Часть II. Паразит мысли
Объект 17-Н. Через 3 дня после инцидента.
Протокол допуска отменён. Изоляция нарушена.
Сектор E считается нестабильным.
Командование отправило группу зачистки: "Геката-4".
— Ты уверена, что хочешь идти дальше? — спросил сержант Ольшанский, направляя прожектор в глубь туннеля.
Свет поглощался. Не исчезал — втягивался. Как будто воздух сам по себе становился плотнее, чем свет.
— Уверена, — кивнула Юна. — Я не чувствую их. И это хуже всего.
Юна Козырева была специалистом по инфопсихогенным объектам — редкий тип сотрудников, которых не просто не ломали концептуальные аномалии, а наоборот, они чувствовали их заранее, как больные зубы в коллективном сознании. Трижды бывала на зачистках. Один раз потеряла всю команду.
Но сейчас всё было иначе.
Не было страха. Было что-то хуже — ощущение дежавю, которое всё сильнее накрывало по мере продвижения в глубь объекта. Как будто всё это уже происходило, но в другой форме. На другом уровне.
— Мы приближаемся к центральному узлу. Здесь раньше был архивный отсек, — сказал техник из группы, сверяясь с голографической картой. — Но теперь он… меняется.
Слово “меняется” не передавало всей сути.
Сектор, где раньше хранились мёртвые дела, теперь выглядел не просто иначе — он выглядел как чьё-то воспоминание о нём. Стены были неправильные: у одних был старый облупленный кафель, как в советских моргах, у других — гладкий полированный металл. Потолок и вовсе не совпадал по масштабу с полом — словно кто-то плохо склеил воспоминания о здании.
— Вы это видите? — прошептал техник.
— Что именно?
Он указал вперёд. Глубже, в полутень.
Там стояли стулья.
Обычные, офисные. Три ряда, аккуратно. Как в аудитории. Но все были разными. Один — пластиковый, как в школе. Второй — театральный, с бархатной обивкой. Третий — инвалидное кресло.
— Они смотрят на доску, — произнесла Юна и действительно увидела: впереди, на стене — старая, выцветшая школьная доска, покрытая мутными отпечатками ладоней.
На ней мелом было написано:
"Вы забыли меня, но я учился вместе с вами."
Техник отшатнулся.
— Это… Это мой старый класс. Это не может быть здесь.
Юна прищурилась. Вспомнила инструкции:
Если ты видишь что-то знакомое — это не оно.
Если оно зовёт — не отвечай.
Если ты узнаёшь себя — ты уже не ты.
— Пять минут и уходим, — сказала она резко. — Мы не пришли вспоминать. Мы пришли закрыть всё это.
— Не получится, — донёсся голос из глубины.
Он был слишком человеческим, чтобы быть записью, и слишком неправильным, чтобы принадлежать живому.
Свет двинулся, и они увидели Лева.
Он сидел на полу, облокотившись на стену, и гладил свою руку, как кошку. На лице — странная, беспричинная улыбка.
— Лев Мартынов? — окликнула Юна.
— Был, — ответил он. — Но теперь я — идея Лева.
Тишина сгустилась.
— Меня не до конца придумали. Меня думали, когда что-то мешало. Я был фоном. Заполнителем. Черновиком человека. Но теперь вы меня вспомнили — и я здесь.
— Он говорит шаблонами, — прошептал техник.
— Он говорит, чтобы стать. — Юна нацелила пушку, но Лев даже не шелохнулся.
— Вас много таких? — спросила она.
— Столько, сколько людей что-то забыли, — сказал он. — Мы все стоим за стеклом вашего сознания, машем руками, и если вы хоть раз повернётесь… мы будем. Навсегда.
Стук.
Слева. Сзади.
Стук-стук-стук.
Техник дрожащими руками направил свет на стену. Там — появилось окно. Само по себе. За ним — чернота. И лица.
Тысячи.
Неотчётливые, как будто нарисованные одной линией. И все — смотрели прямо на них. И двигались только, когда ты не смотришь.
Юна закрыла глаза. Раз — два — открыла.
Окна не было.
Но один из лиц уже стоял рядом с Левом. Оно повторяло его позу. Его улыбку. Оно училось.
04:12:31 — Группа “Геката-4” выходит на связь. Передано:
“Мы не можем отличить реальных членов команды от нереализованных копий.
Просим инструкций.
Один из нас стал... вариантом. Не знает сам.
Мы не уверены в себе.”
04:13:09 — Связь обрывается.
Следующим утром в столовой объекта появился новый сотрудник.
Никто не помнил, как его звали. Но все — думали, что он всегда был.
Он ел. Он смеялся. Он рассказывал анекдоты, в которых никогда не было концовки.
И каждый, кто с ним разговаривал, чувствовал странную тяжесть в голове.
А потом, спустя сутки, они тоже начинали забывать собственное имя.
Фрагмент дневника наблюдателя В. Кочетовой
“Я увидела свою младшую сестру в коридоре. Она умерла 10 лет назад.
Но она стояла, и у неё были другие глаза.
И голос был моим.
Она сказала: *«Я могла бы быть, если бы ты захотела меня».
Боже, они не просто становятся.
Они шантажируют нас своей небытийностью.
Они делают нас виноватыми в их отсутствии.
И когда ты чувствуешь вину — ты хочешь их вернуть.
Я боюсь, что завтра проснусь и не пойму, какие из моих мыслей мои.”
Объект 17-Н продолжал жить. Как живёт абстракция. Он не дышал, но резонировал. Не двигался, но разрастался. Теперь “нереализованные” не только проявлялись в изолированном отсеке — они выходили через людей, через их желания, через их страх перед утратой и памятью.
Они были идеями, не ставшими реальностью.
И теперь они добивались своего права быть.
Через нас.