II. Глава: Весы Маат.
Поздний Новый Царский период Древнего Египта - приблизительно 1300 год до н.э., во времена правления фараона Саптах-Небхеперура.
Фивы, столица Верхнего Египта, священный город Амон-Ра.
Лотосовая гавань мерцала, как зыбкое отражение самого Дуата. Воздух был наполнен влажной прохладой и тяжёлым запахом гниющих лепестков - белых, розовых, синих. Нейферу стояла босиком на влажных досках причала, не зная, как сюда пришла. Ветер шевелил лёгкую ткань её белого одеяния, и она чувствовала себя маленькой, почти бесплотной.
Но сердце помнило.
Вот она - та же самая пристань, где когда-то, ещё девочкой, она держала за руку мать. Та была высокой, с запахом ладана и молока. В её волосах - тяжёлые медные спирали, в голосе - печальная ласка.
- Не бойся, Нейфи, - сказала тогда мать, - боги забирают не тех, кто слаб, а тех, кого любят.
Девочка тогда не поняла, а теперь - слишком поздно.
Она обернулась, но гавань была пуста. Ни рыбаков, ни служанок с корзинами папируса, ни лодок, только тростник, тени и лотосы. Свет луны отражался в воде, будто глаза кого-то, кто смотрит из-под поверхности.
- Это сновидение, - подумала Нейферу. - Но разве память - не самый стойкий сон?
Сквозь шепот тростника донёсся звук - приглушённый, но властный. Шаги. Каменные. Как если бы песок под ногами отзывался эхом. Она обернулась и увидела его.
Высокий силуэт, чёрная шкура, голова шакала, глаза - бездонные, как ночное небо над Тебами.
Анубис. Хенти-Имитиу. Повелитель Западных.
Он стоял на берегу, словно ждал её много веков. Его посох - джед, опирался в землю, а шкура леопарда, наброшенная через плечо, струилась дымом.
- Жрица, - сказал он, и голос его был как звон меди в усыпальнице, - ты вернулась туда, где начался твой путь.
Нейферу не отступила. Даже во сне в ней взыграло всё, чему учил храм Амона - смирение, но не страх.
- Это не я вернулась, Владыка, - тихо произнесла она, склоняя голову. - Это ты пришёл ко мне.
Он кивнул.
- Ты вспомнила. Значит, ты готова.
Она чувствовала, как с каждым его словом волны сна отступают, оставляя лишь сырой след памяти. Тот день... Мать держала сжатую тряпичную куклу, пахнущую розовым маслом и мускусом. Рядом стояла служанка - Хентит, с лицом, затенённым платком, но голосом, в котором всегда звучала вера. Именно она в тот день крепче всех обняла девочку.
- Молитвы следуют за тобой, маленькая госпожа, - сказала тогда Хентит, - как скарабеи за солнцем.
А потом лодка уплыла, увозя мать в дом мёртвых.
Анубис смотрел на неё пристально.
- Ты ищешь ответы среди живых, - произнёс он, - но они гниют быстрее тел. Ты должна вернуться туда, где смерть говорит на языке богов.
- В усыпальницу? - выдохнула Нейферу.
- В свою усыпальницу, - кивнул он. - Та, что ждёт тебя, уже началась.
Он протянул ей руку - лапу шакала, но в ней лежал анх, чёрный, как обсидиан, с проблеском зелёного малахита. Она взяла его, и в тот же миг гавань исчезла. Исчез ветер. Исчез запах лотосов.
Только голос Хентит остался в её ушах.
- Все, кто слышит голос Анубиса, уже на весах Маат. Не обманывай себя. Только сердце, чистое как нефрит, может быть прощено.
Нейферу открыла глаза, и первое, что ударило в сознание - резкий, ни на что не похожий запах: смесь мирры, осоки и чего-то глинистого, похожего на запекшуюся кровь. Она не сразу поняла, где находится. Потолок был низким, арочный, покрытый изображениями звёзд, вырезанных на копоти. Это был не покой в храме, и не жила для служанок. Это был погребальный дом, пер-хеб, где омывают и молятся за тела.
Она медленно приподнялась, опираясь на локти, и скривилась от боли. Ткань, наброшенная на её тело, была грубой, холщовой, с пятнами крови. Под бинтами на руках саднило, будто плоть снова вспоминала, как её рвали. Кожа пахла солью и дымом - её, очевидно, воскуривали в благовониях, чтобы вернуть «ка» в тело.
Она попыталась вспомнить - и увидела снова глаза шакала, отражающиеся в воде. Анубис говорил с ней. Не метафорой, не образом. Голос его звучал в груди, словно вибрация медного гонга. Он был там, на другой стороне, когда сердце её замерло и почти отпустило дыхание.
- Он не взял меня, - прошептала она. - Он вернул. Но зачем?
Голос был слаб, хриплый, но в этом шёпоте звучала ясность, которую она не чувствовала с тех пор, как вошла в храм Амона впервые.
Пошарив рукой, она нащупала подложенную под голову ушебти - крошечную статуэтку с надписью, затёртой пальцами. Она узнала её. Это была работа Хентит, преданной служанки Верховного Жреца. Ушебти держал в руках мотыг и плуг - символ того, что даже в Дуате душа не будет праздной.
- Проснись, это ещё не твой путь. - будто бы шептал ей взгляд Анубиса.
Девушка с трудом поднялась. Каменный пол под босыми ногами был холоден, будто высосал из неё последние остатки тепла. Она встала медленно, осторожно, неуверенно - как в детстве после долгой лихорадки, когда тело больше не принадлежало ей. Она не помнила, как очутилась здесь. Последнее, что запомнилось - вечерняя служба в малом зале Амона, мерцающие масляные лампы, голос Верховного Жреца, возвещающий начало месяца Печали Исиды. Потом - улица. Потом... провал.
Теперь она здесь, в помещении, без окон. Только тонкий луч света проникал через прорезь в камне у потолка. Воздух был застоявшимся, пах благовониями, пылью и чем-то тленным, знакомым, но неуловимым - запахом, что бывает в закрытых гробницах.
На её теле - почти ничего. Только узкий кусок льна, обернутый вокруг бедер. Вокруг не было никого. Ни жриц, ни стражей. Рядом на полу лежала её одежда: белоснежное платье из тончайшего пелена, расшитое у ворота золотыми нитями в форме сехема - символа силы и власти. Пояс с красной вышивкой, сандалии с ремешками из мягкой кожи. Всё сложено аккуратно, будто кто-то заботливо подготовил это пробуждение.
Нейферу нахмурилась. Она оделась быстро, чувствуя, как каждая складка ткани возвращает ей чувство достоинства. Тело было покрыто пятнами - то ли пепел, то ли мазь, запах которой она не могла разобрать. Пальцы дрожали. Она осмотрела руки - на запястьях остались следы, будто её удерживали - не верёвками, а руками, крепкими, ритуальными.
Она провела пальцами по шее. Амулета не было.
- Где мой анх?.. - прошептала она, будто боясь, что её услышат стены.
Она знала это место. Это была одна из погребальных келий пер-ну, в храмовом комплексе. Здесь хранили тела перед бальзамированием, а иногда - временно укрывали тех, кто «был между мирами». Здесь она бывала однажды, когда помогала старому жрецу, Айменепту, готовить тело мальчика, утонувшего в Ниле. Тогда он сказал.
- Тишина здесь - не пустота. Это дыхание Дуата.
Но теперь эта тишина казалась ей опасной.
Дверь впереди скрипнула, как от усталости веков. Была ли она приоткрыта до этого - Нейферу не помнила. Осторожно, почти благоговейно, она коснулась древнего дерева - шершавого, со следами ладоней, масла и времени - и отворила створку. Порог вывел на задний двор пер-ну, и жрица на мгновение замерла.
Перед ней лежала внутренняя терраса, залитая серо-золотым светом утра. Каменные плиты были влажными от росы и темны, как пепел. Папирусы вдоль стен не шевелились. Ни жрицы, ни помощников, ни стражи. Только ветви акации, протянувшиеся через стену, дрожали на слабом ветру, словно старались что-то сказать - но были беззвучны.
Она медленно прошла по двору. Каждый шаг отзывался в пятках холодом и болью - как будто земля отвергала её возвращение. Воздух был густым от запаха ладана и пыльцы. Над головой - медленно плыли белёсые облака, такие же молчаливые, как тени под её ногами.
Внезапно шаги. Лёгкие, почти неслышные. За спиной.
- Ты не ночевала в комнате, - прозвучал голос.
Нейферу резко обернулась. У входа в боковое крыло стояла Сатия.
Хрупкая, с опущенными глазами, она держала перед собой сложенные руки, будто всё ещё читала молитву. Простое льняное платье висело на её плечах, как одежда на статуе. Волосы - заплетённые в скромную косу, чуть спутанные, с ароматом мирры и зизифуса. Лицо её было бледным.
- Всю ночь тебя не было, Нейферу. Мы подумали, ты у лунных сестёр, у свечей. Но утром... - Сатия сглотнула. - Тебя нашли возле Хекашет. Без сознания. Снова. И руки твои были в крови.
Нейферу застыла. Кровь отлила от пальцев.
- Я... - но не договорила.
Сатия взглянула на неё впервые. Обычно она отводила взгляд, особенно когда говорили о смерти. Но сейчас смотрела прямо. В её глазах было беспокойство - и страх.
- Ты не помнишь?
Молчание. Лёгкий ветер тронул подол одежды. В груди у Нейферу стучало, как барабан при ритуале восхождения - глухо и угрожающе.
- Нет, - ответила она наконец. - Я не помню.
Сатия опустила голову.
- Тогда лучше поторопись. Аменхотеп уже ждёт тебя. Он...
Она замолчала. Слова будто застряли между губами, как несказанная молитва.
- Что я сделала? - шепнула Нейферу, и сама испугалась своего голоса.
Сатия отступила на шаг.
- Я не могу сказать. Только он должен... Это... ты натворила что-то. Что-то большое. - Её голос дрогнул. - Он велел тебе немедленно явиться в его покои. И не брать с собой никого.
Дрожь прошла по спине Нейферу. Её губы побелели. Она молча кивнула.
Сатия снова опустила глаза, почти молясь - себе, не ей.
- Я положила тебе новую нить на анх. Твоя старая... сгорела. Я нашла только камень, тёмный. Не знаю, был ли он проклят. - она говорила быстро, с отчаянием. - Прости, если я что-то сделала не так. Просто... молись, Нейферу. Сегодня - день, когда Маат развеивает ложь.
С этими словами она скрылась, как тень у солнечных врат.
Нейферу осталась одна в узком коридоре, ведущем к покоям Верховного Жреца. Каменные стены, исписанные именами древних номов, казались сдавливающими, как если бы сама история Египта сжалась вокруг её тела, не давая сделать вдох. Она провела рукой по шершавому барельефу с изображением сокола Хора, будто надеялась на защиту. Но рука дрожала.
«Бежать. Уйти через задние сады, через долину. Спуститься к каналу, скрыться в квартале красильщиков, потом в храме Тота - они дадут приют...» - мысли вспыхивали, как факелы во тьме, но каждая гасла при одном воспоминании: его голос, как гул меди под сводами некрополя.
Она знала, если уйдёт сейчас - путь назад исчезнет. Маат требует равновесия. Маат не терпит бегства.
Величественные двери в покои Аменхотепа были приоткрыты. Золотые петли скрипнули, как если бы это не дерево, а сама вечность отворялась. Запах ладана и смолы ударил в ноздри. Пол был выложен плитами из черного базальта, на стенах - сцены посвящения: Око Ра, разрубленное на части, Ка, склоняющееся перед Анубисом, Изис, целующая уста Осириса.
В центре зала, на возвышении - кресло из чёрного дерева с инкрустацией из бирюзы и золота. А перед ним - они.
Аменхотеп сидел в полумраке, лицо его было скрыто тенью капюшона с изображением урея. В его руках - скипетр уас, который он держал всегда, когда был готов произносить приговор.
У его ног, в изящной позе - жрица. Молодая, с кожей цвета пчелиного воска, в одежде из тончайшего льна, почти прозрачной. На её лбу - символ лотоса. Она курила папирусный свиток, поднося его к губам, и изредка бросала на Нейферу оценивающий взгляд.
Девушка вошла спокойно, с достоинством, несмотря на гул в висках и напряжение в животе. Ни один мускул её лица не дрогнул. Как учила Хентит: «Входи к тем, кто может уничтожить тебя, так, словно ты уже бессмертна».
- Ты всё же явилась, - произнёс Аменхотеп. Его голос был таким же, как в те ночи на крыше храма, когда он читал ей из Книги Ночи. Тихим. Глубоким. Неизбежным.
- Ты звал, господин, - ответила она, склонив голову.
Он встал. Рост его был внушительным, и даже лёгкие складки его плаща казались пульсирующими. Его походка - мягкая, как у хищника. Подойдя ближе, он посмотрел ей в глаза. Между ними повисло безмолвие. Ветер не тронул занавеси. Курильницы не дымились.
- Где ты была, Нейферу?
- Я не могу вспомнить, - сказала она правду, потому что ложь пахнет иначе. Он бы почувствовал.
Он обошёл её, как судья - жертву перед жертвоприношением.
- Ты исчезаешь. Возвращаешься. Не помнишь. Это похоже на болезнь. Или... - он прищурился, - на измену.
Нейферу не повела и бровью.
- Моё тело здесь, господин. Моя душа - всё ещё ищет путь между Ка и Ба.
- Ты не ответила.
- А ты задал вопрос, на который нет ответа, кроме имени Нун.
Он нахмурился. Тонкие черты лица, обычно мягкие в учительской ласке, стали жёсткими, как лезвие.
- Сегодня утром, - сказал он, - нашли тело Хентит.
Нейферу побледнела.
- Где?
- У входа в Хекашет. Гортань перерезана, как у жертв перед омовением. Ты же знаешь, как это делается?
Слова его были как шипение кобры, медленные, точные, вонзались под кожу.
Нейферу едва удержалась на ногах. Слуха её не касался больше ни один звук - ни шелест льна, ни дыхание жрицы, сидящей у трона. Только имя: Хентит.
- Она... - голос её треснул. - Она... мертва?
Он не ответил. Только смотрел.
- Почему ты смотришь на меня так? - прошептала она, и впервые дрожь пробежала по её губам.
Мужчина расправил плечи и посмотрел на неё сверху вниз, как на упрямую жрицу, позабывшую своё место. Его глаза, цвета обожжённой глины, пронзали её, как солнечные стрелы Ра. Аменхотеп, верховный жрец Амона, был одет в белоснежное льняное одеяние, украшенное широким усехом — ожерельем с бирюзой, лазуритом и золотыми вставками, дар фараона за службу в храме Карнака. Его жезл — символ власти, — стоял прислонённым к колонне, а кольцо с изображением скарабея поблёскивало на пальце.
– Нейферу… — начал он медленно, и его голос напоминал звучание меди в утренней прохладе храмового двора. – Ты изменилась. Говоришь со мной, как с преступником, а не как с тем, кто наставлял тебя, кто… кто к тебе однажды...
Он не договорил.
Нейферу стояла, будто высеченная из чёрного гранита, в тунике из тончайшего белого льна, её уши украшали простые, но благородные серьги с нефритом — подарок от подруги Хентит, которую теперь не было в живых. В её тёмных глазах не осталось прежней мягкости — лишь боль, смешанная с праведным гневом.
– Моё сердце, господин, более не принадлежит тебе. — Её голос был низким, но дрожал от сдерживаемых чувств. – Ты говоришь об изменении, но сам стал чужим. Ты позволил змеям шептать тебе ложь.
– Ты хочешь сказать, что я лгу? — Аменхотеп сделал шаг вперёд, его брови сошлись. – Когда тело Хентит было найдено у священного пруда с рассечённой кожей на запястьях и зрачками, расширенными от дурман-травы, кто был последним, кто её видел?
Сердце Нейферу словно провалилось в пустоту. Она шагнула назад, ошеломлённая.
– Ты… ты думаешь, это я?
– Я не знаю, что думать, Нейферу! — вскричал он, впервые теряя свою обычную холодную рассудительность. – Ты скрытна. Ты молчала. Ты оставила службу у алтаря на три дня, без объяснений.
Нейферу едва не захлебнулась в своём удивлении, как человек, набравший в лёгкие воды, не подозревая, что это не Нил, а вино скорби. Он действительно это сказал. Аменхотеп — её Аменхотеп, чья ладонь однажды держала её запястье у подножия статуи Мут, когда они тайно целовались в пыльной тени храма — теперь стоял перед ней, как судья Осирис, вынося приговор, но не ради правды, а ради собственной тревоги.
– Ты обвиняешь меня…? — её голос дрогнул, но не из страха — из-за предательства. – Ты, знавший мою душу, как знал древние писания на стенах святого святилища?
Её руки дрожали, но она сжала их в кулаки. Браслет из фаянса — голубой, с выбитыми знаками имени Бастет — звякнул, как сломанная печать. Она надела его в тот день, когда Хентит подарила ей его после церемонии очищения в Луксоре. Это был оберег дружбы. Теперь — реликвия боли.
– Моя ученица… — он говорил медленно, как человек, идущий по зыбкому песку, – если ты не причастна... докажи. Произнеси правду у статуи Истины в Малом зале Маат. Или ты боишься, что боги увидят, что ты не та, кем кажешься?
Она почти рассмеялась — в этом был и хрип, и слёзы.
– Хентит была мне сестрой. Не по крови, но по духу. Я слышала, как она бормотала твоё имя в горячке, за несколько дней до смерти. Думаешь, я не поняла, что она знала? Или кого?
И тогда он ударил. Ладонь — быстрая, как кнут над спиной раба. Она качнулась, словно поражённая магией из дома жизни. Несколько шагов назад. Тишина, как у входа в гробницу.
Аменхотеп опустил руку и застыл. Будто самого себя испугался.
– Нейферу…
Она не ответила. Она просто выпрямилась, как жрица в момент принесения жертвы, и заговорила тихо, как молитва, но с остротой бронзового ножа.
– Ты больше не мой наставник, — её голос был сух и ясен, как треснувшая чаша из черепка. – Я лучше лишусь жизни, чем позволю тебе снова называть меня своей.
Внутри неё всё клокотало. Нейферу чувствовала, как слова рвут горло, как безжалостные когти грифов в полдень. Сердце стучало в груди, словно храмовый барабан во время праздника Опета, но в этом ритме не было торжества — только гнев и боль. Всё в ней горело — и память, и доверие, и давняя, мёртвая любовь.
Прежде чем уйти, она обернулась. Её взгляд остановился на жрице, сидевшей возле трона Аменхотепа. Молодая, с изысканными завитками волос, уложенных по моде жриц храма Хатхор. Веки подчёркнуты угольным сурьмой, губы — мазью из цветков каркаде. Она старалась не двигаться, но большие, влажные глаза — полные вины или страха — выдали её. Эти глаза взирали на Аменхотепа так, как когда-то глядела на него Нейферу — с трепетом, с благоговейной жаждой принадлежать.
Жрица была по имени Таиа — дочь местного писца, ставшая певицей богини любви. Говорили, что её голос может растрогать даже статую. Говорили и другое: что она проводила ночи в личной комнате верховного жреца в восточном крыле храма, где стены украшены фресками с объятиями богов, а воздух напитан миррой и вином.
Слухи. Как змеи, они шипели уже давно, в святилищах, в садах при храме, в коридорах, где пахло ладаном и интригой. И теперь, увидев, как Таиа сидит там, как на своём месте — рядом с его троном, с его доверием, с его вниманием, — Нейферу поняла, что всё это не было выдумкой.
Аменхотеп отступил на шаг, будто осознав, на кого она смотрит. Он сжал губы и отвёл глаза.
– Ты всё неправильно поняла, — сказал он, но голос его стал мягче, как у человека, потерявшего контроль.
– Нет, — сказала Нейферу. – Я поняла всё слишком поздно. Это ты хотел, чтобы я была преданной, как кошка у твоих ног, как она. Но я была львицей. Ты боялся меня — не потому, что я могла солгать, а потому что я знала тебя настоящего.
Её фигура исчезла в проходе, оставив в зале тишину, напряжённую, как струна на арфе жреца-музыканта. Таиа опустила голову, как школьница, застигнутая на обряде, который не должна была видеть. Аменхотеп остался один, с отблеском факелов на лице и тяжестью чужих слов, ставших судом.
Он опустился на трон — тяжело, с неожиданной для него самого усталостью. Его пальцы сжались на краю подлокотника, украшенного изображением змеи Уаджет, символа власти. Но в этот момент даже символ казался ему холодным, как яд, растекающийся в жилах.
***
Нейферу спускалась всё ниже и ниже по тёмному коридору, вырезанному в скале, туда, где сырость древности ползла по стенам, а факелы отбрасывали неуверенные тени, будто душа коридора металась в беспокойстве. Её тонкие пальцы, украшенные лишь кольцом из бирюзы — дар матери — скользили по холодному камню. Сердце стучало в груди, как жертвенный барабан в храме Амона: всё громче, всё быстрее, всё настойчивей.
Шаги были бесшумны. Нейферу умела двигаться, словно кошка Бастет — грациозно, неслышно. Льняное платье цвета охры касалось пола, не шурша, плотно обвивая худую, но выносливую фигуру. Её лицо скрывал лёгкий капюшон, но глаза — тёмные, полные решимости — горели, как масляная лампа, хранящая древний секрет.
Эта тропа вела к месту, куда не спускаются без нужды. Подземные камеры Храма Мут были предназначены для жриц, умерших в чине — или убитых при загадочных обстоятельствах. Хентит... имя подруги, как крик ибиса в памяти. Её голос, звонкий и тихий, словно ветер над священными прудами Карнака, теперь был навсегда унесён. Но почему?
Нейферу помнила всё. Как Хентит, улыбаясь, приносила ей подношения после медитации. Как тихо пела древнюю песнь Исиды. Как исчезла без следа, а через два дня её тело вынесли из тени западной гробницы. Никто не говорил, но глаза жриц отводили взгляд. Даже Верховная не осмелилась ответить на её вопросы.
– Ты не должна быть здесь, — раздался голос, как вспышка меча в ночи.
Нейферу резко обернулась и увидела фигуру, вынырнувшую из темноты. Широкие плечи, бронзовая кожа, тело, закалённое в боях и тренировках. Грудь пересекали ремни с ножнами, на бедре — короткий меч, «хепеш». Это была Сехмети, командир женской стражи при дворце. Стражница, которую называли «Тень фараона» — и не зря. Никто не знал, откуда она пришла, но поговаривали, что родилась во время песчаной бури, в час, когда львица Сехмет явилась людям во сне.
Сехмети склонила голову, как кошка, изучающая свою добычу. Её движения были размеренными, как у статуи, внезапно ожившей в храмовой тьме. Кожа — цвета грецкого ореха, матовая и гладкая, как отполированный базальт. На виске — алебастровая бусина, вшитая в косу: знак личной победы в тренировке с копьём. Её глаза, чёрные, как обсидиан, не выражали гнева — но в них было нечто настороженное, тягучее, как приближающаяся гроза в пустыне.
– Ты ошиблась тропой, жрица, — голос её прозвучал низко, почти хрипло, но не грубо. – Подземелья — не место для тех, кто верит в свет.
Нейферу сжала кольцо на пальце — бирюзовая вставка потеплела от жара её ладони. В голове вспыхнули образы: Хентит, смеющаяся у бассейна Хапи, её голос над водой, аромат кедрового масла на плечах. И потом — гробница, занавешенные глаза жриц, золочёный обод, снятый с её чела. Почему? Почему никто не говорил?
Она сделала полшага вперёд, не опуская капюшона. Сердце билось, как жертвенный барабан у храма Амона, но голос остался ровным.
– Я не ищу света. Я ищу правду. Маат не отвернулась от меня.
Сехмети моргнула. Имя богини истины звучало здесь, под камнем, почти вызывающе. Она медленно подошла ближе — запах ладана и пота, оружейное масло, звяканье бронзовой застёжки на ремне. Рука на эфесе хепеша, но не в угрозе — скорее, в привычке. Её каждое движение было точным, как у натянутого лука.
– Ты — из Храма Мут, — медленно произнесла она. – Ты та, что приносила белые лепестки лотоса на закате. Я помню. Ты была рядом с той, что умерла.
– Хентит, — прошептала Нейферу.
Молчание. Где-то наверху слабо прогудел храмовый рог — вечерняя молитва начиналась. Над Фивами опускалась алая пелена сумерек. Тень Сехмети метнулась по стене, казалась длинной, как клинок.
Воительница отступила на шаг, взгляд её смягчился. Она вдруг выдохнула — не тяжело, но с каким-то древним утомлением.
– Иди, — коротко сказала она. – Но только под моей тенью.
Нейферу колебалась — мгновение, и только. Поклонилась молча, чуть склонив голову, как жрица перед духом пустыни. Затем шагнула в проход, где камень дышал тяжестью времени.
Сехмети шла за ней по пятам, её шаги были неслышны, но весомее удара барабана. Левая рука покоилась на эфесе хепеша — привычно, как часть тела, как дыхание. Это не была угроза, но присутствие меча напоминало: она — тень, созданная защищать, но способная сокрушать.
Нейферу чувствовала, как напрягаются мышцы спины. Капюшон затянулся плотнее, скрывая лицо от случайных взглядов. За каменным проходом, ведущим из внутренних коридоров к камерам омовения и усыпальниц, царила тихая, деловитая суета. Служанки с чашами мирры, лекарственные рабыни с пучками лотоса, жрицы низших чинов, несущие погребальные амулеты — все они мелькали в полумраке, как духи.
Одна из женщин несла сосуд с натроновой смесью, и резкий запах соды ударил в нос. Нейферу невольно вспомнила, как она вместе с Хентит стояла у священного бассейна, смывая с рук кровь ягнёнка после жертвоприношения. Тогда они смеялись, поливая друг друга, как дети, и солнце играло на поверхности воды. Но сейчас — здесь — холод был не от воды, а от стен, насыщенных смертью.
– Ты дрожишь, — тихо произнесла Сехмети.
– Я вспоминаю, — так же тихо ответила Нейферу, не оборачиваясь.
Воительница не ответила. Только шаги её замедлились. В её памяти всплыли иные воспоминания: бой на южной границе, кровь на руках, песок, который прилипал к губам умирающих. Тогда она научилась молчать. И доверять не словам — глазам, дыханию, намерению.
Коридор сузился. Глиняные лампы, вставленные в ниши, мерцали рыжим светом. Каменные панели на стенах изображали ритуалы подготовки тел: от изъятия органов до заключительного обряда «открытия уст». Слова древних заклинаний были вырезаны мелко, почти любовно. Здесь время не текло — оно копилось, слоями.
– Сюда, — прошептала одна из жриц, и склонилась в поклоне перед Сехмети. – Тело покоится в боковой камере, третьей от зала Тишины.
Нейферу сжала руки так сильно, что ногти врезались в ладони.
Третья камера. Там. Она боялась — не увидеть Хентит, а увидеть её и не узнать.
Когда они вошли в узкий проход, отгороженный от главного зала занавесью из тканого папируса, воздух стал плотнее, насыщеннее смолами и пеплом.
Сехмети не пошла дальше. Она встала у входа, будто застывшая статуя богини Мехенет. Только глаза — чуткие, внимательные, следили за каждым движением Нейферу.
– Долго не задерживайся, — глухо сказала она. – Здесь место не для живых.
Нейферу кивнула. Она отдёрнула занавес.
Тело лежало на каменном ложе, покрытом тонкой тканью цвета охры. У изголовья — скарабей, символ возрождения. Лицо Хентит было закрыто покровом из белого льна.
Нейферу подошла. Колени предательски подогнулись, но она удержалась. Медленно, почти ритуально, она дотронулась до покрова. Ткань была холодной, как тень в святилище.
Она вспомнила: в день перед исчезновением Хентит долго смотрела на закат, словно прощалась. А ещё раньше — спор с одной из жриц... С Ину, жрицей с северным акцентом, что носила сандалии из чёрной кожи — редкость, почти вызов. Ину говорила что-то о "предательстве в стенах святилища".
– Прости меня, — прошептала Нейферу, – я не услышала тогда. Не поняла. Не уберегла.
Покров шевельнулся от ветра, влетевшего из щели в потолке. И вдруг на шее Хентит, под углом, между ключицами, Нейферу увидела едва заметную царапину. Не от ножа, нет. Скорее — от ногтя. Или когтя. Но жрицы не дерутся. Никто не дерётся в храме...
Сердце ударилось о рёбра. За спиной — шаг. Тихий. Весомый.
– Что ты увидела? — Сехмети стояла в проходе, не приближаясь. Но голос звучал... осторожно.
Нейферу поднялась и обернулась. Глаза её сверкнули.
– Она не умерла естественно. Это было... ритуальное нарушение.
Сехмети сжала рукоять меча крепче.
– Тогда ты привела меня туда, куда сама боялась заглянуть, жрица.
– Тогда не уходи, — прошептала Нейферу. – Ты мне ещё понадобишься.
Её ладонь дрожала, а сердце грохотало, как жертвенный барабан во дворе Хатшепсут. Тело Хентит, лежащее на каменном ложе, казалось чужим. Но только до того мгновения, пока она не увидела руки — тонкие, крепкие, когда-то пахнущие миррой и розовым маслом. Теперь же — изодраны. Кожа под ногтями чёрная. Будто когтями вырывала выход из самого Дуата.
– О, Исида, — прошептала Нейферу сквозь пальцы, – за что?
Глаза Хентит полузакрыты, но зрачки… Они были расширены до невозможности, словно ночь поселилась в них. Лепестки дурмана. Может быть, сок ипомея, или настой шешен — зелье, что использовали жрицы Хатхор для вхождения в транс. Только вот здесь… это был не дар богини. Это был яд, ловушка, лишение воли.
Нейферу пригнулась ближе. Под шейной повязкой — след. Тонкий, чистый, резкий. Гортань была перерезана, как у быка, что приносится в жертву во время ритуала омовения. Её не просто убили. Её преподнесли — вопреки законам Маат.
Нейферу замерла.
Ткань на плече мёртвой была неровно смята. Инстинктивно Нейферу провела пальцами — и нащупала крохотную фибулу, скрытую в складках. Не часть одежды. Заколка? Печать? Символ? Поднесла к глазам — медная, с вырезанным знаком джед, столпа устойчивости. Но на нём была насечка, почти незаметная: "Порядок рождается из жертвы" — старое изречение, которое применяли только в тайных обрядах внутреннего круга Храма Сета.
– Это не могла быть она… — прошептала Нейферу, – она ненавидела Сета. Всегда избегала даже упоминания имени.
Сзади раздался шаг.
Сехмети вошла медленно, будто тень, но сдержанно — с уважением, как заходят в покои фараона. Её лицо было неподвижным, только глаза хранили напряжённый блеск.
– Она сражалась, — сухо констатировала воительница. – И не одна. Когти на её руках — не от страха. От борьбы.
Нейферу кивнула, всё ещё сидя у ложа.
– Но она была под зельем. Её отравили... А потом принесли в жертву. Это… ритуальное убийство. Не случайное. Не месть. Послание.
Сехмети молчала. Лишь провела рукой по краю хепеша на бедре.
– В Доме Жизни, при храме Пта, слышала я рассказы, — медленно произнесла она, – что есть жрицы, которые тайно собираются. Они не носят титулов, не молятся вслух. Они... вспоминают, что до Ра были иные силы.
– Ты веришь в них?
– Я верю в кровь на камне. В глаза мёртвой. В следы, что не стираются даже под палящим солнцем. — Сехмети посмотрела на Хентит, и в её голосе, впервые, прозвучало нечто, похожее на уважение. – Она умирала, зная, что никто не спасёт. Но не дала им покоя.
Нейферу кивнула, но в уголке глаза заблестела одинокая слеза, скатившаяся по гладкой щеке. Её сердце сжималось, словно камень, принесённый к подножию алтаря Маат. Глаза щипало, как после долгого воздержания от священного масла для очищения, заставляя сжать кулаки, будто пыталась удержать внутри этот нескончаемый поток боли и невыносимой правды.
В последние дни память играла с ней злую шутку — ночами она теряла нить времени, словно сквозь пальцы ускользали тени событий. Просыпаясь, находила своё тело израненным, словно жертва ритуала, о котором не могла вспомнить. Что это? Гнев Анубиса — Бога проводника душ в потусторонний мир — что приходит к ней в ночных видениях? Или что-то куда более древнее, что хочет овладеть её телом и душой?
Она едва не сжала бирюзовое кольцо на пальце — подарок матери, символ жизни и возрождения, хранящий силы вечной памяти и защиты. Но сейчас даже оно не могло удержать её разум от темных сомнений.