Часть 2. Зов из подвала
Прошло трое суток.
Миша считал время по часам с ручной заводкой, но терялся — дни больше не отличались от ночей. Тьма за окнами была абсолютной, как будто сама вселенная умерла и свернулась в себе.
Он почти не ел. Экономил воду. Почти не двигался — чтобы не тратить силы. Сидел в кухне, задвинув все щели одеялами и мебелью, слушая тишину, которая начала сводить с ума.
Но хуже всего были звуки. Они появлялись ночью — если это вообще была ночь. Сначала — где-то далеко. Лязг металла, будто кто-то волочил по асфальту арматуру. Потом — скрежет когтей по бетону. Иногда — хриплое, сырое дыхание под дверью.
Он почти привык. Почти.
Но на четвёртую «ночь» он услышал другое.
Голос.
Из подвала.
Он сначала подумал, что ему показалось. Сошёл с ума. Но нет — это был человеческий голос. Глухой, слабый, с искажённым эхом. Он доносился снизу, словно кто-то кричал из глубокой ямы:
— Гей! Хто-небудь! Поможіть… будь ласка…
— Ей! Люди! Тут є хтось?..
— Я живий… допоможіть…
Миша застыл. Он не верил ушам. Его мозг, измученный страхом и изоляцией, цеплялся за каждую крупицу надежды. Кто-то ещё жив.
Он встал, подошёл к двери и долго стоял, прислушиваясь.
Голос повторялся. С перерывами, хрипло, будто у человека почти не осталось сил.
Словно он не звал — а плакал.
Миша знал: чтобы дойти до подвала, нужно выйти в подъезд. А значит — рискнуть. Он понятия не имел, кто или что бродит по лестничной клетке в этой беспросветной тьме.
Но и сидеть, умирая медленно, он больше не мог.
Он собрал рюкзак: нож, фонарь, батарейки, воду, аптечку. Надел тёплую куртку, перчатки, шарф — не от холода, а чтобы не оставлять запаха. Он не знал, как эти твари чувствуют людей, но что-то подсказывало — им не нужен свет. Им хватает запаха, дыхания, страха.
Перед дверью он задержался. Несколько минут стоял, сжимая ручку. Слушал.
Тишина.
Открыл замки. Медленно, не издавая ни звука.
Вышел.
Темнота накрыла его с головой, как вода. Луч фонаря дрожал в руке, выхватывая только ступени вниз. Всё остальное — чернильная масса.
Он начал спускаться.
На первом этаже — пусто. Дверь в подвал закрыта. Но голос всё ещё слышен — уже ближе:
— Гей… хто там?..
— Я не можу… темно… холодно…
Миша коснулся дверной ручки. Холодная. Проверил — не заперто.
Он медленно толкнул её.
Из подвала пахнуло сыростью и гнилью. Запах, который не похож на обычную плесень. В нём была какая-то… живая тошнота, будто запах чего-то больного, разлагающегося, но всё ещё двигающегося.
Он включил фонарь на полную мощность.
Лестница вниз — старая, железная. Влага на стенах. Следы чего-то влажного и широкого, будто по ступеням ползло нечто, оставляющее слизь.
И где-то в глубине — отражение. Глаза?
Миша вздрогнул и резко выключил фонарь.
Шёпот затих.
Он присел. Сердце стучало в ушах. Он услышал дыхание — хриплое, тяжелое, позади себя.
Он развернулся с ножом — пусто.
Включил фонарь — никого.
Но голос снова раздался, теперь уже совсем близко:
— Допоможи мені… будь ласка… я не хочу помирати тут…
И в этом голосе… что-то сломалось. Он стал слишком ровным, без эмоций. Словно копировал человеческий плач.
Миша понял: это не человек.
Он бросился назад по лестнице. Шаги — осторожные, но быстрые. Он не бежал — шёл, чтобы не шуметь.
Сзади — скрежет.
Он выскочил на свой этаж, захлопнул дверь, задвинул замки, встал, тяжело дыша.
Под дверью — тишина. Ни голоса, ни звука.
Он снова закрылся в кухне, зажёг свечу. Руки тряслись.
Сидел молча, смотрел на пламя. А потом услышал тихий стук в окно.
Раз. Пауза. Потом снова.
Он на четвёртом этаже.
Он знал — теперь они знают, где он.
Он начал чертить на стене мелом дни. Дни без света. Дни без звёзд. Дни с голосами из подвала и шагами за дверью.
На четвёртый день, когда свеча почти догорела, Миша услышал другой звук. Впервые за всё это время — что-то человеческое.
Выстрел.
Где-то далеко, за домами, вглубь района. Один раз. Потом — ещё два.
Или это был не выстрел?
Но если это люди — он должен выйти.
Миша снова собирает рюкзак. Он не может больше сидеть. Он не спас того, кто звал из подвала. Но может найти кого-то другого.
Он понимает: за дверью его, возможно, ждёт смерть.
Но внутри — только одиночество. И оно хуже.