19
Наши дни
Чонгук
Сегодня пятница: завтра приезжает отец Лисы.
Я заканчиваю смену в части около десяти вечера, сегодня я не дежурю. Я завязываю шнурки в раздевалке. Я только что принял душ, и мои волосы еще влажные. Рядом тусуется Итан, жалуясь, что ему придется провести тут всю ночь.
– А как у тебя дела с Лисой?
Я бесстрастно пожимаю плечами. С тех пор как мы переспали, единственное, в чем я отдаю себе отчет, – что я испытываю к ней чувства, которые до этого игнорировал.
– Хорошо. Прежде всего мы друзья, – объясняю я, словно пересказывая заученный текст. – И останемся ими во что бы то ни стало.
Он хочет сказать что-то еще, но я перевожу тему на его девушку, имя которой все так же не могу запомнить. Он рассказывает, что подумывает предложить ей съехаться, и это меня удивляет. Они встречаются всего пару недель. Это слишком быстро… Я говорю ему об этом, но он лишь улыбается.
– А зачем ждать, если я влюбился в нее в ту же секунду, как увидел?
– Помнится мне, не так давно некий Итан из-за того, что она феминистка, сомневался, стоит ли приглашать ее на свидание…
– Неправда! Эта ее сторона меня напрягала, но я быстро понял, что феминизм – это не про «я ненавижу мужчин». Офелия просто невероятна, чувак.
Ах да, Офелия. Я киваю, искренне за него радуясь. Вокруг меня одна за другой образуются парочки. А когда будет моя очередь? Я по-прежнему жду женщину, которой больше не нужен. Вот только ждать я устал.
Одевшись, я прощаюсь с Итаном и остальными и сажусь в машину, собираясь домой. Я так устал. И от мыслей о предстоящих выходных лучше не становится. Я уже встречался с отцом Лисы, он прекрасный и понимающий человек, но у меня сводит зубы от того, что я знаю, что он познакомится с Сухи.
Что до Лисы, на данный момент я уверился в четырех вещах:
1) Я хочу с ней переспать. Еще. И еще.
2) Сухи со своими сексистскими высказываниями ее не заслуживает.
3) Мне хотелось бы как-нибудь вывести ее на разговор о прошлом.
4) Четвертого нет, но я еще подумаю.
Если я правильно понял, ее бросила мать. Но я уверен, что за этим кроется что-то еще, а следовательно, полагаю, что и с Сухи она встречается не по любви, а из-за чего-то еще.
Я открываю дверь квартиры с перекинутой через плечо спортивной сумкой.
– Всем при…
Я застываю на месте. В моих венах – настоящий пожар, разгораются внутренности, огонь охватывает меня целиком. Внезапно я становлюсь свидетелем самого восхитительного зрелища за сегодняшний вечер. Лиса стоит у открытой дверцы холодильника, одетая в штаны для йоги, обтягивающие, словно вторая кожа, и спортивный розовый лиф. Ее светлые волосы вьются у лица, она поворачивается ко мне, а на мордашке словно написано: «Поймана с поличным». И действительно – во рту у нее столовая ложка. Я выгибаю бровь, а она мрачнеет. Почти сразу же я натыкаюсь взглядом на остатки «Нутеллы», банка из-под которой брошена на столе в гостиной.
– Мне зайти еще раз и притвориться, что никто ничего не видел, или можно забить?
Она чувственно вынимает изо рта ложку, заставляя меня вздрогнуть, и ровным голосом говорит:
– Ты всегда можешь просто зайти. Но если и впрямь сделаешь это, мне придется тебя убить. Посмотри на то, как я прикончила пасту. Ты же не хочешь закончить так же?
А может, и хочу. Я прячу улыбку и, уступая, разворачиваюсь. Я закрываю за собой дверь и немного выжидаю, посмеиваясь себе под нос и представляя, как она сейчас убирает на кухне. Спустя тридцать секунд я вновь вставляю ключ в замок и захожу внутрь. На сей раз не осталось никаких следов упомянутой «Нутеллы», холодильник закрыт, а ложка, вероятно, вымыта. Жаль.
Лиса же шутливо кланяется:
– Добро пожаловать, красавчик!
Я весело улыбаюсь. Вряд ли когда-нибудь мне доведется узнать, откуда она такая сумасшедшая взялась, но это и неважно. Важно, что она есть.
– Неплохо, неплохо, – комментирую я.
– Это возвращение тебе нравится больше, а?
– Странно, но мне понравилось больше то.
Эти ее штаны, вне сомнений, я люблю больше других, пусть и питаю слабость к ее юбкам. Но в них она как будто голая, а я знаю, о чем говорю, – я видел ее без одежды.
– Какое то? – невинно спрашивает она. – Не было никакого «того», о чем ты?
Должно быть, она думает, что мы шутим, что просто, как и всегда, играем. Но когда она одета так непристойно, в моих глазах это уже совсем другая игра – опасная, но она мне нравится. И именно потому, что она мне нравится, она и опасна. Я прохожу вперед, глядя ей в глаза, и, подойдя так близко, что, если бы мне захотелось, я мог бы ее поцеловать, останавливаюсь. Она поднимает голову, перехватывая мой взгляд, и вдруг теряет всю свою недавнюю смелость.
Я улыбаюсь и вытираю с уголка ее губ шоколадную пасту.
– Конечно, никакого «того», – бормочу я.
Я посасываю палец, не отрывая от нее взгляда. Лиса сглатывает, глядя на меня, и по ее рукам пробегают мурашки. У меня и у самого пульсируют те места, которые я предпочел бы не называть вслух. Лучше закончить все здесь и сейчас.
– Где Дженни?
– С… с Тэхёном. Сегодня она ночует у него.
Ого, а он делает все как следует. С одной стороны, я рад за них. С другой, надеюсь, что Дженни не станет с ним играть. Понимаю, звучит весьма иронично, но как бы странно это ни было, мне кажется, она действительно ему нравится.
– Я хочу с тобой поговорить.
На этот раз я настроен решительно, и ей не удастся сбить меня с толку. Я уже все спланировал на случай, если она заплачет. Я не дрогну. На всякий случай у меня в кармане лежат салфетки.
– Поговорить?
Лиса снова закрывается, словно жемчужина в раковине, и скрещивает на груди руки. Я предчувствовал, что так и будет, поэтому и бровью не веду. Я держусь.
– Да, поговорить.
– О чем?
– О том, в чем ты призналась, когда всю ночь проревела у меня в руках. Как вариант.
Она сверлит меня взглядом, и я понимаю, что это будет нелегко. Она упрямая. Но и я тоже упрямец – по крайней мере, не хуже ее.
– Я не хочу снова об этом говорить, Чонгук. Пожалуйста.
Она пытается освободиться, вероятно, чтобы сбежать в свою комнату, но я припираю ее обеими руками к стене. Никуда она не уйдет, пока мы все не проясним.
– А я хочу понять и помочь.
– Все это в прошлом, – бормочет она, опуская глаза, – все хорошо, клянусь. Почему ты так настаиваешь?
– Потому что ты дорога мне. И потому что ты, судя по всему, используешь Сухи, чтобы заделать брешь, которую в тебе оставила мать.
– Не надо меня психоанализировать, я ведь уже говорила, – злится она и с силой толкает меня, но я не сдвигаюсь ни на дюйм. – Господи, кто ты такой? Халк?!
– Ты его любишь?
Я не хотел задавать этот вопрос. Но я не забираю эти слова, потому что, должен признать, мне очень интересно услышать ответ. Лиса моргает, застигнутая врасплох. Ей и отвечать-то не нужно: я знаю, что ответ «Нет!». И я сразу же чувствую облегчение.
– Я могла бы его полюбить, – отвечает она наконец, стыдливо опуская голову.
Меня поражает ее упрямство и ошеломляет эта ее неспособность довериться самой себе; из-за нее она и возражает мне, пусть даже и знает правду.
– Как же ты ошибаешься…
– Не сегодня, Чонгук, пожалуйста.
– Ты знаешь, что я прав, – говорю я, раздражаясь и повышая голос. – Каждый раз, когда я вижу тебя рядом с ним, ты ведешь себя иначе. Ты играешь роль, которая тебе совсем не идет, Лиса. Но тебе это не нужно, черт подери! Ты цветок, которому нужно раскрыться, распуститься, а не прятаться за своими лепестками. Неужели ты хочешь всю жизнь прожить вот так, унижаясь? Скажи мне честно: видишь ли ты себя рядом с ним, когда дни напролет тебе придется следить за каждым своим спонтанным жестом, за каждым словом, которое может случайно слететь с твоих губ? Я знаю тебя. Я знаю тебя лучше, чем ты сама себя знаешь. И я принимаю тебя целиком, без исключений, потому что обожаю то, что ты не загоняешь себя при мне в рамки, потому что обожаю то, что ты швыряешь свои недостатки мне прямо в лицо и совершенно не сдерживаешься.
Она молчит, изумленно глядя на меня. Я надеюсь, она поймет, потому что у меня больше нет сил. Ее большие глаза исследуют меня, эти два шоколадных кругляшка, прикрытые длинными изогнутыми, как у олененка, ресницами, и я уже знаю, что отступлю перед ними. Что я уже не так силен и не смогу устоять. Мое сердце ухает и проваливается куда-то в область желудка, ослепленное импульсивным желанием, охватившим нас, двух погибающих существ.
– Спасибо, – кажется, выдыхает она.
Она слишком близко, слишком доступна. Я снова сделаю какую-то глупость! Я отворачиваюсь, чтобы спрятаться от ее взгляда, и глубоко вздыхаю. Я осознаю, что давно уже не дышал. Едва я собираюсь вернуться к себе в комнату, расстроенный, как вдруг ощущаю, как ее руки задирают мою футболку. Я тут же напрягаюсь. Моя первая мысль нелепа: «Моя спина!» Я хочу ее остановить, но не двигаюсь, а она, в свою очередь, невыносимо медленно задирает ее до самой шеи. Она дает мне время остановить себя, если я захочу. Но я не останавливаю.
Я с болью сглатываю слюну, меня тошнит. Я знаю, что теперь ей все видно. Теперь мой шрам открыт ей, но я не могу понять ее реакцию. Ей противно? Уверен, что да. Мне противно каждый раз, когда я оказываюсь напротив зеркала. Я чувствую, как ее рука поднимается, и понимаю, что она его гладит. Конечно, я ничего не чувствую, когда ее пальцы пробегают по моей обожженной коже, но все равно дико дрожу и словно задыхаюсь. Никогда еще прикосновение не действовало на меня так – прикосновение, которого я даже не ощущаю.
– Тебе противно? – шепчу я.
На этот раз она касается лбом моей шеи. Я с силой зажмуриваюсь, когда Лиса целует исток моего самого большого комплекса. Это слишком… слишком… Мне кажется, что мои голова и тело сейчас взорвутся. Словно я минное поле, а Лиса – моя погибель. Лиса поворачивает меня к себе. Не открывая глаз, я пытаюсь успокоить свое сердцебиение и вдруг слышу:
– Ничего в тебе мне не противно, Чонгук. Не стыдись этого, пожалуйста.
Ее пальцы касаются моих век, побуждая меня посмотреть на нее, и ложатся на мою грудь слева. Я мягко повинуюсь и вновь встречаюсь с ней взглядом. Она смотрит на меня так, словно я единственный мужчина на земле. И, черт возьми, мне это нравится.
– Лиса…
Она хватает меня за цепочку жетона и с силой притягивает к себе, прижимаясь своими восхитительными губами к моим. У меня вырывается гортанный хрип, когда я вновь ощущаю влажный вкус ее рта. Охваченный неконтролируемым жаром, я открываю его, проталкивая внутрь язык и сплетая его с ее языком. Руки Лисы путаются в моих волосах и натягивают их у корней. Этот поцелуй совсем не такой, как те, что были у нас раньше. Он более звериный, более лихорадочный, более дикий. Я растворяюсь в нем. Я быстро подхватываю ее за бедра и приподнимаю, усаживая на стойку. Проскользнув между ее ног, туда, где мне и место, я продолжаю неистово ее целовать. Это настолько приятно, что я понимаю, почему это запрещено.
Я стискиваю ее бедра и склоняюсь к ложбинке на ее шее. Я целую ее, посасываю, кусаю. Господи, я хочу ее так сильно, что у меня болит член. И то, что она задыхается и, выгибаясь, прижимается ко мне, делает только хуже. К черту Сухи, к черту ее воспоминания о матери. Мне нужно быть в ней. Сейчас же.
– Можно? – выдыхаю я между столь необходимыми поцелуями.
Лиса лихорадочно кивает, проскальзывая руками под мою футболку и поглаживая пресс.
– Господи, да.
Не теряя времени попусту, я позволяю ей стащить с себя футболку, тут же летящую на пол, и начинаю снимать ее лиф. Я пытаюсь стянуть его через голову, но она, прикусывая губу, бормочет:
– Застежка впереди…
Мне и впрямь везет. Я хватаюсь за молнию и тяну язычок вниз, обнажая ее грудь. Ее груди маленькие и идеально круглые – невероятно прекрасные. Она вздрагивает, вероятно, стыдясь, и я обхватываю ее лицо руками и шепчу:
– Ты совершенна, Лиса-аромат-фиалок-лета. Прекрасный полевой цветок.
Она улыбается, и я вновь устремляюсь к ее коже. Ложбинка между ее грудей словно специально создана для моего языка. Я блуждаю им по ее соскам, и мне кажется, что я вот-вот взорвусь.
– Это тебе не понадобится, – шепчу я ей и снимаю с некоторой грустью ее облегающие брюки вместе с трусиками. Она остается голой, и, глядя на нее, я спрашиваю себя, как мне удавалось сотни раз спать с ней и даже не пытаться испытать настоящую близость. Возбужденный, я медленно осматриваю ее с ног до головы и лишь затем вновь тянусь к ее рту. Я облизываю уголок ее губ, и она вздыхает от удовольствия.
– Пожалуйста, Чонгука…
– Убери руки за спину и не дергайся.
Я знаю, что все, что я делаю, для нее впервые, и это очень льстит моему самолюбию, хотя ничего бы не изменилось, будь это не так. Она делает то, что я сказал, а я в это время провожу дорожку влажных поцелуев от шеи до пупка, проникая в него языком. Она издает милейшие сексуальные звуки, и от них у меня встает все больше. Я запрокидываю ее ноги себе на плечи и делаю все то же, на сей раз – от внутренней стороны колена до промежности. И когда я целую ее интимное место, она вдруг вся напрягается. Я велю ей расслабиться, поглаживая по бедрам. Я уверен, что ей понравится. Я хочу, чтобы ей понравилось.
– О господи… – шепчет она, когда мой язык проникает в нее.
Я пытаюсь ублажить ее, не торопясь. Боже, как же это приятно. Я провожу языком по эрогенным точкам и подразниваю клитор до тех пор, пока она не начинает стонать все громче и громче. Клянусь, в следующий раз сделаю это с ней на своей кровати.
– Чонгук… о боже…
Я легонько ее прикусываю, и она снова сжимается. Я продолжаю касаться ее языком, пока она не начинает дрожать. Я поднимаю голову как раз вовремя и успеваю увидеть, как закатываются ее глаза. Кончая, она произносит одно слово – мое имя. И это самая сексуальная вещь, которую я когда-либо видел. Я опускаю ее ноги и притягиваю к себе за талию. Ее грудь прижимается к моей.
– Это было… – шепчет она, по-прежнему не открывая глаз.
– Я знаю.
Я целую ее со всей нежностью, на которую способен, позволяя ощутить ее собственный вкус, оставшийся на моем языке. Поцелуй становится жарче, когда она решает схватить руками мои ягодицы.
Я нехотя отпускаю ее и расстегиваю ремень. Лиса наблюдает за мной расширенными зрачками. Кажется, ее это заводит. Едва я успеваю расстегнуть джинсы, как чувствую, что ее руки спускают их вниз. Я снимаю их, не отрывая от нее взгляда, чувствуя, что вот-вот взорвусь, и позволяю ей снять с меня трусы. Больше нас ничего не разделяет.
Я прижимаю ее к себе, и она обхватывает меня ногами за талию, холодными ступнями щекоча мои голые ягодицы. Долгие секунды мы целуемся, наслаждаясь этим моментом, этим роковым моментом, когда оба обнажены и хотим одного и того же. Это тот момент, дамы и господа… когда нарушается первое правило.
«Мы сделаем это лишь раз».
– Ты даже не представляешь, что делаешь со мной, да? – шепчу я ей на ухо.
Вот она – Лиса, на ней – лишь веснушки, и я с легкостью поднимаю ее на руки и иду к кухонной стене. Она высится надо мной, прекраснее солнца и всех звезд Млечного Пути вместе взятых. Ее золотистые локоны нежно задевают соски. Я безумно хочу взять ее вот так, наблюдая, как она занимается со мной любовью, чувственно и уверенно.
– Иди сюда.
Я устраиваю ее поудобнее, сверху, и глажу по щеке.
– Помни, что я обожаю тебя, Лиса-аромат-фиалок-лета.
– Всегда.
Она наклоняется и целомудренно касается моих губ своими, и, клянусь богом, это лучший в мире поцелуй. Я пользуюсь моментом и, одной рукой взяв свой член, а другой придерживая ее за бедро, медленно вонзаюсь в нее. Ее рот приоткрывается, когда она чувствует, как я в нее вхожу. Я сдерживаю вздох истинного блаженства. Не думаю, что женщины понимают, каково это – быть внутри их. Я и сам не смог бы объяснить. Просто чувства, лучше этого, на свете нет.
– Ух ты… – выдыхает она. – Это… Черт!
Я поддерживаю ее за спину, пока она, краснея, замирает на мне.
– Чонгук, я… я не знаю, что мне делать.
Это признание – поистине самая очаровательная вещь в мире. Я улыбаюсь ей и касаюсь ее бедер, успокаивая.
– Делай, как чувствуешь, я помогу.
Лиса кивает и медленно опускается на меня, не отводя взгляда. Я в экстазе зажмуриваюсь, оказываясь внутри ее. Там, внутри, мне хорошо. Я на своем месте. Как в коконе – защищенный и укутанный.
Вдруг происходит что-то невероятное: она проявляет инициативу. Лиса упирается руками мне в грудь и, поднимаясь и опускаясь, начинает завораживающий танец вокруг моего естества. Я дышу все чаще, чувствуя, как она скользит по моему достоинству. Я решаю пойти ей навстречу и присоединяюсь к движениям туда-сюда, чувствуя, как в моей груди нарастает удовольствие. Мы вместе стонем, в идеальном единстве. Наши тела и наши души становятся одним целым, и я чувствую, что скоро кончу. Я ускоряюсь, пытаясь дождаться ее, и совершенно выпадаю из реальности.
Я не знаю, что со мной происходит. Лиса точно такая же, как и тогда в лифте, но я будто впервые ее вижу: надо мной, перехватившая инициативу, с закрытыми глазами. Я зачарованно смотрю на нее. Эти опущенные веки и округлившийся рот творят настоящую магию.
Я бесповоротно влюбляюсь в эту женщину.
– Черт, – выдыхаю я, не в силах сдержаться.
Что это, что? Я не успеваю ответить. Чувствуя, как Лиса сжимается вокруг моего члена, я перестаю сдерживаться и умоляю, паникуя от одной мысли, что могу это пропустить:
– Пожалуйста, Лиса, посмотри на меня. Посмотри на меня!
Моя лучшая подруга тут же подчиняется, и в эту же секунду мы одновременно испытываем ярчайший оргазм, прижимаясь друг другу, как никогда раньше. Я облегченно вздыхаю, наслаждаясь этим моментом истинного блаженства, а Лиса прижимается лбом к моей шее.
Это было… Она мне… Я никогда не испытывал такого прежде. Это настоящее единение тел и душ. Я даже убеждаю себя, что соглашусь со всем, что она захочет мне дать, даже если решит остаться с Сухи, потому что положить этому конец было бы кощунством.
Несколько секунд мы не двигаемся, потные и тяжело дышащие. Я потихоньку успокаиваюсь, а вот дыхание Лисы как-то странно ускоряется. Я глажу ее по шее и целую за ухом, давая время прийти в себя. Только вот чем больше проходит секунд, тем лихорадочнее бьется ее сердце о мою грудь.
– Лиса?..
Она не реагирует. Волнуясь, я силой отодвигаю ее. И когда она отрывается от моей шеи, я замечаю, что она захлебывается в беззвучных рыданиях. На мгновение я теряюсь, думая, что она плачет. Но слез я не вижу.
Теперь я пугаюсь, видя, что она с трудом дышит. Она подносит к горлу ладонь, пытаясь схватить ртом воздух. Я тут же понимаю: у Лисы паническая атака. Мои рефлексы пожарного берут верх, и я быстро встаю на ноги. Она поднимается с трудом, и ее прекрасные глаза наполняются слезами.
– Вдох-выдох, Лиса. Помни: сначала посчитать до десяти, затем – спокойно дышать.
Я беспомощно глажу ее по волосам и жду, когда она подчинится моим указаниям. Я становился свидетелем ее панической атаки лишь раз: в день нашей встречи. Но сейчас все жестче, чем тогда в лифте. И приступ у нее случился сразу после того, как я занялся с ней любовью.
Не нужно быть гением, чтобы понять, что это не самая хорошая новость.
– Лиса… Что с тобой?
Она истерично мотает головой и бормочет что-то невразумительное. Я хмурюсь, ничего не понимая, беру с дивана плед и укутываю ее. Мне удается разобрать, что она извиняется.
– Не извиняйся, – говорю я нежно.
Она молчит, пытаясь отдышаться и успокоиться. Она все так же не смотрит мне в глаза. Большим пальцем касаюсь ее подбородка и поворачиваю к себе лицом. От ее испуганного взгляда мое сердце делает кульбит, но на этот раз – в плохом смысле.
– Мне нужно знать, Лиса… Что происходит? Это из-за… Сухи?
Она яростно мотает головой. Я вздыхаю и, натянув боксеры, усаживаю ее на диван.
– Ты можешь рассказать мне все.
Она сворачивается в калачик, упираясь подбородком в колени. Я понимаю, что сейчас она действительно расскажет мне все без утайки. Присев на край журнального столика, я обхватываю ее руки своими, успокаивая. После такого секса, признаюсь, происходящее – словно холодный душ. Но чего вы хотели? Это Лиса. Она особенная.
– Поговори со мной. Умоляю.
На этот раз ее не приходится просить дважды. Она знает, что уже слишком поздно, что я стал свидетелем того, что уже не даст ей, как раньше, утаивать свои секреты. Она вздыхает, а затем переводит взгляд на наши сплетенные руки и говорит:
– Я выросла с матерью и отцом. Помню, что у меня было счастливое детство, по крайней мере, до шести лет. Мои родители любили друг друга, и мы были счастливыми, как минимум мне так казалось. Моя мать была… невероятно красивой женщиной. Домохозяйкой, которая постоянно участвовала в каких-то мероприятиях вне дома и у которой было много друзей. Я так ею восхищалась!
Она делает паузу, и я изучаю каждую деталь ее лица: поджатую губу, роскошные ресницы и пульсирующую венку на виске. У меня появляется чувство, что продолжение истории мне не понравится.
– Там, где мы раньше жили, моя комната была ближе всего ко входу. Чтобы выйти из дома, нужно было пройти мимо нее. Как-то ночью меня разбудил какой-то шум. Я встала с кровати, чтобы посмотреть, что это было… Я открыла дверь комнаты и увидела, как мать впускает какого-то незнакомого мне мужчину. Не заметив меня, они поцеловались, – бормочет она опустошенно, и я опускаю взгляд. – Я не сразу все поняла: я просто знала, что это не мой папа. Затем мама меня заметила. Она велела незнакомцу подождать на улице, а потом подошла ко мне и отнесла обратно в постель.
Я внимательно слушаю, ощущая во рту привкус желчи. Я представляю себе маленькую круглощекую девочку с густыми светлыми волосами, милую девочку, которая видит, как ее мать изменяет ее отцу, но еще не понимает, что это значит. Просто знает, что это неправильно.
– Я спросила, кто это был. Она улыбнулась, погладив меня по голове, и прошептала: «Это наш маленький секрет».
Я отчаянно вздрагиваю при этих словах, а затем сжимаю кулаки. Лиса продолжает говорить, даже не пытаясь вытереть стекающие по щекам слезы:
– Так все и началось. Она изменяла моему отцу десять лет, Чонгук. Десять лет я слышала ее шаги в коридоре в середине ночи. И все это время я покрывала ее и никогда не рассказывала ни о чем отцу, который продолжал ее любить и обожать. Как я могла? – грустно усмехается она, шмыгая носом. – Первые годы она заходила ко мне в комнату каждый раз, когда собиралась ускользнуть: знала, что я не сплю. Она заходила напомнить мне про «наш маленький секрет». И это продолжалось. У меня был огромный секрет, секрет всей моей жизни – и он съедал меня изнутри.
Я не могу поверить, что существуют настолько жестокие люди. Не столько жестокие к своим супругам (пусть даже это по-настоящему ужасно), просто потому, что огромное количество людей идет на измены, сколько к собственной дочери. Как можно так сломать мозг своему ребенку, только чтобы прикрыть свои ошибки? Этого я никогда не смогу понять.
– Мне так жаль, милая…
– Когда я выросла, я хотела признаться во всем отцу. Я больше не могла держать это в себе. Но мама меня отговорила. Она сказала, что если я расскажу отцу, он узнает, что я тоже многие годы обманывала его. А я не хотела, чтобы он меня возненавидел.
Я провожу пальцами по ее лицу, стирая влажные следы ее прошлого.
– Что произошло потом?
– Когда мне было шестнадцать, она прямо сказала нам с отцом, что уходит. На самом деле там было намного больше, чем просто измена: за эти десять лет она обзавелась другой семьей. И каждый раз, когда она уходила, она уходила к ним. И в итоге предпочла их. Когда мой папа узнал всю правду, он был в полнейшем шоке. Я чувствовала себя такой несчастной… и такой брошенной – собственной матерью, которой подарила десять лет молчания.
И вдруг я все понимаю. Ее страх быть брошенной, ее панические атаки, ее отношения с отцом, построенные на опеке, и, конечно, ее желание стать нормальной. Я смотрю на Лису и будто вижу в ней маленькую девочку. Ее мать предпочла другую семью – возможно, даже другую дочь. И она уверена, что это ее ошибка, потому что она слегка отличается от других…
– А твой отец узнал, что ты обо всем знала?
– Да… Думаю, ему было трудно, – продолжает она, морща лоб и погружаясь в воспоминания, к которым у меня нет доступа. – Но он и виду не подал, уверена, потому, что он не хотел, чтобы я еще больше себя винила.
– Это не твоя вина, Лиса. Это дела взрослых, дела, в которые тебя втянули, хотя тебе нечего было там делать. Не вини себя за это.
Я осторожно притягиваю ее к себе за руки. Она не сопротивляется и садится ко мне на колени, обвивая руками мою шею. Меня окутывает тепло ее тела.
– Мы с отцом смогли наладить жизнь – жизнь семьи, состоящей лишь из нас двоих, – и все было прекрасно. Иногда я думала о матери и сейчас иногда думаю, но, полагаю, так будет всегда.
– Ты никогда ее больше не видела?
– Лишь раз, через полгода. Она сообщила, что переезжает со своей новой семьей в Париж, и сказала, что будет по мне скучать. Ага, конечно! Если бы она действительно по мне скучала, то осталась бы! С тех пор никаких новостей. Единственное – я знаю, где она живет.
– Погоди, ты хочешь сказать, что твоя мать, которую ты не видела четыре года, живет здесь, в Париже, но ты никогда не пыталась с ней связаться?
– Нет, – говорит она так, словно это очевидно. – С момента, как она ушла, я постоянно говорила себе, что не стану гоняться за чьей-либо любовью.
Я киваю. Она, конечно, права, но мне кажется, что ей все еще нужно кое-что прояснить. Она до сих пор не отпустила ситуацию, и, если она ничего с этим не сделает, это просто сожрет ее изнутри.
– Я согласен с тобой, Лиса, но, возможно, было бы лучше с ней встретиться. Не для того, чтобы помириться, если только, конечно, ты не захочешь этого, а для того, чтобы двигаться дальше. Тебе нужно распрощаться с этой частью своей жизни… Нет?
Она раздумывает, поглаживая своими пальцами мои. Я предлагаю ей это, но не вполне понимаю, действительно ли так будет правильно. Я просто хочу, чтобы она обрела покой. Но у нее есть полное право злиться на свою мать. И я не собираюсь его отбирать. Ей изменили так же, как и ее отцу.
– Возможно. Не знаю, не хочу об этом думать.
– Хорошо, тогда больше об этом не говорим.
Я целую ее в лоб. В моих руках она кажется невероятно маленькой, такой хрупкой. Я искренне тронут тем, что она мне доверилась. И мне кажется, что наши отношения выходят на новый уровень. Мы никогда не были так близки, и я говорю не только о физическом. Я имею в виду… Это же Лиса. Я полюбил ее с первой встречи. Просто дальше этого дело не пошло.
Потому что была Момо…
А теперь, когда ее нет, появляется Сухи, а я узнаю, что у Лисы самая нежная кожа, к которой я когда-либо прикасался. И когда она сидела на мне, я вдруг почувствовал, как во мне что-то щелкнуло. Словно это что-то всегда было там, внутри, но дошло до меня только сейчас. Я люблю Лису. Но я не знаю, есть ли у меня право просить ее выбрать меня, не знаю, стоит ли мне оставлять всякую надежду на воссоединение с Момо, потому что я боюсь того, что может произойти, если я это сделаю.
Не знаю почему, но мне вдруг хочется, чтобы Лиса тоже узнала обо мне чуть больше. И поэтому я говорю:
– Знаешь, у меня тоже все непросто с матерью, поэтому я тебя понимаю.
– Ты никогда не говорил об этом, – удивляется она.
– По той же причине, что и ты. Об этом трудно говорить.
В конце концов она спрашивает, вижусь ли я все еще с родителями или мы разорвали связь, и я признаюсь, что иногда навещаю их. Она удивляется, что никогда этого не замечала, и спрашивает, может ли пойти со мной в следующий раз. Я хмурюсь:
– Не хотел бы.
Кажется, она разочарована. Она не понимает, что я поступаю так потому, что, если мы придем в один из плохих дней, все может выйти из-под контроля. Какое-то время мы молчим, и тот факт, что мы смогли друг другу довериться, наполняет нас силой. Но тот эпизод у кухонной стены вновь яростно напоминает о себе.
Я искоса смотрю на нее, пытаясь понять, о чем она думает. И, судя по унылому выражению лица, думает она о том же, о чем и я. И спустя добрых пять минут мы по-прежнему сидим на журнальном столике: я в боксерах, а она – голая и под пледом.
– Что нам теперь делать, Чонгук?
Понятия не имею.