Это не Я

В номере Яна мы мгновенно возвращаемся к своим ролям. Он бросает:

— Жди здесь. Переоденусь — отнесёшь одежду на ресепшен, в химчистку.

Я валюсь в кресло. После такси даже не было времени переварить поцелуй.

Чего я вообще пытаюсь искать в этом смысл?

Выдыхаю, запрокидываю голову назад. Внутри лёгкий туман, но уже без качки.

И тут — в комнату врывается Марат. Злой как чёрт. Ах да, я и забыла: у них сегодня явно разлад.

— Где он?! — рычит, как бешеный.

— В душе, — спокойно отвечаю.

Он врывается туда без стука:

— Чёрт бы тебя побрал! Почему ты не берёшь трубку?!

— Не хочу, — спокойно бросает Ян сквозь шум воды.

— Я просто пошутил! Это не было всерьёз! — в голосе мольба.

— Ты перешёл черту. Я не собираюсь подчиняться тебе. Даже в постели.

— Да блядь, Ян... что ты строишь из себя девчонку?

— Вали отсюда, — холодно, отчеканено.

Марат матерится и вылетает прочь. Комната замирает. Только шум душа и моё дыхание.

Через пару минут Ян выходит в полотенце. Спокойный, как будто ничего не было. Волосы мокрые, на лице — полное равнодушие.

— Отнесёшь? — кивает на аккуратно сложенные вещи.

Я молча киваю, хватаю одежду и еле сдерживаю хихиканье. Ян впивается в меня взглядом.

— Тебе смешно? — рывком прижимает меня к стене и держит за горло. Не сильно, но ТАК обидно.

Застываю и тихонько выдаю:

— Нет.

Спокойствие — маска. Кто-то очень злой.

Он застывает буквально на мгновение, вглядывается в моё лицо. Затем быстро берёт себя в руки, отходит.

А я — бегом, ноги в руки, и валю.

На ресепшене милая девушка берёт одежду, вешает бирку, даёт номерок. Я иду к себе.

Элины нет. Наверное, зависает со своими парижскими знакомыми. Госпожа вернулась в свой мир.

Я принимаю душ, падаю в кровать — и отрубаюсь.

Просыпаюсь уже под утро. Через щели в шторах пробивается свет. Где-то играет музыка, в комнате пахнет свежестью. Я одна. Элины всё ещё нет. Лежу, глядя в потолок. На губах — привкус вчерашнего поцелуя. На ладони — тонкая полоска от пореза.

Похоже, я проспала до обеда. Ян звонил, велел явиться сразу после сборов. Но я снова отрубилась.

Вещей Элины уже нет. Видимо, она уехала первой. Я валяюсь в ванной почти сорок минут — горячая вода, тишина, никого. И это приятно.

Чемодан захлопывается с тяжёлым щелчком, и я задерживаю на нём взгляд. В голове — тишина. Ни Ян, ни Марат, ни даже Элина сейчас не занимают эту внутреннюю сцену. Только лёгкая печаль, что всё это заканчивается.

Выхожу из комнаты, тяну за собой чемодан на колёсиках, который позвякивает о кафель. Лифт, холл, ресепшен — всё как будто в кино, будто сцена финала.

Теперь осталось только найти Яна.

— От блин, он сказал, чтобы я к нему же пришла.

Оставляю свои пожитки на первом этаже. Сама ураганчиком поднимаюсь в комнату к нему.

На бегу поправляю волосы, что выбились из пучка, и спешу, притормаживая только у поворота, чтобы не выглядеть совсем уж взъерошенной. Сердце стучит громче, чем шаги по ковролину.

Я стучу один раз, нетерпеливо.

— Ян? — зову тихо, но с оттенком капризной строгости. — Я проспала твои царские распоряжения, прости, но я уже тут!

Захожу. Он стоит уже собранный, как всегда, с этой вечной своей непоколебимостью на лице.

— Мои вещи уже внизу, — отчитываюсь и смотрю на него.

— Хорошо, — кивает Ян, оглядывая меня с ног до головы, словно проверяет, всё ли на месте и не забыла ли я надеть голову.

Рейс задержали на пару часов. Мы с Ильёй успели обойти весь дьюти-фри, и я начала скучать.

— Пошли, — хватаю его за рукав. — Там возле выхода F какая-то китайская забегаловка. Пахнет шикарно.

— Я не фанат острого, — бурчит он, но идёт за мной без сопротивления.

Через пять минут я с блаженной миной ем лапшу из картонной коробки — пряную, горячую, идеальную. А Илья жует лепёшку с кунжутом и видом обречённого.

— Это максимум, на что я готов, — мрачно говорит он.

— Трус, — хихикаю я.

Мы оба смеёмся.

Еще перед посадкой я, как идиотка, листаю в телефоне новости — и, конечно же, натыкаюсь на статью: «Авиакатастрофа в Азии: десятки погибших». С подробностями. С фотографиями. С комментариями экспертов.

Отпечатки на экране ещё тёплые, а у меня ладони уже влажные от пота.

Снова джет. Снова роскошь. Всё блестит, пахнет кожей и чем-то богатым. Сажусь, пытаюсь дышать глубже. Сказать, что мне не по себе — ничего не сказать.

Ян садится рядом. Хотя напротив — свободно. Видимо, Марат ему больше не интересен. Он раскрывает книгу, листает, как будто всё в мире его не касается.

А меня уже трясёт. Ещё и эта лапша, чёрт бы её побрал...

Живот скручивает. Внутри всё сжимается.

— Блядь... — выдыхаю и срываюсь с места.

Ян поднимает взгляд от книги, но я уже почти бегу в туалет, хватаясь за стены. Вот тебе и китайская еда. И авиакатастрофы. И нервы.

Возвращаюсь с уборной вся зелена, бледная, красная, синяя.

— Лапша... и... ты слышал о той катастрофе? Кажется, самолёты не так уж и надёжны, — бормочу я, кутаясь в плед до носа и объясняя что случилось.

Ян снова медленно отрывается от книги, он ничего у меня не спрашивал. Смотрит на меня как на ходячую трагедию.

Полет кажется невыносимо долгим. Лапша, наконец, отпускает желудок, но как только я немного выдыхаю — в голове снова всплывает та чёртова статья о крушении.

Я ёрзаю в кресле, ощущая, как по спине ползёт липкий пот. В груди сдавленное, мерзкое чувство. Будто сижу не в самолёте, а в капкане, и кто-то медленно закрывает крышку.

— Только не говори, что теперь боишься лететь, — его голос колючий, полон раздражения.

— Не боюсь, — бурчу. — Я просто готовлюсь умереть достойно.

— В пледе?

— Да.

Он прикрывает глаза рукой, будто эта сцена — личное испытание его терпению.

Я вцепляюсь в его руку железной хваткой, когда начинается турбулентность.

Замираю. Он спокоен. Потом я выдыхаю:

— Ян...

— М-м?

— У меня снова подкатывает.

— У тебя пять секунд дотянуть до туалета. Пять. Четыре...

Я срываюсь с места как пуля, несясь по проходу, закутавшись в плед.

Вернувшись на место, дрожу, как трясучка на холоде. В голове всё ещё мелькают картинки с новостей. Холодный пот проступает на висках. Ян уже раздражён до предела.

— Успокойся, — шипит он мне на ухо, — иначе тошнота будет не только от китайской стряпни. Скормлю тебе марку — мама твоя обрадуется наркоманке, хочешь?

А я не хочу. Представляю реакцию мамы и вжимаюсь в кресло. Похоже, он не шутит. Я торопливо матаю головой, но всё ещё вцеплена в его руку мёртвой хваткой.

— Но мы ведь тоже можем разбиться, как тот самолёт...

— Ты летишь со мной, — спокойно отвечает Ян, — а значит, всё будет в порядке.

Совсем неубедительно.

— Иди, приласкаю тебя — станет легче, — его голос вдруг становится мягким, соблазнительным. Он наклоняется ближе, к моим губам. Меня будто током бьёт.

— Мне уже лучше! — выпаливаю и резко отстраняюсь. Замечаю, что мы уже приземлились.

Ян усмехается и откидывается назад, снова невозмутимый. Я выглядываю в окошко, сердце стучит. Обманный манёвр сработал.

Родители встречают меня так, будто приехал сам президент. Мама испекла торт, на двери — плакат с надписью "Добро пожаловать домой!". Блин, так неловко... но приятно до мурашек.

Весь вечер я с восторгом рассказываю маме про десерты, кафе и парижские улочки. Их глаза блестят, они слушают, будто я вещаю с олимпийского пьедестала. Это только подогревает мой азарт — я уже активно жестикулирую, размахиваю руками, смеюсь.

Алкоголь, оргазм и поцелуй с Яном, конечно, вырезаны из этой версии. Им лучше не знать. Хотя... мама, кажется, что-то всё-таки подозревает. Щурится с хитрецой, когда я говорю "мы просто гуляли".

25 декабря

Плетусь в школу, хотя так не хочется. Всё-таки эти три дня — как какое-то перерождение для меня, и глоток свежего воздуха.

В холле вижу Яна с Маратом. Они что-то обсуждают, не очень громко, и по лицу ничего не понятно.

Ян замечает, как я вошла, он скользит по моей шее взглядом, проверяя наличие ошейника. И сразу возвращается глазами к Марату.

Для него я опять не существую. Он занят делами, и я погружаюсь в рутину. Хотя эти несколько дней перед Новым годом — скорее просто для галочки. Оценки уже выставлены, и все находятся в расслабленном состоянии.

26 декабря

Сегодня Яна в школе нет. Марат тоже отсутствует.

Томлюсь на уроке с домашкой. В лицее мельком знакомят нас с программой дополнительных занятий на период до экзаменов. Это так называемые "предметы по выбору" — с профессиональным уклоном. Чтобы проще было готовиться к поступлению.

У здешних школьников судьбы предрешены с самого рождения. Многие просто идут по стопам семьи — становятся юристами, финансистами, управленцами. Так что уроки экономики, бизнес-стратегий и корпоративного права тут самые популярные.

А мои родители не богаты. Бухгалтером я быть не хочу. И вообще — я в панике, глядя на этот список.

Вообще не знаю, что выбрать. Всё кажется чужим, ненастоящим. Как будто не для меня.

27 декабря

Мы с Ильёй предоставлены сами себе. Хозяина нет второй день. Илья этому искренне рад. А мне... как-то всё равно. Пусто внутри. Холодно снаружи. Сраный декабрь!

К третьему уроку в школе объявилась Элина. Карина шепнула, что та задержалась в Париже с друзьями и прилетела позже. А ещё — что когда-то Элина была влюблена в Яна. Они долго крутили странную связь, но стоило ей влюбиться по-настоящему, как Ян просто исчез. Она до сих пор не простила.

От одного её взгляда мне становится не по себе. Живот сжимается.

— Элина, — перехватываю её в коридоре. Голос предательски дрожит. — Мне нужно кое-что узнать.

Она закатывает глаза, но всё же останавливается. Снисходительна, как всегда:

— Ну?

— То, что между нами было...

— Это ничего не значит, милая, — перебивает она, улыбаясь мягко, нежно. Голос у неё — шёлк. — Я думала, ты это поняла.

— Я поняла. Просто... это было из-за Яна? Из мести? Мне нужно знать. Секс...

— Секс? — говорит слишком громко. Я вздрагиваю, оглядываюсь. А она, наоборот, становится ещё мягче, почти ласковая:

— Это была просто ласка. Ты хотела — я дала.

— Значит, не из-за Яна?

— Нет. Но если его это выбесило — то это, поверь, приятный бонус.

Я открываю рот, но она уже делает шаг назад:

— Сладкая, мне пора. Увидимся.

И уходит легко, словно птица.

А я остаюсь стоять, будто прибитая к полу.

Приятный бонус.

Прекрасно.

То есть меня можно просто использовать — и даже не с особой целью.

Хотя, по-честному, она мне не важна. И та близость тоже...

Это не было любовью. Мы обе взяли то, что хотели.

Но, чёрт побери, осадочек остался.

28 декабря

В школе — как в аэропорту перед праздниками: все разъехались, остались только те, кого забыли или не успели забрать. Я — в числе забытых.

Уроков как таковых нет. Нас согнали в актовый зал, где учителя под предлогом «важного классного часа» рассказывают, как не свариться в джакузи или не отморозить пятую точку на горнолыжке. Инструктаж по выживанию для золотой молодёжи. Ещё бы раздавали брошюры: «Как справиться с зудом от укуса редкого насекомого на Бали».

— Зачем нам всё это? — шепчу Карине, пытаясь не задохнуться от скукоты в зале.

— Ну как зачем? Многие же в отпуск летят. Полезно. Вот мой папа в прошлом году перегрелся на нашей яхте, и пока мама бегала кругами, я ему оказывала первую помощь.

— Офигеть...

— Ага. Полезно, говорю же.

— Да нет, я про яхту...

— А... ну, да.

Ещё немного — и, наконец-то, каникулы. Собираюсь на автобус.

На выходе из школы Карина окликает меня:

— Эй! Ты идёшь на вечеринку? Может, тебя забрать? — она будто только вспомнила, что у меня нет машины.

— Какую? — я, как всегда, в танке.

— Завтра вечером, в честь Нового года. Ты забыла?

— Я не знала... — глубокий выдох.

— Ой, прости, я думала, ты в курсе, — она провожает меня к школьным воротам.

— Не беда. Всё равно не хочу идти.

— Ну ты подумай, не отказывайся сразу, — за ней уже приехала машина.

— Ладно.

Зря я пожаловалась, что в танке. Такое событие мне точно не дадут проспать.

Дома звонит Илья — обсуждаем премьеру фильма, нашу пьянку в Париже и его планы на каникулы. Он собирается в Штаты и пообещал привезти мне «сюрприз» — звучит подозрительно, но интригует.

Как только речь заходит о завтрашнем бале, он начинает умолять, почти рыдая:

— Ну не бросай меня там с этими шакалами, Эва!

Ну вот как откажешь, а?

Вишенка на торте — смс от Яна:

«Завтра в 19:00 будь готова. Без обсуждений».

Мда. Как тут скажешь «нет»? Прямой приказ.

29 декабря

Почти любимое слово — «выходной». Мама не стала меня будить, так что я просыпаюсь ближе к обеду и лениво волочусь по квартире в тёплых носках и старой, но уютной футболке. День тянется вяло, как растаявший мармелад — мягко и никуда не спешит.

Родители суетятся — в доме пахнет кофе и какими-то сборами. Они взволнованы, но, к моему удивлению, не читают лекции и даже не пытаются отговорить меня от вечеринки. Мама только кивает с напускной серьёзностью:

— Общение в непринуждённой обстановке всегда на пользу!

Я едва сдерживаюсь, чтобы не закатить глаза. Ну да, знала бы она, кто именно будет на этом «непринуждённом» сборище.

Но жаловаться мне, честно говоря, не на что. У них с папой тоже свои планы — подработка на загородных банкетах, там же и останутся ночевать. Просто идеально. Квартира в моём распоряжении. Холодильник наполнен. Никто не пилит. Покой, тишина и ощущение маленькой свободы.

Хорошо хоть на Новый год они будут дома.

Не хочу придавать этому слишком много значения. Ну правда — сливаться с этими детишками в одно глянцевое облако? Нет уж.

Собираюсь на вечеринку до смешного просто: душ, чуть более нарядное платье, чем обычно. Волосы закручиваю и фиксирую широкой заколкой на затылке. Макияж почти невидимый, обувь — на низком широком каблуке. Просто. Со вкусом. Мне ок.

У подъезда уже ждёт Ян. Сам за рулём, как всегда — он это любит, редко кому доверяет. Его чёрный блестящий мерс. Илья развалился на заднем, я сажусь рядом.

— Вы на свадьбу собрались? — хихикаю, оглядывая их.

Такие нарядные, прям картинка. Лоск, стиль, всё как у богатых. Мне, конечно, нравится. Но виду не подаю.

Ян скользит по мне взглядом в зеркало заднего вида. Один короткий, но оценивающий. Не хвалебный — просто фиксирующий.

— Мы же всё-таки представляем школу, — отвечает он сдержанно, будто в этом весь смысл, и его серьёзность почти забавна.

— Ты сегодня тоже прекрасно выглядишь, — Ильюшка, как всегда, улыбается.

Ян резко включает поворотник.

Мерседес уверенно врывается в вечерний поток.

Когда мы приехали, Ян отдаёт ключи парковщику, будто так и надо. Я же буквально замираю у входа.

Это что, королевский приём? Или бал в стиле «Голодных игр: очень богатая версия»?

Чёрный бархат, лилии, конфетти, гирлянды в три слоя — как водопад света. Внутри всё сияет и пульсирует: потолок как ночное небо, зеркала в золоте, официанты с бокалами, которые будто светятся изнутри. Где-то уже играет живая музыка, ведущий вещает со сцены, а зал переливается, как шампанское. Такое чувство, что ещё чуть-чуть — и появится Кейт Миддлтон с бокалом.

А я?

Я в скромном платье, на широком каблуке и с открытым ртом — изюминкой моего лука.

И знаете что? Мне норм. На фоне всей этой люксовой истерики выгляжу как главный персонаж.

Толпа — как глянцевая витрина лучших бутиков столицы. Девушки в платьях, каждое из которых кричит о бренде, связях и деньгах: шёлк, пайетки, прозрачные вставки, вырезы, шлейфы. Волосы уложены так, будто над ними трудились сразу три стилиста. Макияж — Голливуд отдыхает.

Парни — в костюмах, по которым можно изучать моду. Бархатные пиджаки, жилеты, цепочки, часы на запястьях блестят так, будто с уже сейчас начнётся Новый год. Их цена — как аренда этого зала на месяц.

Элина уже в центре внимания — в платье цвета шампанского, с открытой спиной. Смеётся громко, безупречно, будто знает, что где-то в потолке спрятана камера. Вокруг неё — те, кто всегда тянется к победителям.

Я тоже ловлю взгляды. Какие-то — с интересом, какие-то — оценивающе. Есть и те, что скользят мимо, будто меня нет.

Но один взгляд — не скользит.

Ян. Стоит чуть в стороне от всей этой блестящей кутерьмы. Его чёрный костюм сидит идеально, а рубашка хоть и кажется простой, но если приглядеться — ткань тонкая, воротник чуть приподнят. Он не улыбается. Просто смотрит. На меня.

— Ты ведёшь себя как колхозница, — хихикает мне на ухо Илья. Я оборачиваюсь. Действительно, стою тут и глазею, как крестьянка на царский приём.

— Лучше быть колхозницей, чем мажором без совести, — шепчу я в ответ, скосив глаза. Но Илья только довольно усмехается и щёлкает пальцами, будто выиграл раунд.

Я глубоко вдыхаю, выпрямляю спину и медленно ступаю вперёд — будто это мой зал, а не их праздник.

Музыка ненавязчивая, но струны вибрируют так, что пробирает до костей. Я ловлю себя на мысли, что снова ищу взгляд Яна... и он всё ещё там. Не двигается. Только чуть приподнимает подбородок, когда я прохожу мимо.

Команда без слов: иди сюда.

Тело повинуется раньше, чем мозг успевает затормозить. И вот я уже опять рядом с ним — с хозяином. Мы чуть в стороне от остальных, в уютной нише. Отсюда видно всё: гостей, сцены, вход. Стратегическая точка.

Ян садится на своё место, медленно, по-хозяйски. На столе — бокалы с шампанским. Я не сажусь. Просто стою.

Он откидывается в кресле, не глядя на меня. В одной руке — сигарета, во второй — бокал. Он затягивается, выдыхает медленно, в сторону. И только потом поворачивает голову.

— Сядь. Мы сюда не для того пришли, чтобы ты глазела на лампочки, как бедная сиротка.

Он изучает меня долго, цепко. Глаза не жгут, но сверлят.

— Сегодня покажи, что умеешь быть одной из них. Или хотя бы убедительно притворяешься. Не позорь меня.

Он отодвигает к краю бокал, указывает подбородком:

— Пей.

— Я не... — начинаю я, но его взгляд темнеет. В следующую секунду он жёсткий, как удар кнута:

— Я сказал — пей.

Как будто невидимая рука сжимает мой ошейник. Да, я в нём. На празднике. И снять его — всё ещё не решаюсь. После того случая у стены в отеле какой-то страх стал рефлексом.

Я беру бокал, слегка пригубляю. Холодное, терпкое.

—До дна!

Повинуюсь.

Ян прищуривается. Смотрит, как держу бокал, как сижу, как глотаю. Не улыбается, но в уголках губ — еле заметная тень одобрения. Он снова откидывается, уходит в телефон.

Музыка меняется — плавные аккорды, медленные вальсовые ноты. Пары выходят на середину зала, сверкают ткани, лакированные туфли скользят по полу. Всё блестит. Всё красиво. Ян делает глоток шампанского, вытирает пальцы белоснежным платком. Каждое движение — как репетиция перед камерой.

Не отрывая взгляда от телефона, он произносит:

— Ты танцуешь. С Ильёй. Сейчас. И не дай бог мне покажется, что тебе скучно.

Илья уже тут. Он подаёт ему знак — без вопросов, без согласия.

— Но не забывай, кому принадлежишь. Даже если меня рядом нет. Особенно — когда меня нет.

На этих словах он наконец поднимает взгляд.

Я подчиняюсь и отдаюсь в руки своего напарника по несчастью, который только что пришёл. Он ведь тоже питомец, а ведёт себя сегодня так легко. Улыбается даже. Я натягиваю, как мне кажется, лёгкую улыбку и делаю вид, что мне весело. Даже здесь — приказы. Праздник, блядь...

Мы танцуем, и я только и выжидаю, когда Ян отвлечётся и куда-нибудь уйдёт.

— Вот так, молодец, — шепчет Илья, придерживая меня за талию чуть крепче, чем положено. — Но ты смотришь на меня так, будто хочешь сбежать. Не волнуйся, я не кусаюсь.

Он ведёт уверенно, с ним легко.

— Нужно носик припудрить, — неловко говорю я, избегая взгляда.

— Ян отвлёкся, — кивает он куда-то вбок. — С кем-то говорит. У тебя есть минут пять. Может, десять.

Я удаляюсь в сторону уборной. По пути хватаю полный бокал шампанского и опустошаю его уже наедине с собой. Вот тебе и сказка — Ян возвращает меня в реальность не хуже, чем ведро ледяной воды на голову.

Стою, облокотившись о стену. Тут тихо, тесно, будто закулисье. Я сбрасываю туфли, ступаю босыми ногами на холодный кафель. Шампанское пьянит, а плитка бодрит. Холод приятно жалит ступни — и, чёрт, это такое странное облегчение.

Босые ноги... это наше с Яном. Он тоже любит ходить босиком — дома. Но никогда на публике.

Я закрываю глаза. Хочу задержаться в этом уголке. Здесь никто не видит, как я дышу. Как я стою. Как я просто... человек. Не собаченька. Не девочка на поводке.

Телефон дрожит в руке. Сообщение. Уже по имени — будто ожог:

Ян: Ты куда пропала?

...и через пару секунд:

Ян: Вернись. Немедленно.

Хмыкаю. Ага, щас. Тут ты меня не найдёшь. Не отвечаю.

Прикусываю губу, снова прислоняюсь к стене. Сердце стучит сильнее, но не от страха — от сладкого, почти пьянящего чувства бунта.

— Что, Ян, потерял свою игрушку? — шепчу в пустоту, позволяя себе немного сарказма. Разговорчики с сарказмом всегда меня спасали.

— Не потерял, — раздаётся почти у уха.

От его голоса по спине холодок. Я вздрагиваю, машинально делаю шаг назад — и упираюсь в стену.

Он действительно здесь. Почти вплотную. Как всегда — идеальный контроль. Будто это не я спряталась, а он позволил мне поиграть в свободу.

— Думаешь, я не замечаю, когда ты хочешь спрятаться? — тихо, почти ласково. Но без тепла. Только холодный металл в голосе.

Он смотрит вниз, на мои босые ноги. Уголки губ поднимаются в той самой полуулыбке, от которой внутри всё сжимается.

— Разуваешься без разрешения. Бежишь. Прячешься.

Пауза.

— Маленькая бунтарка, — выдыхает он, будто с удовлетворением. Как будто этого и ждал.

— Блять, вали, Ян, — выдыхаю я. Ооооотт, чёрт, шампанское на голодный желудок — плохая идея. Точно, я почти день ничего не ела, поэтому меня так взяло. Общения на трезвую у меня, походу, ни с кем, кроме Ильи, не бывает...

Это и вправду шампанское... голова немного кружится, и ощущаю, как тепло от выпитого растекается по телу.

Ян не двигается. Просто смотрит.

Потом чуть наклоняет голову, будто изучает. Во взгляде нет ярости — но есть что-то опасное. Тишина перед бурей.

— Ты на что-то надеешься, когда так со мной разговариваешь? — медленно, по слогам.

— Или хочешь проверить, как быстро я сорвусь?

Он делает полшага — и всё. Пространства между нами больше нет. Моя спина — к стене. Его тело — напротив.

Рука тянется, но не касается. Только обводит локоть, едва заметно, будто чертит границу — которую я вот-вот нарушу.

— Голодная. Пьяная. И дерзкая. Опасное сочетание, малыш.

Я сглатываю. Чувствую, как он впитывает каждую мою реакцию, будто зверь — напряжённый, сосредоточенный.

Боже, этот запах... тёплая кожа, парфюм, сигареты — дьявольская смесь.

Я закусываю губу, сильнее прижимаюсь к стене. Очнись, Эва. Чёрт подери, что ты творишь?

Тело реагирует раньше, чем разум успевает закричать «СТОП».

Сердце врывается наружу, будто бьётся на витрине.

Стена позади кажется ледяной, потому что он сам — раскалённый.

Слишком близко. Слишком живой.

Он замечает, как я прикусываю губу — и его взгляд темнеет.

Густеет. Чёрный, как грех.

Он понял. Или хуже — почувствовал.

— Эва, — шепчет он моё имя.

Почти не звук, а дыхание. Оно касается уха, скользит по шее, как ток.

— Хочешь — я уйду. Скажи слово. Но только если правда хочешь.

Ты же знаешь, что не хочешь.

Я не отвечаю.

Молчу.

Закрываю глаза. Глубокий вдох. Поздно. Его губы накрывают мои — горячо, точно, намеренно.

В животе просыпается зверь. Он метается, рычит.

Я с усилием упираюсь ему в грудь — слабое, запоздалое «нет». Но руки его уже нашли своё.

Одна обвивает талию, крепко, как стальной пояс.

Вторая — скользит по бедру, чуть приподнимая ткань. Ловко. Властно.

Я встаю на носки — сама, без приказа.

Поддаюсь. Потеряна. Губы наши сплетаются, дыхание сбивается.

Его поцелуй не спрашивает — он берёт. Захватывает. Не только губами — всем телом, всей волей. И я ловлю себя на том, что отвечаю так же жадно, будто ждала этого слишком долго.

Тело вспыхивает — не просто тепло, а пламя. Внутри будто зажгли искру, и с каждым прикосновением она разгорается сильнее, горячее, болезненнее.

Моя спина — к стене, будто прибита. А его пальцы уже творят безумие по коже бедра.

Уверенные, точные, настойчивые. Как он сам. Ян не сомневается. Никогда.

— Чёрт, Эва... — выдыхает он мне в губы.

Не злость. Жажда.

Я будто тону в этом тесном закутке.

Его объятия — не просто крепкие. Они как запретный рай, в который ты входишь, зная: обратной дороги не будет.

Сзади — тяжёлые, разъярённые шаги. Только один человек в этом мире может так резко обрубить Яна.

— Значит, теперь принято развлекаться со зверушками? — голос Марата режет, как лезвие. Не крик — укол. Больной.

Ян не вздрагивает. Спокойно, с ленцой, заканчивает поцелуй, будто сам решил — и убирает руку с моего бедра. Разворачивается, выходит из тени.

— А кто сказал, что мне не плевать на то, как принято?

Они стоят лицом к лицу, как два хищника. В каждом — натянутая пружина, готовая взорваться.

Марат срывается:

— Какого хрена, Ян?

— Я, пожалуй, пойду, — шепчу, хватая туфли.

— Ты никуда не идёшь! — рычит Ян, и в голосе трещит металл. Ах, всё-таки не такой хладнокровный.

Марат разворачивается и уходит. Ян — за ним. Быстро. Резко. Исчезают, оставляя меня в этой темноте — босую, прижатую к стене, с сердцем где-то под горлом.

Место, где стояла секунду назад, ещё дышит жаром его рук. А я — как будто вышла из чьего-то кошмара и попала в сказку... или наоборот.

Одеваюсь. Выхожу. В зале — музыка, смех, сверкающие наряды. Как будто ничего не было. Я нахожу глазами Яна и Марата — на балконе, наверху.

Ян говорит с ним. Спокойно. Мягко. Ласково трогает его за пуговицу. Марат будто уже спокоен. Словно хищника уговорили быть котёнком.

Я отворачиваюсь. На душе — густо.

Плюхаюсь рядом с Ильёй. Он тянет ко мне стакан воды.

— Ты где была? Щёки красные, волосы — ураган. Ты что, бегала?

Я только хмыкаю:

— Да так, шампанского перебрала.

Он будто верит. Или просто не лезет.

— Сейчас начнут что-то объявлять. А потом у нас будет афтерпати, — лениво говорит он, закусывая клубникой в шоколаде. — Только питомцы. Никаких хозяев. Отрыв.

— Это приглашение? — спрашиваю, не отводя глаз от балкона.

— А как же! Ты идёшь?

— Конечно. — Отворачиваюсь от балкона. Надоело смотреть на эту нежность.

— Вот и молодец, — Илья довольно улыбается и тянет ко мне палочку с клубникой в шоколаде.

— За новых друзей и старых врагов. Или наоборот.

Я улыбаюсь. Кусаю клубнику. Вкус — сладкий. Но внутри всё ещё горько.

Ян, Марат... их мир — как глянцевая обёртка над пороховой бочкой. И всё равно тянет туда, будто меня туда вписали без спроса.

Но в эту ночь я выбираю себя.

И — клубнику.

Весь вечер я веду себя идеально. Танцую. Смеюсь. Выполняю приказ: «не позорь меня».

Прямая спина. Спокойное лицо. Мягкий голос.

Я чувствую, как за мной наблюдают. Одобряющий кивок с его стороны.

Жалею, что всё-таки не дала ему пощёчину в тот вечер. Надо было.

Но сегодня я — идеальная. Только сейчас. Пока смотрят.

Вечер потихоньку сворачивается. Последние тосты, финальный танец, вспышки камер — всё уже не кажется важным. Ян где-то исчез, и это странно приятно. Нет взгляда на затылке, нет команды в каждом жесте.

Я стою у выхода с бокалом воды, рядом — Илья, расстегнувший пиджак и выглядящий так, будто только что сбежал с подиума.

— Готова? — бросает он, поправляя волосы и вытаскивая жвачку из внутреннего кармана.

— Даже слишком, — фыркаю я— Хозяин ушёл?

— Ага. Считай, получили амнистию.

Он поднимает бровь, заглядывая мне в глаза.

— Ну что, побежали портить себе репутацию?

— Побежали, — киваю я. И в этот момент, наконец, правда чувствую — я свободна. Хотя бы на одну ночь.

Лимузин будто глотает меня с головой — внутри всё искрит: музыка, смех, вспышки телефонов. Питомцы оживают без своих владельцев, как игрушки, оставшиеся без присмотра. Мы не спрашиваем разрешения — мы просто кутим! По ночному городу, как по волшебной карте, где на каждой улице — праздник.

Я танцую прямо в салоне, в туфлях и без. Платье сползает с плеча, волосы растрёпаны, шлейка болтается. Кто-то включает дурацкий поп, и мы вопим в унисон. У Ильи на коленях — клубника из чужого банкета: он кормит меня прямо с пальцев, и я смеюсь, слизывая каплю шоколада с его руки.

В клубе куча басов бьёт в грудную клетку, как молот. Свет стробоскопа режет глаза. Я продираюсь сквозь толпу — кожа в кожу, вспышка за вспышкой. Всё двигается, дышит, пульсирует.

На мне — измученное платье, будто пережившее ещё одну жизнь до меня.

На губах — тёмная помада, одолженная у Карины,

на лице — улыбка, в которую я больше не верю.

За спиной — Илья, Карина, ещё кто-то. Все здесь.

Воздух пропитан потом, алкоголем и свободой. Никаких правил. Только мы.

Бар. Шот. Дым. Смех.

В зеркале уборной я вижу себя — дикую, живую. Не питомица. Не пленница.

Ночь — наша. Или хотя бы её иллюзия.

На улице — прохлада. Я курю, стоя на ступеньках клуба. Туфли расстёгнуты, на плечах — огромная и тёплая куртка. Илья рядом, смеётся, когда я машу прохожему и говорю, что я принцесса в бегах.

— В бегах от кого? — спрашивает он.

— От всего, — отвечаю и делаю затяжку. — Особенно от себя.

— Не знал, что ты куришь, — он смотрит на меня. И как ему не холодно без куртки?

— Я тоже не знала. Я вообще многого о себе уже не знаю, — выдыхаю дым в холодную декабрьскую ночь.

— Нравишься ты мне, Эва, — говорит, втягивая дым нашей одной на двоих сигареты, и глядя на меня прищуренно. — У тебя в глазах жизнь есть. Не у всех она осталась, знаешь?

Он возвращает мне сигарету и выдыхает вверх. Ночь холодная, но не снежная, улица пульсирует звуками и светом, воздух пахнет табаком, спиртным и чем-то сладким — может, карамелью, а может, свободой.

— Даже странно, да? — продолжает он, прислоняясь плечом к стене рядом со мной. — Вроде мы "питомцы", а сейчас — самые живые на всём этом празднике жизни. Пока они там... свои когти точат.

Он снова смотрит на меня, и его взгляд — не хищный, не ласковый, просто внимательный.

— Скажи, ты вообще знаешь, чего хочешь? Прямо вот на самом деле?

— Хочу чувствовать жизнь, как ты и сказал, — поднимаю на него взгляд. Беззащитный.

Илья — такой тёплый, хороший, уютный. Домашний. Да, он такой же из «золотой клетки», как и все, но в нём нет ни хищности, ни злобы. Он — как мягкое одеяло после ледяного душа.

Илья медленно улыбается. По-доброму. По-настоящему. Будто понял, что я не просто ответила — приоткрылась.

— Вот и держись за это, Эва, — говорит он тихо, почти шёпотом. — За желание чувствовать. Это самое настоящее, что у нас осталось. Хищники могут взять тело, могут сломать судьбу... но они вечно чужие в этом — в живом. А ты живая. И это сила, не слабость.

Он протягивает руку. Без давления, без притяжения — просто жест поддержки.

Я беру её. Ладонь тёплая.

Он смотрит на меня чуть дольше, чем прежде. Глаза мягко скользят по моему лицу, будто запоминают. Ветер играет моими волосами, сигарета догорает между пальцами, но в этот момент существует только он. И я.

— Знаешь, Эва... — его голос становится чуть ниже, будто с хрипотцой. — Я давно хотел...

Он не договаривает. Делает шаг ближе. Осторожно.

Пальцы касаются моей щеки — едва, как ветер. Он смотрит мне в глаза. И когда я не отвожу взгляда — склоняется ближе, будто спрашивает без слов.

И целует.

Тепло. Мягко. Совсем не как с Яном.

Этот поцелуй — не про власть, не про голод, не про хищность. Он — про меня. Про то, что я живая. Что меня хочется беречь. И от этого всё вокруг замирает, будто сцена, вырезанная из сна.

Он отстраняется чуть-чуть, смотрит прямо в глаза.

— Я просто... не мог больше молчать, — говорит он почти шёпотом.

Такой тёплый, бережный.

Эти касания не как тот поцелуй с Яном, после которого внизу живота просыпается зверь. Это — совсем другое. Это — про что-то выше. В груди. Приятное. Лёгкое. Как солнечный луч после дождя.

Он будто растворяется в этом моменте вместе со мной. Его пальцы едва касаются моей щеки, потом скользят к ключице, медленно, будто боится спугнуть. Всё его тепло обволакивает меня, как мягкий плед после шторма.

Я будто забываю обо всём — о Яне, о вечере, о своей роли. Есть только это чувство: что внутри вспыхнуло нечто светлое, хрупкое, как мыльный пузырь. Но настоящее.

— С тобой... — шепчет он, и в его голосе я слышу что-то по-настоящему живое, — я могу быть собой. Без игр. Без масок. Просто рядом.

И я ловлю себя на том, что не хочу отстраняться. Не хочу убегать, прятаться, закрываться. Его тепло ничего не требует. Оно просто есть. Не давит — принимает.

Я закрываю глаза и остаюсь рядом. Прижимаюсь.

Не потому что нужно.

А потому что... хочется.

В машине я устроилась у Ильи на коленях, как ребёнок, которому наконец позволили просто выдохнуть.

Нас забрал водитель его отца.

Илья гладил меня по голове, нежно перебирал спутанные пряди моих волос — медленно, ритмично, будто убаюкивал. В салоне было темно, уютно, и я почти не чувствовала дороги.

Он ничего не спрашивал. Не лез с разговорами, не пытался узнать, что будет дальше. Просто был рядом — тёплый, спокойный, надёжный. Всё вокруг будто стихло. Ни голосов, ни приказов, ни правил. Только это мгновение.

Когда мы добрались до моего дома, я почти не хотела его отпускать. Но и не нужно было — он остался. Не из желания, а по зову. Моему.

Мы не делали ничего «такого». Просто скинули верхнюю одежду, залезли под одеяло и лежали рядом. Болтали. Про кино, вечер, людей. Вместе курили на балконе, смеялись, молчали, смотрели на небо.

Ночью я уснула рядом с ним впервые спокойно за долгое время. Без тревог и пьяного угара. Просто прижавшись к человеку, который ничего не требовал — только держал.

А утром он тихо поднялся, накрыл меня одеялом до подбородка, поцеловал в лоб и сказал:

— Спи, принцесса. Я напишу. После каникул увидимся.

И ушёл. Легко. Как свет, который гаснет — но оставляет после себя тепло.