Глава 13. Методы воспитания
Саша
Я медленно пропускаю через пальцы его волосы, оказавшиеся неожиданно мягкими и гладкими. Наблюдаю, как выражение его лица с каждой минутой все больше меняется — свет от уличного фонаря падает прямо на него, и мне хорошо видны эти изменения. Острые скулы становятся мягче, вертикальные морщинки на переносице расправляются, а излом бровей выглядит ровнее. Словно кто-то стёр с лица напряженную маску и расслабил каждый мускул в теле. Он даже выглядит моложе, и теперь, лёжа у меня на коленях, напоминает мальчишку.
Дыхание Ярослава выравнивается, а грудь мерно вздымается, и я понимаю, что он спит. Но продолжаю играть с прядями темных волос и еле слышно пою себе под нос очередную колыбельную. Никогда бы не подумала, что их столько сохранилось в памяти, но мне не приходится даже задумываться — текст и мелодия сами по себе всплывают в голове.
Я осторожно касаюсь кончиками пальцев его правой руки — от самой кисти и до плеча, скрытого футболкой она покрыта выбитыми на коже рисунками. Переплетающиеся графические узоры и растительные орнаменты тянутся на самый верх, и я долго разглядываю их. Из-под края футболки видно изображение крыльев, но разглядеть, кому они принадлежат, не получается. Выбрасываю из головы такое неуместное желание заглянуть дальше, чтобы узнать. Во-первых, мне не хочется будить Ярослава, а, во-вторых, это не моё дело.
Но это не мешает мне и дальше разглядывать его лицо: полные губы, высокий лоб, веки с подрагивающими длинными и темными ресницами. Сейчас они закрыты, но я хорошо помню, что под ними прячутся глаза цвета мокрого асфальта. Неровный нос, будто бы когда-то сломанный. Ярослава сложно назвать эталонным красавцем, слишком уж много в нем острых и резких черт. Но сейчас, когда он спит, я, не скрывая, любуюсь им. И сердце тоскливо сжимается от того, что его настоящая красота прячется так глубоко и пробивается наружу только во сне.
Слишком явно виден в нем этот надрыв. Его личный разлом Сан-Андреас, рассекающий душу напополам. И по какой бы причине он не появился, так и продолжает медленно кровоточить.
Я встаю, аккуратно опустив его голову на диван, только, когда убеждаюсь, что он крепко спит. На несколько секунд замираю рядом, а, удостоверившись, что Ярослав не проснулся, на цыпочках выхожу из кухни. Не включая свет, на ощупь пробираюсь в комнату, которая, судя по всему, должна оказаться спальней.
Шторы задернуты, и в полумраке я почти не различаю ни обстановку, ни мебель — она тонет в тени. Но кровать вижу сразу, в небольшом помещении она стоит почти по центру и занимает большую его часть. Нахожу на ней мягкий плед и подушку и, вернувшись на кухню, кладу ее Ярославу под голову и укрываю его. Он шумно выдыхает во сне, но не просыпается, и я, довольно улыбнувшись, ухожу. Тихо захлопываю за собой дверь и спускаюсь к себе в квартиру — оказывается, я провела у Ярослава почти два часа.
Долго стою под горячим душем, размышляя о том, зачем мне вообще понадобилось помогать Ярославу. Уверяю себя, что на моем месте любой поступил бы точно также. Как пройти мимо человека, избитого до крови? А особенно вступившегося за ребёнка.
Но меня не отпускает чувство — за этим кроется что-то ещё. Иначе зачем мне понадобилось рассказывать ему о вреде неконтролируемого приема снотворных и помогать уснуть без них? До этого мне точно не должно быть никакого дела. И по-хорошему стоило сбежать сразу, а не оставаться на чай. Но что-то во взгляде Ярослава не позволило мне уйти. И что-то внутри отчаянно требовало остаться — не из чувства банальной вежливости, а потому, что сидеть на его кухне и пить отвратительный на вкус чай оказалось удивительно приятно. И это правда странно, ведь рядом с малознакомым татуированным парнем с разбитым лицом я должна чувствовать как минимум волнение, а как максимум желание убежать подальше. Но вместо этого — лишь приятное тепло по телу и спокойствие. И, может быть, поэтому так захотелось поделиться с ним хоть частью?
Я ещё долго пытаюсь прогнать из головы мысли о соседе, мешающие уснуть. Кручусь на кровати и никак не могу понять — почему он так прочно там засел? Ответа так и не находится, зато я наконец-то засыпаю.
***
На следующий день первым уроком у меня стоит алгебра у 9 “г”. С одной стороны, я даже этому рада — лучше сразу сделать самое сложное, чем ждать этого весь день. До звонка остаётся не больше минуты, когда дети появляются в кабинете — они словно специально все вместе ждали под дверью, чтобы ни в коем случае не прийти заранее. Я смотрю на поток учеников, входящих в класс, и ищу среди них Колмогорова. Вчера он так и не явился в школу, и ни один из его одноклассников не смог ответить на вопрос, где он.
Сегодня он приходит. Появляется в кабинете последним, когда звонок уже звенит, и, не глядя ни на кого, идёт к своей парте. Зато я не могу отвести от него глаз, потому что у него на щеке красуется огромный синяк. По идее, в этом нет ничего удивительного — он мальчишка, который старательно ищет приключения и неприятности, и подраться для него раз плюнуть. Но интуиция не позволяет мне не обратить на это внимания. Артём подозрительно тихий и мрачный, и что-то в его взгляде не даёт покоя. Точнее в том, как он старательно избегает встречаться им с моим.
За весь урок мне не удаётся поймать даже беглый. Колмогоров делает вид, что изучает параграф в учебнике, хотя смотрит в одну точку. Остальной класс стоит на ушах, и у меня едва получается поддерживать дисциплину. Удивительно, с какой точностью им удается считывать состояние человека, стоящего перед ними — сегодня мои мысли кружатся вокруг Колмогорова, и я собрана чуть меньше, чем обычно. И класс тут же использует это против меня, вот только Артём не принимает в этом никакого участия. Он словно сидит в какой-то параллельной реальности, и все происходящее вокруг его мало трогает.
Когда звенит звонок с урока, я облегченно выдыхаю. И только успеваю вставить до того, как шум класса поглотит мои слова:
— Артём, задержись, пожалуйста.
Он даже не поворачивает голову в мою сторону. Мне кажется, что он не слышит, а то и вовсе игнорирует мою просьбу, и сейчас уйдёт, но Артём всё-таки остаётся. Очень медленно складывает вещи в рюкзак — будто он здесь не потому что я попросила, а просто потому, что не успел быстро собраться.
Он поднимает глаза только, когда мы остаёмся наедине, и в них отчетливо мелькает какая-то глухая тоска:
— Чего вам, Александра Дмитриевна?
— Что с тобой случилось?
— Ничего.
— Это ты называешь “ничего”? — я указываю на его лицо, и он морщится.
— Подрался. Ерунда.
— С кем?
— Неважно.
— Ладно. А почему вчера не был в школе? — не успокаиваюсь я.
— Приболел.
— И у тебя есть справка?
— Нет у меня никакой справки! — зло выдыхает Артём. — Подрался, плохо себя чувствовал, решил не ходить в школу. Все!
— Почему ты злишься? — я склоняю голову набок, будто это поможет мне лучше разглядеть то, что он прячет внутри.
— Потому что вы, Александра Дмитриевна, ведёте нечестную игру, — неожиданно хмыкает он, и его губы искривляются в недоброй усмешке.
— Что, прости? — я удивленно вскидываю брови на это заявление.
— Что слышали. Сначала пытаетесь втереться в доверие, а потом за спиной рассказываете отцу, хотя обещали этого не делать.
— Я с твоим отцом даже не разговаривала!
— А он все равно обо всем узнал.
— Во-первых, не от меня. О том, что ты натворил знали ещё, как минимум, пара человек. А, во-вторых, чем ты недоволен? Ты же наоборот хотел, чтобы ему все стало известно. Разве не ради этого ты стараешься?
Артем обиженно сопит и утыкается взглядом в пол. Пальцы, сжимающие лямку рюкзака, белеют от напряжения, а он сам словно плотно сжатая пружина, готовая распрямиться в любой момент. Меня пронзает жуткая догадка, и я тут же спешу прогнать её прочь, не желая верить. Но потом все-таки негромко спрашиваю:
— Тебя что, отец ударил?
Артем молчит, но мне уже и так все понятно, без слов. Внутри все закипает от негодования: да, Артём не подарок, но такие методы воспитания для меня неприемлемы. Я смотрю на жизнь без розовых очков и понимаю, что есть семьи, где родители бьют своих детей, унижают и оскорбляют, но оказалась не готова к тому, что один из них будет стоять прямо передо мной. Я должна как-то среагировать, что-то сделать, но у меня получается только молча хватать ртом воздух и пытаться заставить руки не дрожать.
— И как часто такое происходит? — спрашиваю я после глубокого вдоха.
— Впервые, — отвечает Колмогорова и коротко смеётся. — Наверное, я его вконец достал.
— Тебя это веселит?
— А что мне, плакать что ли? — он немного медлит, прежде чем спросить: — Это правда не вы?
— Нет, я же обещала.
— Понятно, — задумчиво протягивает Артём. — Ну я пойду.
— Давай, — растерянно отзываюсь я.
Я смотрю, как он выходит из кабинета, а потом тоже быстро направляюсь следом. Перемена ещё не закончилась, и школьные коридоры полны детей. Они галдят, смеются и громко разговаривают, а я, уверенно лавируя между ними, спускаюсь на первый этаж к кабинету завуча. Стучусь и, не дождавшись приглашения, захожу внутрь.
— Александра Дмитриевна? — женщина удивлённо взирает на меня снизу вверх из-под стекол очков.
— Жанна Аркадьевна, это вы позвонили отцу Колмогорова?
— А в чем проблема?
— Проблема в том, что он мой ученик, и я собиралась решить эту проблему сама. А вы в обход меня связались с родителями.
— Ну вы же этого не сделали, милочка, — невозмутимо отвечает Жаба. — И, похоже, даже не собирались. А мы должны ставить в известность родителей о таком вопиющем поведении учеников.
— Я всего лишь попросила не вмешиваться и дать мне возможность разобраться самой. Зачем ставить меня к этому классу, если у меня нет никакой свободы действий?
— Дорогая моя, вы в школе какой день работаете? А у меня многолетний стаж, и уж я-то знаю: простыми разговорами с этими хулиганами не справиться. Без сурового наказания ему это как об стенку горох.
— Кажется, ваши методы не работают, — криво улыбаюсь я. — Раз у вас до сих пор не получилось до них достучаться. И после вашего звонка Артём пришёл в школу избитым своим отцом.
Она даже не меняется в лице, просто пожимает плечами и равнодушно отвечает:
— Это их семейное дело. И в случае Колмогорова я не осуждаю такой подход. На мой взгляд, следовало это сделать намного раньше.
— Жанна Аркадьевна, не могли бы вы впредь прежде, чем сделать что-то, касающиеся моих учеников, сначала обсудить это со мной? — цежу я, едва сдерживая злость. — Я понимаю, что вы завуч, но это мой класс и моя ответственность.
Ответа я не дожидаюсь. Выхожу из кабинета, едва сдерживаясь, чтобы не шарахнуть со всей силы дверью.