелятся, уставившись на меня в немом ожидании. Я тяжело вздыхаю и тру переносицу.

— Да, Гена, теперь тебе можно в туалет.

Парень на скорости забегает в ванную комнату и забывает закрыть за собой. Слышу журчание и морщусь, захлопывая дверь.

Глупо хихикая, Киса и Хэнк роются в сваленных вещах, но вовсе не для того, чтобы прибраться. Боря вынимает из чехла мамину шубу с чёрным блестящим на свету мехом и натягивает на себя. Кислов пытается втиснуться в оранжевую куртку моей младшей сестры с изображением Микки Мауса на спине. Конечно, она ему мала, но он не сдаётся, натягивая её на голую спину. Рукава как пленка обтягивают его плечи и заканчиваются на локтях. Выставив вперед босую ступню, он вращает бёдрами и бросает на нас томные взгляды. Точнее, это он думает, что они томные. На деле Киса выглядит как очень пьяный придурок, нацепивший на себя детскую одежду.

Половицы скрипят, и в коридор выходит довольный Гена, встряхивая мокрыми руками. Он не остаётся в стороне от модного приговора в коридоре моей квартиры и выуживает из горы вещей старую рыбацкую куртку. Хэнк убегает на кухню и возвращается с черными очками на носу. Он дефилирует, шатаясь как моряк во время шторма. Парни аплодируют ему и громко свистят. Прижав ладонь к лицу, закрываю глаза и устало улыбаюсь. Ну и что мне с ними теперь делать?

— А что происходит?

В арочном проеме гостиной появляется заспанный Мел. Он окидывает хаос в коридоре недоумённым взглядом и трёт глаза пальцами. Наверное думает, что ему привиделось.

— На, братан! — Гена кидает ему в руки мой желтый дождевик.

Примерка вещей и показ моды продолжается где-то еще минут двадцать, и парни вырубаются прямо на полу, подложив под головы куртки. Пытаюсь растолкать их и уложить на диване и кровати, но они только бормочут что-то невнятное и окончательно проваливаются в сновидения. Погасив свет в коридоре, перешагиваю через спящего в позе звезды Мела и возвращаюсь в свою комнату, притворив дверь, которая не закрывается полностью из-за торчащей ступни Егора.

Вязаная кофта Кисы валяется на полу рядом с одеялом, и я присаживаюсь, чтобы взять её в руки. Прижимаю к лицу и полной грудью вдыхаю знакомый аромат, от которого снова кружится голова.

— Оля, я... Блять, я так тебя люблю.

Это его слова или в нём говорила травка вперемешку с убойной дозой алкоголя? Вспомнит он хоть что-то утром? В груди ноёт от мысли, что для Кислова случившееся может быть не более, чем пьяным порывом. А признание в любви... Он и раньше в любви признавался, но употреблял слова: «обожаю», «ты лучшая». Любимая лучшая подруга.

Аккуратно складываю кофту и оставляю ее на столе. Постель успела остыть; я заворачиваюсь в одеяло, как в кокон, и ложусь, подогнув под себя ноги. Ёрзаю, чтобы устроиться поудобнее, и в нос мне опять бьёт знакомый аромат — моя долбаная подушка впитала в себя запах Кисы. Едва слышно мычу и бью кулаком по смятой постели. Ужасный день, просто ужасный. Когда ты уже кончишься?

Знакомая пелена приближающегося сна опускается на сознание. Последнее, что чувствую перед тем, как отключиться — прижатая к щеке подушка, от которой пахнет мускусом, мятой и виски.