Глава 4: «Тени за решëткой».
Я не выходил из будки три дня.
Еда оставалась нетронутой.
Вода стояла холодная, покрытая тонкой пыльной плёнкой.
Свет меня больше не звал.
Шаги людей — больше не интересовали.
Мне было всё равно.
Внутри что-то поменялось.
Что-то надломилось.
Я сидел, втянув голову в плечи, уставившись в фанерную стену будки.
Дыхание ровное. Сердце — тяжёлое.
Иногда я слышал, как кто-то гавкал вдали. Или лаяли новые собаки.
Но всё звучало глухо, как сквозь воду.
После взрыва слух меня покинул, оставив меня в тишине.
Утро пятого дня было обычным.
Я лежал, когда почувствовал лёгкое покалывание в ушах.
Тепло. Давление. Я вздрогнул.
Глухая тишина, как плотная вата, вдруг разорвалась — и в мои уши ворвались звуки.
Капли воды в поилке.
Поскрипывание будки под моими лапами.
Тихий лай где-то в соседнем помещении.
Шорох лап по полу.
Я замер.
Я моргнул.
Шевельнул ушами.
Слух вернулся.
Не полностью — но вернулся.
Я медленно вылез из будки. Мир звучал не так, как прежде. Глухо, как будто что-то приглушало частоты. Но он звучал.
И это… Мне нравилось.
Я подошёл к миске и осторожно выпил несколько глотков воды.
Сухость во рту ушла.
Я впервые за несколько дней поднял голову — и посмотрел по сторонам.
В соседнем вольере стоял доберман.
Он наблюдал за мной.
Высокий. Сухощавый, как натянутая струна. Шерсть глянцевая, угольно-чёрная с ржаво-рыжими подпалинами на груди, морде и лапах. Уши стояли остро, хвост был купирован коротко. В глазах — внимательность и холодный ум.
Он стоял неподвижно, как статуя, только кончик хвоста еле заметно подрагивал.
— «Ты наконец вышел», — сказал он. Голос был низкий, ровный, будто он говорил не для меня, а просто вслух.
Я посмотрел на него молча.
— «Я тебя раньше не видел. Ты новенький?» — он склонил голову набок. В его движениях не было дружелюбия. Только интерес и расчёт.
Я медленно кивнул.
Он подошёл ближе к решётке, отделявшей его вольер от моего. Его янтарные глаза прищурились.
— «Имя есть?»
Я коротко вздохнул.
— «Кадар».
Он кивнул.
— «Вирмесс», — представился он после паузы.
Я смотрел на него пристально. Он был другим. Не как те собаки, которые просто лежали, выли или бесцельно бегали по вольерам. В нём чувствовалось нечто большее.
Опыт. Жёсткость. Понимание.
— «Ты недавно потерял кого-то важного», — сказал он вдруг спокойно. — «Это видно. У тебя взгляд такой же, как был у меня когда-то».
Я не ответил.
Он фыркнул.
— «Неважно. Здесь у каждого свои призраки».
Он отвернулся, но спустя мгновение снова заговорил:
— «Завтра утром сюда придёт человек». Его голос стал ниже, глуже.
Я напряг уши.
— «Он приходит редко, но всегда выбирает крупных. Сильных. Таких, как ты. Или, как того алабая из конца зала». Он мотнул головой в сторону дальнего вольера.
Я нахмурился.
— «Зачем он их забирает?»
Вирмесс посмотрел на меня долгим, тяжёлым взглядом.
— «Собачьи бои», — произнёс он тихо. — «Не те, что в подвалах ради ставок. Нет. Там всё по-другому. До смерти. До последнего. Он держит их в грязи, на цепях. Кормит едва живыми крысами и травит друг на друга. Те, кто не умирают на ринге — дохнут в клетках».
В его голосе сквозило презрение.
Я затаил дыхание.
— «Ты откуда знаешь?» — спросил я настороженно.
Вирмесс отвёл взгляд.
— «Я видел. Я был там». Его голос стал холодным. — «Но я выжил. И сбежал. Меня нашли, вернули сюда. Я знаю запах этого человека. Его одежда всегда пропитана кровью. Он улыбается, когда смотрит на нас. Понимаешь?»
Он снова взглянул на меня.
— «Он не просто хозяин. Он хищник».
Я почувствовал, как шерсть у меня на загривке приподнялась.
Вирмесс приблизился к решётке и сказал тише, почти шёпотом:
— «Он выберет кого-то завтра. Запомни мои слова, Кадар. Если увидишь его — держись в тени».
Он на мгновение задержал взгляд на моих глазах и медленно отошёл к своей будке.
Я остался стоять у решётки.
Впервые за долгое время мои мысли были не о Честере.
Впервые я почувствовал не только тоску — но и нечто другое.
Что-то тёмное. Что-то глухое.
Оно шевелилось внутри.
Но пока — я просто смотрел в темноту приюта.
И ждал.
–––
Утро пришло тяжёлым.
Тусклый свет просачивался сквозь запылённые окна приюта, окрашивая бетонные стены грязноватым желтоватым светом.
В этот день всё было… тише. Даже обычно шумные щенки не устраивали возню.
Я сидел у края вольера. Мои уши снова улавливали звуки почти как раньше. Было странно слышать всё так ясно после долгой тишины.
Я ждал.
Вирмесс уже бодрствовал. Он не суетился. Не ходил кругами. Он просто стоял в тени своей будки, наблюдая за проходом, где обычно появлялись работники.
И вот я услышал его.
Шаги.
Медленные, уверенные. Тяжёлые ботинки с характерным скрипом подошв.
Мужчина вошёл.
Я сразу заметил, о чём говорил доберман.
Он был высоким, сутулым. На нём была длинная серая куртка, слишком тёплая для этого времени года. Она висела мешком и скрывала его фигуру.
На руках — старые кожаные перчатки, потрёпанные.
Волосы короткие, с проседью на висках. Щетина густая, неровная.
Но главное — запах.
Я почувствовал его с первого вдоха.
Запах крови. Не свежей, а застарелой, въевшейся. Запах мокрой шерсти. Железа.
Запах страха.
Мужчина прошёл мимо моего вольера, даже не глядя на меня. Его глаза скользнули по клеткам, выискивая кого-то.
— «Он пришёл», — негромко сказал Вирмесс из своего укрытия.
Я не ответил.
Я смотрел, как тот подошёл к вольеру алабая.
Пёс там был массивный. Широкогрудый, с бело-серой шерстью, которую испачкала грязь. Он стоял молча, смотрел на человека тяжёлым взглядом.
Но его хвост поджимался.
Мужчина остановился перед клеткой. Сквозь металлические прутья он достал руку — и медленно провёл пальцами по решётке.
Алабая передёрнуло. Он отступил на шаг.
Человек улыбнулся.
Его губы растянулись, но глаза оставались пустыми.
Через минуту подошёл работник приюта — тот самый, что недавно избивал меня. Они обменялись несколькими словами. Деньги. Бумаги.
И алабая вывели из клетки.
Я не мог отвести взгляда.
Пёс сопротивлялся едва заметно. Шагал медленно, голову держал низко. Его лапы скользили по полу. Он знал. Он чувствовал.
И никто ничего не сделал.
Когда дверь захлопнулась за ними, Вирмесс медленно вышел из своей будки. Его уши были прижаты. Морда напряжена.
— «Вот и всё», — произнёс он глухо. — «Очередной ушёл».
Я продолжал смотреть на пустой проход, по которому их увели.
Мои челюсти сжались.
Внутри снова что-то пошевелилось.
Не просто тоска.
Не просто боль.
Что-то большее.
Глубже.
Темнее.
Вирмесс повернул ко мне голову и пристально посмотрел.
— «Теперь ты понимаешь?» — сказал он тихо.
Я молча кивнул.
В ту ночь я не спал.
Я снова сидел в будке.
Но в этот раз не от горя.
В этот раз я думал.
Снова и снова.
Я вспоминал взгляд алабая.
Улыбку человека.
Издевательства работника.
И где-то под этими мыслями всё яснее звучал один голос.
Он звучал, как отголосок прошлого — как голос Честера, шёпотом в моей голове.
«Ты мой лучший пёс, Кадар… Ты всегда защищал…»
Я открыл глаза.
И тогда понял.
Любовь Честера — это единственное, что связывало меня с людьми.
И её больше не было.
Я поднял голову.
С этого момента — я был другим.