Ненависть в глубине могилы

Я не знал, сколько прошло времени. В этой тесной клетке дни сливались в одно бесконечное и глухое ожидание. Здесь не было времени. Здесь была только жажда. Жажда мести.

Напротив, из своей клетки, на меня смотрел Вирмесс. Его глаза оставались спокойными и холодными, но я знал — внутри него бушевало то же пламя, что и во мне. Он чуть приподнял голову, обозначая, что слушает.

— «Я их убью». — Мой голос был тихим, сиплым от жажды и долгого молчания. — «Я найду их всех и заставлю почувствовать то же, что они сделали с нами. Я заставлю их платить за каждую боль, за каждую каплю крови».

Вирмесс не моргнул. Он просто кивнул, уверенно и спокойно.

— «Ты не один, Кадар. Они думают, что мы просто звери. Но мы гораздо больше. Гораздо сильнее».

Мои мышцы дрогнули от напряжения. Я чувствовал, как по телу пробегает горячая волна — не страха, а решимости. Мысли о мести стали чётче.

Из соседней клетки раздалось движение. Хриплый голос, грубый и натруженный, прорезал тишину:

— «Громкие слова. Может, и правильные».

Мы оба посмотрели в сторону. В полумраке сидел пёс. Крупный, чёрный, с короткой густой шерстью и массивной грудью. Его морда была резкая, с изломанным ухом и узкими янтарными глазами. Шрамы пересекали его лопатки и спину, а хвост был короткий, словно обломанный. В его облике угадывались черты лабрадора, но дворняжья кровь придавала ему дикость и неукротимость.

— «Хан», — представился он коротко, не двигаясь ближе. — «И ты прав, овчарка. Они заслужили то, что готовишь им ты. Я с вами. Я не забуду, что видел здесь. И не прощу».

Я кивнул ему. Впервые за долгое время я почувствовал, что нас трое. Что ненависть объединяет нас крепче любых цепей.

Но прежде чем кто-либо из нас успел сказать ещё слово — раздались тяжёлые шаги.
Металлическая дверь открылась со скрипом.
Вошёл один из тех людей. Широкоплечий, в грязной куртке, с бритой головой и холодным взглядом. В руках у него был поводок с карабином.

Он подошёл прямо к моей клетке.
Дверь лязгнула.

Я встал, напрягшись, готовый ко всему. Он резко захлопнул на моей шее строгий ошейник и рывком вытащил меня наружу. Вирмесса и Хана он даже не удостоил взглядом.

Меня повели. Мы свернули в знакомый коридор. Спустились по лестнице в подвальное помещение. Меня втолкнули в ту самую комнату — с облупленными бетонными стенами, с торчащими из пола ржавыми кольцами.
Здесь всё было, как прежде: короткая цепь, вбитая в пол. И старая, грязная тряпка. Я чувствовал каждый знакомый запах — пот, кровь.
Меня пристегнули.

И всё началось снова.

Дни тянулись бесконечно. Меня снова морили голодом, не давали воды. Каждый день они приходили — двое или трое мужчин. Они били меня поводками, палками, иногда ногами. Они выводили меня на ярость, провоцировали. Они хотели, чтобы я стал злее. Чтобы я убивал без раздумий.

И я становился злее.

Я бросался на них, рвал воздух, рычал, скрежетал зубами. Я рвался с цепи так, что металл впивался в горло. Я чувствовал, как внутри меня копится всё больше ненависти.
Я не забывал.

Однажды дверь открылась вновь.

Меня отстегнули и повели обратно — по знакомым коридорам, вверх, в ярко освещённое помещение.

Арена.

Толпа мужчин окружала загон. Их голоса гремели, смех смешивался со ставками. Я чувствовал их запах — адреналин, алкоголь, возбуждение.

Мне сняли намордник.
С противоположной стороны вывели второго пса. Крупный, лохматый дворняга, с бугрящимися мышцами и изрезанным боком. Опытный боец. Его глаза сразу впились в мои.

Я не хотел этого. Но выбора у меня не было.

Команда.

Мы ринулись друг на друга.

Я двигался быстро. Я увернулся, ушёл в сторону, поймал его за шею. Его кровь залила мне пасть. Я не отпускал. Всё происходило почти на автомате — как будто я смотрел на это со стороны. Это было ужасно. Это было неправильно.
Но я должен был выжить.

Через несколько минут я стоял один.
Кровь стекала по моей шерсти. Толпа ревела.

Меня увели.

Снова коридоры, снова железная дверь. Но на этот раз меня вернули в ту самую небольшую клетку, напротив Вирмесса и Хана.
Я упал на тряпку.
И хотя тело болело, внутри меня теплилось одно чувство — я был жив. И я был не один.