Это не Я

Утром меня разбудило сообщение от Ильи:

«Наш хозяин с Маратом завис в каком-то гей-клубе. Ну и мерзкое местечко. Литры смазки, кажется, даже наркота была...»

Я раздираю глаза, чтобы написать ответ. Голова гудит, как бубен на африканской свадьбе.

«С литрами смазки? Фу... педики».

Тут же закусываю губу от стыда. Я же, блядь, не лучше. Но Илюшке об этом знать необязательно.

«И не говори! Я, сославшись на своё гетеросексуальное нутро, отпросился. Они и не против. Я тут с нашими до сих пор гуляю. Прикроешь, если что?»

«Как всегда. Будешь должен!»

Я ворочаюсь под мягким одеялом. С улицы тянет почти зимним холодом, а в комнате пахнет духами, дымом и чем-то новым — сладким, горьким... как вкус неправильного выбора.

Я лежу, уткнувшись в подушку, ощущая лёгкое тепло рядом. Её дыхание ровное, спокойное, будто ничего не изменилось.

Но внутри у меня уже всё было иначе.

Ночь вспоминается обрывками. Как сцены из странного фильма.

Где меня ласкали.

Где я была в центре.

Где МЕНЯ хотели.

Только начинаю проваливаться в сон — и вот тебе снова телефон. Звук такой, будто кто-то точит нож рядом с ухом. Цокаю. Ну сколько можно?

СМС. Конечно же, Илья:

«Рибка, зайка, солнце... Пожалуйста, принеси воды и кофе Яну. Он только что написал, а я — на другом конце города. Буду вечно должен!»

— Вот зараза, — шепчу сквозь зубы, соскребая себя с кровати. — Не мог официанта позвать?

Элина спит мертвецки. Я выскальзываю тихо, оставляя ей покой. Полощу рот, натягиваю пижаму и кое-как скручиваю волосы в гнездо.

Я всё ещё полусонная и чуть пьяная после вчерашнего. Тащусь в ресторан как привидение. В голове только одна фраза:

"A bottle of water and a strong coffee, please."

Повторяю как мантру. Ступеньки отдаются в черепной коробке барабанной дробью.

В ресторане тихо. Пахнет хлебом. Бармен лениво смотрит.

— A bottle of water... and a strong coffee, please.

Кивает. Победа. Репетитор бы рыдал от счастья.

С кофе и водой возвращаюсь. Дверь в номер открыта. Ян лежит на боку, подмяв под себя одеяло, как кот. Бледный, красивый, с растрёпанными волосами и почти ангельским выражением лица. Спит. Или делает вид.

— Ваш кофе, сэр, — шепчу ехидно. В душе шумит вода. Там кто-то есть.

Стою у двери. Пульс в горле, руки с подносом. И тут — апогей спектакля. Выходит Марат. По пояс голый, в одних штанах, с фирменной ухмылкой на лице.

— Ага! Прислуга уже на месте. Прекрасно, — радостно комментирует он.

Был бы у меня член — вмазала бы ему между глаз. В голове сразу разворачивается милая сценка: выплёскиваю кофе ему в лицо, он — с круглым взглядом, а я сверху подносом — хрясь! Идеально.

Марат кидает полотенце на спинку стула. А я чувствую, как к горлу подступает ревность. Ну конечно, они спали. Богатые детишки развлекались. А мы с Элиной... девочки — это же не считается. Обманываю совесть, и это удивительно легко.

Ян медленно открывает глаза. Мордочка перекошена от похмелья и утреннего раздражения. Потянулся, откинулся обратно на подушку и, даже не взглянув на кофе, буркнул:

— А Илья где?

Ну здрасте. Ни тебе «доброе утро», ни «спасибо». Только отчёт. Ставлю кофе и воду на прикроватную тумбу молча.

Ян приподнимается на локоть. Его взгляд скользит по мне — волосы растрёпаны, рубашка чужая, под глазами синяки. И всё же в голосе у него холод, будто мы чужие:

— И почему ты пришла без приказа?

Так и хочется рявкнуть, что «мать его» провёл ночь в загуле и физически не может исполнять приказы. Но я прикусываю язык. Подставлять Илью нельзя.

— Он... не уверен в своём английском, — вру сходу.

Бред полный. Илья болтает лучше меня, его учили лучшие репетиторы, как и положено богатому мальчику.

Ян хмыкает, но не докапывается. Он понимает, что я лгу — и догадывается, почему. Откидывается, берёт чашку, делает глоток. Вздыхает:

— С ним поговорю позже, — отстранённо. А потом: — И где твой ошейник?

Я замираю, машинально касаюсь шеи. В голове всплывает сцена из ночи — Элина мурлычет: «Так тебе будет лучше», — снимая его. Он всё ещё валяется на полу возле кровати.

Щёки наливаются краской. Ян это замечает. Не злится. Просто смотрит — и кивает.

Так странно. Как я могла забыть про него? Он же часть меня. И ведь всегда кто-то снимает его с меня — мама, Элина... А надеваю обратно я уже сама.

Отвожу взгляд. Молчу.

— Ещё раз — и я набью его как тату. Навсегда, — бросает Ян.

Он переводит взгляд на Марата. Тот, застёгивая часы, делает вид, что не слышит. Конечно.

Я гляжу на него с вызовом.

— У тебя есть запасной? — дерзко бросаю. Мне странно спокойно. Он выглядит уставшим, почти беззащитным, и это даёт ложное чувство безопасности. — Или остался от Марата?

Упрёк звучит ядовито. Я сама себе враг. Всё ещё злюсь: Ян освободил его. Пусть даже это был спектакль.

Он не отвечает сразу. Смотрит на меня, будто я подстрелила его из космического бластера. Потом — усмешка. Усталая, ленивая. Но с огоньком:

— Запасных у меня полно. Но Элина пожалеет, если снимет с тебя его хоть ещё раз. И ты пожалеешь тоже.

Марат заканчивает сборы, уходит куда-то, и я тоже хочу свалить. Он какой-то нервный, или мне показалось?

— Стоять, — резко.

Ян достаёт из ящика ошейник. Он не новый — я понимаю это сразу, как только он надевает его на меня. Он пахнет Маратом.

Чёрт подери, что у них тут вчера было? И где был этот ошейник тогда? Унизительно.

У меня в животе всё стынет — поднимается новая волна злости. Сначала он поил меня в раздевалке, а теперь делает вид, что я — никто, и зовут меня никак. Не могу удержаться.

— Хозяин, от вас воняет перегаром и сексом... — прожигаю взглядом.

Он смеётся — хрипло, не по-настоящему весело, а так, будто в моих словах что-то его всё-таки задело, хоть он и старается это скрыть.

— Я думал, тебе нравится мой запах, — бросает он и проходит мимо, будто я не сказала ничего важного. Но, подходя к столику, чтобы взять телефон, добавляет через плечо:

— Сексом, значит? Завидуешь... или напоминаешь, с кем ты провела ночь?

— Я не понимаю, о чём ты, — держу оборону. Неужели про нас с Элиной всё так очевидно?

Я машинально оглядываю себя. Что могло меня выдать?

— Вон, — бросает Ян и исчезает в душе.

Оставляю его одного в этом прокуренном, пропахшем сексом номере. В нашей с Элиной комнате — пусто. Повезло. Видимо, она уже пришла в себя, надела маску хозяйки, ту самую, которую я вчера с неё сдёрнула поцелуем. И пусть. Пусть делает вид, что ничего не было. Она снова чья-то, а я — просто соседка. Нас больше ничего не связывает. Кроме моей новой кожи.

Дальше между нами — максимум улыбки. Никаких воспоминаний.

Проветриваю, убираю со стола окурки и бутылки — мне не сложно. Горничной будет проще. Принимаю душ что освобождает тело от похмелья, спускаюсь в холл. Все уже разъехались на экскурсию. Я плюхаюсь в кресло, набираю Илью.

Он отвечает почти сразу, сипло, будто из могилы:

— Эва?.. Прости. Башка трещит. Ты злишься?

На фоне — лай, моторы. Явно не в отеле.

— Я не смог туда пойти... Прости. Это была моя обязанность. Ян... он что-то сказал? Он зол? Всё нормально прошло? — он задыхается между вопросами, как перед расстрелом.

— Он поверил в мою ложь, — отвечаю, рассматривая ногти. — Я сказала, что у тебя проблемы с английским. Так что ты мне теперь должен.

Пауза, потом сиплый смешок:

— Ты серьёзно? Вот так и сказала про мой английский?....Господи, Эва, ты ведьма. Или актриса. Но конечно, я в долгу. — Я сейчас в какой-то французской дыре, в кафешке. Тут вкусно, но я вообще не помню, как сюда попал. Со мной пара идиотов из класса. Скоро приеду. Протрезвею чуть.

Потом — тише:

— Спасибо. Ян бы меня сожрал.

— Просто вызови такси, герой. Я из-за этой утренней драмы просрала экскурсию. Сижу тут одна, как дура. Так что возвращайся и покажи мне Париж.

— Ладно-ладно, мадмуазель, — Илья вздыхает, но улыбается. — Найду кофе — и вернусь спасителем. Ты же моя вечная дама в беде.

Потом, уже мягко:

— Прости, что втянул. Я покажу тебе Париж. Только твой. Жди у входа. Я заеду.

Сижу в холле, ссутулившись над телефоном, но на самом деле просто жду. После душа снова надела свой ошейник — а тот, вонючий, отправила в помойку. Париж живёт своей жизнью, в холле пахнет кофе и духами, а у меня внутри — странная пустота.

Наконец Илья. Вваливается, помятый, как будто всю ночь провёл в стиральной машине. Я уже собираюсь встать — и тут за спиной:

— А вот и ты. Явился, питомец?

Обернулась. Ян. Улыбка, свежий вид, будто только что вышел с обложки. Опирается на стойку ресепшена:

— Время обедать и прогуляться, детишки.

Оказалось, то что экскурсию мы проспали — это ничего. Ян «выгуляет» нас сам. Типа «по-настоящему». Вижу что Илье — ох как не весело. На ногах сутки, похмелье, ноль сна — отличное время для прогулки с хозяином.

Ян оценивает наши кислые мины с насмешкой:

— Ну что, Илья, сможешь не уснуть на ходу? — звучит почти дружелюбно, но он издевается. И, конечно, не ждёт ответа, кивает нам и направляется к выходу, не оборачиваясь.

Илья не возмущается, не жалуется — просто идёт, будто так и надо. Куртка нараспашку, шаг неровный, плечи опущены. Он с Яном почти одного роста, но по стилю — небо и земля. Пальто и худи. Ботинки и кроссовки. Свежий и мятый. Свет и Тьма.

Я знаю этот его взгляд — он не спал, не ел и вообще-то мечтает о душе, но всё равно идёт.

Я кутаюсь в куртку, хоть на улице и шикарная погода. Мороз и солнце, день чудесный. А Ян, идущий впереди, будто стёр всё было утром. Или просто делает вид.

Париж в расцвете дня — витрины, запах кофе, блеск мостовой. Ян идёт первым, как экскурсовод. Мы с Ильёй — чуть позади, два уставших цыплёнка на прогулке. Он — сонный, я — забитая мыслями. А город — красив и романтичен.

Ян ведёт нас в какую-то местную забегаловку. Невзрачная, но с видом из окна — как будто на открытке. В руки — стакан кофе и круассан. Всё скромно, но вкус... будто бог меня целует в засос!

Я жадно вгрызаюсь в выпечку, на лице — счастье. Ян улыбается, наблюдает. А Илья делает вид, что ему всё пофиг, хотя круассан он грызёт с подозрительной скоростью. Кофе его оживляет: глаза прояснились, щёки вернулись с того света. Прогуливаемся дальше.

Ян что-то вещает, как местный житель с театральным образованием. Голос мягкий, ироничный. Говорит вроде всем, но будто именно мне. Илья косится, но слушает.

— А вот здесь, — говорит Ян, — Жорж Санд пряталась от сплетен из-за романа с Шопеном. Пять минут — и снова в свет. Париж любит драму... желательно в шёлке.

И вот мы снова сидим в каком-то очередном «ой-всё-скромно» ресторанчике — с таким видом, что аж слеза наворачивается. За столом — супердесерт, шоколадный до неприличия. За окном — очередная «открытка».

— Как ты говоришь, она называется? — спрашиваю я, облизывая ложку и смотрю вы окно. Щёки у меня розовые — не то от мороза, не то от сахарного восторга. В глазах блеск — ну а как иначе, я же в Париже, ем шоколад с видом на известную всем «что-то-там-триомфе».

— Arc de Triomphe, Триумфальная арка— говорит Ян, как будто диктор с бархатным голосом. Откидывается на спинку кресла. — Напоминание о победах. О том, что можно потерять всё... и всё равно вернуться домой героем.

Он делает глоток вина и смотрит прямо на меня. Не так, чтобы с намёками, но... глаз-то цепляется. Без лишней иронии, без язв — просто интерес, будто я очередной десерт, который хочется распробовать.

— Её строили больше тридцати лет. Ты бы выдержала ждать чего-то так долго? — спрашивает он, на вид невинно. Но жопой чую — не про арку речь.

— Я выдержу и сотню, — хмыкаю, и в тот же момент облизываю шоколад с пальца. Автоматически, чисто по инстинкту выживания: десерт слишком вкусный, грех терять.

Он замечает. Конечно замечает. Взгляд его цепляется за мой жест — мимолётный, почти невинный, но на него странно действует. Он не комментирует, но пауза в разговоре тянется чуть дольше, чем должна бы.

— Терпеливая, значит, — говорит он, ставя бокал. — Редкость. Особенно среди тех, кто хочет всё и сразу.

Кидает взгляд на Илью. Тот делает вид, что изучает салфетку. Ян возвращает глаза на меня — с тем выражением, от которого у девочек, наверное, сдаются коленки. А у меня — десерт!

— Тогда тебе, может, и Париж откроется. Он не любит торопливых, — добавляет он, как будто говорит про живого человека, а не город.

— Почему? Есть ещё какие-то тайные правила, о которых ты мне не сообщил? — спрашиваю с лёгким прищуром. Без подкола. Ну ладно, с намёком на подкол.

Он поднимает на меня взгляд — мягкий, внимательный. Словно хочет понять: я сейчас действительно интересуюсь или просто тяну за ниточку, чтобы посмотреть, потянется ли.

— Париж... он как человек, — говорит он, облокачиваясь на стол. — Немного капризный. Иногда пахнет дождём и разочарованием. Бывает шумный, как рынок, и холодный, как утренний кофе без сахара. Но если ему понравишься — он откроется.

Романтик? Что-то новое. Он смотрит в окно, там суета, туристы, автобусы. Но в его глазах Париж — другой.

— Этот город для тех, кто замечает мелочи. Кто не спешит.

Я замираю. Ложка зависает на полпути. Внутри почему-то становится теплее, чем от вина. Как будто это мой комплимент. Не про арку. Не про город.

Про меня.

У Ильи чуть не отпадает челюсть. Он смотрит на нас с Яном, как на сцену из параллельной вселенной: где дракон с рыцарем должны драться, а они режутся в картишки.

Ян вальяжно пьёт вино, я — доедаю очередной «божественный поцелуй».

Мы не прикасаемся, не шепчемся, но напряжение между нами — как оголённый провод.

Илья отводит взгляд, будто увидел лишнего. Возится с чашкой, делает вид, что интересуется архитектурой за окном. Но уши у него розовые.

Мы бродим по Парижу целый день, а Ян сыплет фактами, которые не расскажет ни один экскурсовод: про башню, улочки, спрятанные кафешки и забытых поэтов. Я слушаю, как заколдованная — он не вещает, а делится. И делает это так, будто город — его старая любовь.

Он фоткает нас с Ильёй на фоне достопримечательностей, как «парочку уставших родственников». Эти снимки явно для родаков — отчёт «всё хорошо, не пропали».

Фотографирует круто: даже когда я зеваю, а Илья косится — всё равно атмосферно.

Замечаю, как Ян весь день скидывает звонки от Марата. Сначала — раздражение, потом — просто игнор. Ноль эмоций. Только усталость.

Заканчиваем день в баре. Свет мягкий, лёд звенит в бокалах. Один коктейль — терпкий, второй — фруктовый, как каникулы. Еда — огонь. Я пьянею и мурлычу, а Илья уже почти отъехал из-за усталости. Ночь без сна это не шутки. Ян молча заказывает водителя для него.

Когда мы остаёмся вдвоём, он снова гасит экран — имя «Марат» на дисплее уже даже не цепляет взгляд. Просто еле ощутимое раздражение. И вот есть мы, бокалы и этот странный вечер.

Сижу за столом, опираюсь на руки, глупо улыбаюсь, глядя на Яна.

Он замечает, приподнимает бровь, но не дразнит — только едва улыбается в ответ.

— Ты что, уже уплыла? — спокойно спрашивает он, ставя бокал.

Голос мягкий, без иронии — только интерес. А я, между прочим, пыталась только пробовать коктейли. Потому что это уже становится больше похожим на пьяный отпуск с сексуальным подтекстом! Что-то меня тянет в алкогольную бездну и на приключения.

Может, это какой-то защитный механизм? Не знаю, но чувствую, как опять плыву, блядь. Ну ладно, ПРОСТО держи себя в руках!

Болтаю ножками — лавка высокая, до пола не достаю.

— Ты такой самовлюблённый, — хихикаю. — И важный. Ну просто звезда.

Ян усмехается тихо, искренне.

— А что мне остаётся? Красивый, умный, экскурсии провожу. Пакет услуг.

Он замолкает, потом, чуть тише:

— А ты... совсем другая, когда смеёшься. Живая. Настоящая.

СТОП, ЧЕ? Ну коктейли точно ударили в голову.

— Нууу, — тяну я, — экскурсии — твой конёк. Ты в этом деле....так сказать...АС! Если обеднеешь — пойдёшь в гиды.

Он качает головой. А взгляд такой хитрый, хищный.

— Если всё просру — ищи меня у Лувра с табличкой: «Экскурсии. Недорого. С харизмой».

Чокаемся.

— За твою икоту и мои перспективы.

Я гляжу в бокал, и такое вот, знаете, прямо искреннее непонимание: как мне удалось снова напиться? А он — как стёклышко. Читает мысли с моего лица.

— Да ты просто подрумянилась, — щурится Ян. — А я... маскируюсь под трезвого. Не могу ж пьяным тебя выгуливать. Хотя ты у меня ответственная. Почти трезвая.

— Ох... — тяну я. — А вы с Маратом любовники?

Ну вот начинается. Меня понесло! Но я как у входа к врачу — только спросить!

Ян чуть не поперхнулся, смотрит. Затем снова хищный взгляд, подаётся вперёд:

— А если бы и были? Приревновала бы?

— Ты никогда не отвечаешь прямо.

— Потому что это скучно, — ухмыляется он. — В прямых ответах нет вкуса.

Заглядывает в мой бокал:

— А ты хороша в вопросах. Как следователь. Только глаза слишком честные. Боишься, что я кого-то люблю... не тебя?

— Вздор! — говорю и случайно опрокидываю бокал. Он разбивается, и я, пытаясь убрать, режу руку.

Кровь.

— Эва, не трогай! — Ян резко хватает за запястье.

Быстро перевязывает носовым платком.

— Ты в порядке? — в голосе дрожь? — Вот же...

Я молчу.

— Упрямая... — он шепчет, проверяя рану, пальцем гладит рядом. — Глупая дурочка.

Чуть дольше держит руку, чем следовало бы.

— Я справлюсь с твоими вопросами. А ты — с моими ответами.

Он как-то раздражённо откидывается, выдыхает, делает глоток.

— Мне нужно на воздух, — говорю, встаю. Мир качается, но держусь.

Он кивает:

— Жди меня у входа.

Выхожу на улицу, и прохладный воздух тут же обрушивается на меня — резкий, чистый, почти трезвящий. Улица тихая, фонари размыты в глазах, но в этом есть своя магия. Париж всё ещё живёт своей ночью.

Позади слышны шаги — не торопливые, но уверенные.

Не оборачиваюсь.

— Ян, я вдруг поняла: я, кажется, лесбиянка.

Говорю это максимально серьёзно, оборачиваясь смотрю прямо в глаза. Пусть знает.

— Не думай ничего такого, просто... ты должен знать.

Словно камень с души. Сказала. Фух.

А эта бесчувственная глыба закидывает голову назад и смеётся — его смех звучит неожиданно легко и искренне. Не знаю, удивляется мне или злится.

— Вот это поворот! — говорит он, продолжая улыбаться. — Ты что, серьёзно? После одной ночи с Элиной? Ну, если честно, я не удивляюсь, что ты так сразу решила.

— Я серьёзно! — фыркаю, сжимая кулаки.

Он склоняет голову, будто присматривается ко мне, как к диковинке.

— Ага... А взгляд при этом — как у голодного кота.

Он делает шаг ближе, нависает.

— Давай так. Если ты правда серьёзно — мы поговорим об этом в другом месте, более тихом. Спокойно. По-взрослому.

Пауза. Его голос занижается.

— Но если ты сейчас просто играешь со мной... придётся задать тебе трепку. — его взгляд прожигает во мне дыру.

Ян смотрит на меня с той самой улыбкой — насмешливой, дерзкой, немного лукавой. Шаг — и его рука оказывается у меня на талии. Он тянет ближе, и я сначала в шоке, в попытке отшатнуться, но он не даёт ни шанса.

Его губы встречаются с моими — уверенно, смело, без колебаний. Я упираюсь в его грудь, но слабое «стой» тонет между вдохом и поцелуем.

Он использует это мгновение — язык мягко, но настойчиво вторгается, заставляя сердце выбиться из ритма. В голове гремит шум, и я уже не знаю, куда деть руки. Воздух будто сгустился между нами, а время остановилось. Я отвечаю.

Он отстраняется так же резко, как и приблизился, смотрит на меня спокойно, как будто ничего особенного не случилось.

— Лесбиянка, значит.

Щёлкает языком, будто подмечает результат эксперимента.

— Но не переживай, ты не в моём вкусе. Просто будь прилежной, и не болтай глупостей.

Стою, обалделая, с пульсом в горле и лицом, горячим, как после забега.

Затем сжимаю кулаки, сдерживая желание хлестнуть его по щеке, но его взгляд в миг становится серьёзным — как бы говоря: только попробуй.