Глава 26. «Non decederis supra mortis»
Комната дышала густой, бархатистой тьмой предрассветного часа и тишиной, нарушаемой лишь мерным биением ее сердца – слабым, но настойчивым напоминанием о жизни, которую она едва не оборвала. Воздух, пахнущий обычно старым деревом, сейчас был наполнен сладковато-металлическим ароматом ее крови – тонким, едва уловимым для смертного носа, но режущим Каина, как обсидиановый стилет. Он пропитывал каждую молекулу пространства, вися между ними немым укором и невысказанным обещанием, физическим воплощением их проклятой связи.
Валери открыла глаза. Сознание всплывало медленно, сквозь туман неестественной легкости и свинцовой тяжести в висках. Тело было ватным, лишенным сил, но... не так, как в ту ночь, когда его неистовый голод пил из нее, а мир сужался до ледяного вакуума и пляшущих черных пятен на грани небытия. Сейчас слабость была иной – изматывающей, но не смертельной, как после сильнодействующего снотворного. Его снадобья. Его Дисциплины, впрыснутой с холодным языком в рану, чтобы залечить, усмирить боль, сохранить то, что ему принадлежало.
Она медленно повернула голову, лежащую на подушке. Шелест ткани был громким в тишине. И увидела его.
Каин сидел на краю ее кровати, неподвижный, как изваяние ночи, высеченное из теней. Безупречный костюм сменила простая черная рубашка из тончайшего шелка, расстегнутая на две пуговицы. Бледная кожа на груди, резкие линии ключиц – обычно скрытые атрибутами власти – были обнажены, ловя призрачные отсветы из окна. Лунный свет, пробивавшийся сквозь легкие шторы, выхватывал острые скулы, сильный подбородок, губы, сжатые в тонкую, напряженную линию и глаза.. Два холодных голубых пламени, лишенных человеческого тепла, пылающих странной, сосредоточенной силой, горели в темноте, прикованные к ней с неослабевающей интенсивностью. Он не просто смотрел. Он изучал. Каждый вздох, подрагивание ресницы, биение ее сердца под кожей. Страж у ложа своей раненой птицы.
Она вспомнила все с леденящей ясностью. Его руки, сжимающие ее запястье с нечеловеческой силой, когда она пыталась вырваться в последнем отчаянном рывке. Его губы, холодные и влажные на ее коже, слизывающие кровь, сладкий ужас отдачи, когда жизнь утекала из нее по капле.
Его голос, хриплый от сдерживаемого шторма ярости и... чего-то еще, более глубокого, шепчущего у самого уха: «Ты думаешь, это изменит что-то? Думаешь, смерть освободит тебя от меня?»
Валери медленно, словно боясь разбить хрупкую иллюзию покоя, подняла левую руку. Пальцы дрожали. Она искала грубую повязку, шрам – физическое свидетельство ее бунта, ее отчаянной попытки вырваться из плена его мира, его внимания, его вечного, всепоглощающего присутствия. Но ничего. Лишь гладкая кожа внутренней стороны запястья, и на ней – не шрам, а едва заметная, тонкая розовая полоска, как след от горячей проволоки. Исчезающий памятник ее отчаянию, стертый его волей. Исцеленный след.
Она подняла глаза, и их взгляды столкнулись в полумраке. Его голубые бездны не дрогнули.
– «Ты не увидишь шрама.» – Голос был тихим, ровным, как поверхность замерзшего озера перед трещиной. Но под этой гладкостью чувствовалась сталь. – «Я исправил твою... оплошность.» Последнее слово прозвучало с ледяной точностью, окончательным приговором ее действиям, холодное и уничижительное.
Валери сжала пальцы в кулак, ощущая, как ногти впиваются в ладонь. Слабость отступила перед волной гнева и стыда.
– «Оплошность?» – Ее собственный голос зазвучал хрипло и чуждо.
– «Да.» Он наклонился чуть ближе. Лунный свет, пробившийся сквозь щель в шторах, скользнул по его лицу, высветив скульптурные скулы, совершенство черт, которые могли принадлежать падшему ангелу, губы – тонкие, бледные линии, способные на шепот, замораживающий душу, и на укус, опустошающий вены. «Если твоя кровь для тебя столь обременительна... Пауза. Его взгляд скользнул по ее шее, к едва видимым точкам, скрытым под рыжими прядями – меткам его обладания. «...ты могла бы просто попросить меня избавить тебя от нее.» Слова были произнесены медленно, растягиваясь, насыщенные двойным смыслом – смертельной угрозой и темным, извращенным обещанием исполнения.
Валери замерла. Воздух перестал поступать в легкие. Его близость, его пронизывающий холод, его слова – все сдавило горло ледяным обручем.
– «Ты думаешь, я делала это для тебя?» Вырвалось у нее, сдавленно.
– «Разве нет?» – Уголки его губ коснулась мрачная тень улыбки, но глаза были лишены веселья, оставаясь ледяными озерами. – «Люди режут вены, когда жаждут внимания. Кричат в пустоту, надеясь, что кто-то услышит их боль и спасет, если они сами на это уже неспособны.» Его взгляд, тяжелый и неумолимый, вернулся к ее запястью, к той розовой линии. «Но ты, Валери...» Он покачал головой, жест, полный древней, усталой досады. «Ты резала слишком глубоко. Ты не звала. Ты хотела умереть. Вычеркнуть себя.»
Она не ответила. Что можно было сказать? Он видел сквозь нее. Правда висела между ними, тяжелая и неоспоримая.
– «Думала, что мое физическое отсутствие в этих стенах делает тебя свободной?» – спросил он тихо. Голос потерял сталь, став задумчивым, почти мягким – что было в сотню раз страшнее крика. «Думала, что расстояние, мои дела, моя... ночь – достаточная преграда для твоего отчаяния? Что ты можешь ускользнуть?»
«От меня,» – невысказанно висело в воздухе.
– «Я думала...» Валери с трудом выдавила слова, глядя в темный угол, где сгущались тени.» ...что тебя это не остановит. Что ты все равно найдешь способ.» – Найти. Забрать. Присвоить. Тогда уже ее бездыханное тело.
Каин замер. Тишина стала абсолютной, как натянутая перед разрывом струна. Даже далекий рокот озера стих. Потом он медленно выдохнул, будто бы в его мертвых легких был воздух. И в этом выдохе был странный звук – не гнев, не раздражение, а сдавленный стон поражения. Глубокого, неожиданного, немыслимого для него.
– «Ты ошибалась.» Три слова. Простые. Сокрушительные. Признание слабости. Признание ее власти причинить ему боль утраты.
– «Ты ошибалась кардинально.»
Тишина сгустилась, стала физически давящей. Валери чувствовала, как бьется ее сердце – глухими, тяжелыми ударами где-то в горле, как будто пытаясь вырваться.
– «Раз тебе так отчаянно хотелось моего внимания, Валери...» Он снова заговорил, переведя тему, но голос его трансформировался. Стал ниже, глубже, насыщеннее густым бархатом. Не просто тихим, а интимным, шелковым и смертельно опасным. В нем звучала не только угроза, но и невысказанная жажда, темное, всепоглощающее любопытство к ее бездне, готовность погрузиться в нее вместе с ней. – «...ты его получишь. Полностью. Без остатка. Без права на отступление.»
Валери вздрогнула всем телом. Холодный страх смешался с предательской, запретной искрой тепла в самой глубине.
– «Я не...» – начала она, но он был неумолим.
Он поднял руку. Движение было плавным, неспешным, как у хищника, уверенного в своей добыче. Холодные пальцы коснулись ее подбородка – сначала едва, как прикосновение ночного ветра, затем с легким, неоспоримым давлением, заставляя ее поднять лицо навстречу его пылающему взгляду. Кожа под его прикосновением вспыхнула, контрастируя с ледяной температурой его пальцев.
– «Ты могла просто сказать,» прошептал он. Его губы были так близко, что она чувствовала холод на своей коже – он обжигал, как мороз. «Одним словом. Одним взглядом. Ты знаешь, я услышу. Я всегда слышу тебя, Валери»
– «Сказать что?» – Ее голос дрогнул. Она пыталась отстраниться, но его пальцы мягко, неумолимо, как стальные тиски, обернутые шелком, удерживали ее. Его сила была абсолютной, но в этом прикосновении была странная, извращенная нежность. Обладание как высшая форма заботы.
– «Что тебе одиноко.» – Слова прозвучали неожиданно просто, не как вопрос, а как констатацию неоспоримого факта. – «Что эта тишина в доме, когда я погружен в дела, давит тебе на грудь. Что тени на стенах шепчут тебе о вещах, о которых ты не хочешь думать. Что ты задыхаешься в золоченой клетке, даже если клетка эта – весь мир под моей защитой.»
Она отвернулась, пытаясь скрыть жгучий румянец стыда, но его пальцы мягко, властно вернули ее лицо обратно. Он видел все.
По лицу Каина скользнула тень – не гнева, а усталой, почти человеческой досады, смешанной с неизбежностью их связи.
– «Я был занят,» подтвердил он, его голос снова стал ровным, отстраненным. – «Делами, которые не терпят отлагательств.»
– «Убийствами? Пытками?» – вырвалось у Валери, горечь пропитала каждое слово. Она искала в нем чудовище, чтобы оправдать свой страх, свою попытку бегства в небытие.
– «Поддержанием порядка,» – отрезал он, и в его тоне зазвучала непреклонность древней силы. – «Хрупкого равновесия в мире, который ты так жаждешь понять, но боишься увидеть.»
– «Поддержанием твоего порядка? Порядка среди таких же чудовищ?»
– «Поддержанием Маскарада, Валери,» он поправил, с ледяным терпением учителя.
«Поддержанием той тонкой, кровавой завесы, которая отделяет наш мир от вашего и не дает ему погрузиться в хаос. Порядка, который, как ни парадоксально, позволяет таким, как ты, спать по ночам, не боясь, что их кровь выпьют в темном переулке какое-нибудь потерявшее контроль отродье.» Он посмотрел на нее с вызовом, с тяжестью веков в глазах. – «Да, иногда это требует... жестких мер. Иногда – смертей. Но это цена существования. Цена твоей относительной безопасности. Я обещал показать тебе мир. Весь мир. Не только его солнечные террасы.»
Она раскрыла глаза шире, пытаясь осознать непостижимый масштаб его ответственности, его вечной войны в тени, войны, которой не было конца.
– «Мир?» – прошептала она. – «Ты называешь миром этот ад?»
В его глазах мелькнула тень чего-то невыразимо тяжелого – бремени бессмертия, одиночества, крови на руках, которые никогда не отмоются. Он смотрел на нее, ожидая не осуждения, а... понимания? Принятия неизбежности этой тьмы? Он сделал шаг к кровати, его тень накрыла ее полностью, как крыло древнего дракона.
– «Ты попыталась убить себя, Валери.» Его голос утратил последние нотки отстраненности. В нем зазвучала чистая, кованая стал. «Совершить акт окончательного, необратимого бегства. От меня. От этого. От жизни. Попыталась вырвать у меня то, что принадлежит мне по праву желания и...» – Он запнулся, впервые подбирая человеческое слово в этом контексте. «...по праву обладания. Ты думаешь, я позволю этому повториться? Думаешь, я отпущу тебя в небытие так легко?»
Она не ответила, затаив дыхание. Слова застряли в горле. Страх вновь сдавил ее, но теперь в нем была примесь чего-то иного, почти благоговения перед его абсолютной, ужасающей решимостью. Перед силой, способной удержать даже смерть.
Каин наклонился так низко, что его губы почти касались ее виска. Его взгляд пылал холодным голубым пламенем, в котором читалась не только ярость, но и древняя, неутолимая жажда обладания, смешанная с чем-то, похожим на отчаянную, безумную защиту чего-то ценного.
– «С этого момента,» – прошептал он, и каждое слово впивалось в нее, – «Я решаю, когда ты умрешь. Не твоя тоска. Не твое отчаяние. Не острое стекло в дрожащей руке. Твоя жизнь, твое дыхание, твоя кровь – они принадлежат мне. До последнего удара сердца. До последней алой капли. И если придет час, когда смерть станет для тебя единственным милосердием...»
Он отстранился на сантиметр, его глаза впились в ее расширенные от ужаса и чего-то еще зрачки. – «...это буду я, кто подарит его тебе. Не ты сама. Никогда больше. Это... обещание. Единственная непреложная истина в твоем хрупком существовании теперь.»
Он выпрямился во весь свой внушительный рост, его силуэт заслонил последний лунный свет, превратившись в абсолютную черную фигуру неоспоримой власти. Он повернулся к двери, не оглядываясь.
– «Спи,» бросил он через плечо, и в этом слове не было ласки, а был приказ, несущий странное утешение. – «Набирайся сил. Скоро... мы поговорим. Подробно. Обо всем. О твоем страхе. О моих правах. О цене твоего выживания в моем мире.»
Каин растворился в темноте коридора так же бесшумно, как и появился. Дверь закрылась беззвучно.
Валери осталась одна. Запястье, где он «исправил» ее «оплошность», горело призрачным теплом – напоминанием. Дрожь пробежала по ее телу, не только от страха, но и от странного, запретного электричества, которое оставили после себя его слова, его прикосновение, сама его близость. Руки вдруг перестали трястись. Щеки пылали странным жаром, разлившимся под кожей от его прикосновения и слов. Мысли больше не кружились вокруг смерти. Они метались, как перепуганные птицы, между страхом перед его обещанием абсолютного владения и предательской теплотой от его признания: «Ты ошибалась». Он заботился. Чудовищно, удушающе, патологически – но заботился. Кожа, где он касался ее подбородка, горела. Не болью. Следом его прикосновения – холодного, властного, несущего и угрозу, и... мрачное обещание чего-то невыразимого. Темная, извращенная гарантия, что она больше не будет одинока в своем падении?
За окном, в предрассветной синеве, первая птица пронзила влажный воздух тревожным, резким, одиноким криком. Он звучал не как приветствие новому дню, а как предостережение из мира живых. Как эхо слов Каина, навсегда изменивших правила их игры и наглухо заперших дверь к легкой смерти. Мир за стенами особняка еще спал, но в этой комнате, пропитанной лунным светом и остатками его присутствия, уже зарождалась новая, опасная и неотвратимая глава.