Это не Я

Я провела у Яна ещё несколько дней — и, честно, он был просто ангел. Никаких заскоков, никаких намёков, что он может перегнуть. Всё, как обещал: забота, тишина, игры, еда. Мы гоняли в плойку, угорали с обзоров, решали дурацкие квесты. Голова наконец перестала болеть, тело перестало дрожать. Казалось, сказка продлится.

Но всё ломается, как только я возвращаюсь в лицей.

Ян снова в броне. Маска. Тот самый ледяной взгляд, чёткие шаги, холодная дистанция. Как будто в доме, в его комнате, ничего не было. Как будто не держал меня за руку, не шептал: «я рядом». Смотрит сквозь. Говорит — только по делу. На уроках я постоянно ловлю себя на том, что пялюсь на него. А он? Болтает с Маратом. Улыбается. Как ни в чём не бывало. А со мной — ровный голос и механика: ошейник, команда, шаг в сторону. Всё.

Стою у окна на перемене. Кручу ремешок от ошейника, как дура. И думаю — это вообще что было? Репетиция близости? Игра? Или я правда что-то для него значила?

— Не отвлекайся. Повторение темы по математике. Сегодня репетитор в пять. Не опаздывай, — вдруг слышу за спиной. Его голос спокойный, чужой.

Он смотрит на меня строго и уходит. К Марату. Тот, как всегда, рядом. Смешно. Ян вообще помнит, что он теперь мой парень?

Позже — СМС:

«Водитель заберёт тебя. Репетитор без меня. У меня планы.»

У меня планы. Без объяснений. Без «малышка», без «береги себя». Без нас. Просто — у меня планы.

Хватаюсь за голову. Хочется крикнуть в телефон: «Ты уверен, что ты вообще в отношениях?!» Или по-детски: «А можно я тоже буду частью твоих планов?..»

Но ничего не пишу. Просто гашу экран. Пусть будет тишина.

Ровно в пять приезжает машина. Я молча сажусь, молча еду. Особняк сегодня тихий. Репетитор уже ждёт. Ни шагов Яна, ни знакомого запаха его парфюма. Только пустой дом и идеальный порядок.

После уроков поднимаюсь к нему. Комната — вылизанная. Ни следа. Чашка с кофе на столе — остывшая. Но запах... чужой.

Не мой.

По-хозяйски захожу в гардеробную, пока жду репетитора. Пространство встречает меня глухой тишиной и еле уловимым запахом кофе. В шкафу с парфюмом — идеальный порядок, флаконы выстроены, как на показ. Но один сразу бросается в глаза. Новый. Крышка — с золотом, стекло — чуть мутноватое. И запах... женский.

Я беру его. Почти пустой. Значит, использовали. Недавно.

Замираю. Перед глазами — картинки: она на диване, у зеркала, у лестницы. Она и Ян. Сердце сжимается. Кто она? Когда?

Щёлкает входная дверь. Наверное, репетитор. А я всё ещё стою, сжимая в руках этот проклятый флакон.

Быстро достаю телефон, делаю фото, возвращаю духи на место и бегу вниз. На зеркале успеваю поймать своё отражение — будто чужое. Замкнутое, с колючими глазами.

Репетитор уже на месте. Стол сервирован, чай горячий. Мы проходим урок почти молча. Я — сосредоточенная до скрежета зубов. Внутри — только запах. Фото. И одна мысль: написать Яну... или промолчать?

12 Января

Пятница. Яна снова нет. Второй день. Ни его взгляда, ни тени на стене. Лицей будто потерял воздух — стало тихо, плоско. Я сижу за партой, ручка стучит по полям, и делаю вид, что всё нормально. Карина что-то шепчет на ухо, но я так и не уловила суть. Телефон в кармане жжёт — нет ни одного сообщения.

После обеда вспоминаю про духи. Открываю фото. Сажусь обедать с Кариной в столовой.

— Как тебе такой запах?

Она прищуривается, склоняется над телефоном.

— Ну... люксовый. Пахнет личным. И дорогим. Это тебе Ян подарил?

— Нет.

Я ковыряю салат в контейнере. Аппетита — ноль. Всё думаю — может, она знает чей? Спрашиваю тихо, будто между делом:

— А ты не в курсе, кто такими пользуется?

Карина задумчиво вертит ложку, потом кивает:

— Maison Francis Kurkdjian. Розовая жидкость, крышечка — золото? Это у Элины. Сто пудов. Я у неё в раздевалке видела.

Я замираю. Она замечает — и ухмыляется:

— Не ожидала? У неё вкус. Только вот... странно, что такие же у тебя.

— Подарок.

— От него? Или от неё?

Я сжимаю губу, потом выдыхаю:

— Нашла у него в комнате.

Карина чуть не давится:

— ЧТО?! У Яна?! И ты думаешь, что между ним и Элиной...? — она фыркает, но вдруг хмурится. — Хотя, кто знает. Она иногда смотрит на него, будто он её собственность.

Я откидываюсь на спинку.

— Если она узнает, что ты рылась в его вещах — тебе хана, — шепчет Карина. — Или хуже — решит, что ты соперница.

— Ты же никому...

— Ага...

Она подмигивает и возвращается к обеду. А у меня земля из-под ног.

Вижу Яна в кабинете у директора. Что-то выясняет, говорит с кем-то. Я стою недалеко и, конечно, надеюсь. Что подойдёт. Хоть глянет. Кивнёт. Шевельнёт бровью. Ага, разбежалась.

Карина перехватывает мой взгляд и, не поворачиваясь, тихо бурчит:

— Игнорит? У него словно есть выключатель. То «будь тут», то — клац, и «ты кто?».

Я молчу. Ком в горле, лицо каменное.

— Ну а что ты хотела? Это Ян.

Я отворачиваюсь, делая вид, что не задетая. Но внутри всё пульсирует — обида стучит в висках. Ни взгляда, ни полувздоха. А я-то...

Я же думала, что у нас что-то... устаканилось.

— Не вздумай показать, что тебе больно, — шепчет Карина, заметив, как я напряглась. — Он только и ждёт, чтобы ты поползла.

Я сжимаю плечи, будто холодно. Смотрю на дверь кабинета.

Он — внутри. Я — снаружи. Как всегда.

На выходных — тишина. Ни «привет», ни «умри». Я тоже молчу. Хватит. Хватит этих качелей. Хватит думать, что мы «парочка». Козёл.

22 Января

Понедельник

Илья вернулся. Наконец-то!

Я замечаю его ещё издалека — огромный шарф, рюкзак болтается через одно плечо, фирменная взъерошка на голове, будто его выкинуло прямо из вертолёта на школьный двор.

— О! А вот и ты! — восклицаю, почти бегу навстречу.

Илья расплывается в улыбке, рюкзак шмякает на землю у его ног:

— Ты не представляешь, как я скучал по этому цирку.

— По мне скучал или по нашим вечным лицейским драмам? — фыркаю я, но губы сами тянутся в улыбку.

— Если честно, по тебе, — вдруг становится серьёзным. — У тебя всё хорошо?

Я отвожу взгляд.

— Ты похудела, что ли?.. И выглядишь как будто... брошенная, — Илья изучающе смотрит на меня, и я сразу отвожу взгляд. Будто он способен всё вычитать по глазам.

— Ян всё ещё в образе снежной королевы? — продолжает он уже с насмешкой.

— Он даже лёд переплюнул, — бурчу я. Голос — сухой, как крошка от печенья в кармане.

Илья качает головой, закидывает рюкзак за плечо и мягко берёт меня под руку.

— Пошли в столовку. Пока у меня ещё цела нервная система — рассказывай всё, пока не поздно.

— Ты хоть сувенир привёз? — спрашиваю, чтобы сменить тему.

— Конечно. Целого Илью. Один экземпляр, с пожизненной гарантией на объятия и моральную поддержку.

Я улыбаюсь. Еле. Но правда — с ним как-то легче дышать. Мы сворачиваем к столовой.

— Ну и как твои Штаты? — спрашиваю, грею руки об чашку.

— Да нормально, — отмахивается Илья, будто речь о скромной даче. — Пару недель у бабушки в Вермонте. Она теперь занимается керамикой.

— В смысле?

— В смысле — чашки, тарелки, вазы. Всё с фамильным гербом. Пьёшь чай, а на дне надпись: кто кого обанкротил и кто на ком женился.

Я чуть не захлебнулась.

— Ты шутишь?

— Ни капли. Один раз пил кофе из кружки с гравировкой: «Прадед был козёл, но с деньгами».

— Обожаю вашу семейку.

Он хмыкает и делает глоток.

— А младший брат — просто апокалипсис. Ему семь. У отца в гараже стоял новый "Ламбо", зелёный, как мармелад.

— Уже интересно.

— Так вот, мелкий решил, что он гонщик. Залез, нажал кнопку — и врезался в зад «Бентли» тётки Надин.

— Твою...

— Ага. Она сначала визжит как пожарка, а потом — мелкий в слёзы, тянется к ней с: «Наденька, прости». Через пять минут уже у неё на ручках. А она: «Ну, папа всё починит...»

Я прикрываю лицо рукой.

— Это у вас называется «всё нормально»?

— Ну да. Главное — включить щенячий взгляд. Работает безотказно.

Сказал так спокойно, будто у всех дети бьют суперкар о суперкар.

Я в ауте. Смотрю на свой ланчбокс с вчерашним оливье — оно уже больше похоже на тоску в майонезе. Классно быть богатым.

Илья, жуя виноградину с видом принца, уставшего от замка, вдруг замирает, прищуривается.

— Ну ты чё такая кислая? — шепчет, наклоняясь. — Я, конечно, могу ещё рассказать, как мой дядя купил остров и забыл о нём, но даже это тебя, похоже, не спасёт.

— Всё норм, — бурчу, ковыряя салат. — Просто... Ян.

Илья закатывает глаза так, что у потолка, кажется, начинается землетрясение.

— Опять этот Ян. Он как вирус. Залез, заразил, исчез. А ты потом — флешбеки, обмороки, тоска на максимум.

— Не начинай, — шепчу, закусывая губу. — Просто он будто реально забыл, что между нами хоть что-то было. Я теперь, видимо, просто неудобный глюк в его системе.

— Эва, — он накрывает мою руку своей. Тепло. По-человечески. — Ты не мусор. И если кто-то обращается с тобой как с одноразовой — это не про тебя, это про него.

Я смотрю в свою чашку. Хочется что-то сказать, но ком в горле не даёт.

Звонок.

Илья встаёт, берёт рюкзак и кивает:

— Пошли, партнёр по оливье. Попробуем не умереть от скуки.

Я встаю и плетусь за ним.

— Как тебя вообще угораздило с ним встречаться? — спрашивает Илья, стараясь звучать невзначай, но я чувствую — за этим прячется обида.

Мы идём по коридору, и мне вдруг хочется исчезнуть.

— Всё как-то само вышло, — бурчу, уставившись на плитку. Не хочу вдаваться в подробности, как я почти отдалась ему, потом выпросила «гарантии», а в итоге сбежала. Не хватало ещё, чтоб Илья страдал вместе со мной. — Просто... разговор получился.

Он хмыкает, но без огонька:

— Ага. Такой: «Привет, я Ян, у меня есть личный трекер для твоего ошейника. Кстати, хочешь быть моей девушкой?»

Пытается пошутить — мимо. Я отвожу взгляд.

— Прости, — выдыхает он. — Просто... я столько раз хотел тебе написать, пока был в Штатах. Но думал — зачем? Ты, наверное, сейчас с ним...

Он замолкает. А я вдруг понимаю: даже когда Ян был рядом, я всё равно чувствовала себя... одинокой.

— Я и сама не знаю, что это было, — шепчу. — Как будто я попала в чей-то спектакль. Он то живой, то снова ледяной. А я просто хотела, чтобы рядом был кто-то настоящий. Кто не использует.

— Я не использую, — говорит Илья. — Никогда не использовал.

Мы остановились у кабинета и будто замерли. Воздух между нами становится слишком густым. Хочется или обнять его, или провалиться сквозь землю.

Я пытаюсь сменить тему, чтобы разрядить обстановку. Но привкус какого-то предательства остался. Ян, будто жопой чувствует, — встречает меня за актовым залом уже после урока.

Появляется как будто случайно — выходит из-за угла с телефоном в руке. Бросает взгляд на меня и Илью, и на лице мелькает лёгкая усмешка. Не злая, не ехидная — такая... уставшая, лениво-нейтральная.

— А, ты тут, — говорит он, будто увидел не девушку, с которой едва не случилось «всё», а соседку по парте.

Я моргаю. Ну здрасьте.

— Занималась вчера? Репетитор был? — интересуется, как ни в чём не бывало, и, не дожидаясь ответа: — Я заскочил только на минуту, забрать кое-какие документы у директора.

Даже не приближается. Стоит метрах в трёх. Взгляд скользит — на меня, на Илью, потом снова в телефон.

— А вы тут, как я смотрю, весело болтаете. Не буду мешать, — голос спокойный, чуть ироничный. — До встречи, питомец.

И так же легко разворачивается и уходит. Будто зашёл на минутку — поздороваться с соседом на парковке.

Ну охренеть.

— Хочу вцепиться в него, — шиплю Илье, не сводя взгляда со спины Яна.

— Я поддержу, — бурчит он, зло надкусывая яблоко. — Только ты первая, а я потом добью.

Он вроде как шутит, но по глазам видно — кипит. Смотрит на меня напряжённо, почти изучающе. В глазах: «что ты в нём нашла?»

— Ты вообще уверена, что у вас что-то есть? А не просто... ну, вот это вот всё?

Я замираю. Открываю рот, чтобы что-то ответить — и вдруг понимаю: а ведь правда. Я не знаю.

28 Января

Я так и не продвинулась с вопросом духов в комнате Яна. С приездом Ильи жить стало интереснее. Мороз от Яна не такой жгучий, когда у тебя есть Илья с его странными историями и тёплыми шутками. В школе Ян ведёт себя как обычно — будто я пустое место. Только моя двойка заставила его на миг вспомнить, что я существую.

А потом... он заявился ко мне домой. Без предупреждения. Просто появился на пороге, как буря. Я открываю дверь — в старых домашних штанах и растянутой кофте с котиком, волосы собраны абы как, лицо чистое, без макияжа. А он — как с обложки: пальто сидит идеально, шарф в тон глазам, взгляд ледяной.

— Привет, — буднично говорит он, будто мы договаривались. — Ты ведь никуда не собираешься? Решил сам убедиться, что ты в порядке.

Я отползаю в сторону, пропуская его внутрь. Ян скользит взглядом по нашей скромной квартирке: старенькие обои, диван, плед в сердечках, запах жареной картошки из кухни.

— Уютно у тебя, — выдаёт он. Голос без оценки. Но я не уверена — это сарказм или правда.

— Не все в особняках выросли, — бурчу, скрестив руки. — А ты чего приперся? Очередной контроль?

Он чуть пожимает плечами:

— И контроль. И, может, скучал немного. Чем занимаешься?

Я включаю чайник, пока он снимает пальто и заглядывает в мою комнату.

В моей девчачьей берлоге он выглядит как злодей из фильмов про Дракулу, случайно попавший в фильм про подростковую любовь. На стенах — постеры «Звёздных войн», гирлянды, фотки, немного бардака. Я успела убрать только самое позорное.

Он садится на кровать, которая предательски скрипит. Осматривает комнату, взгляд цепляется за фото, где я в детстве в нелепой шапке держу салют.

— Фанатка космоса? — усмехается он. — Или тебя просто тянет к мятежникам с бластером?

— Скорее к тем, кто не предаёт своих, — тихо бросаю я из кухни, доставая кружки из шкафа.

Он замолкает. И это молчание становится громче, чем любые слова.

— Уютно, по-своему. Не думал, что ты из тех, кто спит под гирляндами и хранит плюшевых медведей, — тянет он, прищуриваясь. — Хотя, знаешь... это даже мило.

Явно старается не спугнуть, выбирает тон, как хирург скальпель.

— Ты чай будешь? — кричу из кухни.

— Только если с двумя ложками сахара. И без яда, пожалуйста.

Я возвращаюсь с кружками, а Ян уже с интересом листает старый фотоальбом, что валялся на столе. Мой. Любимый. С затёртыми уголками.

Там, где я с кроличьими ушками у замка в Диснейленде. Бабушка тогда выиграла какую-то лотерею, родители оформили поездку — и это было самое настоящее, чистое счастье.

Он водит пальцами по снимкам, будто хочет коснуться моего счастливого момента с родителями.

Я ставлю чай на тумбочку — и в следующий момент он откладывает альбом и тянет меня за руку к себе. Легко, но резко. Я охкаю, теряя равновесие, и оказываюсь у него на коленях, животом вниз.

— Ян! — возмущённо шиплю, пытаясь вывернуться.

Он хмыкает и без стеснения стаскивает с меня шорты.

— Эй! Блядь, Ян, ты что... — возмущение захлёстывает, но он уже со сладкой ухмылкой отвешивает мне лёгкий шлёпок.

— Это тебе за двойку. Воспитательные меры, — тянет он, как будто у нас тут не тихий вечер, а личная реформа.

Я извиваюсь — бешусь, краснею, внутри всё кипит. А он ведёт себя так, будто ничего не было. Как будто это нормально.

— Ты больной! — шиплю, но даже не уверена, хочу ли вырваться по-настоящему.

Хлопок — уже ощутимее.

— Это — за грубость.

— Ян! — оборачиваюсь возмущённая, но шорты уже сползли полностью. Его ладонь лениво скользит по коже, пальцы слегка касаются края трусиков между ног. Обернувшись через плечо, я вижу в его глазах чертят.

— Ну хватит уже! — выдыхаю, краснея до ушей.

Он ухмыляется, как кот, уронивший вазу и довольный собой.

— Не реви. Я просто педагог.

Наклоняется, шепчет у самого уха:

— За одну двойку — один шлёпок. Повышаем мотивацию.

— Ты точно больной, — бурчу, но уже почти смеюсь. Как будто пропадает тяжесть последних недель. Он снова тот Ян, рядом с которым можно дышать.

— Это ни для кого не секрет, — усмехается он.

Он тянет меня вверх, разворачивает и сажает лицом к себе. Я почти машинально обвиваю его шею, дышу часто — не от боли, от близости. Он смотрит в лицо, изучает. Поднимает бровь:

— А вот так тебе идёт больше. В шоке, злая... зая.

Он проводит пальцем по щеке, чуть улыбается:

— Признай, ты специально сдала плохо. Хотела, чтобы я пришёл?

Я молчу. Просто смотрю. Сердце грохочет, как после бега. Он дразнит — но в глазах та самая нежность, от которой всё внутри путается и пульсирует.

Я не могу удержаться. И не хочу. Ян теперь мой парень — официально. Значит, можно делать всё, что хочется.

— Это не специально, но, знаешь... сработало лучше, чем я ожидала, — улыбаюсь в его губы прямо перед тем, как он накрывает их своими.

— Манипуляторша, — шепчет он и целует.

Поцелуй — тёплый, уверенный, без тени сомнения. Он притягивает меня ближе, так, что между нами не остаётся ни миллиметра. Его рука скользит к талии, вторая — вдоль позвоночника вверх, и я будто сама тянусь к нему, разгораясь от этой близости.

Он целует так, будто это уже не игра, не проверка, а факт. Как будто я — его. Целиком. И почему-то это совсем не страшно.

— Не отпущу, — выдыхает он, не открывая глаз. — Даже если захочешь сбежать.

Его пальцы поднимают край моей футболки. Я замираю. Воздуха будто не хватает, но не отталкиваю. Он делает это медленно, почти церемониально. Без рывков, без напора. Просто поднимает ткань, как ритуал. Оставляет меня в одном белье.

Моя грудь оказывается на уровне его лица. Но он не снимает с меня всё — просто нежно целует сквозь ткань набухшие соски.

Я чувствую, как волосы липнут к затылку от жара, как сердце стучит в горле. Его ладонь скользит по боку, опускаясь к поясу. Я вздрагиваю.

Его губы находят шею, затем ключицу. Я выгибаюсь — от его дыхания, от жара, который прорывается сквозь кожу, будто он зажигает меня изнутри.

Он гладит мою талию, пальцы скользят к животу... ниже...

— Ян... — голос срывается, хриплый, — подожди.

Он замирает. Не отстраняется, но и не двигается. Его грудь тяжело вздымается. Рука замирает на границе. А взгляд — потемневший, напряжённый.

— Подожди, — повторяю я тише. Почти как просьбу.

Он не говорит ни слова. Просто смотрит. Словно сдерживает зверя внутри. Но потом — медленно, почти с усилием — отступает. Не уходит. Остаётся рядом. Рядом, но не дальше, чем я позволяю.

Ян смотрит на меня снизу вверх — взгляд дерзкий, но уже без прежней хищности. Он всё ещё опасен, всё ещё способен раздавить одним словом... но сейчас в нём другое. Тепло. Внимание. Почти нежность.

— Не буду, — повторяет он тихо, как обещание. Его пальцы поднимаются, скользят по моей талии, взгляд снова не отрывается от груди — он будто изучает её.

Я запрокидываю голову, вдыхаю жадно, будто воздуха стало меньше. Внизу живота поднимается дрожь — знакомая, голодная. Зверь просыпается.

Он двигается медленно, осторожно, будто пробует каждую реакцию. Пальцы гладят мои бёдра, губы читают мою кожу — строка за строкой. Я пылаю не от смущения, а от желания.

Он крепко обхватывает мои бёдра, прижимает к себе, начинает раскачивать — не спеша. Я подхватываю ритм, теряюсь в нём.

Где-то за стеной шумит жизнь — лифт, шаги, детский смех. А мы — здесь, в другой реальности.

Ян с шумным вдохом зарывается лицом в мои волосы, прижимает крепко, будто боится отпустить. Подхватывает меня, поднимает — легко, как будто я ничего не вешу. Укладывает на кровать, сам ложится сверху, нависает.

— Я не... — шепчу едва слышно. Но он уже понял.

— Я же сказал: не буду, — отвечает сразу. Голос хриплый, но спокойный.

Он просто устраивается между моих ног, приподнимает бёдра и продолжает ритмичные движения — в одежде. Джинсы жёсткие, и от этого только приятнее: каждое движение отзывается внутри. Ещё несколько толчков — и меня накрывает. Я будто растворяюсь, вспыхиваю и гасну.

Он тоже не сдерживается, выдыхает шумно, всё ещё нависая надо мной.

Когда он откидывается рядом, мы оба молчим. Только тяжёлое дыхание. Я лежу — вспотевшая, оглушённая, разбитая, но счастливая.

— Мы испортили твои джинсы, — бормочу, глядя на мокрое пятно. Ян всё ещё тяжело дышит, глаза закрыты.

— Ничего... — выдыхает он.

Я юрко убегаю в душ. Когда натягиваю свежие шорты, Ян появляется в дверях, осматривает с ног до головы и хищно улыбается.

— Даже не думай! — взвизгиваю, вылетаю мимо него и натягиваю футболку. Он решает принять душ — мне можно не спешить.

Я плюхаюсь на кровать, сердце всё ещё гремит внутри. За стеной шумит вода, а в голове — Ян и его улыбка.

Через несколько минут он выходит, растрёпанный, в одном полотенце.

— Ну что, жива? — издевается.

— Иди ты... — бурчу, отводя глаза.

Пока он сушит джинсы феном, я на кухне включаю чайник и делаю бутерброды. Режу колбасу — криво, жирно, неровно. Но даже дырявые куски отправляются на хлеб.

Ян усаживается на хлипкий табурет. Я украдкой смотрю на него — в голове крутится одна мысль, но озвучивать её пока не решаюсь. Ставлю тарелку в микроволновку, заливаю кипятком чай.

После писка достаю еду, ставлю на стол. Всё вроде бы обычно, но внутри — зуд.

Сажусь напротив. Стараясь говорить между прочим, бросаю:

— Я видела у тебя парфюм. Женский. Чей он?

— Чей он? — переспрашивает он. — Скажи имя.

Мои губы сами стягиваются в тонкую линию. Я отстраняюсь, скрещиваю руки.

Ян не отвечает сразу. Просто смотрит на меня, чуть наклонив голову, как будто решает — лить масло в огонь или дать мне выгореть.

— А если скажу? — тянет лениво, но в голосе проскальзывает металл. — Что ты сделаешь? Начнёшь гуглить? Найдёшь и вызовешь на дуэль?

Он приближается чуть ближе, опирается локтями о стол. Я чувствую его дыхание, и оно всё ещё пахнет чаем и чем-то дурманящим.

— Это просто флакон, Эва. Запах. Предмет. Всё, что ты сейчас себе напридумывала, — это твоё. Не моё.

Я стискиваю чашку, чтобы не рвануться с места. Но он не даёт передышки.

— Или ты хотела, чтобы я оставил на нём записку? "От Оксаны"?

Молчу. Злюсь. Боюсь показать, насколько это кольнуло.

— Ну? — он уже чуть тише. — Ты правда думаешь, что я бы стал держать в комнате что-то чужое... просто так?

Я отвожу взгляд.

Ян откидывается на спинку табурета, сцепив пальцы в замок. Лицо выравнивается, взгляд становится прямым, цепким.

— Ты просила честно. Без давления. Вот и это — часть честного. Доверие. Без допросов.

Он замолкает, но напряжение только нарастает. Смотрит, будто ждёт — оступлюсь или проглочу.

Я шумно выдыхаю, раздражённо.

Он хмыкает.

— Узнаю тебя, — кивает. — Хотя без этого бурчания я бы и не поверил, что это ты.

В его голосе появляется мягкость, но в глазах всё ещё искрит.

— Это был подарок. Давно. Просто запах хороший. Ни драмы, ни тайн. Или ты правда думаешь, что я завёл гарем за выходные?

Он делает паузу. Уже без усмешки:

— Хочешь знать всё — скажу. Но ты мне доверяешь, Эва?

— Ладно, доверяю... — бормочу, отводя глаза и зарываясь в бутерброд. Жую молча. Потом, глядя на него исподлобья, выдыхаю:

— А Марат?

Он ставит чашку на стол, наклоняется ближе.

— Ты серьёзно спрашиваешь, трахаюсь ли я с Маратом?

Сказано спокойно. Даже слишком. Но слово-то какое мерзкое — «трахаю». Становится липко в груди.

— Нет. И не люблю его. Мы просто... слишком давно рядом. Наши отцы дружат. У них власть, влияния, схемы. А нас... это сближает. Почти как кровь.

Пауза. Он смотрит прямо, без маски:

— А ты, блядь, ломаешь меня. И, наверное, именно за это нравишься.

— Всё, не начинай меня задабривать, — хмыкаю, кидаю взгляд на тикающего кота на стене.

Он прослеживает мой взгляд и встаёт.

— Чёрт, я ведь всего на минуту забегал. — И уже натягивает пальто.

— Уходишь?

— Да. Встреча. Я и так опоздал.

Он кидает взгляд через плечо, снова чуть отстранённый, как в лицее.

— Будь хорошей. И давай без новых допросов до завтра.

Подмигивает, уже на пороге. И вдруг останавливается, оборачивается:

— Эва... я правда рад, что тогда остался на дольше.

Дверь захлопывается. Ещё бы!

— Пришёл, устроил разгром, ушёл. В этом весь Ян, — бурчу в пустоту, доедая бутерброд.

В моей берлоге — новый, чужой запах. Тёплый, тяжёлый, липнет к коже. Не духи. Не порошок. Смесь его тела, моей пижамы и ещё чего-то.

Я приоткрываю окно, воздух не двигается. Кровать растрёпана, грязная футболка и шорты валяются под стулом. Всё будто шепчет: здесь было что-то.

— Ну и наварила, — шепчу себе, скидывая простыню.

В груди тянет. Завтра — школа. А Ян... он ещё «мой»?

Илья открывает её с театральной паузой.

— Миледи, сюрприз ждёт вас здесь. Надеюсь, он тебе понравится... Хотя с твоей токсичностью — ещё вопрос.

Я закатываю глаза.

— Ну, если это твой портрет в полный рост, сделанный бриллиантами, то я разворачиваюсь.

— Эх... Придётся отменить доставку.

Комната Ильи — как капсула тишины и уюта. Светлая, тёплая, с идеальным вкусом, который будто бы случайный, но на самом деле продуман до мелочей. Огромные окна впускают мягкий дневной свет, пол — деревянный, приглушает шаги. Ковёр, в котором хочется утонуть. В воздухе — тонкий запах сладковатой свечи с надписью «Burn, but stay soft».

На полках — книги по архитектуре, стопки манги (One Piece, Dorohedoro) и потёртые выпуски X-Men. Рядом — соблазнительная экшен-фигурка Асуны из Sword Art Online. Всё аккуратно, но не показное — не коллекция, а любимые вещи.

В углу — кресло с белым кашемировым пледом, под ним — торчащий уголок комикса и чашка с треснутой ручкой в виде кошачьего хвоста. Здесь не бросаются в глаза деньги — они прячутся в деталях, в звуке закрывающейся двери, в тактильно идеальной поверхности стола. Состоятельность тут не орёт. Она дышит.

Пока я отхожу от восторга, Илья успевает «заказать» чай и какие-то нелепо маленькие бутерброды — вроде еда, но, кажется, их придумали исключительно ради эстетики. Однако вкус у них просто изумительный!

Я вся превращаюсь в ожидание своего сюрприза и почти подпрыгиваю, когда он возвращается с аккуратной чёрной коробкой. Ставит её передо мной и смотрит — не открывает, просто щурится, будто заранее хочет поймать мою реакцию.

— Ну? — шепчу я. — Это взрывчатка? Алмаз? Контракт на душу?

— Почти, — улыбается он. — Открывай.

Я развязываю ленту, снимаю крышку... и замираю.

Внутри — крошечная витринная подставка, а на ней — изящный серебряный кулон в форме открывающейся книжки. На корешке выгравировано: «A.E.». Я хватаю его двумя пальцами, аккуратно, как что-то живое.

— Он открывается, — подсказывает Илья, опускаясь рядом на диван.

Открываю. Внутри — крошечный разворот, а на нём выгравированы слова:

«Не забудь, кто ты есть. Для себя.»

Я поднимаю взгляд. В горле — ком.

— Ты... сам придумал?

— Ну, не я вырезал серебро, — пожимает плечами. — Но да, идея моя. Ты говорила, что иногда теряешься. Хотел, чтобы ты вспоминала.

Я молчу, просто смотрю на него.

— Можно я тебя обниму, пока не началась очередная эмоциональная буря?

— Молчи и просто обнимай, — выдыхаю я.

Мы зависаем в этом объятии, а потом он вдруг хлопает в ладоши:

— Всё, достаточно драмы. Время веселиться.

У Ильи дома всё будто дышит уютом. Ни пафоса, ни холода — только мягкие диваны, запах чая и бесконечная коллекция странных декоративных подушек, которые он почему-то называет по именам. Я уже развалилась среди них на полу, как в гнезде для эмоционально нестабильных, пока Илья, стоя на стуле, пытается с верхней полки достать настольную игру.

— Только не «Монополию», прошу, — стону я. — Я больше не вынесу поражения в экономике от мальчика с ассистентом.

— А зря, — фыркает он. — Я подготовил тебе антикризисный план: ты сдаёшь свой ланчбокс мне как недвижимость, а я прощаю тебе все налоги.

— Да ты прям МВФ...

— Я — ИВФ. Илья Валентинович Финансист.

Он вытаскивает «Диксит» и падает рядом, разметав подушки. Я хватаю одну — с надписью «don't cry, craft» — и кладу себе на колени.

— У тебя подушки разговаривают. Это диагноз?

— Это терапия, — кивает он. — Вон та в углу — «sleep is for the strong». Я до сих пор не понимаю, ирония это или мотивация.

Мы раскладываем карты, спорим, кто больше фантазёр. Он выдумывает ассоциации про фею с ипотекой и мышь-буддиста. Я смеюсь так, что забываю, как сжималось горло час назад.

В какой-то момент я роняю кусочек мармеладки за подушку, пытаюсь достать, но застреваю.

— Помоги, я официально попала в ловушку твоего декора.

— Подожди, — говорит он серьёзно. — Сейчас вызову подушечный спецназ. Надеюсь, у тебя нет клаустрофобии в текстиле.

Я ржу, пока он с героическим лицом вытаскивает меня из этого дизайнерского болота. В этот момент всё просто. Без вопросов, без ролей. Мы смеёмся, валяемся на полу среди подушек с глупыми надписями.

⸻

P.S. Расшифровка надписей и подарка Ильи:

•Кулон в форме книжки — ручная работа из серебра

•На корешке гравировка: «A.E.» — инициалы А. Ева (или Author — Ева), двойное значение

•Внутри: «Не забудь, кто ты есть. Для себя.» — его слова, которые она слышала раньше или которые стали рефреном их общения

•Подушки:

— don't cry, craft — «не плачь — твори»

— sleep is for the strong — «спят только сильные» или «сон для выживших»

⸻

14 Февраля

Наше общение с Ильёй исцелило меня ровно до 14 февраля. Я вообще не из тех, кто визжит от Дня влюблённых. (Хотя, кажется, так все говорят, а потом ревут над шоколадками в форме сердечек.) Но у меня же есть парень. Кажется. Ни открытки, ни смс, ни «с добрым утром, зайчик». Ничего.

Ещё меня бесят все эти сердца и поцелуи с голозадыми малышами-лучниками. И чем больше я это вижу, тем злее становлюсь. Не потому, что завидно. А потому что стыдно — за себя, за то, что надеялась хоть на что-то.

Однако наша школа сегодня — как пыльная коробка с конфетами: снаружи блестит, а внутри всё давно слиплось.

Коридоры усыпаны бумажными сердцами, конфетти. Какие-то особо активные родители проспонсировали стенд с фотозоной, а по столовке расползается приторный запах роз, шариков и чужого счастья. У кого-то подарки, у кого-то признания, у кого-то — розовые ленточки в волосах.

У меня — злость и пустой телефон.

— Что, твой богемный красавчик не балует вниманием? — Илья появляется, как всегда вовремя, с кофе и кривой усмешкой. — Ну ничего. Хочешь — я подарю тебе шоколадку и открытку с котёнком. Ты всё равно забудешь, от кого она была.

Я делаю вид, что фыркаю, но пальцы сжимаю сильнее, чем надо. Губы немеют от сдерживания — что за чёрт. Даже Карина получила подарок от своего хозяина. А они даже не вместе!

И вот я стою, как дура, у своего шкафчика, в окружении сердечек и воздушных соплей, и вдруг понимаю:

мой парень не просто не поздравил.

Он не вспомнил.

Или вспомнил — и проигнорировал.

И в этот момент становится особенно мерзко.

В столовой я не ем. Просто сижу, тыкаю вилкой в макароны, в которые явно никто не вложил любви. Макароны унылые, как моя переписка с Яном. Хотя какая переписка? Там пусто.

После уроков все куда-то бегут: одни — на свидания, другие — на ужины с родителями, третьи — на романтические квесты. А я иду домой. С наушниками в ушах и пустотой внутри. Ян всё ещё не появился. И в какой-то момент я даже ловлю себя на том, что перестаю злиться. Я просто... устала ждать.

Мой День святого Валентина — идеальный сценарий для чёрной комедии.

Я валяюсь дома под пледом, как гусеница экзистенциального кризиса, и жую алкогольные конфеты, которые, разумеется, подарил не мой парень, а Илья. Спасибо, Илья. Именно так я и представляла себе праздник любви — в компании трюфелей и эмоционального развала.

Вокруг — следы шоколадной трагедии: руки в шоколадной крошке, телефон весь в разводах, волосы случайно залипли в карамели, а на пледе можно выложить целое звёздное небо из обёрток и разбитых иллюзий.

Фоном — песня в духе «меня никто не любит, и я умираю на кухне», и, честно говоря, я сейчас главный персонаж этого трека.

Где Ян — понятия не имею. Возможно, отмечает с парфюмом в гардеробной. Или с Маратом. Или, что вероятнее всего, со своим отражением.

Телефон вибрирует.

Илья:

«Наши идут в клуб. Присоединяйся. Будет норм.»

Я смотрю на экран с таким выражением, будто он только что предложил мне пойти на школьный утренник в костюме валентинки.

Норм?

У меня шоколад под ногтями, панические атаки на пледе и выражение лица «всё достало». А он там — норм.

С другой стороны, в клубе точно не будет кота на стене, который осуждающе смотрит, пока я в пижаме обжираюсь конфетами и сожалею обо всём, что называлось «отношениями».

Илья знает, в каком я состоянии. И всё равно зовёт!

А я и пойду! Отак. Всем купидонам назло!

Я вытираю палец о край пледа, набираю:

«Через сколько? Я просто немного занята шоколадным саморазрушением.»

Ответ прилетает почти сразу:

«Заберу через час.»

Ну что ж. Гусеница собирается встать. Сейчас будет превращение — либо в бабочку, либо в барную стойку. Алко-конфетки меня уже «вдохновили» немного.

Я отрываюсь от кровати с усилием, как засохшая карамель от упаковки — мятая, уставшая, но ещё боеспособная.

Душ. Смываю с себя шоколадные крошки, обиду, песню с повтора и идею «мы».

Выхожу — и начинается операция «Реванш богини».

Наряд: чёрное блестящее платье — короткое настолько, что приличия в обмороке. Вырез, открытые плечи, ткань, которая больше подразумевает, чем прикрывает.

Колготки в сетку. Высокие кожаные сапоги, которые звучат по полу как угроза. В стиле Bratz. И не скажешь, что по скидке урвала.

Макияж: красные блёстки на веках в форме сердечек, стрелки острые, как мои претензии к Яну, губы цвета вишнёвого бунта.

Серьги — два огромных полых сердца, качающиеся каждый раз, когда я поворачиваю голову с сарказмом.

Пшик духов.

Последний взгляд в зеркало.

— Ну здравствуй, День святого «гори всё огнём».

СМС:

«На месте. Спускайся.»

Я улыбаюсь.

— Ну сейчас, мир. Ты меня запомнишь!