Метка Мародёров

Говорят, жизнь человека определяет судьба. То, как располагались в день рождения на небе звёзды, то, куда дул ветер, когда ты сделал свой первый шаг, то, что за слово первым легло на язык, – вот те вещи, которые определяют будущее.

Быть может, поэтому всё так странно? Может, в том вина планет, что тебя всё время манит в одни и те же места, а на пути встречаются всё те же люди? Или, быть может, так разложила пасьянс гадалка, и теперь всё вокруг, повинуясь выпавшим картам, идёт наперекор здравому смыслу?

Азамат сидел у окна – слишком чистого, целого и красивого, чтобы принадлежать тому месту, где может жить такой бродяга, как он, – и думал о том, сколь странен тот факт, что здесь, в неизвестной стране, он вдруг встретил знакомого человека. И, главное, не какого-нибудь там дальнего приятеля, которого и помнишь-то только потому, что в прошлом году он разбил горшок с цветами, а сестру лучшего друга.

Аза вновь и вновь вспоминал их встречу. Тогда, столкнувшись случайно с мальчиком на шумной рыночной площади, Люси, казалось, искренне обрадовалась неожиданной встрече и заключила в свои особенные отчего-то объятья, словно он, как и Лео, был членом её семьи. Девушка почему-то не стала спрашивать Азу о том, как он оказался в далёкой Восточной стране, хотя этот вопрос был бы очень уместен. Она только спросила, хорошо ли живёт мальчик, и, поняв по его спутанному бормотанью, что не очень, ласково взяла за руку, словно малыша, и привела в дом, где жила сама.

С тех пор Аза остался у неё постояльцем. Каждый день Люси куда-то уходила – должно быть, ей всё ещё нужно было собирать материал для работы. Как бы то ни было, вечером, всегда примерно в одно и то же время, девушка возвращалась домой, и они проводили вечера, беседуя меж собою на маленькой, но аккуратной и уютной кухне, почти никогда не споря и, каждый со своей стороны, стараясь переводить неудобные по тем или иным причинам темы разговора в шутку. Дни текли медленно и спокойно. Азамат совершенно не был стеснён в действиях: Люси никогда не навязывала свою волю. Он часто ходил с утра гулять, забегал в порт, после непременно заглядывал в булочную: не для того, чтобы что-то купить, а просто желая вдохнуть приятный запах свежей выпечки.

Как ни странно, всё то, что казалось таким важным, пока они с Лео жили и трудились над общим делом рука об руку, сейчас поблёкло, и сама мысль о тайных кладах и заброшенном кладбище казалась Азамату дикой и даже абсурдно-смешной. День ото дня воспоминаний о карте, таинственном Художнике и древних катакомбах – всё это меркло и чахло в его сознании день ото дня. Поиски погони остались там, далеко. За океаном. Его бурные воды стали словно бы невидимой стеной между Азой и его прошлыми делами тревогами, между ним... и Лео. Он, конечно, часто думал об этом ловком рыжем пареньке, о том, как они вечно влипали в какие-то истории, и о том, как Лео всегда умел найти из них выход. Но теперь Азамату начало казаться, что, встреть он прямо сейчас, во время своих утренних похождений приятеля за углом – они бы не нашли общий язык. Мальчик говорил с Люси каждый день, и её гордый и независимый, но в тоже время такой ласковый образ служил ему напоминанием о друге и немым укором в том, что их связь, как казалось прежде, такая прочная, теперь могла дать трещину. Как это вышло? Было ли причиной то, что прежняя жизнь рухнула в прямом смысле этого слова, и Аза сам был тому свидетелем? Или, быть может, они никогда и не были друзьями? Может, всё это были пустяки? Товарищество по несчастью, временное сотрудничество, имеющее своей целью самую простую биологическую потребность – выживание? Нет, наверное... Наверное, и здесь виноват океан: не видно земли за его бесконечным простором, не видно Запада, не видно Барры... Ничего.

А здесь пока всё хорошо и, главное, стабильно. Есть дом, куда не нагрянет полиция и который не разнесут хулиганы. Нет врагов, поэтому нечего опасаться. Друзей, правда, не тоже. Но это не беда: и без них дел хватает. Рядом всегда есть Люси – заботливая, внимательная и понимающая всё – или почти всё. Впрочем, какая разница?.. Здесь можно не сомневаться в завтрашнем дне и не беспокоиться о том, что в шкафу остался последний ломоть хлеба, а денег не осталось совсем, и ничего украсть не выйдет: после предыдущей затеи полиция не спускает глаз с полуразрушенного дома.

И всё же... Как странно, что он встретил Люси на Востоке. Как странно, что она взяла мальчика под свою опеку. Ведь они могли никогда не встретиться, и тогда, должно быть, Азамат всё ещё обретался бы в смрадных подвалах в компании тощих и злобных крыс.

Хорошо, что он встретил Люси... Но где-то в глубине души, в таких закромах, куда мальчик сам не осмеливался заглядывать, – ему было страшно. Было что-то жуткое в том, что всюду он встречал эту знакомую, но необъяснимо таинственную девушку: сначала в Барре, теперь, вот, на чужбине. И в том, что Люси догадалась о поисках катакомб. И в том, что она во всём знала границу дозволенного, и всегда, абсолютно всегда всё понимала...

Должно быть, Азамат так и заснул, продолжая думать о сестре своего друга, так не похожей на него самого.

Как бы то ни было, когда он, словно ужаленный, подскочил с кровати в холодном поту, комнату уже озарили розовые лучи заходящего солнца. Аза судорожно глотнул воздух, и его дрожащие руки почему-то потянулись к повязанному вокруг шеи красному платку и замерли над прочным узлом: мальчик никогда его не снимал. Несколько секунд он сидел неподвижно, а затем медленно, словно нехотя, опустил ладонь.

Он помнил, кто приходил к нему в мире грёз: таинственный мужчина в скелетоподобной маске, которого Аза видел в толпе на Марник. Синие глаза вновь смотрели в самую душу, а серая безликая толпа обступал их полукругом. И было что-то зловещее и неправильное в этом моменте. А потом, всё там же, на воссозданной сном карнавальной улице, мелькнула пёстрая юбка: такую носят цыгане. И Азамат, тоже ненастоящий, как и весь призрачный город, отвлёкся на неё, чтобы, вновь подняв глаза на загадочного мужчину, увидеть, как изменяются и темнеют его глаза, и мрачная, словно бы не живому, а мертвецу принадлежащая улыбка растягивается на совсем ином лице: бледном и гладком, одновременно весёлом и серьёзном. Теперь на него, не мигая, смотрела своими удивительными тёмно-серыми глазами Люси, а её губы беззвучно шептали слова, растворявшиеся в шуме праздничного шествия.

***

Сидеть в молчании всегда неприятно. Оно порождает какое-то неприятное, гнетущее чувство. Чужой взгляд угнетает и сбивает с мысли; а сам факт стороннего присутствия оказывает серьёзное психологическое давление.

Говорить можно почти о чём угодно и фактически с кем угодно. Конечно, принуждённые беседы могут выйти совсем вялыми и неестественными, но... В разговоре чувствуешь собеседника. Знаешь, чем заняты его мысли и не строишь об этом предмете догадок. В самом простом разговоре, задача которого – скоротать время (а именно к числу таковых принадлежит большинство наших бесед), можно не размышлять долго над каждым словом: с языка фразы слетают быстрее, чем успеваешь их толком обдумать. Свидетельствует ли это об искренности собеседников? Может, и так, но тогда можно утверждать, что чем меньше мы думаем, тем откровеннее выражаемся, а это не совсем так. Эти беглые мысли слишком порывисты: может, человек всю жизнь верил, к примеру, что его удел – служить Богу, а сейчас вдруг категорично и зло заявил, что никаких высших сил нет, а кто в них верит – тот глупец. И только потому, что с утра, после проповеди, ему, такому законопослушному и человечному, пришлось заплатить церкви немалые деньги, чтобы «отпустили ему его прошлые грехи», в которых его вроде бы нельзя уличить. Справедливо? Нет. Вот он и злится. А завтра вернётся в храм и будет целовать поднесённый крест, слёзно отмаливая прощения за свои кощунственные мысли.

Говорить можно почти со всеми, а молчать и не чувствовать неловкости – только с близкой душой. Слова – это защита, броня, за которой можно спрятаться; если тебя покидает дар речи – ты безоружен и уязвим.

Азамат и Люси, конечно, более-менее привыкли друг к другу, прижились, но молчание всё ещё представлялось обоим серьёзным испытанием. Азе потому, что ему хотелось успеть побольше разузнать о приютившей его девушке, пока она не отправилась по профессиональным делам в очередную поездку. Люси старалась найти повод для беседы в основном потому, что так ей легче было наблюдать за мальчиком и, кроме того, иногда удавалось узнать немного о том, чем Аза с Лео занимались в Барре, то есть добраться до тех дел, которые до этого от неё тщательно скрывали.

Азамат считал, что разговоры с Люси были более выгодны для него, нежели для неё; Люси, как умная девушка и просто рациональный человек, понимала его настроение и, в тайне смеясь этой столь детской уверенности в своей сообразительности, не прерывала заведённой привычки «семейной» беседы.

В тот вечер они снова говорили. И как-то ненароком речь зашла об острой и неприятной для обоих проблеме: семье.

– Неужели у тебя нет родственников? – покачала головой Люси, не глядя на Азу и почему-то поправляя чуть мятые рукава платья. – Как глупо с моей стороны: ни разу не задавалась этим вопросом прежде.

Аза ответил не сразу. Сначала бросил взгляд на окно, словно надеясь, что оттуда придёт помощь, потом заёрзал на стуле, что-то промычал себе под нос и только потом выдавил:

– А что, для тебя это важно?

– Важно? Конечно. Я же не могу быть безучастна к твоей судьбе. Учитывая, что ты всё-таки не совсем чужой для меня человек... Пойми меня правильно: я даже не знаю, как вы познакомились с Лео. Вы ведь никогда не доверяли мне своих «великих тайн», – усмехнулась Люси. Её серые глаза сейчас казались светлыми, как утренняя дымка, и тревожный огонёк совершенно терялся в них на фоне отражавшейся в глубине зрачков доброты.

– Да мы и... Мы и познакомились из-за моих родителей, – выдал Азамат после непродолжительного молчания. – У нас с ними просто... отношения были не очень хорошие. Не то что у вас.

– У «нас»? – Люси грустно улыбнулась в ответ. – Не нашу ли маленькую братско-сестринскую общину ты имеешь в виду?

– А что? – не понял Аза, который был рад тому, что разговор о его собственной родне можно было считать закрытым. – Разве у вас не всё в порядке? Я бы лично хотел иметь такую сестру, как ты.

– Даже не знаю, благодарить ли тебя за это. В наше время подростки тем благосклоннее к взрослым, чем больше видят в них сходства с собою. А мне бы, если честно, не хотелось быть похожей на члена какой-то секты.

– Оу, то есть это так выглядит со стороны? – хмыкнул Аза, отвернувшись к окну. Уже стемнело, и на небе появилась молочно-белая луна.

– Да, именно так, – вновь рассмеялась Люси. – Хотя, конечно, я немного преувеличиваю, как и все старшие сёстры.

– И всё же... ты правда не считаешь, что ваша... семья... ну, по крайней мере, не плоха?

– Ах, Аза, неужели ты сам не можешь ответить на свой вопрос? Если бы мы были в идеальных отношениях, думаешь, Лео бы жил отдельно, в этой, прости меня, лачуге? Виделись бы мы раз в полгода?

– Но... я думал, тебя не бывает подолгу из-за работы, – недоумённо вздёрнул бровь Азамат. – Да и Лео никогда на это и жалуется...

– Конечно, ему и без меня не плохо. Точнее, без моего надзора. Не перебивай, – Люси подняла руку, останавливая мальчика, явно собиравшегося вставить какую-то реплику. – Не перебивай, послушай, – повторила она, и продолжила: – Ты знаешь, мы с ним... росли без родителей. Я, конечно, старалась их заменить, как могла, но вряд ли это было под силу девочке-подростку. Наверное, если не все, то многие наши проблемы уходят корнями в детство. И, к сожалению, сейчас поздно что-то менять, – она замолчала, но спустя несколько секунд заговорила вновь. – Я никогда не была идеальной сестрой. Но... Как ты, наверное, помнишь, я не спрашивала, как ты оказался здесь. Ты ведь всё равно не скажешь, правда? Не отвечай, – девушка покачала головой, останавливая порыв своего собеседника. – Знаю, что это не со зла. Как бы то ни было, я подозреваю, что у вас что-то случилось. Можешь даже не рассказывать, что именно. Только скажи... если я вернусь в Барру, я застану ваш старый дом заброшенным? Только честно.

Азамат нервно сглотнул и молча кивнул.

– Да... Что творится? – продолжала между тем Люси. – Знаешь, я ведь потому и спросила тебя про семью. Ты ведь сам понимаешь, что вряд ли вернёшься на Запад? Будь у тебя родственники, тебе легче было бы найти новое пристанище. Не смогу всё время жить в Друиде. И оставить тебя здесь одного... нет, этого не может быть, – девушка вновь замолкла. – Ты знаешь, где они?

– Кто? – опешил Аза.

– Мой брат и его новый приятель... Этот... – она вдруг поморщилась, – правда, едва заметно, – словно откусила что-то кислое, – ...северянин.

– Не знаю. Я в последний раз видел их в порту.

– Порт... Прямо перед отплытием, – Люси задумчиво нахмурилась, сосредоточившись и глядя в потолок. – Белые Росы, если не ошибаюсь? Побережье Большого Мифического залива. Только оттуда уходят корабли на Восток. Если, конечно, выбрать прямой путь. То есть южнее этого города Лео искать не стоит, правда?

– Ты... хочешь его найти? – Аза поднял голову и, чтобы не смотреть собеседнице в глаза, уставился на её лоб.

– Возможно, – кивнула та в ответ. – Хотя сейчас это бесполезно, – заявила она, не упоминая причины, вызвавшей в ней такую мысль. Азамат не стал уточнять: он слишком хорошо знал своего друга. Так же как и Люси.

– Иногда мне кажется, что мы с ним слишком разные, чтобы хоть когда-нибудь понять друг друга, – зачем-то сказала девушка и замолчала.

– Потому что вы воспитаны по-разному?

– Не совсем... Понимаешь, помимо воспитания и образования есть ещё другие черты, вещи... между которыми лежит настолько большая пропасть, что через неё не перекинуть моста. Вот так, дорогой друг, – невесело усмехнулась Люси. – Вот так...

***

На другом конце земного шара, в далёких северных землях, в затерянном в бескрайних снегах селении тоже ярко сияло в темноте окно небольшого дома. И, так же, как и в сумеречном Друиде, над деревушкой сияла бледная луна, а по небу плыли рваные облака.

Несмотря на то, что с улицы обманчивый свет казался ослепительно ярким, в тесной комнатушке на втором этаже горела одна-единственная свеча. Видимо, её использовали на протяжении многих дней: воск порядком оплыл, в особенности с правой стороны, и фитиль неумолимо приближался к поверхности блюдца.

Свеча колебалась от ветра, проникавшего в комнату через неплотно закрытые ставни, и её неверное пламя, падая на окружающие предметы, вызывало длинные неровные тени, плясавшие по стенам.

Над столом, сосредоточенно нахмурив лоб и то и дело оглядываясь на малейший чужеродный звук, склонился бледный и тощий юноша. Отросшие светлые волосы свисали спутанными прядями и падали на лоб: приходилось время от времени поправлять их.

Он тяжело вздохнул и отодвинул в сторону один из листов, лежавших на столешнице. Свет свечного пламени тут же с жадностью бросился на новую добычу. Это была самодельная карта, явно выполненная с возможной аккуратностью, но в спешке: тут и там надписи были перечёркнуты, а соединяющие странные символы кривые линии смазаны.

Юноша старательно вглядывался в странные изображения, иногда начиная шевелить губами, словно бы беззвучно произнося что-то. Бумага хрустела под пальцами, и он, встрепенувшись, вновь оглядывался по сторонам: не идёт ли кто? Нет, все спят. В доме тихо. Только ветер завывает через щели в окнах. Это ничего, это не страшно. Ветер уйдёт и не причинит вреда; ему не добраться ни до дома, ни до его обитателей, ни до карт.

Юноша на секунду замер над исчерченным листом, воровато осмотрелся и осторожно, стараясь производить как можно меньше шума, оторвал чистый клочок бумаги. Похлопал себя по карманам, будто ища что-то, принялся рыть груду карт схем, сваленных у стены, пока, наконец, не вытянул затупившийся карандаш. После этого, постоянно сверяясь сразу с несколькими из исписанных листков, сам набросал что-то на рваном желтоватом клочке ровным, но каким-то угловатым почерком.

– Скры-ы-ы!.. – тревожно скрипнула где-то дверь и юноша, оторвавшись от своего занятия, быстро положил использованные бумаги в общую кучу, а собственный клочок, после быстрого осмотра, - в карман куртки. Наклонившись к свече, он легко дунул; пламя потухло, вместе с ним канули в Лету чудные тени, и комната погрузилось во тьму.

Тихо ступая на старые доски – ни одна не должна заскрипеть! – юноша выбрался в коридор и осторожно прикрыл дверь в опустевшую комнату. Повезло: петли были смазаны хорошо и выдали его присутствия своим обычно резким и неприятным звуком.

В следующую секунду дальше по коридору вспыхнул огонёк, и ночному гостю пришлось невольно поднять руку к глазам, чтобы защитить только привыкшие к темноте глаза от яркого света.

– Ах, это Вы, господин гвардеец! – послышался глухой голос хозяйки дома. Старушка, осторожно и мелко ступая, направилась к Равилю, который при её приближении выпрямился и замер в ожидании.

– А я слышу: шум какой-то, хрустит что-то. Дай, думаю, проверю, вдруг крысы забежали, а это Вы, – продолжала бормотать на ходу пожилая женщина. Кажется, она даже не хотела услышать ничего в ответ и обращался скорее к самой себе, нежели к постояльцу.

– Просто погода сегодня хорошая. Луну видно. Вот спать и неохота, – всё же произнёс юноша.

– Да, погода... Хм... – защебетала старушка. – Погода действительно хорошая. Третьего дня метель была, а сейчас почти полный штиль, – беспечно заверила она, словно не слышала завывавшего за окнами ветра. – И всё-таки, господин Императорский гвардеец, вам стоит отправиться спать, – нравоучительно добавила пожилая женщина. – Плохо сейчас бродить по ночам. Нельзя. Идите спать.

– Не могу, – покачал головой Равиль. – У меня ещё остались дела. Скажите... – он помолчал пару секунд, собираясь с мыслями, – неподалёку ведь есть церковь, да?

– Да, да, есть, – довольно, словно только и ждала этого вопроса, закивала женщина. – От нашего дома недалёко будет, только дорожки снегом занесло – беда. Трудно дойти. Была я там пару дней назад, – добавила она, поправляя наброшенную на плечи шаль. Старушка выглядела такой аккуратной, домашней, уютной, что невозможно было в её присутствии думать ни о войне, ни об эпидемии, ни о буйной стихии. Образ старушки просто не вязался со всеми этими бедствиями. Зато отлично сочетался с удобным креслом, камином и парой-тройкой упитанных кошек. Вот только в здешних домах из живности остались только облезлые гадкие крысы... – Да, была пару дней назад, – повторила между тем женщина. – Знаете, над ней кружили вороны. Окаянные птицы! К беде это, господин гвардеец, помяните моё слово. Если вороны над церковью кружат, значит, худо народу придётся. Демонские это птицы, господин, ей-ей, сила нечистая. Я как их впервые увидела, ещё тогда подумала: не миновать беды, – глаза старушки будто бы подёрнулись пеленой. Она говорила, совершенно не обращая внимания на своего собеседника: – Так и вышло: людей сколько померло, ах, сколько людей! Всё от этих птиц, всё от них!

– А священник живёт при церкви? – вставил Равиль, как только представилась возможность. – К нему, наверное, можно обратиться в любое время?

– Да-да, господин гвардеец, там он и живёт. Близ церкви там маленькая пристроечка есть...

– Благодарю, Вы мне очень помогли, – как можно вежливее отозвался юноша. И тут старушка, кажется, наконец поняла, куда он клонит:

– Неужто Вы туда хотите сейчас отправиться? – всплеснула руками пожилая женщина. – Что Вы, оставьте эту затею! Нельзя сейчас на улицу, утра дождаться надо!

– Дело не терпит отлагательств.

– Нет! Я... я Вас не пущу! – старушка попыталась преградить Равилю дорогу, расставив руки в стороны. Она выглядела так нелепо и так отчаянно хотела ему помешать, что юноше даже стало жалко хозяйку дома, принимавшую в нём такое живое участие. Одинокая пожилая женщина, сперва испуганно и пристально наблюдавшая за своими гостями, теперь не только привыкла к ним, но и решила взять в свои руки опеку над ними: беспокоилась за обоих всей душой, как переживает за ребёнка любящая мать. Равиль, конечно, не могу знать этого наверняка, но чувствовал, что то была правда, и оттого ещё неприятнее было ему нарушать наказ хозяйки. Но он всё же действительно не мог медлить, и Равиль, осторожно обняв старушку за плечи, мягко отодвинул её в сторону:

– Извините, но я должен идти сейчас. Не беспокойтесь; со мной всё будет в порядке, – пообещал он и быстро сбежал по лестнице, стараясь не оглядываться на стоявшую наверху женщину в тёплой шали: ещё немного, и он всё же решил бы остаться в тёплом и светлом доме, а не скитаться по промёрзшей грязно-серой улице.