Это не Я

Глава 11

Я накидываю пальто и шарф поверх своего бесстыдства — не хочу простыть и не хочу шокировать Илью раньше времени. Водитель его отца — его водитель, хотя он вечно это отрицает, — везёт нас на место будущего преступления.

— Ты приятно пахнешь, — вдыхаю аромат в салоне.

— Спасибо, — Илья улыбается, не встречаясь взглядом, будто боится, что если посмотрит — скажет что-то слишком личное. — Это папин подарок. Я редко им пользуюсь... только если надо произвести впечатление.

Он всё-таки бросает на меня короткий взгляд с прищуром:

— Сегодня, как ты понимаешь, подходящий случай.

Я смеюсь в шарф — запах и правда уютный: древесный, тёплый, будто корица, кофе и новая книга. Салон наполняется этим ароматом. Воздух становится плотным, домашним.

— Ну ты хоть предупреждай. Я тут вся в сердечках, а ты — с феромонами.

— У нас равные шансы, — хмыкает он. — Ты блестишь, я благоухаю. Идеальный дуэт.

Машина мчится по вечернему городу, и за окнами — фейерверки рекламы и подсвеченного снега. Впервые за день — дышится чуть свободнее. Даже Валентинов день перестаёт казаться издевкой.

Клуб выглядит так, будто в него влетела гигантская валентинка. Над баром — гирлянды из бумажных стрел и губ, на стенах — неоновые надписи вроде «Ты + Я» и «Kiss now». Потолок завален воздушными шарами в форме сердец, свет мигает алым и фуксией, а вместо льда в коктейлях — маленькие сердечки.

Я сбрасываю пальто, и мир тут же взрывается ярким светом, музыкой и ароматом греха. Вхожу уверенно, каблуки звенят по полу, как предвестие бедствия. Плечи расправлены, губы — в улыбке. Пусть смотрят. Сегодня я не девочка Яна. Сегодня я — событие.

Илья идёт следом с выражением лица «я горжусь собой, будто сам придумал твой образ». Он подхватывает меня под локоть:

— Убивать взглядом или блёстками?

— И тем, и другим, — улыбаюсь я, поправляя серьги-сердца, чтобы качались особенно вызывающе.

Его компания — разношкольные «золотые дети». Без ошейников, без правил, без кривых ухмылок в спину. Лёгкие, громкие, немного нетрезвые. Я растворяюсь в толпе. Кто-то флиртует, кто-то пытается угостить. Илья — всегда рядом, почти невидимо, но надёжно.

Коктейли сладкие, как подростковое безрассудство. Танцпол пульсирует светом и ритмом. В этом звуке, в этом блеске я вдруг снова становлюсь собой. Я — не чужая девочка, не чей-то выбор. Я — просто Эва.

Илья кричит мне в ухо:

— Это ты, Ева, и есть первородный грех!

Я смеюсь, запрокидывая голову. Он продолжает:

— Бармен сбился со счёта, глядя на тебя. Ты тут всех на грех толкаешь.

— Прекрати. Сейчас расплавлюсь — и всё, от меня останется только помада и колготки в сетку.

Мы смеёмся. Музыка бьёт в грудь. Мир на паузе. Ян — где-то за горизонтом. А я — в эпицентре собственной свободы.

Накинув пальто, курю возле клуба. Передышка.

Я затягиваюсь, и в горле остаётся горький дым. Пальцы подмерзают, а от каблуков уже немного ноют ступни. Но я стою. Потому что не хочу домой. Потому что не хочу в себя.

И тут — визг шин.

Резкое торможение у входа. Я знаю этот звук. Я знаю этот силуэт. Я знаю эту проклятую машину лучше, чем хотелось бы. Чёрный «мерс» замирает у самого порога клуба, и глухая тишина внутри меня вдруг становится оглушительной.

Дверь машины распахивается, и из салона выныривает он.

Ян.

Машинально подтягиваю край платья снизу, но эту длину ничего не спасёт. Стараюсь держаться уверенно, даже удерживаюсь от шага назад. Делаю затяжку, типа я крутая. Выдох.

Он приближается — медленно, но с той самой кошачьей грацией, от которой у меня сжимается живот. Просто идёт, будто всё вокруг создано для того, чтобы он вошёл в кадр.

Я делаю ещё затяжку, стараюсь не дрогнуть, даже когда наши взгляды сталкиваются. Сигарета в пальцах дрожит чуть-чуть, не больше, чем дозволено в таких фильмах. Краем глаза замечаю, как другие курящие замолкают — будто почувствовали, что назревает сцена.

Секунда. Ещё. Я чувствую запах его парфюма, этот вымученный шлейф знакомого холода, уверенности, контроля.

— Ты умеешь устраивать спектакли, — его голос сухой, почти ленивый, но в нём угадывается раздражение. — День всех влюблённых, Эва? И ты... вот так?

Он кивает на моё платье. На серьги. На губы. На всё.

— Не нравится платье? — театрально оглядываю себя, вертя попой.

Он скрещивает руки на груди, прищуривается:

— Слишком нравится, — отзывается с усмешкой, но в его голосе чувствуется не веселье, а ярость, тщательно замаскированная под холодную иронию. — Настолько, что хочется снять прямо здесь и сейчас. Чтобы никто не видел. Ни один. Блядский. Взгляд.

Он делает шаг ближе. Пальцы скользят по лацкану моего пальто, как будто собирается его скинуть... но не делает этого. Просто смотрит.

— Ты хочешь, чтобы я сорвался? Или ты правда решила, что тебе всё можно?

Секунда тишины.

— Что я тебе, Илья? — рывок в голосе, почти сорвался.

Содрогаюсь еле заметно. Аккуратно отхожу, чтобы потушить сигарету об мусорный бак.

— Ты хуже него! Знай это. И...с праздником, Ян! Спасибо, что поздравил, — как лисица скрываюсь в клубе. Его останавливает секьюрити (жаль, долго его это не удержит). Я делаю несколько жадных глотков чьего-то виски на баре и растворяюсь на танцполе.

Ян правда не задерживается. Уже через пару минут я ощущаю его взгляд за спиной — даже в толпе. Его нельзя спутать: прожигающий, цепкий, будто невидимая рука сжала шею ошейником.

Когда я поворачиваюсь — он уже стоит на краю танцпола, не двигается. Не танцует. Просто смотрит. На меня. На Илью. На мои руки, которые случайно легли на плечо другого парня, пока мы смеялись под трек Dua Lipa.

Ян скользит глазами по всему этому «дню влюблённых», как будто его вырвало из реальности в кривое зеркало.

Он подходит ближе, не отводя взгляда.

— Весело? — бросает, почти касаясь моих губ своим голосом.

— Да. И, как видишь, без тебя только лучше, — я двигаюсь в такт музыке. — И, в общем, Ян, считай, что мы расстались, — вязкими звуками выдаю я.

Он не отвечает. Только медленно выдыхает — не от гнева, а от чего-то более опасного. Его глаза блестят, и он делает шаг ближе, почти прижимаясь ко мне, так, что музыка становится фоном к напряжению между нашими телами.

— Повтори, — шепчет он в самое ухо, вдавливая слова холодом, — медленно. Чтобы я точно понял.

Молчу.

Чувствую, как его пальцы замыкаются у меня на запястье. Мягко, но с силой, как предупреждение. Он выводит меня с танцпола, не оглядываясь.

Охрана его узнаёт и беспрекословно отступает. Илья пытается подойти — Ян смотрит на него так, что тот замирает.

В машине — тишина. Лишь звук двигателя и мои быстрые вдохи. Ян держит руль одной рукой, вторая всё ещё сжимает моё запястье.

Я уже напугана. Мир будто размыт — всё в пятнах света и теней.

Приехали. Ресепшен, лифт, коридор. И мое запястье в плену его руки.

Ян резко открывает дверь гостиничного номера, за ним хлопает сквозняком. Он будто срывает с себя рубашку, ткань трещит, пуговицы летят на пол. Подходит ко мне — шаги тяжёлые, глаза в пелене ярости.

Он резко стягивает с меня пальто. Я пытаюсь оттолкнуть его, задыхаясь от страха и растерянности.

— Что ты делаешь?! — срываюсь я.

— Буду тебя поздравлять, — рычит он, хватая за запястья. — Или ты не хочешь, любимая? Советую захотеть.

Он рывком стаскивает с меня платье. Я пячусь, отступаю назад, натыкаюсь на край кровати и падаю на неё. Он кидается за мной, нависает, фиксирует мои руки над головой. Его лицо — близко, дыхание горячее, тяжёлое.

Неужели он вот так заберёт мою девственность? Просто меня... изнасилует?

Я отворачиваю голову, губы дрожат, в уголках глаз собираются слёзы. Всё сжимается внутри — от страха, от боли, от обиды.

И тут... что-то меняется. Его взгляд будто натыкается на мои слёзы, замирает. Он смотрит — не на тело, не на кожу, а в лицо. В глаза. Видит.

Он медленно ослабляет хватку. Взгляд яснеет — то ли от усталости, то ли от сожаления. Он опускает руки, отстраняется, тяжело дыша.

— Чёрт... — только и шепчет он, садясь рядом и закрывая лицо ладонями.

Я лежу, всё ещё затаив дыхание. Но больше он не прикасается. Воздух между нами — тяжелее, чем его тело до этого. Но и чище.

Я прикрываюсь, как могу, но ничего уже не спасает. Спотыкаясь, скрываюсь в ванной. Щелчок замка — будто удар: глухо, резко. Срываю с себя бельё, колготки и туфли, они падают с глухим стуком. Ощущаю, как горло стягивает рыдание, но не даю себе заплакать.

Выкручиваю воду в душе на максимум. Пар тут же заполняет комнату, оседая на зеркале и коже. Становится трудно дышать — но это лучше, чем чувствовать.

Я подставляю лицо под обжигающие струи, почти молюсь, чтобы они сожгли всё: смущение, страх, остатки желания и наивные надежды. Макияж тает на глазах, стекая по щекам чёрными каплями. Они падают на белый кафель — как слёзы, которых я так не хотела.

Я стою неподвижно, пока горячая вода обнимает меня сильнее, чем Ян. И молча прошу, чтобы внутри снова стало хоть немного тихо.

Пару мгновений наедине. Затем — щелчки.

Пар сгущается, и сквозь него я чувствую — он зашёл.

Он делает шаг в душ, не говоря ни слова, и задвигает за собой стеклянную дверь. Его движения медленные, будто каждое из них он взвешивает, чтобы случайно не напугать. Он в брюках, и ткань уже темнеет от воды. Он не смотрит на меня, а сосредоточен на геле в руке.

— Просто стой, — говорит он почти шёпотом. — Ничего не будет. Я просто хочу, чтобы тебе стало легче.

Он берёт мои руки и поворачивает меня спиной к себе. Осторожно наносит гель, ладони тёплые и уверенные. Скользит ими по моим лопаткам, вдоль позвоночника — не торопясь, как будто за каждым касанием — попытка вернуть мне доверие.

Когда он добирается до шеи, я чувствую, как его пальцы дрожат. Он не обнимает, не тянет ближе. Просто аккуратно смывает пену, бережно придерживая меня за локоть, когда я чуть качаюсь на ногах.

Он присаживается, чтобы промыть мои ноги, не произнося ни звука. Осторожно, как будто я могу разбиться от любого резкого движения. Даже когда волосы прилипают к моему лицу, он лишь откидывает их мокрыми пальцами, не задерживаясь дольше, чем нужно.

Я чувствую, как нарастает ком в горле — но не от страха. От того, с какой самоотдачей он отказывается быть прежним.

Он не прикасается к тому, чего не должен. Ни намёка, ни взгляда в сторону. Только забота. Тишина, в которой уже не грохот власти, а тихий стыд и раскаяние.

— Готова? — спрашивает он, выходя из душа и взяв полотенце.

Я киваю. Он отходит, оставляя мне пространство.

Когда я выхожу из душа, он уже рядом — расправляет полотенце и аккуратно укутывает меня, как в кокон. Будто молча предлагает: «Давай я просто тебя согрею».

Мокрые брюки хлюпают при каждом его шаге на выходе из ванной. Он идёт следом за мной, но опускает взгляд — не смотрит, не позволяет себе ни полувзгляда на моё завернутое в полотенце тело.

— Сядь там, — тихо кивает на край кровати. — ...Пожалуйста. Сейчас принесу ещё одно, только...

Я сажусь, жду.

Он достаёт из шкафа гостиничный халат, кладёт его на стул. Только потом, будто переведя дыхание, начинает стаскивать с себя мокрые брюки — осторожно, без позы, без демонстрации. Просто потому что неудобно.

Закутывается в белый махровый халат, запахивает туже, чем нужно, и швыряет мокрую одежду в пакет для химчистки.

Затем приносит полотенце для моих мокрых волос. Бережно вытирает мою голову, пока я смотрю на него.

Закончив, садится на кровать. Не рядом. Чуть поодаль. Руки на коленях. Глаза — в окно.

— Прости. За всё, — говорит он хрипло. — Даже если ты думаешь, что я не понимаю, за что.

Слышно, как капли в ванной отбиваются от фаянса. Пауза. Но в ней уже нет ни угрозы, ни холода.

Только усталость. И тишина.

— Ты хочешь спать здесь? — спрашивает он, не глядя. — Я могу лечь на диван.

Я стаскиваю с себя влажные полотенца, натягиваю приготовленный халат поплотнее и ныряю под одеяло.

— Будь со мной, — шепчу.

Он замирает — будто проверяет, не послышалось ли. Затем встаёт, молча подбирает пакет с мокрыми вещами и выносит его за дверь. Возвращаясь, гасит верхний свет, оставляя только мягкое, тёплое бра, наполняющее комнату полутенью и тишиной.

Подходит к кровати, медлит всего миг, затем осторожно приподнимает край одеяла и ложится рядом. Не касаясь.

Я придвигаюсь первой. И тогда он отвечает движением — обнимает одной рукой, медленно, бережно, будто спрашивая: «можно?»

Тепло его тела, влажность волос, дыхание на моей шее — всё живое, настоящее.

— Спасибо, что не прогнала, — шепчет он в мои волосы.

И всё. Больше ничего. Только мы. Двое под мягким гостиничным одеялом. Без слов. Без ярлыков. Без войны.

Я намочила свою сторону постели мокрыми волосами, но это не помешало мне уснуть.

Утром для нас с Яном его водитель привёз вещи. И я, укутавшись в его тёплую рубашку, шмыгнула в машину. Не хочу больше надевать то платье.

Рубашка оказалась нереально мягкой, пахла им и ночной тишиной. Я закуталась в неё, как в броню.

На улице меня ждал его водитель. У машины — знакомый строгий взгляд, но он ничего не сказал. Только вежливо распахнул передо мной дверь.

Ян не вышел провожать, только махнул рукой из холла. Но этого хватило.

Хватило, чтобы сердце снова дало трещину.

Хватило, чтобы я не заметила, как в машине прикусила губу.

Хватило, чтобы понять — все опять закончилось.

Дома меня ждал неприятный сюрприз... мама раньше вернулась с подработки.

Она неожиданно открывает дверь, когда я втыкаю ключи в замок. И эта секунда — будто замедленная съёмка. Её взгляд — сканер, рентген, лезвие.

Сначала — сапоги на босую ногу, потом — на чью-то явно не мою рубашку, потом — в лицо, где остатки блесток и туши кричат: «вчерашняя».

— Это что за наряд? — голос ровный, но в нём уже слышится гроза.

Я молчу. Стою как дура, растерянно кутаясь в ворот рубашки, будто она меня спасёт.

— Где ты была?

— У Яна... — почти шёпотом.

Она сжимает губы в нитку, взгляд становится острым, как нож для хлеба.

— Он тебя настолько не уважает, что не дал даже вещей?

— Я не хотела будить, там уже все спали...— Выдыхаю и вхожу. Затем устало стаскиваю сапоги с ног.

— А ты себя уважаешь?

Я опускаю глаза. Хороший вопрос. Глубокий.

— Это вообще нормально — приходить домой в таком виде? А если бы соседи увидели? А если папа спросит?

Я еле сдерживаюсь, чтобы не ответить: пусть спросит. Но не хочу взрыва. Хочу просто дойти до комнаты.

— Я просто устала, — шепчу.

— Устала? Ну, отдохни теперь. И подумай, как ты выглядишь со стороны.

Я прохожу мимо, слыша за спиной тяжёлый выдох. Рука всё ещё сжимает край его рубашки. Она пахнет Яном. А я пахну скандалом.

Дверь моей комнаты закрывается с мягким щелчком. Я только успеваю упасть на кровать, как снова — стук.

Мама входит. Уже не кипит, но глаза всё ещё колючие.

— Я не хочу кричать, — она садится на край кровати. — Но ты должна понимать, что это перебор.

Я молчу, снова кутаясь в рубашку, как в спасательный жилет.

— Ты подросток, а не взрослая женщина. Приходить домой в таком виде — это, извини, полный беспредел. Без звонка, без предупреждения, посреди ночи где-то шастать... — Она делает паузу. — Я не злая, я просто напугана.

Я всё ещё молчу. Глупо, неловко, обидно. Даже чуть стыдно.

— Наказание будет. Домашний арест на все выходные. Без встреч с друзьями. Без телефона. Без ноутбука.

Я резко поднимаю голову:

— Мама, ну...

— Это не обсуждается, — говорит она спокойно, но твёрдо. — Ты можешь быть в своей комнате, можешь читать, спать, думать. А в понедельник пойдёшь в школу. И — пожалуйста — не заставляй меня сомневаться в тебе.

Она выходит, оставляя после себя тяжёлую тишину. В груди сжимается, как от холодного воздуха.

Теперь я одна. Без Яна. Без Ильи. Без связи. Ещё мама мыслей подкинула. Много мыслей.

Лучше бы она накричала. Лучше бы хлопнула дверью, сказала, что я её разочаровала или швырнула в меня тапком. Но нет.

Она просто ушла на кухню, как будто я — не дочь, а временно прописанная ошибка.

Я сижу в комнате, как наказанная семиклассница, и чувство стыда обжигает кожу сильнее, чем бы мог любой ремень.

И знаете... это наказание работает.

Полностью отрезанная от внешнего мира, я наконец остаюсь с тем, от чего так упорно убегала — собой.

С мыслями о 14 февраля.

О том, как меня чуть не изнасиловали.

О том, как я простила. Обняла. Успокоила.

О том, как в этой школе я стала кем-то... незнакомым.

Я курю. Пью. Ношу платья, которые держатся на одном желании. Сплю с девушками на пьяную голову.

Шиплю на Яна, как змея, но при этом мечтаю, чтобы он снова поцеловал.

Флиртую с Ильёй — самым нормальным парнем во всём этом цирке, хотя он этого не заслуживает.

Сплетничаю с Кариной, будто мы на кастинге в «самую главную ведьму лицея». Я так же следила за интрижками Марата и Яна в своё время, поглощала их «связь». Нюхала духи в чужом доме... и это только то, что я помню...

Я не знаю, кто я.

Мда уж... просто хочу уснуть, чтобы всё это хотя бы на пару часов исчезло.

Воскресенье. Вечер.

Я не видела Илью больше суток, и от этого почему-то стало пусто. Пожаловаться ему не могла — телефона-то нет. Но мама всё-таки сжалилась и разрешила, чтоб он заглянул "на полчаса, без всяких этих ваших глупостей".

Дверь открылась, и я уже с порога почувствовала его запах — лёгкий, тёплый, как ваниль с кофе. Илья зашёл с каким-то пакетом и полуулыбкой.

— Принёс гуманитарную помощь, — пошутил он и протянул мне коробку: клубника в шоколаде, чипсы, и даже сок с трубочкой.

— Ты мой спаситель, — выдохнула я, пряча улыбку. Мама посмотрела поверх очков, но ничего не сказала — просто ушла в спальню.

Илья прошёл в мою комнату, сел на пол, прислонился спиной к кровати, вытянул ноги.

— Ну, рассказывай, — говорит, — ты как? Жива после апокалипсиса Валентина?

Я сажусь рядом, обнимаю подушку.

— Если честно... я дерьмо. Всё смешалось. Я сама себе противна. Я будто скатилась в какое-то плохое кино.

Он молча слушает моё нытьё. Не перебивает. Только подаёт мне клубнику.

— Нуууу... зато ты всё ещё красивая, — говорит наконец. — Даже в пижаме и с хвостом как у уставшей белки.

— Это попытка подкатить?

— Это попытка хоть немного тебя развеселить.

Я смеюсь. И вдруг становится легче.

Тепло. Неярко.

Без поцелуев, без душевных признаний. Просто Илья рядом.

И этого сейчас достаточно.

17 Февраля

Понедельник

Включаю телефон впервые за выходные.

Куча уведомлений, среди них — три от Яна.

[Суббота, 09:04]

Как ты? Нормально доехала?

[Суббота, 10:27]

Не отвечаешь. Наверное, родители уже в курсе.

[Воскресенье, 13:12]

Напиши, когда будет возможность.

А потом — Илья. Просто нескончаемый Илья:

[Пятница, 22:51]

Ева? Ты где? Всё окей?

[Суббота, 09:18]

Слушай, если нужна помощь — напиши. Я приеду.

[Суббота, 12:00]

Я под твоим домом, можна зайду?Просто если что — я рядом.

[Суббота, 17:44]

Ты не выходишь в сеть. Я серьёзно начинаю волноваться.

[Воскресенье, 08:33]

Эва... ну ты хотя бы точку на карте пришли. Или морзянкой в окно постучи.

[Воскресенье, 11:00]

Если не хочешь говорить — не говори. Просто скажи, что ты в порядке.

Я набираю короткое:

"Всё ок. Была под домашним арестом."

Отправляю Яну.

Он читает.

Но не отвечает.

Стоит ли рассказывать, что всё стало как было? Потому что стало.

Ян в школе. Но будто из другого измерения. Он смотрит мимо, говорит коротко и редко. Будто нас и не было. Будто ночь, клуб, гостиница, слёзы, горячий душ — всё это мне привиделось. Может, оно и к лучшему.

Я не рвусь всё чинить. Наоборот — вгрызаюсь в учёбу, как в спасательный круг. Уроки, ДЗ, конспекты. Моя жизнь — чёткий розклад.

Каждую перемену листаю тетрадки, каждую свободную минуту решаю задания, как будто от оценки по математике зависит моя честь.

Хочу искупить вину. Перед родителями. Перед Ильёй. Перед собой.

За всё. За то, во что я превратилась. За клуб. За сигареты. За блёстки и поцелуи с разными людьми. За то, что поверила в Яна. За то, что всё равно думаю о нём.

Хотя чувствую — пусть теперь моя спина прямая, мой голос внятный, а волосы собраны в аккуратный хвост — я всё равно та же. Просто с новым слоем краски на трещинах.

Я не отказываюсь от занятий с репетитором у Яна, это отличный способ готовиться к экзаменам. Илью тоже стараюсь не трогать. Он слишком хороший. Слишком настоящий, чтобы тянуть его в эту муть. Он старается быть рядом — приносит чай, скидывает смешные мемы, трогательно зовёт гулять, — но я держу дистанцию. Не потому что не хочу... потому что он заслуживает кого-то, кто не горит изнутри. Не такую, как я.

Жизнь вроде бы возвращается в норму. Я даже начинаю носить аккуратные рубашки и выравниваю волосы. Слежу за дневником. Сплю. Не пью. Не флиртую.

Февраль, будни.

После занятия я собираю тетрадки в сумку, укладывая их по порядку, как и положено хорошей девочке. Даже ручку вытягиваю с линейкой в один кармашек — ну, чтобы всё по уму.

Репетитор ушёл минут десять назад, оставив за собой тонкий след одеколона и выжатые мозги. Я встала, потянулась, и вдруг — тишину нарушает знакомый голос:

— Ты теперь всегда такая?

Ян. Стоит в дверях, облокотившись на косяк. Без пальто, в расстёгнутой на пару пуговиц белой рубашке. Волосы чуть взъерошены. Он явно наблюдал за мной какое-то время, прежде чем решился заговорить.

— Какая? — делаю вид, что не понимаю. Продолжаю застёгивать рюкзак.

— Ну, вот эта вся: аккуратная, собранная, с правильным выражением лица. — Он подходит ближе, медленно.

— Ты же не такая. Не в этом суть.

— А в чём суть, по-твоему? — прищуриваюсь. — В коротких платьях, виски на танцполе и потасовках в гостинице?

Он слегка улыбается, но в улыбке — кислота.

— Ты знаешь, что я имею в виду.

Я молчу, потому что правда знаю. Знаю, что он скучает не по скандалам, а по живой, настоящей мне. По той, которая спорит, орёт, смеётся в голос, дразнится, кусает губы и не боится быть собой. А я с тех пор прячусь под тремя слоями "нормальности".

— Эти наши отношения... — он резко садится на край дивана, сцепив пальцы в замок. — Это же идиотизм. Один день — почти в постель. Второй — тишина неделями. Потом снова тянет друг к другу, а мы играем в «зрелую связь».

Я опускаюсь на пуфик напротив. Между нами — стол и разбросанные тетрадки. Те самые, которые он когда-то выбрасывал в ярости.

— Так что ты хочешь, Ян? Конкретно.

Он смотрит прямо. Без флирта, без бравады. Просто смотрит, будто пытается достучаться сквозь весь этот цирк.

— Я сам не знаю, — честно признаётся. — Но точно не это. Не «дружим», не «по расписанию», не «ты теперь хорошая, а я притворяюсь нормальным». Это всё — не мы.

— А кто мы? — спрашиваю тише.

Он чуть улыбается. Печально.

— Два несчастных идиота, у которых могло бы получиться. Если бы не пытались быть кем-то другим.

Молчание. Плотное, как одеяло.

— Ты мне нужна, — говорит, и во мне трескается что-то.

Он не драматизирует. Просто говорит.

— Я занят, да. Но я всё равно думаю о тебе. Даже когда не должен.

Пауза.

— Я не идеален. Но я стараюсь.

Потом, совсем тихо:

— А ты? Ты хочешь быть со мной? Или просто боишься признаться, что нет?

— Хочу, — отвожу взгляд.

Убить его — хочу. Ударить — хочу. Поцеловать — хочу.

Просто хочу его!

Он усмехается уголком губ, будто прочёл весь этот внутренний крик.

— Вот. Видишь, — говорит мягко. — Ты — как чёртов ребус. Но, блин, я всё равно хочу тебя разгадать.

Он протягивает руку и берёт мою ладонь. Просто держит.

— Давай не рушить. Давай попробуем ещё раз. По-настоящему. Без игр. Без ошейников.

Он делает паузу.

— Ну... может, почти без ошейников.

Улыбается. В этой улыбке — и нежность, и чертовщина. Типичный Ян.

И мы, блядь, пробуем. Нормально.

Я, как всегда, дура-дурында, вдыхаю его на полную грудь — до самой сердечной перегородки. А он, конечно, только и рад. Просто меняет стратегию.

Всё по инструкции:

прогулки, улыбки, плойка после школы, душевные истории, суши и том ям по воскресеньям.

Идеально, мать его. Прямо мечта с доставкой на дом.

И я — втягиваюсь. Прямо вся. Срываю с себя монашескую рясу, пинаю в угол ту прошлую, сжавшуюся в страхе Эву.

Ян зажигает во мне Искру.

А я — снова горю. Заново. С силой, которую не просила, но приняла.

И всё бы хорошо, но, как всегда с Яном, эта сказка даётся подозрительно легко.

Он действительно меняется. Забирает со школы, даже когда у него встреча. Завозит мне завтрак на пару минут — просто потому что «знал, ты не успеешь поесть». Носит мой рюкзак, потому что «ты и так всё тащишь». Помнит, что я люблю роллы с угрём и терпеть не могу, когда в соусе много васаби.

Он разогревает том ям, если я опаздываю. Правдоподобно поддаётся, когда мы играем в плойку, и потом искренне радуется моей победе. Покупает мне носки с черепами — потому что однажды, в шутку, я сказала, что такие были у меня в детстве. Ян, мать его, романтик. Такой, что хочется швырнуть в него подушкой, потому что невыносимо хорошо.

С ним ты начинаешь верить, что, может, оно и правда — получилось. Что это не ловушка. Не проверка. А просто: МЫ. Сейчас. Вместе.

Поцелуи возле школы. Его пальцы в моих волосах. Его глаза, которые ищут мои даже в самой большой толпе.

Я — его.

И он — мой.

Я расцветаю.

Карина говорит, что я «как будто впервые за год нормально сплю».

Учителя замечают, что я больше не выгляжу так, будто хочу кого-то укусить.

Я смеюсь. Прямо в голос. Часто. С ним. Без повода.

Ян не говорит «люблю».

Он просто делает так, что ты не сомневаешься.

Он делает шаг в сторону, когда я злюсь.

Молчит, когда я не хочу говорить.

Тянет руку, когда я на грани.

И держит крепко.

И я — верю. Я, блядь, верю. Потому что не может быть ложью то, как он смотрит. Как целует. Как прижимает к себе, когда думает, что я уже уснула.

И знаешь что, вселенная?

Я отпускаю страхи.

Отпускаю сомнения.

Больше нет «а вдруг».

Есть только мы.

И сейчас.

⸻

18 Февраля

Новый день. Новое счастье. Новые бабочки в животе. Новое конфетти в голове.

Я влетаю на кухню босиком, в свитере, что пахнет Яном, и с телефончиком в руке, где последнее сообщение — сердечко. Прыгаю к плите, хватаю ложку и прямо с нею рассказываю маме, как началась моя новая эра.

— Всё не просто так! — восклицаю, закидывая волосы назад. — Моя новая жизнь с Яном — как симулятор «Идеальный парень»: он забирает меня со школы, кормит суши, смеётся над моими тупыми шутками, говорит, что я красивая даже в растянутом худи! Мам, ты понимаешь?! Он просто был ранен! А я его спасла! И теперь он... со мной.

Я сажусь за стол, размахивая руками, как на стендапе, щёки горят, в глазах искры.

Мама молча ставит передо мной кружку с какао — не кофе, не чай, а именно какао. Как в детстве, когда у меня был тяжёлый день. Или — слишком хороший.

Она садится напротив, поправляет рукав халата, смотрит внимательно, но не давит.

Я продолжаю с упоением — ещё пример, ещё история, ещё милость Яна. Потом замолкаю, уткнувшись в кружку. Пахнет ванилью и молоком.

Мама делает глоток и говорит очень тихо, почти шёпотом:

— Притормози немного, милая. Хорошо?

Я моргаю.

— В смысле?

— Просто... не спеши. Живи, дыши, не тяни всё на себе. Особенно чужую боль. И не путай любовь с тем, что ты можешь спасти человека.

Я усмехаюсь и встаю, заворачиваясь в школьный свитер до подбородка. Прячу руки в рукава, беру рюкзак.

— Мам, ты просто не понимаешь. Он... совсем другой.

Я вылетаю из кухни, но даже на лестнице всё ещё слышу, как она тихо вздыхает за спиной. С каким-то особенным, тёплым, но грустным звуком.

Мама не понимает! Но мне всё равно! Мне от него сносит башню окончательно и бесповоротно. И я не ищу её, отпускаю в свободное плавание. Лети, моя кукушка! Не скоро увидимся.

В очередном ТЦ я примеряю новое платье. Своё любимое оставила 14 февраля в гостинице — слишком символично, чтобы забрать.

Отодвигаю шторку примерочной:

— Ну как тебе?

Ян сидит в зоне ожидания, облокотившись на спинку кресла, уткнувшись в телефон. Но стоит мне показаться, он поднимает взгляд — и замирает. Просто смотрит. Долго. Слишком долго для обычного «норм».

Он встаёт, подходит ближе. Смотрит внимательно, не хищно, а будто вглядывается в то, чего давно ждал.

— Повернись, — просит он тихо.

Я крутанулась, подол платья мягко скользнул по ногам.

— Оно опасное, — выдыхает Ян, — особенно на тебе.

Берёт меня за руку, сжимает пальцы.

— Мы берём его.

— Я беру. Это подарок от папы — он дал денег.

— Как скажешь, — усмехается. — Тогда выберем ещё одно. От меня.

— Ну... раз ты так хочешь.

— В качестве извинения.

— Уговорил. Только зайди, помоги с молнией.

Он чуть дёргается губами в сторону улыбки.

Он отодвигает шторку, быстро задвигает обратно, когда мы внутри. Пространство сжимается. Ян встаёт за моей спиной, его пальцы касаются ткани — легко, неторопливо.

Он ведёт молнию вниз. Медленно. Почти лениво. Тянет момент нарочно.

— Я ведь должен убедиться, что тебе удобно... — его голос становится ниже, мягче, будто шёлк скользит по коже.

В этом платье. В этой примерочной. В его руках. Я снова теряю равновесие.

Молния шоркает, когда он тянет её вниз. Медленно, с хищной аккуратностью. Его пальцы едва касаются моей поясницы — и от этого едва ли не подкашиваются ноги. Не ласка, не страсть — нечто глубже. Будто он касается чего-то святого.

Я замираю. Закрываю глаза. Внутри всё трепещет, сердце бьётся где-то в горле. Я чувствую, как он приближается — его дыхание касается уха, щекочет шею.

Я скольжу рукой вниз, касаюсь ширинки его джинсов. Он вздрагивает. В теле — мгновенное напряжение, будто натянутый трос. Он резко втягивает воздух — коротко, сдержанно.

Кажется, мы уже на грани. Ещё секунда — и всё.

Но вместо этого — его руки мягко, но уверенно обхватывают мои запястья. Он отводит их в сторону, не отпуская.

— Эй... — его голос глухой, охрипший, но в нём есть что-то нежное, даже трепетное. Он поворачивает меня к себе, смотрит мне в глаза, близко, так близко. — Если ты действительно этого хочешь... это не должно случиться вот так. Не здесь. Не между чужими вешалками и зеркалами.

Он сжимает мои ладони — крепко, будто даёт клятву.

— Я сделаю всё, как надо. Завтра. Без спешки. Без хаоса. Только мы. Музыка, мягкий свет, чистая простыня... и ты — в безопасности.

Он касается своим лбом моего. Ласково. Якорем.

— Скажи только одно слово. Ты хочешь завтра заняться со мной любовью?

Официозно... но я киваю.

— Да!

Я едва успеваю сказать, как в его взгляде что-то странное вспыхивает — едва заметно, мимолётно. Что это? Или мне показалось... Наверное, показалось.

Он тут же улыбается — по-настоящему, мягко, почти с облегчением.

И когда мы выходим из примерочной, я чувствую: между нами точно искрит. Но уже не тем опасным огнём, что сжигает всё на пути. А пульсирующим пламенем. Тихим. Обоюдным. Нашим.

Я верю ему. Правда. И, может, именно поэтому мне так хорошо.

18 февраля, поздний вечер

У меня ладони потеют так, будто я не на кровати лежу, а сдаю экзамен по сексуальной зрелости. Причём без подготовки. Всё, что я успела — это нагуглить «первый раз больно ли» и погрузиться в портал страха и ужаса.

«Может идти кровь».

«Если сильно напряжена — будет ад».

«Мужчина должен быть опытным, а вы — довериться».

Ахах, да, конечно. А если мужчина — Ян? И я, блин, уже доверилась, пока он мне молнию расстёгивал. А теперь лежу, как креветка в панцире, и не знаю, как обратно заворачиваться в целибат.

Мозг не дремлет. Он подсовывает мне самые полезные мысли:

— А вдруг ты не понравишься?

— А вдруг ты не справишься?

— А если у тебя там всё устроено как-то... нестандартно?

Я лезу обратно в гугл:

«Анатомия девственницы. Что там вообще?»

Через десять минут уже смотрю ролики от каких-то доул, гинекологов и, кажется, одного шамана, который советует перед первым разом заварить зверобой.

Кидаю телефон подальше. Он теперь заражён тревогой.

Захожу в ванную, смотрю в зеркало.

— Ты справишься, — говорю я себе. — Ты взрослая. У тебя есть свечка с запахом ванили и почти новое бельё.

— Ты не готова, — шепчет мне в ответ отражение. — У тебя под ногтем грязь и порван один носок.

Возвращаюсь в комнату, падаю лицом в подушку. Хочется одновременно и, чтоб всё отменилось, и чтоб Ян уже постучал в окно с букетом и пледом.

Ну или с таблетками от тревожности.

Прокручиваю в голове сто возможных сценариев:

1.Я не разденусь, потому что застесняюсь.

2.Разденусь, а он скажет: «мда уж..».

3.Всё будет слишком быстро.

4.Всё будет слишком медленно.

5.Всё будет вообще не "всё".

И вишенка — мозг рисует, как я, в слезах, кричу:

— Остановись, я передумала!

А Ян — голый, с бокалом вина, в одной руке шариковая ручка, в другой чек-лист нашего секса — он устало вздыхает:

— Это взрослая жизнь, Эва. Ты подписалась. Без возврата.

Так, все! Ложусь спать.

Под подушкой: платочки, мятная жвачка, бальзам для губ «страстная вишня», валерьянка.

На тумбочке — свечка, презерватив, блокнот с надписью «Ты сможешь!».

На лице — маска паники.

Если бы существовала аптечка первой сексуальной помощи — я бы её уже потратила.

Я бы хотела, чтобы завтра всё прошло красиво.

А ещё — чтобы он не увидел, что у меня на ноге осталась полоска от носка.

И что я переживаю сильнее, чем перед переездом в другую страну.