2.
Дома ждёт сюрприз. Не нравится мне это дело, особенно, когда твоя старая сумка стоит за порогом. Похоже, мама выгнала меня. Сумка, конечно, пустая, местная шпана успела растащить. Прекрасно, теперь я буду бродягой, как тот чувак с улицы. Меня ждут незабываемые драки за кусок просроченной курицы. Нет, не хочу, не буду...
Стучу кулаком по двери. Никакого результата, мать закрылась изнутри. Вот же... змея! Попытка за попыткой, до тех пор, пока сосед алкаш, не открывает дверь. Он смотрит на меня глазами, как у рыбы, пустыми и холодными. Призрак, когда-то человека, но теперь жалкое подобие. Собутыльник моей мамаши.
— Ты чё выблядок, колотишь?
— Домой не могу попасть, — отвечаю я, и опять бью по двери.
— Нажралась, сука, или упоролась, протрезвеет – откроет.
— Что-то я сомневаюсь. Ты с ней сегодня бухал?
Что за дурацкий вопрос, конечно же, они вдвоем уже цистерну выжрали, если не больше.
Смотрю на пустую сумку, пинаю. Сосед не сводит с меня взгляда. Вид у него не лучше, чем у моей мамаши. Волосы торчат, лицо серое, пропитое и морщинистое. Встреть он смерть сейчас, та бы в испуге убежала.
— Иди во дворе потусуйся. Говорю, проспится — откроет, — талдычит сосед, и захлопывает дверь. Можно услышать, как шаркает по деревянному полу тапками. Еще пара секунд, и он провалится в сон, и до утра не проснётся. В лучшем случае и утром не проснётся.
Ничего не остается, как спуститься вниз, подоставать местных ребят. Как назло никого нет, даже Машки, развлекает нового клиента. Сосет за пиво. Расценки у нее такие, выпить-то хочется.
Плетусь на скамейку, сажусь и ерзаю, нервничаю. Меня хватает на десять минут, после чего звоню другу, – и молчание. Другому, — тоже тишина. Они, что все сговорились? Друзья называется. Появляются, когда им что-то надо. Хочу закурить и понимаю, что последние сигареты спёр бомж. Вот, блядь.
— У тебя есть шанс все изменить, - раздаётся чей-то голос за спиной.
Сука, бомж! Стоит неподалёку: на достаточном расстоянии, чтобы я с ноги ему не врезал по грязной харе. Улыбается, скотина. Вытаскивает из кармана мою пачку сигарет и закуривает. На лице: полное пренебрежение и отвращение ко мне. Король и нищий, явно дело Бородатый царь.
— Ну, ты и лошара!
Моё терпение лопается, всему есть предел. С утра послали на работе, выгнала мать, сисястая Марина заочно отказала, теперь еще бомж какой-то стебёт надо мной. Хватит. Сейчас я ему голову-то отверну.
— Тебе конец, ублюдок.
Подрываюсь с места, но бородатый, будто ждал такой реакции, — даёт дёру. Показывает мне средний палец и орет на всю улицу: «лошара ссаный!». Я замираю. Реально припизднутый. Мужик продолжает выкрикивать ругательства, так громко, что скоро вся округа вытаскивается на балконы и высовывается из окон, чтобы посмотреть на шоу. Не бывать этому.
— Лучше беги, сука, поймаю — башку сверну!
Бородатый поворачивается спиной, и снимает треники, показывая голый зад. Ну, всё, жди своей смерти. Быстро натягивает штаны и бежит, при этом он хохочет, и умудряется выкрикивать оскорбления. Только не сегодня, я не упущу эту образину и оторвусь над ним по-полной.
Бородатый оказался на удивление шустрым. Настоящий атлет-бегун на дальние дистанции. Наверное, привык улепетывать от конкурентов по помойке. Я теряю его из виду, после поворота. Затем он показывается из кустов, и ныряет в них. Пробегая, читаю адрес дома: «Валенково 13». Бомж крутится возле подъезда. Словно ждёт меня, а когда замечает, то залетает внутрь.
— Попался, пидор.
Ярость бурлит во мне, затмевает разум. Разорву гниду на кусочки. Не думая, открываю дверь, сжимаю кулак и бросаюсь вверх.
Ринувшись по деревянной лестнице, совершенно не глядя под ноги, каким-то грёбаным чудом в акурат по ступеням, я миную пролёт. Бросив взгляд вверх, в непроглядную чёрную дыру, пытаюсь приметить бомжа, который явно ушёл в большой отрыв, пролетаю ещё один этаж, затем ещё, и ещё, и ещё... На пятом витке спирали я уже задыхаюсь. За полшага до шестого, начинаю сомневаться в своей умственной состоятельности.
Останавливаюсь, тяжело хапая спёртый воздух. Покосившись вверх, неотупляю пару мгновений к ряду, ведь взор встретил только очертания седьмого этажа, утопающего в кромешном мраке. При том, что здание, как бы не было мне плевать в погоне за бородатым ублюдком, не насчитывает и четырёх. Перегнувшись через перила, всматриваюсь в дегтярную пропасть. Ёб вашу мать! Сквозь подъездные грязные оконца просачивается свет, дневной, мать его, свет, — я мчался не в потемках, было светло! Но вижу только черноту этажами ниже и над головой. Заглядываю в окошки, но за стеклом только дымный морок, светлый, пронизанный солнцем, но будто туман, смог, и больше ничего. Что за нахуй?
Осторожно проходя в одно из ответвлений, в тесный коридор, хранящий мрак и эхо немого крика, что бьётся пульсом в горле, и вполне может сломать мне кадык, я пробегаюсь взглядом по стальным и деревянным, обитым обшарканным дерматином, дверям, по квартиркам с завиральными номерами, — даже моих трояков по математике достаточно, чтобы быть уверенным, что «девять» не может идти после «семидесяти двух», и ни то, ни другое число даже близко не стоит с «шестьсот шестьдесят шестью». Перепутанный свет. Перепутанные числа.
В подъезде воняет кошаками и бабками. Чертовски знакомо воняет кошаками и бабками. И куревом. И мочой.
И чтоб мне провалиться на этом месте, если это не подъезд барака, в который двадцать лет назад меня швырнуло бесполезным эмбрионом.
Мой крадущийся шаг вмёрз в прогнившие доски пола, хрустящего от слоя пыли и песка. Сейчас бы хорошенько врезать себе по роже, но руки отнялись, вообще тело мне отказало, и подчиниться кажется нескоро. Всё пялюсь на лживые числа, уверен, глазами дауна, и пытаюсь понять, как давно в моих мозгах поселился замечательный сосед... Поселился и прогрессирует, как некий психопаразит — червь? с аппетитом точащий мои извилины. Я тронулся. Это не правда, всё это... нереально!
Попятившись, не могу побороть стремительно растущую панику. Грёбаный страх, просачивается сквозь поры под кожу, ледяными спицами; лёд скользит по венам, замораживая кровь. Завораживая разум упоротыми картинами реальности, которых не существует. Сожжённые упоротые картины. Я готов броситься наутёк, едва успев выйти из узкого коридора, но на верхней ступени лестницы замираю. В углу на площадке валяется клубок засаленного тёмного тряпья.
Бомж!
И страх трансформируется в зло, быстротекущие по жилам.
— Сука!
Подлетев, я со всей дури пинаю, свернувшегося зародышем бородатого кидалу. Нога увязает в чем-то мягком, на кроссовке остаётся не меньше гранёного стакана густой, как слизь, кровищи.
— Какого?..
Отступив, таращусь на клубок, словно туземец на испанца. Клубок застонал, захрипел, извергая откуда-то ручей бордовой жижи. В бессвязном бормотании, я едва могу распознать человеческий голос.
— Про-дан. Ле-лест... — порция крови, бурля в горле и лёгких, заливает, крашеные в коричневый, половицы, и невозможно даже понять какого оно пола. Но это явно пытается взять верх над своей беспомощностью и отыграть пару мгновений у беспринципной смерти.
— Лестница... ты как я, — выговаривает оно кое-как, сквозь бурчание и сиплый хрип, — тебя продали. Никому не верь. Ничего не бери... не отдавай ничего.
Инстинкт самосохранения буквально вопит мне в уши: беги, долбоёб! Я подступаю ближе, склоняюсь над тёмным грязным свёртком, почти уверенный, что это человек. В периферии зрения примечаю кровный шлейф, тянущийся с верхних ступеней, залитых тусклыми потоками света, к живому комку.
Он вдруг дёргается, и я отскакиваю на пару шагов. Что-то не так, с ним что-то не так: клубок слишком мал для человеческого тела, будь оно хоть трижды приземистым или просто бабским. Как можно так, чёрт, свернуться до габаритов чемодана? Из-под тряпок появляется лицо, мужское, немного тронутое годами, перепачканное пылью, но не обезображенное, морда, как морда.
Льдистые глаза медленно находят меня: взгляд мутный, блуждающий и пустой.
— Его нет, — шепчет он еле-еле. — Выход не внизу. Наверху.
Совсем от боли ополоумел, бредит, — думаю я, рыская взглядом по комку тёмной материи, в поисках травмы. Ранение, судя по кровищи кругом, ахерительно серьёзное. Хочу потянуться за мобилой, — скоряк вызвать, но тут же оборачиваюсь на коридор с квартирками под чокнутыми номерами. Темнень беспросветная. Почему так темно, чёрт возьми, везде, где... где меня нет. Едва успеваю проникнуться каким-то первобытным инфернальным ужасом, как мужик издаёт свистящий вздох. Или выдох. Последний. Как сдувшийся мячик. Он и сам опал, обмяк, как сдувшийся мячик. Его холодные глаза стекленеют.
Присев на корточки, решаюсь проверить пульс, но брезгливо сдвигая тряпьё двумя пальцами, сдёргиваю слишком много ткани. И открываю слишком много.
Меня, точно взрывом отбрасывает от него. Плюхнувшись на задницу, я отползаю, не в силах отвести взгляд...
— Ебать!
Он — только половина. Грёбаная, мать её, половина человека. Туловище лишено ног и тазобедренных костей, просто истекающий кровью торс с башкой, из которого торчат окровавленные позвонки, и вываливаются кишки, и, вообще, весь напичканный в людей ливер.
Всё, с меня хватит этого дерьма! Я сваливаю!
Вскочив на ноги, взашей гонимый чем-то большим, чем просто страх, несусь на лестницу.
Чёрт! Конечно же, я обдерзался! Мне нужно на воздух. Срочно!
— Или дойдёшь до конца, — хрипит «обрезанный», как старый патефон мне вслед, но всё что вырывается следом, только свистящий воздух: — или сгинешь...