Без возможности вернуться.

Холод деревянных половиц наконец пробился сквозь оцепенение, касаясь обнаженных ног. Слёзы высохли, истерика отступила, оставив после себя лишь тяжёлую, звенящую пустоту и мелкую, едва заметную дрожь в кончиках пальцев. Взгляд скользнул по комнате: опрокинутый стул, книги, разбросанные веером, зловещий блеск стекла на полу, как слёзы разбитой надежды. Следы чужого срыва. Чужой жизни. Ещё одно напоминание о том, что контроль утерян.

Нет.

Я мотнула головой, пытаясь стряхнуть навязчивую мысль. Нельзя было позволить этой трясине отчаяния засосать меня с головой. Нужно было действие. Любое.

Подъём дался мне с трудом. Мышцы ныли, голова закружилась, а запястье отзывалось эхом жёсткой хватки, однако я проигнорировала всё это, сфокусировавшись на хаосе как на единственной точке опоры.

Движения были резкими, отрывистыми, лишёнными изящества. Я подняла стул и водрузила его на место с глухим стуком. Затем - осколки. Я не искала совок или щётку, просто опустилась на колени и стала собирать их руками. Острый край впился в подушечку большого пальца, оставив тонкую алую полоску.

Хорошо.

Физическая боль была отвлекающей, конкретной. Она заглушала гул бессилия в висках, заменяла хаос мыслей на простую задачу: собрать, убрать, стереть.

Книги полетели обратно на полку небрежно. Я просто сгребла их в охапку и швырнула на полку. Одна упала на пол с глухим стуком. Я оставила её там.

Какая разница? Всё равно не моё.

На подоконнике нашлась тряпка, которой я стирала пыль так, как будто могла стереть саму память о минувшем кошмаре, пока не услышала тихий стук в дверь. Лёгкий, почти вежливый. Сердце замерло, потом рванулось в бешеный галоп. Я застыла. Стук повторился. Терпеливо. Настойчиво.

- Мэгги? - Голосок с той стороны звучал по-искренне жалобно. - Можно войти?

Я не ответила. Сжала тряпку с такой силой, что пальцы начали пульсировать от боли. Дверь бесшумно приоткрылась. В щели показалось бледное личико. Она стояла на пороге, прижимая к груди потрёпанного плюшевого кролика. Картинка хрупкой беззащитности.

Ложь, знакомая до тошноты.

- Я... я не могу уснуть одна, - прошептала она, опуская взгляд. - У меня кошмары. Можно... можно я с тобой? Как раньше? Я буду тихо. Очень тихо. Обещаю.

Отвращение - горячее, кислое - подкатило к горлу, смешавшись с леденящей волной паники. Спать рядом? С этой змеёй в обличье человека? Чувствовать её дыхание? Возможное прикосновение? Воспоминание о ледяных пальцах на плече заставило содрогнуться всем телом.

Нет! Невозможно!

Но... отказать? А что будет потом? Новая волна криков? "Наказаний"? Усиление этого нездорового внимания?

Усталость навалилась свинцовой плитой. Жалкая искорка гнева - на себя, на свою слабость, на эту невыносимую ситуацию - мёртво тлела и гасла. Осталось только апатичное желание, чтобы это просто кончилось. Сейчас.

- ...Заходи, - хрипло выдавила я.

- Спасибо, - прошептала она и тихо скользнула внутрь, направившись кровати. Я осталась стоять. Воздух сгустился, стал тяжёлым. Я не отрываясь наблюдала, как она устроилась у стены, аккуратно положив игрушку, натянула одеяло до подбородка и, свернувшись калачиком, закрыла глаза. Её ровное дыхание звучало фальшиво. Она не спала. Притворялась.

Время тянулось. Я положила тряпку туда, где взяла, и легла на самый краешек кровати, спиной к ней, лицом уткнувшись в подушку, пропитанную чужими, приторно-сладкими духами. Как же я ненавидела этот запах. Как ненавидела этот дом, эту жизнь, эту игру, в которую меня втянули без спроса.

Утро не принесло долгожданного облегчения, только усилившуюся головную боль, свинцовую тяжесть век и ощущение, будто меня переехал каток. Ощущение пустоты притупилось, превратившись в привычную, вязкую злобу и глухое раздражение.

В столовой висела напряжённая тишина, нарушаемая лишь звоном посуды, от которого хотелось закрыть уши. За столом, помимо уже знакомых мне лиц, сидели три незнакомые девушки. Самая старшая на вид сидела прямо, с учебником французского рядом с тарелкой, и ела маленькими, идеально чёткими кусочками, словно отмеряя калории взглядом. Её взгляд - высокомерный, презрительный - скользнул по мне, как по неодушевлённому предмету, и тут же вернулся к книге.

Знакомо.

Вторая сидела напротив первой, кокетливо поправляя светлый локон перед маленьким зеркальцем, прислонённым к сахарнице. Её красота была яркой, почти вызывающей. Когда я села, она повернула голову и медленно окинула меня оценивающим взглядом - от растрёпанных волос до помятой одежды, и снисходительно улыбнулась, явно наслаждаясь моим жалким видом.

Третья, ненамного старше меня, сидела напротив. Едва я придвинула стул, её нога тут же с силой пнула меня в голень под столом.

- Ай!

- Ой, извини, Мэгги! - вскрикнула она с нарочитой невинностью, но в глазах - чистое злорадство. - Ты же знаешь, я такая неуклюжая!

- Маргарет! - рявкнула уже знакомая мне женщина, ставя передо мной тарелку с овсянкой. - Ешь и марш в школу. И чтобы без сцен сегодня!

Я впихнула в себя ложку липкой овсянки. Ком застрял в горле. Обида -горькая, беспомощная - разлилась по всему моему существу.

Дорога в школу слилась в серую полосу. Здания, деревья, люди - всё казалось плоским, ненастоящим. Гул голосов в школьном коридоре был далёким, бессмысленным шумом. Кто-то весело крикнул: «Эй, Мэгги!» Я машинально обернулась, кивнула в сторону незнакомого лица и пошла дальше.

- Мэгги! Эй, подожди!

Кто-то схватил меня за локоть, отчего я инстинктивно дёрнулась и резко повернулась. Передо мной стоял запыхавшийся мальчик с растрёпанными светлыми волосами и голубыми глазами.

- Привет! - он улыбнулся, но улыбка не дотянулась до глаз, в которых читалась фальшивая вина. - Слушай, про вчера... Я реально облажался. Застрял у Хиггинсов, этот чёртов забор, отец просто приковал меня к работе, клянусь! Извини, ок? Я реально не хотел кидать. Давай сегодня? После школы? В парке или в кафе? Я угощаю!

Он смотрел на меня ожидающе, с надеждой. Его явная ложь, вина, попытка «купить» прощение - всё это казалось таким невероятно далёким, мелким на фоне того кошмара, в котором я увязла. Как будто он говорил на другом языке, о вещах, которые больше не имели ко мне никакого отношения.

- Ладно, - устало сказала я. - неважно.

- Неважно?! - поморщился он, не понимая. - Но я же...

- Говорю же, неважно, - перебила я, отворачиваясь. Внутри шевельнулось что-то холодное и колкое. - я сегодня занята.

Я не стала ждать его ответа, не стала разглядывать обиду или растерянность на его лице. Просто пошла дальше, растворяясь в толпе. Его слова, извинения, существование - всё это осталось где-то там, в другом, простом мире. Мире, куда мне пути не было. В моём мире оставались только осколки прошлого, холодный страх и тяжёлая, как свинец, усталость. А ещё тихая, невысказанная обида на всех и вся. Это было всё, что оставалось от меня. Этого было достаточно.