Это не Я

Я просыпаюсь от звука ключей в замке и приглушённых голосов в прихожей. Мгновение не понимаю, где я — платье тянет за плечо, волосы спутались, макияж размазан. Боже. Я просто отрубилась. Даже не сняв туфли.

— Эва? — мамин голос зовёт осторожно.

Сажусь в кровати и морщусь — тело ломит, как после марафона.

— Уже проснулась? — она заглядывает в комнату, снимая серёжки. — Мы только с банкета, — тихо улыбается. — Выглядишь... эффектно.

Я хмыкаю и тереблю подол платья:

— Уснула как убитая. Илья ушёл. Всё хорошо.

— Хорошо, — кивает она. — Только умойся, приведи себя в порядок. У нас ещё Новый год впереди, забыла?

— Уже почти забыла, — сонно отвечаю.

Папа появляется с коробкой мандаринов и бутылкой шампанского. Он усталый, но улыбается так, будто всё в порядке с миром.

— Слушай, ну мы старались, — подмигивает. — Ты хоть оцени усилия: мама за рулём еле глаза держала открыты, а я торт держал на коленях, чтобы не опрокинуть.

— А ещё мы купили хлопушки. И свечи. И даже наш старый плейлист нашли, — добавляет мама, ставя кастрюлю с оливье на плиту. — Хоть и смена была до полуночи, но праздник себе никто не отменял.

Я умываюсь, меняю платье на мягкую пижаму и захожу на кухню. Пахнет мандаринами, жареным мясом и чуть-чуть усталостью.

В зале мигает гирлянда, на столе — скромное, но такое родное угощение. Папа нацепил новогодний колпак. Мама подкладывает мне салат, и я чувствую себя... дома.

Когда часы начинают бить полночь, мы поднимаем бокалы.

— За то, что мы вместе, — говорит мама.

— И чтобы у нашей Эвы всё получилось, — добавляет папа.

Я смотрю на них и понимаю: вот оно, настоящее. И всё обязательно будет.

— С Новым годом.

После той вечеринки начались каникулы. Ни слуху ни духу от школьных — богатенькие детки разъехались по отпускам. Кто-то стажируется в семейной корпорации, кто-то катается на лыжах в Альпах, кто-то жарит пузо на Бали. Родители снова пропадают на работе — загорелись идеей махнуть летом на море. Я не против. Даже очень.

Пока их нет, дома тихо, немного одиноко. Мне лениво, хочется просто отдыхать. Валяюсь в постели, туплю в телефон.

Илья не обманул — пишет каждый день. Присылает фотки с особняка своих родителей в Калифорнии. Особенно доставляют его плавки с рыбками. Говорит, что хочет, чтобы я поехала с ним в следующий раз — обещает помочь с визой и покрыть все расходы. Я отнекиваюсь, но он настаивает. Заманчиво, чёрт возьми.

А ещё выложил на песке моё имя ракушками. Милота.

У него там солнце, жара, вечеринка на крыше, а у нас — дубак. Несколько дней в квартире даже отопление барахлило. Ну просто шик.

Пару дней я просто кисну. Сплю до обеда, ем что попало, утыкаюсь в телефон — мемы, коты, "пройди тест, чтобы узнать, кем ты была в прошлой жизни". Спойлер: кем-то бесполезным, видимо. Ян не выходит на связь. Ни проверок, ни ехидных сообщений, ни тени в дверях. Вообще ничего. Я знала, что так будет. Но одно дело — знать, другое — чувствовать, как от этого начинает свербеть под кожей.

Мама заходит в комнату, как будто я бешеная собака.

— Может, выйдешь на улицу? Прогуляешься?

— Там холодно.

— Ты уже три дня в одной и той же одежде.

— Это удобно.

Она цокает языком, выходит. Через пару часов возвращается.

— А может, позвонить кому-то из старых друзей? Ты же с Мариной хорошо общалась... или... Кристина?

— Мам, нет.

— А если я просто напишу им сама?

— Ты вообще слышишь, что я говорю?

— Эва, я просто хочу, чтобы ты не превратилась в растение, — говорит она устало.

И вот тут почему-то цепляет. Сажусь, выдыхаю, смотрю на свои ноги в носках с дыркой.

— Ладно, может, напишу Кристине. Или нет... Сначала в душ схожу.

Мама кивает, как будто я только что объявила, что спасаю мир.

5 Января

Мама была права — иногда, чтобы не свихнуться, достаточно просто выбраться к людям, которые видели тебя в розовой футболке с котиками и не перестали уважать.

С подругами всё как раньше: я в старом худи, чай в пузатой кружке, разговоры без фильтров. Мы вспоминаем, как в седьмом классе я чуть не сожгла себе брови, поджигая бенгальский огонь от плиты. Я ржу до слёз. Словно отмотала жизнь назад — до этого лицейского цирка с ошейниками, поцелуями и тайными разговорами в душевых.

И это реально лечит. Я снова могу смеяться не глазами, а животом. Слушаю старые треки, хожу с подругами в пекарню у метро, где булки стоят дешевле моей бывшей жизни. Снег ложится на ресницы — и мне плевать, размазывается ли тушь.

Я даже отключаю телефон. Ну, почти. Просто... не проверяю. Ладно, вру — проверяю. Но Ян всё так же молчит. Ни сообщений, ни звонков. Очевидно? Да. Бесит? Тоже да.

Но хоть сердце снова чувствуется моим. Не чьей-то игрушкой, не пешкой в чьей-то игре. Просто моим.

6 Января

Завтракаю под любимый сериал, хрущу тостом, вся в дзене — и тут вжух, вибрация.

Ян: «Через 20 минут у меня. Водитель тебя ждёт.»

Вот же блин. Умеет испортить момент. Выглядываю в окно — а там и правда: у подъезда уже стоит его чёрный мерс, а рядом — дядя в костюме. Владимир Владимирович. Личный водитель Яна. Я его уже знаю как родного. При Яне — ледяная скала, а когда возил меня после репетитора, пару раз перекинулись словечком. Очень приятный, вежливый мужик.

Ну, делать нечего. Быстро собираюсь, натягиваю пальто, вылетаю на улицу.

— Доброе утро, — опережаю его дежурную фразу.

Владимир Владимирович чуть приподнимает бровь, будто удивлён моим бодрым тоном, но, как всегда, безупречно вежлив:

— Доброе утро, — кивает и открывает дверцу. Я забираюсь внутрь.

Дорога до особняка тянется уныло, как январь. Всё серое, в машине тепло, но внутри как-то... не знаю.

Захожу в комнату Яна. Его долгое отсутствие будто немного вылечило меня. Но вот — снова этот взгляд. Я выгляжу как домовой, но плевать. Мы не в школе.

А Ян, похоже, времени не терял — слегка загорелый, отдохнувший, явно недавно с самолёта. Он лениво раскинулся на диване, взгляд скользит по мне, и выражение его лица меняется — будто он сам замечает, что я изменилась. И в каком-то смысле... расслабляется.

— Вот и ты, — голос спокойный, но с лёгким оттенком интереса. — Как отдых?

Отдых — отлично. Особенно если учесть, что тебя не было. Но этого я, конечно, не говорю. Не хочу провоцировать «резкие движения».

— Лучше не бывает, — отвечаю нейтрально.

Подхожу ближе, опускаюсь на пол у дивана. Смотрю на него снизу вверх. Это моё место. Привычное. Когда у нас были занятия с репетитором, я всегда сидела именно так — в пятиминутные перерывы. Тут же он впервые и "научил" меня есть с рук.

Это должен быть интимный жест, демонстрация подчинения. Но для меня он стал механическим, пустым. Я делаю это без эмоций, без внутреннего конфликта. Просто чтоб он не начинал гундеть.

Ян чуть наклоняет голову, наблюдая за мной, когда я сажусь на пол. Его взгляд становится мягче — не нежный, нет, скорее внимательный. Как будто он видит перед собой не просто "питомицу", а что-то посложнее. Он не двигается, только смотрит — будто привыкает к тому, что я снова здесь, под боком.

— Я не могу сказать, что скучал, — говорит он, делая паузу. — Но, наверное, тебе было проще без меня.

— Ещё бы, — хмыкаю я и хватаю с тумбочки кубик Рубика. Просто чтобы занять руки. Просто чтобы не выдать, как от его голоса дёргается внутри.

А он вдруг говорит:

— Я взял тебе кое-что.

Я поднимаю глаза. Ян держит в руках маленькую коробочку, завёрнутую в лёгкую полупрозрачную ткань. Протягивает её спокойно, не напористо — скорее... осторожно?

— Это не просто сувенир, — поясняет он.

Разворачиваю ткань. Внутри — крошечный брелок в форме спящего котёнка, свернувшегося клубком. Из матового стекла, полупрозрачный, с маленькими золотыми ушками и хвостиком. Такой милый, что у меня ком подступает к горлу. Не безделушка — кусочек тишины. Спокойствия. Дома.

— Это из местных материалов. Умельцы в деревушке делают вручную, — Ян смотрит на меня, будто проверяет реакцию. — Подумал, что тебе... подойдёт.

Я кладу кубик, беру брелок на ладонь. Он удивительно тёплый. Поворачиваю его, гляжу на Яна.

— Ты пытаешься меня задобрить?

— Да, — спокойно.

— Вау. Прямо честно. А цель?

Он смотрит в упор.

— Хочу подружиться.

Я чуть не роняю котёнка.

— Серьёзно?

Кивает.

Ян улыбается краем губ, взгляд — с озорным прищуром, будто ему самому чертовски весело от происходящего.

— Да, пытаюсь, — бросает легко, как будто между делом. — Представь себе, я ведь не злодей какой-то.

Ну-ну.

Я зависаю с открытым ртом.

Подружиться? Он? Со мной? Это что, новая фаза зодиакального апокалипсиса?

Я уставилась на него, прищурилась, словно он вдруг заговорил на эльфийском.

Ну нифига себе. Может, его правда где-то в горах нашёл буддийский монах, вручил чашу, втыкнул просветление и сказал: «Иди. Дари девочке побрякушку и будь хорошим человеком! Аминь. 🙏»

— Ты, как всегда, не веришь в то, что люди могут меняться? — спрашивает Ян, глядя на меня с ленивой полуулыбкой.

Я поднимаю бровь. В голове сразу же прокручивается монтаж из худших сцен нашего общения: верёвки, пощёчины, душевые, ошейник. Ну-ну. Конечно. Меняются. Как же.

Он по-прежнему выглядит расслабленным, будто мы обсуждаем не наше полугодовое психологическое побоище, а, не знаю, выбор йогурта.

— Просто ты... не похож на того, кто хочет быть моим другом, — говорю я, вглядываясь в него с подозрением.

Он тихо смеётся, почти по-доброму, но это только сбивает меня с толку.

— Я тоже могу ошибаться. Но в жизни нужно пробовать всё, — отвечает Ян, как будто

предлагает мне роллы с угрём.

Я скидываю с себя кофту, остаюсь в футболке и молча надеваю его подарок — маленькую подвеску с крошечным котёнком. Такой милый, не могу. Я ловлю себя на мысли, что улыбаюсь.

— Я хочу, чтобы мы стали друзьями, понимаешь? — говорит Ян мягко. — В школе играем роли, я не трогаю тебя. А вне школы — просто нормальное общение. Никаких подвохов.

Вот тут я напрягаюсь. Подвох где-то рядом, я чувствую его, как собака чует мясо за дверью. Но не вижу.

— Обещай, что больше не будешь... приставать, — добавляю я. — Нам нельзя.

Он замирает, будто анализирует, можно ли меня в этот момент прибить морально или лучше не трогать. Но потом всё же кивает:

— Обещаю, — спокойно, без давления. — Не буду приставать, если ты этого не хочешь.

Он смотрит мне в глаза. Не в грудь, не в губы, не в ошейник — в глаза. И я, к своему ужасу, верю.

— Я уважаю твой выбор, — добавляет он.

— Нууу... договорились, — выдыхаю я, прищурившись. — Но я тебя запомнила.

— Поедем завтра в гольф-клуб? — предлагает он как будто между делом. — Немного развеемся.

— Я не умею играть в гольф, — мямлю я. — И зима, на секундочку.

Ян закатывает глаза, как будто я сказала, что не умею дышать.

— Ты не переживай. Я немного умею. Покажу, — точно скромничает. — Да и зима не помеха — у нас есть крытые поля. Там тепло, безопасно, и никто тебя не заморозит до полуобморока.

Он снова улыбается — так, что у меня внутри шевелится что-то странное. Я киваю.

Соглашение достигнуто.

И теперь я официально друг человека, который однажды чуть не превратил мою жизнь в сериал "Ошейники и драмы". Отлично.

Он смотрит на меня с таким интересом, что я тут же выкидываю из головы сомнения. Он это умеет.

— Это не обязательно должно быть серьёзно. Просто немного развеяться, — добавляет он.

Я остаюсь у него до вечера, и мы горячо болтаем про этот гольф, и с каждым новым его словом я будто забываю, с кем вообще говорю. Ян рассказывает легко, увлечённо — без позы, без пафоса. То шутит про игроков, то вспоминает какой-то нелепый случай на турнире, где кто-то выбил мячом окно ресторана. Я смеюсь. Вслух. Не потому что притворяюсь — а потому что смешно.

С его подачи это уже не игра для скучающих миллиардеров, а настоящее приключение. И, чёрт подери, я даже загораюсь — мне хочется попробовать.

Он не давит. Не играет царя. Просто... Ян.

И я, конечно, всё равно чую подвох. Он зарыт где-то глубоко, но есть. Ян — не из тех, кто просто так зовёт куда-то «отдохнуть». Но мне сейчас как-то плевать.

Дома я перебираю одежду перед зеркалом, прикидываю, что надеть. Что там носят в гольф-клубах? Поло? Юбку в складку? Я всерьёз гуглю «гольф-дресс-код для чайников», пока на фоне крутится плейлист, и за окном завывает январский ветер.

На миг мне даже кажется, что я в каком-то другом мире. Где я — не «питомец», не тень, не кусок чужой игры. Где я — просто девчонка, которая выбирает, что надеть на выходные.

И пусть всё это, возможно, ловушка — но впервые за долгое время мне не хочется копать глубже. Хотя бы на пару дней.

7 Января

Утро выдалось неожиданно ярким — солнце отражалось от снежного покрова так, будто мир решил напомнить: зима — не повод прятаться по домам. Машина остановилась у въезда в загородный гольф-клуб. Вокруг — просторная территория, припорошенная белым, ухоженные дорожки, высокие ели... а вдалеке — закрытые теплицы для зимних тренировок. Всё это выглядело одновременно странно и красиво, будто спорт и роскошь заключили негласный союз.

Ян уже ждал у входа: спортивное поло под тёплой жилеткой, перчатки в руках и термос с кофе, который он протянул мне с лёгкой ухмылкой:

— Доброе утро, спортсменка.

Он сразу включил режим учителя. Пока мы шли по дорожке к крытому полю, он с ироничной серьёзностью рассказывал:

— Гольф — это не просто мячик и клюшка. Это шахматы на свежем воздухе. Тут важны точность, терпение, стратегия. Удар — не сила, а расчёт. Каждая клюшка — для своего случая.

Он показал мне клюшки: айрон, драйвер, паттер — и пояснил, в какой ситуации используется каждая:

— Вот драйвер, — он подал мне одну, — с неё запускаешь мяч с tee. А вот паттер — для финальных ударов, когда мяч почти у лунки. Там уже всё в нюансах.

Я держала клюшку, пробовала почувствовать её вес, а он подошёл ближе, поправил мою стойку, легко коснувшись плеча:

— Выпрямись. Ноги на ширине плеч. Не спеши. Представь, что у тебя есть время. Забудь про давление.

Мы пробовали снова и снова. Я промахивалась, задевала воздух, едва не запустила мяч в стекло — но он только мягко смеялся:

— Становится всё интереснее.

И действительно — становилось. Потому что я впервые не просто училась чему-то новому, а училась легко. Без страха. Без кнута. И рядом с тем, кто сегодня, кажется, решил на время отложить роль хищника.

Я увлечённо ныряю в этот день, как в тёплую воду — с разбега. Всё кажется каким-то странно лёгким. Ян говорит спокойно, без приказов. Иногда я огрызаюсь по старой памяти, но он гасит меня одним взглядом — не хищным, а, чёрт возьми, тёплым. Остужает, как ветерок, и я снова смеюсь.

Вечером, вдоволь наигравшись, мы делаем брейк, и Ян заказывает мою любимую еду — суши, вок и что-то новенькое, странное, с острым соусом. Сидим в клубной комнате, каждый занят своим: я редактирую фотки в телефоне, он шарится в ноутбуке. Лёгкий фон из джаза. Пахнет имбирём и мандаринами.

Ян что-то печатает, потом открывает инсту. Я даже не сразу понимаю — это он листает ленту. Вижу краем глаза: сначала чьи-то сторис — еда, коктейли... потом знакомые лица. Наша вечеринка питомцев.

Мелькает первое фото — я танцую. Потом — Карина и я на брудершафт. Следующее — улица, я и Илья, его куртка и... да. Поцелуй.

Ян резко замирает. Не говорит ни слова, не шевелится — только взгляд. С экрана — на меня. Его лицо будто тускнеет, как неоновая лампа, в которой резко пропал ток.

Глаза становятся тёмными. Без блеска.

Я сглатываю.

Что-то подсказывает мне, что ужин окончен.

Я замираю. Внутри будто щёлкнул выключатель — погас свет, затихла музыка. В комнате только свет экрана и тень, что легла на лицо Яна.

Он смотрит в одну точку — туда, где я смеюсь с Ильёй на морозной улице. Ни слова. Ни движения. Воздух густеет, а у меня в горле встаёт ком.

— Это... — начинаю я, но он без спешки закрывает ноутбук. Не глядя на меня. Спокойно. Беззвучно.

— Ты всегда так отдыхаешь? — голос ровный, ледяной. Как стекло, за которым уже нет тепла.

Мне казалось, что мы оттаяли. Что он — просто парень, с которым можно смеяться, обсуждать гольф, есть суши.

Но в его взгляде опять та тьма. Та, с которой я впервые столкнулась.

— Мы же договорились быть друзьями, — выдыхаю, сев ровнее.

— Конечно, — улыбается он одними губами. — Только ты, кажется, забыла, с кем дружишь.

Он поднимается, идёт к окну. Тишина становится колючей.

— Ты слишком свободно себя чувствуешь. Но я понимаю. Наивная. Думаешь, всё можно скрыть.

Я отодвигаю тарелку. Всё рушится.

Я хочу швырнуть в него этой тарелкой. Закричать. Уйти. Но просто сижу. И сглатываю. Как всегда.

— Ян... если ты опять начал играть — скажи. Не мучай.

Он оборачивается.

— Это не игра. Это напоминание. Забыла, кто заказывает музыку?

И всё. Маска спала. Вот и сказочке конец! И мне.

И я снова не гость. Не друг. Не девочка в поло.

Я — дичь. А он — охотник. И мне лучше не шевелиться.

Но и я уже не пальцем делана. Достал. Меня.

Страх в животе взрывается злобной бурей. Сколько можно этих качелей? Сколько можно этой игры, где я всегда страдаю?

— Не игра? — я почти кричу, вскакивая на ноги. — Да ты издеваешься?!

Я вижу, как Ян сдерживается из последних сил, но уже не справляется. В нём поднимается шторм.

— Не ори, — его голос гремит, как выстрел.

Клуб будто вздрагивает. На лице — злость и трещины в той самой идеальной маске, которую он так долго носил.

— Ты думаешь, я просто так всё это терпел?! — он приближается. — Твои танцы, Элина, поцелуи на публику, цирк с Ильёй — ты думала, это свобода? Это Я тебе всё позволял!

Сердце стучит где-то в горле. Я не двигаюсь. Меня парализует — и от страха, и от ярости.

— Это была не дружба, да? — выдыхаю я. — Это была аренда?

Он усмехается. Холодно. Пусто.

— Это был мягкий контроль. Который ты просрала.

Я стискиваю кулаки. Всё внутри дрожит. Гнев, страх, горечь — в один комок. Он плющит меня словами, как каток.

— Ты не имеешь права, Ян! Не имеешь! Ты мне никто — ни парень, ни отец, ни чёртов наставник!

Он смотрит в упор. А потом, с ледяной чёткостью:

— А ты — не самостоятельная. Ты — мой проект. Не больше!

Мир сужается. Воздух исчезает. Звенит в ушах. Но сквозь этот туман, через все слёзы и боль — появляется одна-единственная мысль.

Громкая. Ясная. Как выстрел:

Я должна уйти.

— Знаешь, почему ты бесишь меня больше всех? — шипит. — Потому что у тебя есть всё, чтобы быть сильной. Но ты выбираешь быть удобной. Для Ильи? Для своих "друзей"? Для меня? Мерзко!

Я стою, стиснув зубы. Боль в челюсти глушит всё, но он продолжает:

— Я не бог. Я просто был тем, кто видел в тебе больше. А ты — пошла по пути наименьшего сопротивления. Танцы, бухло, пустые вечеринки.

Он поворачивается, будто уходит, но бросает, как плеть:

— Запомни: как ты выглядишь, как говоришь, как сюда попала — всё это я. Моё влияние. Моё вложение. И я умею не только давать.

Я не могу дышать. В груди — обугленный вакуум. Он забрал всё — даже моё становление — и превратил это в свою власть.

Но в этом мраке, в этой копоти вдруг вспыхивает искра. Маленькая, упрямая. Горькая. Сильная.

Я смотрю ему в спину — и понимаю. Даже если он где-то был прав... теперь это больше не имеет значения.

Потому что так, как он, — никто. Никогда. Не имеет права со мной больше обращаться.

Даже если он был всем.

— Твои заслуги? — шепчу я, дрожа. — Да ты — пустышка. В дорогой обёртке.

Он замирает. Я знаю, что попала. Это — фраза его отца. И он слышит её снова. От меня.

Он делает шаг — уже не Ян, а тень. Ледяной и чёрный.

— Ты думаешь, это была дружба? — ухмыляется, лицо перекошено. — Я просто проверял, как быстро ты прогнёшься. Как быстро забудешь свою "ненависть". Ответ: очень быстро.

— Ты правда думала, что я влюблён в тебя? — он морщится, как от боли. — Мне просто было интересно, как глубоко можно закопать такую, как ты. Девочку без стержня, которая путает власть с любовью.

Он подходит почти вплотную, голос становится опасно тихим:

— Ты сама пришла. Сама села у моих ног. Забыла? Не изображай жертву. Я тебя не ломал. Ты сама показала, сколько стоишь. Я просто взял, что хотел. За пару историй и ложную заботу.

Он отступает на шаг:

— Ты мне больше не интересна. Не строй из себя нечто. Ты — скучный эксперимент. И твои родители никогда... поняла? Никогда не выберутся из этой ямы. И я сделаю всё, чтобы и ты осталась на том же дне! Пусть гордятся тобой, дочурка!

И тишина. Слышно только, как моя штора упала. Всё!

— Ах вот оно что, да ты... — я вне себя. Так больно меня ещё никто не хлестал.

Я не выдерживаю — как кошка кидаюсь на него с кулаками, готовая разорвать его на мелкие кусочки! Сделаю из него конфетти! Убью заразу прямо сейчас!

Но Ян с невообразимой скоростью блокирует мой выпад, отталкивает меня. Но в злости не рассчитывает силы. Я отшатываюсь, теряю равновесие, спотыкаюсь об какую-то статую — и падаю. Глухой удар головы о пол раздаётся, как колокол.

Персонал вокруг не двигается. Они — мебель. Они знают, что нельзя вмешиваться.

— Чёрт... — выдыхает Ян, как будто в его грудь ударили. Его лицо меняется. Он замирает в моменте, когда моё тело тяжело оседает, а звук удара расходится, будто вибрация.

Он бросается ко мне. Без маски. Без позы. Без роли.

— Эй, эй! Ты слышишь меня? — его голос дрожит. В нём больше нет ни капли злости. Только паника.

Он осторожно трясёт меня за плечо, будто боится дотронуться — вдруг сломаюсь совсем.

— Блядь... — срывается в шёпот. Его глаза мечутся, он обводит взглядом комнату. Никто не двигается. Ни один из этих «мебельных» даже не дёрнулся. Их равнодушие — страшное.

— Я не хотел... Я не... — он зажмуривается, хватается за телефон. Судорожно что-то набирает, сбрасывает, ругается. Руки трясутся.

— Сука... не сейчас... очнись, пожалуйста... — он уже не думает о том, как выглядит. Не думает ни о власти, ни о гольфе, ни о "дружбе". Только я.

А я... где я?

Между мирами. Между болью и пустотой.

Я буквально на миг отключилась. Открываю глаза.

— Нет... без скорой, пожалуйста... — тянусь к телефону в его руках.

Ян замирает, будто его ударили вторично — но теперь облегчением. Он бросает телефон на диван, резко подаётся ко мне и поддерживает за спину, не зная, можно ли трогать сильнее.

— Ты очнулась... — в голосе всё ещё дрожь, но теперь она другая. — Господи, ты меня напугала до чёртиков... Прости. Я не хотел. Я... — он осекается, смотрит прямо в глаза. — Прости, пожалуйста.

Он не сводит с меня взгляда, будто боится, что это всё — мираж, и я снова исчезну в темноте.

— Где болит? Ты можешь сесть? — его голос становится тише, почти шёпотом, осторожный, как шаг по льду. Будто каждое слово — игла, и он боится задеть больнее.

Я вижу, как быстро меняется Ян. И впервые не понимаю, что страшнее: его ярость, его "дружба" — или эта настоящая, беззащитная тревога в глазах.

Будто весь его мир держится на том, что я дышу.

Эта резкая смена тона — как волна тепла. Господи, как же я безоружна перед его этой заботой. Он меня ранил. Глубоко. Но и я хороша — метила точно под рёбра. Проехались по семейным узам друг друга, как по минному полю. Взаимный позор. Браво нам.

От удара и этой эмоциональной качели я уже толком и не помню, что он мне только что говорил. Только гул в голове и желание, чтобы всё просто замерло. Хотя бы на минуту. Я приподнимаюсь на локтях — мир слегка плывёт.

— Маленькая моя... — шепчет он, и в его голосе столько тревоги, что всё во мне сжимается. Я будто растаиваю под этим словом. Как снег под пальцами.

— Пожалуйста, без скорой, — выдыхаю снова. Голос слабый, но твёрдый.

Я знаю, чем это обернётся, если вызовут врачей. Родители узнают. Поднимется буря. Разборки, крики, истерики, шёпот за спиной. Я не выдержу ещё и этого. И — чёрт — я не хочу, чтобы они думали о Яне то, что... впрочем, уже, возможно, и так думают.

Я смотрю в его глаза. И понимаю — не хочу беды и для него. Несмотря ни на что. Несмотря на всё, что он только что сделал. Всё, что сказал. И всё, что причинил. Какой-то упрямый, горький инстинкт: беречь.

Ян лично отвозит меня к себе домой, ввозит машину во двор — чёрные автоматические ворота разъезжаются, как сцена в театре. Мы заезжаем по ровной, идеально вычищенной дорожке.

Он открывает дверь машины, не спеша, как в кино. Не спрашивает — просто берёт мою руку, как будто иначе я рассыплюсь, и ведёт к дому. И я иду.

Уговор о дружбе между нами как будто сам собой воскрес. Никто не говорил «давай попробуем снова» — просто всё вернулось на круги своя. Ян договаривается с моими родителями, сочиняет враньё про какие-то съёмки в качестве подработки для меня, которые внезапно затянулись, и получает зелёный свет. Мой папа, разумеется, в восторге. Он Яна любит почти больше, чем меня. Особенно после тех «мелких» халтур от его семьи и жестов «заботы»: когда я траванулась — еда, когда не доехала — личный водитель, когда не потянула математику — репетитор, оплаченный «просто так». Ну да, святой.

А я теперь, получается, живу у него. Типа на недельку.

Формально — потому что мне «нужен покой», на деле — потому что мне всё ещё плохо двигаться, и голова гудит при любом резком повороте.

Я, конечно, как идеальный пациент — ворчливая, раздражительная и полна претензий. То чай не такой, то воздух слишком насыщен Яном. Он только улыбается. Спокойно так, как будто я не бешусь рядом, а урчу. Подыгрывает. Не спорит. Выдерживает. Герой, блин.

— Может, поиграем во что-то? — предлагает он, открывая передо мной свою игровую берлогу. Плойка, VR, какие-то штуки с кнопками, проектор, мягкие кресла. Похоже, я попала в гик-дом мечты. Только я — не гик. Я — раздражённый картофель.

— Ну, давай, — бурчу.

Выбираем игру на двоих. Я туплю. Жму не туда, ору, психую. От этого в голове — противный

писк.

И он даже не смеётся, просто подыгрывает, как будто всё ок. Это раздражает ещё сильнее.

— Всё, блин, хватит! — кидаю джойстик и надуваюсь, как лягушка. — Надоело! Эта фигня не для людей с мозгом.

— Ну, мы можем...

— Ничего не можем! — бурчу я, устраиваясь в кокон на диване. — Я злая. Меня бесит, что ты такой терпеливый. Ненавижу, когда меня жалеют.

— Я тебя не жалею, — спокойно отвечает он. — Я просто знаю, что ты сейчас в режиме «злющая булка», и это нормально.

— Злющая булка, серьёзно? — фыркаю, но уже улыбаюсь в подушку. — Ну так себе ты психотерапевт.

— Зато бесплатный, — отвечает он и включает что-то на экране.

Я заворачиваюсь глубже. Этот диван — преступно удобный. Ещё чуть-чуть — и я перестану злиться просто потому, что ткань приятная.

— Ты вообще единственный, с кем я позволяю себе быть истеричкой, — бурчу сквозь подушку.

— Чувствую себя избранным, — кивает он серьёзно, как будто это вручение ордена.

Я хмыкаю. Он достаёт плед, накрывает меня, как кота.

Мы смотрим какой-то обзор на игру, в которую пытались играть. Это его хитрый план — хочет, чтобы я заинтересовалась. Я ведусь.

Ян откладывает джойстик. Никаких резких движений — он просто поворачивается ко мне, наклоняется ближе, будто хочет что-то сказать, но пока молчит. Его глаза будто щёлкают сканером — медленно, внимательно, скользят по мне. И я вижу, как взгляд замирает на моём плече, на футболке, которая чуть соскользнула, оголив кожу.

Он тянется рукой. Аккуратно, уверенно, будто ничего особенного. Просто поправляет ткань. Но я чувствую, как его пальцы едва касаются меня — и это почему-то сильнее, чем любые слова. Сердце делает глупый кульбит.

Наши взгляды встречаются. Его становится слишком много. Он в каждом миллиметре воздуха между нами.

— Ты даже не представляешь, как тяжело на тебя смотреть, когда ты такая... — его голос срывается на хриплый шепот, и я чувствую, как всё во мне замирает. — Ты ведь знаешь, как ты на меня влияешь?

Он ведёт пальцами по моей руке, легко, как будто не специально, но каждая клеточка кожи реагирует, будто электричеством бьёт. Он наклоняется ещё ближе. Его дыхание касается моих губ, и я понимаю, что он на грани. И я тоже.

— Я знаю, что между нами ничего не будет, — продолжает он тихо, почти нежно. — Но, чёрт, я не могу просто сидеть рядом. Ты слишком близко.

Он касается моей шеи — тепло, не спеша, будто пробует, насколько я его впускаю. И я бы сдержалась, но всё это слишком... Ян.

— Я лесбиянка, ты помнишь? — выдыхаю я.

Его это только больше раззадоривает. Ян улыбается — и в этой улыбке ни капли удивления,

только вызов. И что-то тёмное, слишком живое в глазах.

— Правда? — он наклоняет голову чуть набок, изучает меня, как хищник изучает свою жертву, которая внезапно решила пошутить. — А то, что сейчас между нами, — это, получается, просто подруга смотрит на подругу?

Его ладони ложатся на мою талию. Осторожно, но с тем самым внутренним напряжением, которое вот-вот сорвётся. Он медленно тянет меня ближе — и я чувствую, что если не остановлю это сейчас, будет поздно.

Но я не двигаюсь.

Он касается моей щеки. Легко поднимает мой подбородок, чтобы встретиться со мной взглядом.

— Ты не можешь это игнорировать, — шепчет он. — Ни ты, ни я. Я знаю, ты хочешь оттолкнуть меня. Но я здесь. И не уйду, пока ты не скажешь честно, что не хочешь.

Я молчу. Он проводит пальцем по моим губам. Мир вокруг стекает в воронку. Осталась только я. И он.

— Ты хочешь больше, чем говоришь, — продолжает он. — Я это чувствую. Ты — чувствуешь.

Я не отвечаю. Потому что не могу. Потому что всё внутри меня — это пожар. Всё слишком быстро, слишком громко, слишком горячо. Это всё похоже на тот раз. На тот, в школе. Только сейчас я не отбегаю. Не прячусь.

Он тянет меня к себе — и я не сопротивляюсь. Его губы накрывают мои — резко, крепко, точно. А я сдаюсь. Просто кладу руки ему на шею и зарываюсь пальцами в его волосы. Он пахнет сандаловым деревом, сигаретами и чем-то ещё, от чего зверь внизу живота просыпается и рычит. Всё моё тело реагирует, будто узнало его.

Его дыхание — горячее, чем мысли. Ян будто читает меня с закрытых страниц: где прикоснуться, в каком ритме подступить, чтобы я не убежала, а затрепетала. Его пальцы сначала осторожные, будто спрашивают разрешения. Но уже через пару секунд — он не спрашивает. Он берёт.

Он шепчет моё имя, и в каждом звуке — огонь, злость, нежность. Меня трясёт, но не от страха — от этой невозможной близости. Я не знаю, сопротивляюсь ли ещё. Вряд ли. Внутри всё давно сдалось.

— Я не позволю тебе снова сбежать, — шепчет он, лоб к лбу, пальцы — у моей шеи.

И я не хочу сбегать. Хватаюсь за него крепче — за волосы, за спину, будто тону. Этот пожар между нами — не вспышка. Это давно накопленное пламя. И сейчас оно вырывается.

И плевать, что будет потом. Пусть горит.

Когда его губы спускаются к моей шее, я громко выдыхаю — стон срывается с губ непроизвольно. И он будто тонет в этом звуке.

Его руки сжимают меня ещё крепче, он наваливается, устраивается между моими коленями. Я провожу рукой по внутренней стороне его бедра — и чувствую краем ладони, как натянулась его шеринка. Стон с его губ будто кормит того самого зверя внизу живота.

Но я собираю остатки сознания, цепляюсь за себя из последних сил и отодвигаю его, как могу, когда его рука скользит к моим трусикам:

— Ян...

Он замирает, на секунду отстраняется. Смотрит прямо в глаза. Поволока в его взгляде такая густая, что в ней можно утонуть.

— Что? — выдыхает почти беззвучно.

— Мы не можем. Это не...

— Ты ведь сама хочешь, — его голос становится резче. — И перестань нести эту чушь про лесбиянку. Элина сбила тебя с толку, я и слушать это не хочу.

— Мы не можем, я... мы...

— Ну а что ты от меня хочешь? — он смотрит мучительно, почти срывается. — Если ты будешь со мной — это всё равно случится. Рано или поздно.

— С тобой?.. — внутри фейерверки.

— Да, как пара, — он уже раздражён, а я всё тяну.

— И ты хочешь встречаться со мной?

— Блядь, нет. Уже не хочу, — он резко отстраняется, тяжело выдыхает, собирается в себя. — Извини, я...

— Не извиняйся, — перебивает он. — Я же вижу, что ты тоже хочешь. Просто всё время держишься за свою шарманку. И да — ты и я, мы пара. Согласна?

— Да... — я ошарашена, но внутри фанфары. — Я понимаю. Просто это всё слишком быстро. Я согласна... но давай не будем спешить. Обещай, что всё будет медленно. Шаг за шагом.

— Обещаю, — его голос гаснет в тишине. Он не раздражён, он... уставший, будто только что пробежал марафон чувств. Ян опускает голову, прижимается ко мне лбом, тяжело выдыхает. — Я просто... я не могу быть рядом с тобой и не хотеть большего. Но если тебе нужно время — я подожду.

Его пальцы всё ещё на моём бедре. Но уже спокойно, мягко — просто чтобы я знала: он рядом.

Он смотрит на меня, и в его глазах, сквозь страсть, что-то почти страшное — живая привязанность. Слишком настоящая.

— Давай просто будем вместе. Без давления. Ты скажешь, когда будешь готова. Я просто... не уходи, ладно?

Он говорит это почти по-детски. И мне вдруг становится тепло. По-настоящему.

Я киваю. Прижимаюсь лбом к его лбу. Закрываю глаза. Сердце бьётся чересчур быстро, в теле всё ещё пульсирует жара.