Порох. Бабочки. Шипы

Саша

В понедельник мы едва просыпаемся от третьего будильника. Наконец, когда времени остается только на быстрые сборы, Ярослав первым поднимается с постели и, пока я делаю легкий макияж и выбираю в шкафу подходящее платье, делает мне кофе и завтрак.

— Тебе не нужно на работу? — интересуюсь я, перемешивая сахар в кофе.

— Нужно. А перед этим еще было бы неплохо попасть домой и выпроводить оттуда друга.

— Не знала, что он ночевал у тебя. Может быть, тебе нужно было вернуться к нему? — я озадаченно хмурюсь, а Ярослав коротко целует меня в висок.

— Все нормально, не забивай голову.

На это у меня все равно нет времени, поэтому кофе я выпиваю почти залпом, а потом мы вместе выходим из квартиры. Я целую Яра в губы на прощание и сбегаю по лестнице вниз, а он направляется вверх, перепрыгивая сразу через несколько ступенек. Он еще не успевает исчезнуть за следующим лестничным пролетом, мне все еще слышен звук его шагов, на лестничной клетке все еще витает ощутимый запах ментола, а я уже начинаю по нему скучать.

Уже подходя к школе, я вижу, как у ворот тормозит “Мерседес” С-класса, и из него появляется Колмогоров. Со злостью хлопает дверцей и, круто развернулись на пятках, размашисто шагает в сторону школы. Водительская дверь тут же распахивается. Высокий мужчина лет сорока с небольшим, в черном классическом костюме и легкой проседью в темных волосах кричит ему вслед:

— Артем, вернись, я еще не договорил!

Колмогоров конечно же не останавливается. На ходу, не оборачиваясь, показывает мужчине средний палец, и тот краснеет от злости. Несложно догадаться, что передо мной его отец, и я ускоряю шаг.

— Доброе утро, — здороваюсь я.

Мужчина хмурится и переводит на меня взгляд.

— Доброе утро, — отвечает неприязненно, явно не понимая, кто я такая и что мне от него нужно.

— Меня зовут Александра Дмитриевна, я классный руководитель Артема.

— Приятно познакомиться. — По голосу сразу становится понятно — ему не приятно, я скорее раздражаю его своим появлением, но вежливость не дает послать меня куда подальше. — Виталий Павлович. Его отец, как вы уже, наверное, догадались.

— Мы могли бы поговорить?

— О чем?

— О вашем сыне, конечно же.

Виталий Павлович с шумом втягивает воздух и бросает быстрый взгляд на наручные часы.

— Я немного тороплюсь.

— Я не займу много вашего времени, — обещаю я. — Это же ваш сын. Что может быть важнее?

Колмогоров-старший наверняка нашел бы с десяток вариантов ответа мой риторический вопрос. Но в моем голосе так явно звучит неодобрение, что он сдается, пытаясь сохранить образ идеального родителя.

— Хорошо. Но у меня есть не больше пятнадцати минут. Потом мне нужно на важную встречу.

— Нам хватит этого времени. Зайдем в школу?

Он безразлично пожимает плечами, и мы идем в мой кабинет. Под дверью уже толпятся восьмиклассники, пришедшие на первый урок, но я прошу их подождать еще немного и пропускаю внутрь мужчину. Он небрежно садится прямо на парту и смотрит на меня, нетерпеливо барабаня пальцами по бедру.

— Я вас внимательно слушаю. Мой сын что-то опять натворил? С кем-то подрался? Получил очередную двойку?

— Нет. Наоборот. Знаете, оказывается, он неплохо разбирается в алгебре, просто очень запустил предмет. Но я пригласила его на дополнительные занятия, и, думаю, если он будет стабильно их посещать, к концу года у него получится нагнать материал и выйти на хорошую оценку.

Колмогоров смотрит на меня то ли удивленно, то ли неодобрительно. Наконец спрашивает с сомнением в голосе:

— Дополнительные занятия? И что, он на них ходит?

— Да.

— Сколько я вам за них должен?

Я несколько раз моргаю, не понимая, как из всего сказанного, его мог заинтересовать только этот вопрос. Вздергиваю подбородок и отвечаю немного грубее, чем следовало:

— Нисколько. Эти занятия входят в мои рабочие часы. И я вас позвала сюда не за тем, чтобы обсудить плату за мою работу.

— А зачем?

— Артём способный мальчик. Но по каким-то причинам не хочет учиться. И по тем же самым причинам грубит окружающим и провоцирует конфликты. И в ваших силах до него достучаться…

— Александра, — он тяжело вздыхает и крутит в руках ключи от машины. — Можно же я буду обращаться к вам так?

Вообще-то я против, но возразить не успеваю. Он продолжает:

— Сколько вы здесь работаете? Неделю? Две? Я понимаю, что вам кажется, что никто до вас не замечал очевидного. Но смею заверить, это далеко не так. Мы с ним прошли все круги Ада, посетили с десяток специалистов, и все без эффекта. Поэтому все, чего я теперь хочу — чтобы Артем просто закончил школу. Со временем он перебесится.

— А если нет? Или будет уже слишком поздно наладить ваши отношения?

— Давайте вы будете заниматься своим делом и не станете лезть в то, что вас не касается, — со злостью отрезает Виталий. — Дополнительные занятия? Хорошо, пусть ходит. А с тем, как мне воспитывать своего сына, я сам разберусь.

— И даже рукоприкладством не побрезгуете? — жёстко спрашиваю я.

И тут же думаю, что не стоило говорить об этом в лоб, а нужно было подойти к вопросу деликатней. Но слова уже вырвались на волю, и обратного пути нет. Колмогоров-старший смотрит на меня так, будто я его обвинила в том, что он убивает младенцев и пьёт их кровь. Его брови сдвигаются на переносице, и между ними залегает глубокая складка. Рука с брелоком замирает, и он сжимает пальцы в кулак.

— Что вы несёте? Я никогда не трогал сына и пальцем, — цедит он сквозь плотно сжатые зубы.

— На прошлой неделе Артём пришёл в школу с синяком на лице. И сказал, что это вы.

Виталий долго молчит, переваривая сказанное, а потом начинает смеяться. Смех получается надрывный и устрашающий настолько, что от него мурашки идут по спине. Я едва сдерживаюсь от того, чтобы не отступить подальше, настолько жутким сейчас кажется мужчина.

Смех обрывается неожиданно, точно кто-то резко повернул рычаг. Колмогоров поджимает губы и склоняет голову набок.

— Он лжет. Я его не бил, хотя глупо отрицать, что иногда все-таки хочется хорошенько врезать. Он вернулся таким домой, но наотрез отказался объяснять, что с ним произошло. Я решил — подрался с кем-то из приятелей.

Я чувствую, что он говорит правду. И от этого внутри неприятно ноет: Артём не просто легко мне соврал, но и, не раздумывая, оклеветал отца.

— Простите, — вздыхаю я. — Артём говорил крайне убедительно.

Виталий кивает.

— Я не такой монстр, каким он хочет меня показать. И хочу для него только лучшего. Вы знаете, что его мать умерла, когда ему едва исполнилось десять? Это оказалось для него тяжёлым ударом, от которого он до сих пор не может оправиться. Потом к этому добавился переходный возраст, и он стал совсем неуправляемым. Вбил себе в голову, что хочет стать художником. Я не против творчества, пусть занимается в свободное время, чем угодно. Но я за практичный подход и считаю, что у него должно быть образование, которое сможет обеспечить ему достойную жизнь. У меня сеть ювелирных магазинов, и ему там давно готово место. Но для этого он должен хоть что-то знать и уметь. Я уверен, он тоже это когда-нибудь поймет: что я не хочу убить его мечту и подмять под себя. Нет, я хочу дать ему возможность обеспеченного будущего. Лет через десять он оглянется назад и увидит, что я был прав. Поэтому сейчас я готов быть для него тираном и ужасным отцом, но сделаю все, чтобы он не свернул с этого пути на кривую дорожку, которая приведет его в никуда.

Виталий грустно улыбается, и мне хочется поддержать его. Он выглядит искренним и настоящим, словно давно носил в себе все эти слова и теперь избавился от тяжкого груза. Но тут же его взгляд тяжелеет, и мужчина снова проверяет на часах время.

— Мне уже пора. Спасибо за то, что небезразличны к судьбе Артема. И буду благодарен, если хоть немного подтянете его. До свидания.

Он резко встаёт и стремительно покидает кабинет. Я только успеваю попрощаться с его исчезающей в коридоре спиной. Класс тут же наполняют дети, заждавшиеся под дверью в ожидании начала урока. А я оставляю мысли об Артёме на потом.

***

После урока я иду в учительскую, надеясь встретиться там с Ларой. Но вместо неё сталкиваюсь с Жанной Аркадьевной. Она сидит за столом, занимая практически все свободное пространство, и одну за другой пролистывает тетради. Меня посещает вопрос, зачем она делает это здесь, если у нее есть собственный кабинет.

Ответ находится почти сразу. При моем появлении Жаба кривит рот в улыбке и откладывает в сторону и ручку, и очередную тетрадку — она просто ждет тут жертв для того, чтобы излить свой яд.

— Здравствуйте, милочка. — Она категорически отказывается называть меня по имени. — Как ваши успехи?

— Замечательно, — отзываюсь я и обворожительно улыбаюсь.

— А с вашим классом?

— С ним все тоже прекрасно. Набрала среди них самых способных и заинтересованных учеников для дополнительных занятий.

Она не моргая смотрит на меня, пытаясь уместить слова “способный”, “заинтересованный” в одном предложении с детьми из моего класса. Попытка проваливается, и она недоверчиво кривится, складывая перед собой полные руки.

— В девятом “г” нет способных учеников. Вы зря тратите время, милочка.

— Вы ошибаетесь, — с нажимом произношу я.

— Я учила их два года. И знаю, о чем говорю.

— Я тоже.

Она стучит пальцами по столешнице и поправляет очки на переносице.

— И кто же, на ваш взгляд, имеет способности к математике?

— Олег Мезенцев неплохо разбирается в темах. И ещё Ксения Ласкина. Она плавает в пройденном материале, но хорошо схватывает новый.

— Ласкина? Да все, на что она способна — это посчитать, сколько стоит новая кофточка. И то на калькуляторе.

— Это грубо, Жанна Аркадьевна, — резко отвечаю я и складываю руки на груди. Внутри все кипит от негодования, и мне стоит немалых усилий сдержаться и не сказать ей все, что я думаю на самом деле.

Но она даже не обращает на моё высказывание внимания и продолжает:

— Мезенцев, возможно, что-то и знает, но вытянуть из него ответ нереально. И даже если его решение верное, ответ все равно оказывается неправильным, потому что он слишком невнимателен. Кто-то ещё?

— Артём Колмогоров, — уверенно заявляю я, уже больше для того, чтобы посмотреть на её реакцию.

— Колмогоров? — Чайкина заливается тонким визгливым смехом и прикладывает руку к груди. — Да вы не в себе, дорогуша.

Я пожимаю плечами, не собираясь ей ничего доказывать. Все равно это невозможно, проще заставить её поверить, что Земля плоская и лежит на спинах слонов.

— Каким уроком у вас занятие у девятого “г”? — усмехаясь, спрашивает Жаба.

— Четвертым.

— Я к вам зайду. Посмотрю, что вы умудрились разглядеть в этих лоботрясах.

— Конечно. — Помешать ее появлению я все равно никак не смогу, но очень стараюсь, чтобы по моему тону она догадалась, что я ей совсем не рада.

Я быстро выхожу из учительской, пока Жабе не пришло в голову ещё что-нибудь. И уже в коридоре сталкиваюсь с Яном — вторым человеком после завуча, которого мне меньше всего хочется видеть.

— Привет, — улыбается он.

— Привет.

— Почему не в духе?

— Тебе показалось, у меня все отлично, — я стараюсь улыбнуться ему в ответ.

— У тебя плохо получается врать. — Он делает шаг вперед и оказывается слишком близко ко мне. Сзади меня стена и отступать больше некуда, а вокруг, как назло, никого нет.

— Ян. — Я ловко огибаю его. — Мне показалось, мы все выяснили вчера.

— Я не отступлюсь так просто. Я готов подождать, пока ты убедишься в том, какое он ничтожество, и придешь ко мне.

— Настолько в себе уверен?

— Да.

— Удачи, — усмехаюсь я и ухожу по коридору, помахав ему на прощание рукой.

Следующие два урока я не нахожу себе места — слишком уж волнуюсь от перспективы появления завуча на моем уроке. Я почти уверена, что все пройдет ужасно, хотя бы потому, что Колмогоров не упустит возможность показать Чайкиной очередное представление, а остальные поддержат своего негласного лидера. У меня нет цели доказать Жанне Аркадьевне свою правоту, куда важнее действительно достучаться до ребят и помочь им разобраться в предмете. И удачно сданные ими экзамены будут убедительнее всего остального. Но выходить из нашей схватки с поражением все равно не хочется.

Колмогоров появляется в кабинете первым, и у него на удивление хорошее настроение — наверное, его неплохо зарядила утренняя ссора с отцом. Вот только я пока не уверена, на пользу мне такой настрой, или нет.

— Здравствуйте, Александра Дмитриевна! — широко улыбаясь здоровается он и с размаху бросает свой рюкзак на пол. — Как ваши выходные?

— Спасибо, Артём, хорошо. — У меня не получается сдержать улыбку при воспоминании о двух последних днях и Ярославе, но я тут же беру себя в руки. — А твои?

— Шикарно. — Он разваливается на стуле и откидывается назад на ножках, но в подробности не вдается.

— Я сегодня видела твоего отца. И у нас с ним состоялся крайне интересный разговор.

Артем напрягается и выпрямляется на стуле, ожидая продолжения. Нервно сглатывает, и его кадык дергается.

— Зачем ты соврал? — прямо спрашиваю я.

Он молчит и смотрит куда-то в сторону. Когда пауза между нами затягивается, я повторяю:

— Зачем, Артём?

— Разве это так важно? Неужели есть какая-то разница? — наконец произносит он.

— Серьёзно думаешь, её нет? Расскажи это тем детям, которых действительно бьют родители.

Он пренебрежительно фыркает и отворачивается в сторону, всем видом показывая, что его мало трогают мои слова.

— Он все равно дерьмовый отец.

— Потому что хочет для тебя лучшего будущего?

— Лучшего? Почему он решает, что для меня лучше, а что хуже? Ладно, не отвечайте. Вижу, вы уже успели спеться, и теперь на одной стороне.

— Я ни на чьей стороне. Но в чем-то я согласна с твоим отцом — тебе ничто не мешает заниматься рисованием в свободное время, а параллельно получать другое образование.

— Для чего? Чтобы потом работать вместе с ним? Я не собираюсь этим заниматься. Скукота.

— Всегда можно прийти к компромиссу, если захотеть. Вот скажи мне — ты действительно уверен, что сможешь заработать на жизнь своим увлечением?

Артем молчит. На его скулах играют желваки, еще немного — и он сорвется. На мой вопрос Колмогоров так и не отвечает.

— Я не отговариваю тебя от мечты. Просто предлагаю рассмотреть и другие варианты. И если бы ты не был так озабочен войной между тобой и отцом, то и сам бы это понял. Не дай этой глупой обиде перечеркнуть твое будущее.

Нас прерывают ввалившиеся в кабинет одноклассники Колмогорова. Помещение сразу же наполняется шумом и смехом, пока они рассаживаются на своих местах. Но тут же резко замолкают, когда следом за всеми вплывает Жанна Аркадьевна. Она снисходительно мне улыбается, а учеников одаривает таким взглядом, будто зашла не в класс, а подвал, кишащий крысами и тараканами. Завуч протискивается между рядами и занимает самую последнюю пустующую парту в первом ряду. Дети провожают ее глазами, и я привлекаю их внимание.

— Жанна Аркадьевна решила сегодня посетить наш урок. — Я очень стараюсь, чтобы в голосе звучало как можно меньше сарказма, но актриса из меня плохая. — Поэтому давайте мы дружно соберемся и покажем все, на что способны.

Артём как-то недобро улыбается, и я мысленно закатываю глаза — как бы он не решил действительно показать все, на что способен. Я посылаю ему предупреждающий взгляд, намекая, чтобы даже не думал что-нибудь выкинуть. И быстро вызываю к доске Олега — единственного человека, на здравомыслие которого можно положиться.

Мезенцев выходит с выражением истинного ужаса на лице. Он бледнеет, а по лбу и щекам расползаются ярко-красные пятна, так что я даже начинаю немного переживать, как бы он не свалился в обморок прямо здесь. Трясущейся рукой он начинает переписывать домашнее задание из тетради на доску, но тут же путается, судорожно стирает написанное, принимается писать заново, то и дело роняя мел на пол. Из класса доносятся первые смешки, которые быстро перерастают в тихий гул, и Олег обессиленно опускает руки, покраснев уже до самых кончиков ушей.

Я рявкаю на класс, призывая к тишине, но это ожидаемо не имеет никакого действия. Тогда я обращаюсь к Олегу:

— Успокойся и соберись. Ты же все решил. Не обращай на остальных внимания.

Он кивает и продолжает писать решение. Сбивается и путает числа, не замечает этого, и поэтому ответ получается неверный. Я с досадой забираю у него из рук тетрадь и бегло пробегаю глазами по заданиям — решения верные. Мезенцев смотрит на меня грустным извиняющимся взглядом и неуверенно бормочет:

— Я опять что-то напутал, да?

— Садись, Олег, — я очень стараюсь скрыть разочарование в голосе, но получается плохо.

Олег садится на место, а я провожаю его взглядом. Мельком смотрю на Чайкину — та расплылась в мерзкой улыбке и уже довольно потирает ручки. Слова “я же говорила” практически проступили у неё на лбу, и я поджимаю губы. Понятия не имею, кого вызывать следующего. Ксюшу? “Близняшек”? Мне не кажется это такой уж хорошей идеей — после провала Олега я уже ни в чем не уверена.

Класс сегодня словно взбесился, и я впервые действительно понимаю, что имели в виду учителя, когда говорили, что дети скрывают уроки. Гул стоит такой, будто где-то рядом заходит на посадку небольшой самолёт. Кто-то смеётся, кто-то болтает на такой громкости, что можно, не напрягаясь, слушать обрывки разговора, кто-то даже догадался включить музыку на телефоне. Я несколько раз призываю класс к порядку, но безрезультатно. Присутствие на задней парте Жанны Аркадьевны превращает немного проблемный класс в неуправляемый. И главное — я ничего не могу с этим сделать.

Я разочарованно обвожу всех взглядом. Внутри бурлит злость, и я не знаю, на кого злюсь больше. На себя, что не в состоянии справиться с классом, на Чайкину, которая решила проверить мои слова или на детей, которые вставляют палки в колеса в то время, когда я пытаюсь их защитить. И пока я уверяю, что они не так безнадежны, как все думают, всеми силами пытаются доказать обратное.

Я на грани того, чтобы признать перед Чайкиной свое поражение и согласиться с тем, что я была не права. У меня даже закрадываются мысли — а что, если я и правда ошиблась, и просто вижу то, что хочется. И во всем классе нет ни способных, ни адекватных людей…

Прерывает мои размышления Колмогоров. Он поднимает руку высоко вверх, и это движение заставляет меня широко распахнуть глаза. Обычно он никогда не занимается такой ерундой, а просто говорит, если ему есть, что сказать. Я несколько секунд смотрю на его вздернутую кисть и осторожно киваю головой, разрешая ему обратиться.

— Александра Дмитриевна, а можно я отвечу?

В классе резко становится тихо. Все замолкают, стоит только Артёму начать говорить — и сразу становится понятно, кто из нас здесь действительно обладает авторитетом. Я медлю, потому что не знаю, чего ожидать от Колмогорова. Но все-таки решаю: хуже уже не будет, и приглашаю его выйти. Он вразвалочку проходит между рядами, забирает у меня из рук учебник с заданиями и принимается быстро строчить на доске решения.

Я отчетливо слышу, как тикают часы на стене и как с задней парты недовольно сопит Жанна Аркадьевна. Именно недовольно — ведь все ответы Артема оказываются верными. Колмогоров расплывается в довольной улыбке и кладет мел на место с видом победителя. Окидывает взглядом класс и ненадолго задерживается на Чайкиной. Завуч смотрит из-под опущенных бровей, явно недовольная его результатом. И быстрее, чем я успеваю похвалить Артема, говорит:

— Александра Дмитриевна, у вас в учебнике написаны ответы?

Я возмущенно дергаю головой.

— Конечно, нет! Как вам такое пришло в голову?

— Больше у меня нет объяснения правильному решению Колмогорова.

— То, что он сумел разобраться в теме, не подойдет?

Чайкина медленно встает со своего места и подходит к нам. Выхватывает у Артема из рук учебник и бегло пробегается глазами по страницам. Я возмущена настолько, что сдерживаюсь из последних сил, чтобы вырвать книгу обратно и выставить ее вон. Не найдя написанных ответов, она с сожалением бросает его на учительский стол.

— Это еще не показатель. Просто удачное стечение обстоятельств. Посмотрим, как он сдаст экзамен. Да и дисциплина на уроке у вас очень хромает.

С этими словами она выходит из кабинета, а я только качаю головой. Невозможно убедить человека в том, во что он отказывается верить. Даже если весь класс чудесным образом сдаст экзамен на пятерки, это все равно ничего не исправит. Чайкина уже успела навесить на них ярлыки, и теперь ничто не заставит ее изменить свое мнение.

— Молодец, Артем, — стараюсь улыбнуться я. — И спасибо.

— За что? — искренне удивляется он и усмехается: — Кажется, я нашел то, что бесит ее больше всего. И уже предвкушаю выражение лица Жабы, когда я сдам экзамен.