Глава 30. Порох
Саша
На следующий день я просыпаюсь под звуки работающего вдалеке телевизора и жужжащего миксера. Не сразу понимаю, откуда в моей квартире эти звуки, а потом вспоминаю, что вчера после свадьбы поехала к родителям. Я все равно обещала им заехать в воскресенье в гости, вот и решила не затягивать с визитом. К тому же, возвращаться домой совсем не хотелось.
Я с трудом откидываю одеяло — оно весит как минимум тонну — и поднимаюсь на ноги. Из отражения в зеркале на меня смотрит девушка с разводами черной туши под глазами, спутанными волосами, напоминающими птичье гнездо, и с потерянным взглядом. Поэтому первым делом я иду в душ, чтобы умыться и привести себя в порядок. Это помогает, и спустя десять минут я выгляжу вполне сносно, вот только взгляд остаётся прежним.
Мама колдует над плитой, держа в одной руке сковородку, а второй бодро мешая тесто в огромной миске. На стене огромный телевизор транслирует одну из любимых маминых передач про ремонт, и она что-то довольно мурлычет себе под нос.
— Доброе утро, — скомкано здороваюсь я и, поджав под себя ноги, сажусь на стул.
— Доброе утро, милая! — мама широко улыбается и смотрит на меня озабоченно. — Не выспалась?
— Ага, — мрачно отвечаю я, хотя дело совсем не в этом.
— Как прошла свадьба? — интересуется она. — Ты вчера приехала такая уставшая.
— Нормально. Свадьба как свадьба, — бормочу я.
И снова вру. Свадьба прошла отвратительно. А отвратительнее всего то, что я чувствую себя в этом виноватой. После того, как Ярослав ушёл, о нормальном празднике можно было забыть. Сначала все громко обсуждали произошедшее, забыв, по какой причине мы вообще там собрались, и вся запланированная программа вечера сбилась. Обсуждали и самого Ярослава, а громче всех кричала Оля, рассказывая все подробности его жизни, услышанные от Яна. Меня тоже обсуждали, но, как ни странно, это волновало меня меньше всего.
Потом Анатолий Семенович орал, требуя вызвать полицию и арестовать Ярослава. Но, к счастью, у Яна сохранились остатки совести или здравого смысла, и он не стал этого делать. Поэтому Курбатов-старший просто повез сына в травмпункт.
Сложнее всего было посмотреть в глаза Ларе и Максиму. Я извинилась раз сто за то, что все так вышло, и Лариса заверила меня: ничего страшного не произошло. Но я ей не поверила. Сколько бы раз она не сказала, что вообще не хотела эту свадьбу, и просто согласилась с желанием Максима, никому не хочется, чтобы день создания семьи запомнился фееричной дракой.
А вот Макс даже не стал скрывать, что расстроен. И демонстративно не разговаривал со мной весь оставшийся вечер. Более-менее все успокоились не раньше, чем через час. И только тогда ведущий наконец смог вернуться к прерванной программе вечера.
— Что-то случилось? — Мама знает меня слишком хорошо, и её так легко не проведешь. Но я тоже хорошо научилась очерчивать круг собственных границ, куда никому не было входа.
— Ничего не случилось, мам, — улыбаюсь я и тут же перевожу тему: — А папа где?
— На работе, — она недовольно поджимает губы. — Он последние пару недель там сидит до позднего вечера и все выходные. Говорит, дел очень много скопилось. И проблемы с какими-то документами. Я его особо не расспрашивала, ты же знаешь, я мало что в этом понимаю.
— Понятно, — расстроенно тяну я. Значит, папу сегодня я опять не увижу.
— Но он обещал сегодня закончить пораньше. Если ты задержишься, то сможем вместе поужинать. Останешься?
И я остаюсь. Съедаю целую тарелку маминых блинов, щедро политых сиропом, выпиваю три огромных кружки чая и почти два часа наблюдаю, как бригада строителей ремонтирует чью-то кухню.
Потом мама тащит меня в ближайший торговый центр, заверив, что видела там “потрясающее пальто, которое будто для меня сшито”. Пальто и правда сидит на мне идеально, поэтому я не отказываю себе в удовольствии его купить. А следом за ним беру ещё джинсы, пару блузок и строгую юбку-карандаш.
Обедаем мы с мамой в небольшом ресторанчике прямо в торговом центре и болтаем. Я рассказываю ей о школе, своём классе и том, каких успехов мне удалось достичь с ребятами. Мама, подперев подбородок ладонью, внимательно меня слушает, и, к моему удовольствию, не сокрушается о том, что мне доверили класс будущих уголовников. Наоборот, улыбается от гордости и одобрительно кивает.
После обеда мы продолжаем рейд по магазинам, берём пару вещей и для мамы тоже, а к ужину возвращаемся домой. Настроение немного приподнимается, и ещё больше оно подпрыгивает вверх, когда на кухне мы обнаруживаем папу. Только увидев его, я понимаю, как сильно соскучилась, и мы болтаем так долго, что я вспоминаю о том, что вообще-то тут больше не живу часам к десяти вечера. И решаю сегодня уже никуда не ехать, а отправиться на работу прямо отсюда. Здесь так хорошо и можно представить, будто по моей жизни ещё не прошёлся катком Ярослав. А от мысли, что сейчас придётся возвращаться в темную холодную квартиру, в которой еще совсем недавно был он, а теперь осталась только пустота, становится тошно.
В школу я едва не опаздываю. Оказывается, жить в пяти минутах ходьбы от работы и не зависеть от пробок — очень удобно. Приехать вовремя удается только благодаря такси. Если бы меня ждала утренняя пытка общественным транспортом, не опоздать не было бы ни единого шанса. Почти бегом лечу в кабинет на первый урок и всерьез начинаю задумываться о предложении папы купить машину. Он хотел подарить её ещё на окончание вуза, но я опрометчиво решила, что, если школу видно из окна, то и смысла в ней нет.
На урок я все-таки успеваю, но минут через двадцать от начала в дверь робко стучится дежурная из десятого класса и передаёт, что меня срочно ждёт у себя директор. Последний раз, когда меня вызывал к себе Анатолий Семенович, оказалось, что Колмогоров опять что-то натворил. Но сегодня внутри неприятно ноет, и шестое чувство подсказывает — дело в другом. И как бы Курбатов не решил поговорить о том, что произошло на свадьбе. Больше всего меня настораживает срочность, с которой он ждет меня у себя — все-таки обсуждение Ярослава могло дождаться перемены. К счастью, урок у тихого и послушного восьмого класса, и я, наскоро придумав им задание, иду к директору.
Шестое чувство меня подводит. В кабинете у Курбатова уже дожидаются меня он сам, Жанна Аркадьевна и Виталий Павлович Колмогоров. Значит, дело все-таки в Артёме.
— Доброе утро! — здороваюсь я со всеми. — Что произошло?
— Не сказал бы, что оно доброе, — мрачно замечает Виталий Павлович. — Артём вчера ушёл из дома и до сих пор не вернулся. Его телефон недоступен, и мне ничего неизвестно о том, где он сейчас находится. В школу он сегодня тоже не явился.
По спине бежит холодок. Пропавший подросток — это почти всегда плохо. А зная Артёма — тем более.
— Вы обратились в полицию? — интересуюсь я.
— Еще нет. Думаю, он просто отсиживается у кого-то из друзей. Мы с ним… Немного повздорили вчера.
— Из-за чего?
Колмогоров морщится и трёт лоб костяшками пальцев.
— Нам обязательно это обсуждать?
— Конечно! Причины и мотив могут многое объяснить.
— Он просил денег, я отказал.
— Зачем ему деньги?
— Александра Дмитриевна, — резко обрывает меня директор. — Мы не на допросе в полиции, а вы не прокурор. Остановитесь.
— Тогда для чего вы меня позвали? — раздраженно спрашиваю я.
— Виталий Павлович хочет поговорить с одноклассниками. Может быть, кто-то из них в курсе местонахождения Артёма.
Я стараюсь не рассмеяться. Даже если кто-нибудь действительно знает, где прячется Артём, вряд ли расскажет об этом его отцу. Наивно полагать, что они выложат ему всю правду на блюдечке.
Но я не успеваю произнести это вслух. Меня прерывает Чайкина, расплывшаяся по небольшому кожаному диванчику.
— Вы меня, конечно, извините, Виталий Павлович, но этого стоило ожидать. Ваш сын совершенно неуправляемый дикарь, который не в состоянии жить в обществе. Наверняка он связался с какой-то бандой и сейчас вместо того, чтобы посещать школу и получать знания, разносит по городу закладки.
Колмогоров-старший резко подаётся вперёд и хлопает ладонью по столу с такой силой, что все сидящие в кабинете вздрагивают.
— Я никому не позволю говорить о своем сыне в таком тоне, особенно вам, — цедит мужчина сквозь плотно сцепленные зубы. — Может быть, я не самый лучший отец, но и из вас преподаватель так себе, Жанна Аркадьевна. Александре Дмитриевне за несколько недель удалось найти подход к Артёму, и даже его оценки улучшились. А все потому что, она не навешивает на людей ярлыки.
— Знаем мы, как она их не навешивает, — ворчит Жаба, явно намекая на события свадьбе. — И потом это плохо заканчивается. Есть люди, которым противопоказано нахождение в приличном обществе.
— Вы же сейчас не на себя намекаете, Жанна Аркадьевна? — парирую я. — Потому что вас в первую очередь нельзя допускать к людям, а особенно к детям.
Чайкина меняется в лице, и её щеки становятся пунцово-красными. Знаю, что эти слова еще дорого мне обойдутся, но терпение оказывается не безграничным. И я уже мысленно подыскиваю себе новую работу, потому что Жаба точно не даст мне остаться здесь. Но, как ни странно, единственное, что меня огорчает — это то, что мой класс снова останется никому не нужным.
— Прекратите, — зло прерывает нас Курбатов. — Давайте займемся выяснением отношений позже и не будем выносить проблемы за пределы педагогического коллектива. И сейчас у нас есть дела поважнее.
— Нет уж, Анатолий Семенович! — не унимается Чайкина. — Во-первых, я не для того положила тридцать лет на благо образования, чтобы вчерашние студентки учили меня жизни. А во-вторых, вы разве со мной не согласны? Один из таких же хулиганов избил вашего сына. Вы же не думаете будто из Колмогорова вырастет что-то другое? Вы и сами говорили, что по ним всем тюрьма плачет.
Теперь уже алеют щеки Курбатова под пронизывающим взглядом Виталия Павловича. Я открыто усмехаюсь — мне-то известно о материальной поддержке школы от Колмогорова, а вот Жабе нет. И она только что хорошо подставила директора, рассказав, что он на самом деле думает об Артёме, беря деньги его отца.
Но Колмогоров-старший не опускается до выяснения отношений с директором. Он хмуро сводит брови и ровным, не терпящим возражений, тоном произносит:
— Могу я уже поговорить с детьми? За то время, что мы с вами беседуем, с Артемом могло что-то случиться.
— Я вас умоляю, — ворчит себе под нос Жаба. — Что с ним может случиться?
— Не разделяю вашего оптимизма, Жанна Аркадьевна, — отрезает Виталий. — Артём просто ребёнок, и с ним может произойти все, что угодно.
— Да, да, конечно, Виталий Павлович, — Курбатов взмахивает руками. — Александра Дмитриевна вас проводит.
Я согласно киваю, и мы с Колмогоровым выходим из кабинета. Он суров и молчалив — точнее, ещё более суров, чем обычно. Я искоса оглядываю его фигуру и осторожно спрашиваю:
— Вы с Артёмом сильно поругались?
Он тяжело вздыхает, но все-таки отвечает:
— Да. Сильнее, чем обычно. Он был как-то особенно агрессивно настроен, заявил, что ему нужна большая сумма денег, но отказался объяснить, зачем. Конечно же, я отказал. И тогда он просто молча ушел. Не взял с собой вообще никаких вещей, и я был уверен — перебесится и вернется. Но он не пришёл домой ни вечером, ни ночью, ни утром.
— Как думаете, зачем ему понадобились деньги?
— Понятия не имею, — мужчина качает головой. — Надеюсь только, что здесь не замешаны наркотики. Или что похуже.
Я тоже на это надеюсь. Потому что ума не могу приложить, на что подростку может потребоваться большая сумма денег. Особенно, если об этом нельзя рассказать отцу.
У девятого “г” по расписанию идёт русский язык. Я открываю дверь кабинета и застываю на месте, потому что за учительским столом сидит Лара. А я, мало того, что не ожидаю увидеть её здесь, так ещё и оказываюсь не готова увидеться с ней лицом к лицу. После субботы мы так до сих пор и не разговаривали, и я совсем не готова к этому прямо сейчас.
Лара правильно истолковывает мой удивлённый взгляд и объясняет:
— Валентина Владимировна заболела, и я её заменяю. Что-то случилось?
— Да, — киваю я головой. — Нам нужно поговорить с классом.
Лариса делает короткий взмах рукой, давая согласие на разговор, и я обращаюсь к ребятам:
— Это отец Артёма Колмогорова, если кто-то не знает. — Я указываю на Виталия Павловича. — Артём вчера ушёл из дома и не вернулся. Если у вас есть хоть какая-то информация о том, где он может быть, пожалуйста, сообщите. С ним могло что-то случиться, ему может быть нужна помощь. Пожалуйста, — еще раз добавляю я и обвожу глазами класс.
Все молчат. Кто-то прячет глаза, не решаясь открыто посмотреть на нас, кто-то смотрит в упор, но во взгляде лишь скука. Я уже знаю, что никто ничего не расскажет, но продолжаю надеяться. Колмогоров-старший тоже. Он ждет с полминуты, а потом спрашивает ещё раз:
— Никто не общался вчера с Артёмом? — Неуверенные мотания головой в ответ. — И не знает, где он может находиться?
Нестройный хор голосов говорит “нет”, и Виталий Павлович раздосадованно поджимает губы.
— Если кто-нибудь из вас узнает хоть что-то, прошу сразу сообщить мне, — он диктует всем свой номер телефона, а потом кивает мне на прощание. — Спасибо за помощь, Александра Дмитриевна. Вас я тоже попрошу связаться со мной, если вдруг станет известна какая-нибудь информация об Артёме.
— Да, обязательно, — говорю я уже его удаляющейся спине и уже хочу уйти, но Лара неожиданно перехватывает меня.
— Вернусь через пять минут, — обещает она классу и выскальзывает следом за мной в коридор.
Мы останавливаемся друг напротив друга, и между нами повисает неловкая пауза. А я, наверное, впервые за все время нашего многолетнего знакомства не знаю, как начать разговор. Обычно с Ларой легко и просто, но сегодня каждое слово весит по десятку килограммов и даётся мне с трудом.
— Ты как? — первая прерывает молчание Лариса.
— Я? — Я ожидала, что она скажет, что угодно — будет злиться, ругаться, обижаться, но никак не предполагала, что Лара решит поинтересоваться, как мои дела. — Нормально. А ты?
— Прекрасно, — легко смеётся она, отмахиваясь от вопроса. — Вчера весь день с Максом разбирали подарки со свадьбы. Вот скажи, кому вообще в голову могла прийти идея подарить набор сковородок…
— Лар, прости! — выпаливаю я. — Мне так жаль, что твоя свадьба оказалась испорчена по моей вине.
— Ты уже извинялась, — замечает Лариса, а потом хмурится. — Саш, ты что, серьёзно думаешь, что испортила свадьбу?
Я киваю и стараюсь не расплакаться от переполняющего чувства вины. Оно подкатывает к самому горлу и грозит перелиться через край.
— Та-а-ак, — тянет подруга. — Давай скажу еще раз. Во-первых, мне бы и в голову не пришло винить тебя — как ты вообще можешь отвечать за других людей? Во-вторых, ведущий оказался крайне скучным, и его унылую программу просто требовалось разбавить чем-нибудь погорячее. И в-третьих, еще моя бабушка говорила, что ни одна хорошая свадьба не обходится без драки.
Лара смеется, и я неуверенно усмехаюсь.
— Ярослав… Он не плохой, правда. Скорее непростой, и иногда я сама не понимаю, зачем с ним связалась. От него же одни проблемы — он неуправляемый, иногда агрессивный, тяжелый, а, когда они встречаются с Яном, так у него вообще срывает голову. Я тебе не говорила, но они бывшие одноклассники, и между ними давняя вражда.
— Тогда почему ты с ним?
— Потому что он настоящий. Делает, как чувствует и, даже если ошибается, все равно не пытается казаться кем-то другим. Кем-то лучшим, чем есть на самом деле. Он не притворяется, не обманывает и не приукрашивает. И, на самом деле, я знала, что от него можно ожидать чего-то подобного, но почему-то решила, что он может мгновенно измениться. А он не мог. Это я ждала от Ярослава больше, чем он мог дать. Поэтому и чувствую себя виноватой, Лар. Это моя ошибка. Нужно было не позволить их конфликту с Яном дойти до такого: рассадить, не дать пересечься, уйти, в конце концов. Но вместо этого я ждала, что он по волшебству станет тем, кем никогда не являлся.
— Сашуль. — Лара порывисто обнимает меня и крепко прижимает к себе. И от этого ее жеста у меня из глаз брызгают слезы, которые больше нет сил сдерживать в себе: слезы облегчения, что она не держит на меня зла и готова все простить, и глухой тоски по Ярославу. — Я не сержусь, честно. Ну что мне сделать, чтобы ты поверила? Хочешь на томике Пушкина поклянусь?
Я смеюсь сквозь слезы, и качаю головой. Лариса мягко гладит меня по спине и продолжает:
— Саш, перестань. Случилось да случилось, и не такое бывает. А вообще, я думаю, Ян даже мало получил.
Это ее заявление заставляет меня перестать всхлипывать и поднять на подругу изумленный взгляд.
— Что?
— Никогда бы не подумала, что он опустится до того, чтобы распускать о человеке грязные сплетни. Я была о нем лучшего мнения. Но Олечка услужливо растрепала мне все, о чем ей поведал Ян — и, честно, я даже не буду лезть в это и выяснять, что из рассказанного правда, а что нет. Это вообще не наше дело, и обсуждать личную жизнь человека за его спиной некрасиво. И Ян просто придурок, раз решил покопаться в чужом грязном белье прямо на моей свадьбе. И, если хочешь знать мое мнение, то именно он — единственный, кто действительно виноват. И на месте Ярослава я бы, наверное, тоже не сдержалась. Только у меня не получилось бы так же эффектно размазать его по полу, но это уже детали.
Лара снова смеется, а я чувствую, как тугой обруч на груди постепенно разжимается и дает возможность снова вздохнуть полной грудью — впервые за последние пару дней.
— А еще, — Лара морщится, словно вспоминает о забытом дома мусорном ведре, которое теперь простоит там весь отпуск. — Ты оказалась права — если человек гнилой, то ничего это не исправит. Это я сейчас про Олю. Надо же догадаться растрепать всем отвратительные сплетни, а потом удивляться: почему я послала ее к черту. Не хочу с ней больше общаться. Крис, кстати, тоже — никому не нужна подруга, которая с легкостью подставит и тебя, и твоего спутника, и даже не поперхнется.
— Это точно, — бормочу я. В другое время новость, что мне больше не придется выносить общество Оли меня бы порадовала, но сейчас она — последняя, о ком я думаю.
— Саш, — вкрадчиво произносит Лариса. — Вы с Ярославом поругались?
Я киваю, не находя в себе сил ответить даже банальное “да”.
— И ты не собираешься мириться?
— Не знаю, — вздыхаю я. — С одной стороны, Ян тот еще провокатор, и повод сорваться у Ярослава был. Но с другой… Я не уверена, что готова к тому, чтобы постоянно сидеть на коробке со взрывчаткой и ждать, пока она сдетонирует. Он же как порох — поднеси крошечный огонек, и все все вокруг рванет. И, может быть, мне нужно что-то не настолько взрывоопасное?
Лара задумчиво изгибает бровь и пожимает плечами, тоже не находя ответа на мой вопрос. А потом снова крепко прижимает к себе и коротко целует в щеку.
— Я не знаю, Саш. Это решать только тебе. Но знай: какой бы не сделала выбор, я все равно буду на твоей стороне.
***
Остаток дня я не нахожу себе места. На фоне волнения за Артема даже проблемы с Ярославом отходят на задний план. Колмогоров так и не выходит на связь, и в конце рабочего дня весь коллектив делится на две группы: одни считают, что ничего с ним случиться не может, и он сам в состоянии доставить проблем кому угодно, а потому переживать не стоит — вернется, никуда не денется. Вторые склоняются к тому, что могло произойти, что угодно, все-таки Артем всего лишь подросток. Последних, конечно же, меньшинство, и именно этот факт одновременно злит и огорчает меня. Каким бы проблемным и сложным ребенком не был Артем, взрослые люди не должны относиться к нему настолько безразлично. А особенно учителя — это в корне неправильно.
Но Жанна Аркадьевна собирает вокруг себя толпу единомышленников — и мне до конца неясно, действительно ли они разделяют ее мнение, или просто не хотят перечить. Тошно и от первого варианта, и от второго, поэтому я весь день стараюсь вообще не заходить в учительскую, а вместо этого пытаюсь еще раз выяснить информацию об Артеме у его одноклассников и даже разговариваю с ребятами из параллельного класса. Но бесполезно — никто из них ничего не знает. Или просто не хочет говорить.
От Виталия Павловича тоже никаких новостей, а, значит, дома Артем так и не появился. Я и сама несколько раз набираю его номер, но телефон все также выключен.Стараюсь даже не думать, каково сейчас его отцу — понятия не иметь, где находится твой ребенок и прокручивать в голове сотни мыслей, что с ним могло случиться.
Домой я возвращаюсь, когда на улице уже начинает смеркаться. Осень все больше входит в свои права, и в воздухе уже явно чувствуется ее дыхание — холодное, сырое и промозглое. Под окном, на своем обычном месте, стоит байк Ярослава. Дыхание на мгновение перехватывает, и у меня не получается справиться с искушением посмотреть на его окна. Свет в них не горит, и меня охватывает тоска — несмотря ни на что, мне хочется его увидеть.
Дома я разбиваю на сковородку пару яиц и завариваю крепкий чай — готовить нет ни сил, ни желания. Ем в полнейшей тишине, а потом забираюсь на диван с кружкой чая. Включаю на телевизоре первый попавшийся сериал — просто для того, чтобы заполнить тишину и пустоту в доме, а заодно прогнать из головы лишние мысли. Но получается из рук вон плохо, и я перескакиваю то на размышления об Артёме, то о Ярославе.
Из этого состояния меня вырывает телефонный звонок. Номер неизвестный, и я долго смотрю на входящий вызов, прежде чем все-таки решаюсь принять.
— Да?
— Александра Дмитриевна, здравствуйте, — быстро тараторит в трубку девичий голос, и я пытаюсь понять, кто звонит. Наконец собеседник решает облегчить мне задачу и представляется: — Это Ксюша Ласкина.
Я мгновенно напрягаюсь. Потому что у Ксюши нет ни одной причины звонить вечером своей учительнице. Ни одной, кроме Артёма.
— Что случилось, Ксюш? — я стараюсь, чтобы мой голос звучал ровно.
— Я… — неуверенно начинает она, и срывается на писк от волнения. — Тема меня точно убьёт, но я должна вам рассказать. Его отцу я не смогу позвонить, я его ужас, как боюсь, лучше уж вам… Блин, блин!
— Так, Ксюш, давай спокойно и по порядку.
— Ладно, хорошо, — она делает глубокий вдох и продолжает уже спокойнее: — В общем, Тема пришёл вчера ко мне, злой и сердитый. Сказал, что поругался с отцом, потому что тот не дал ему денег. Артём нашёл какие-то курсы при колледже, и ему нужно было срочно их оплатить — якобы у всех слушателей гарантия зачисления после школы.
На этих словах я немного выдыхаю. Хотя бы деньги Колмогорову были нужны на учёбу, а не наркотики.
— Почему не сказал отцу прямо?
— Он бы ни за что не дал, — фыркает Ксюша. — Колледж художественный, а отец Темы даже слышать о таком не хочет.
— Ладно, Ксень, это сейчас не так уж важно. И что было дальше?
— Он сказал, что поживет у меня пару дней, а потом начал искать в интернете, где можно быстро заработать большую сумму денег. Предложения были в основном бредовыми — листовки раздавать да грузчиком в магазине подрабатывать. И зарплаты смешные. Но в конце концов он нашёл кое-что интересное: в объявлении предлагали до пятидесяти тысяч за один вечер. И никаких особых требований.
Я не сдерживаюсь от того, чтобы закатить глаза и раздраженно цокнуть. Ну как можно быть такими глупыми и наивными?
— И он, конечно же, позвонил. — Я скорее утверждаю, чем спрашиваю.
— Да. Ему предложили выйти на ринг. Если станет победителем, то деньги его, если проиграет, то остаётся ни с чем. Тема подумал, что это неплохой способ поднять быстрые деньги, а максимум, что ему грозит — ничего не заработать.
Я вздрагиваю. Да уж. Максимум, что ему грозит — остаться инвалидом на всю жизнь.
— Я пыталась его отговорить, честно! Но он даже слушать меня не захотел.
— Почему сразу не сказала?
— Тема просил молчать, — Ксюша коротко всхлипывает. — Но я просто не могу. Я очень за него переживаю. Я же его так люблю…
Теперь она уже заходится в рыданиях, а я быстро перевариваю информацию. Разбираться в их влюбленностях сейчас некогда, и это может подождать. Поэтому я быстро выхватываю из рассказа самое важное и спрашиваю:
— Когда бой?
— Через час. Он уже уехал.
Я едва не рычу от злости. Как же мало времени. Проклятье!
— Ты знаешь куда он поехал?
— Точно нет. Но он что-то говорил про склад в западной части города. Адрес я не знаю.
— Номер из объявления сохранился?
— Кажется да. Сейчас отправлю!
— Быстрее, Ксюш. И если Артём вдруг выйдет на связь дай знать.
— Хорошо, — только и успевает сказать она, а я уже отключаюсь.
Нервно стучу ногтями по экрану телефона в ожидании сообщения от Ласкиной. Оно приходит почти сразу, и я тут же набираю номер. “Абонент не доступен” — безразлично сообщает мне женский голос, и я с трудом удерживаюсь, чтобы не запустить телефоном в стену.
А потом звоню единственному человеку, который в состоянии мне помочь.