Глава 22. «Как душу удержать мне...»
«Как душу удержать мне, чтоб она, с тобой расставшись, встречи не искала? О если бы, забытая, одна, она в дремучем
сумраке лежала, запрятанная мной в тайник такой, куда б ничто твое не проникало!»
Мерседес растворился в предрассветной синеве, бесшумно скользнув за массивные ворота особняка. Воздух – прозрачный, леденящий, насыщенный влажным дыханием озера и первой колючей изморозью. Каин вышел из машины, его черное пальто трепетало на пронизывающем ветру, как крыло ночи. У дубовых дверей его ждал не Люсьен, а Грэм. Человек. Слуга. Его лицо, высеченное из гранита дисциплины, не дрогнуло.
Грэм склонил голову, поклон был точным, отмеренным. «Добро пожаловать, господин. Все спокойно.» Голос – приглушенный шелест на камне. Его острые, как скальпель, глаза мгновенно отметили тень усталости, залегшую в глубине голубых глаз господина.
Каин коротко кивнул. Ответ усталого божества.
«Госпожа Валери ужинала в своих покоях,» – продолжил Грэм, отчет сухой, фактологичный. – «Доктор Борисов навещал. Лекарства оставлены. Приняты.» Каин ловил каждое слово о ней. Хорошо. Значит, утренний инцидент не подорвал ее окончательно.
Лестница поглотила его бесшумной тенью. Коридор к ее комнате вытянулся в бесконечный каменный туннель. Он остановился у двери. Рука инстинктивно потянулась к холодной латунной ручке – и замерла в сантиметре. Она спала. Должна спать. Сон – ее убежище, хрупкое и священное. Нарушить его? Нет, не сейчас. Не силой. Не вторжением. Это было бы... варварством. Глупостью, недостойной его векового терпения и ее уникальной сложности.
Он прислонился плечом к прохладной древесине, не закрывая глаз. Что это? Слабость? Нет, стратегия. Валери была не просто сосудом или ресурсом. Она была живой загадкой, взрывоопасной переменной в его вечном уравнении. Ее свет, ее гнев, ее страх – все требовало ювелирной точности обращения, как с редким, капризным цветком, чья красота стоила риска. Грубость могла разрушить то немногое, что сквозило покоем и зыбко проступало между их мирами.
И тогда он ощутил. Не звук, не вздох. Тончайшую вибрацию бодрствующего сознания за дверью. Натянутую, как струна, настороженную. Она не спала. Ждала?
Каин отпрянул от двери. В его мертвой груди что-то дрогнуло – не сердце, а сгусток осознанного решения. Он поднял руку. Не властный удар, а вежливый стук. Три точных удара костяшками пальцев – отточенный веками ритуал учтивости, примененный сейчас с непривычной, сознательной сдержанностью. Он отметил это про себя – не слабость, а инструмент. Инструмент для взаимодействия с этой уникальной частью его вечности.
*****
Валери сидела на широком подоконнике, колени прижаты к груди. Мир за стеклом тонул в индиговой глубине предрассветья. Озеро – черное, бездонное зеркало. Альпы – призрачные великаны на краю мира. Первый луч еще не коснулся вершин. В ее душе царила схожая тишина – не мир, а затаившаяся буря вопросов и горечи.
Стук прозвучал как удар крошечного молоточка по хрусталю – тихий, неожиданно вежливый. Не Люсьен. Не доктор. Он. Сердце екнуло, забилось чаще. Клубок страха и чего-то еще – острого, нездорового любопытства – сжал горло. Она не хотела его видеть. И... жаждала. Чтобы понять. Чтобы услышать ответ. Чтобы увидеть тень в его глазах. Медленно, как во сне, она соскользнула с подоконника. Дверь открылась ровно настолько, чтобы впустить узкую полоску тусклого света коридора и его фигуру.
Каин стоял, растворенный в полумраке, казался еще выше, монументальнее в предрассветной синеве. Но в его руках... В руках, способных ломать кости и вырывать жизни, он держал нечто хрупкое, светящееся неземной белизной: букет пионов. Белоснежные, пышные шары, тяжелые от невидимой росы. Их чистый, холодный, пьяняще-сладкий аромат тонкой змейкой вплелся в воздух, смешавшись с запахом озера и камня.
Их взгляды встретились.
Валери увидела его лицо. Бледное, как всегда, но с непривычными тенями под глазами – выражающими глубокую усталость, высеченную в уголках губ, и... удрученность. Не гнев, не привычная ледяная маска власти, а бремя, тянущее вниз. Что-то в ней дрогнуло, предательски смягчилось. Он выглядел... почти уязвимым. И эти цветы... Пионы. Как те, что стояли в вазе на его столе в Москве. В тот роковой день. Символ разрушенного восемнадцатилетия, украденной невинности. Зачем? Насмешка? Или... призрак чего-то другого? Признание? Извинение?
Каин увидел ее. В светлом шелке пижамы, с рыжими волосами, рассыпавшимися по плечам в хаосе сна или тревоги. Глаза широко открыты, в них бушевала затаенная буря: страх, вопрос, немое удивление. И та самая глубина, та задумчивость, что привлекла его в лесной тишине. Он любовался ею – этой хрупкой, дышащей красотой, залитой первым проблеском рассвета. Его хищная сущность рвалась к обладанию, но сильнее была сознательная узда, потребность в осторожном шаге.
«Валери» – Голос его был низким, ровным, но лишенным привычной ледяной твердости; в нем звучала усталость и намеренная мягкость, как если бы он обращался к раненой птице. Пауза, наполненная гулом тишины. Он поднял руку с пионами – жест не просительный, но предлагающий, подчеркивающий хрупкость дара на фоне его нечеловеческой мощи. «Я вернулся. Ты уже не спишь.» Констатация. Он вглядывался в ее глаза, читая бурю за взглядом. «Могу я войти?» Не приказ. Выверенная, почти неуверенная просьба.
Застигнутая врасплох его видом, усталостью, контрастом силы и цветов, их пьянящим ароматом, Валери безмолвно отступила, шире распахнув дверь. Разрешение. Без слов.
Каин переступил порог. Осознанно медленно, контролируя каждое движение, словно боясь резким звуком, шагом разбить хрупкую атмосферу. Он не приближался, замер у входа. Взгляд скользнул по комнате – по подоконнику, где она сидела, по складкам покрывала, – потом вернулся к ней. Между ними висели невысказанные слова, утренний холод комнаты и призраки прошлого, воплощенные в аромате белых пионов. Рассвет медленно подбирался к горам, готовясь залить мир светом, враждебным ему, но жизненно необходимым ей. Мир, в котором ему не было места, но в котором она все еще пыталась жить. А он стоял в ее солнечном убежище, держа в руках символ их общей боли и немую попытку... чего? Понимания? Перемирия? Истины? Этого он и сам не знал.
Он поставил вазу с пионами на прикроватную тумбу из светлого дерева. Тяжелые бутоны, словно призраки невинности, качались в полумраке. Каин сделал шаг к ней. Не как владелец к собственности, а как гость к хозяйке комнаты. Он наклонился, его высокий рост утратил доминирующую угрожающую вертикаль. Их лица оказались в сантиметрах друг от друга. Рассветный луч, пробившись сквозь высокое окно, ухватился за рыжие пряди ее волос, превратив их в пылающее золото и медь. Он завороженно смотрел на это чудо. Его глаза, обычно бездонные ледяные пропасти, смягчились предрассветным светом и... восхищением.
«Почему?» – мысль билась в груди Валери, как пойманная птица. – «Почему я не захлопнула дверь? Не сказала «Уходи!» Почему эта тишина, эта близость, кажется... желанной? Я всегда была одна. Книги, собственные мысли – вот моя крепость. Одиночество было коконом, а не клеткой. Но он... Он ворвался, как шторм, неся не только разрушение, но и странное... узнавание? Его взгляд на старые книги, тишина в лесу, даже эта проклятая усталость в его глазах сейчас – казалось, он понимает. Но это ложь! Вся эта глубина – лишь маска хищника, ждущего часа. Рано или поздно эти губы, что сейчас чуть приоткрыты от какого-то его внутреннего напряжения, обнажат клыки. Моя жизнь – лишь глоток в его вечном пире. Ничтожна. Но... эти цветы. Пионы. Как те, что были символом моего сломанного восемнадцатилетия. Зачем? Напоминание? Или... тень в его глазах. Глубокая, укорененная. О чем думает этот древний монстр, стоя так близко, что я чувствую ледяной холод его кожи и слышу звенящую тишину его не-дыхания?»
Каин, не отрывая восхищенного взгляда от ее волос, купающихся в солнце: «Ты несешь рассвет в своих волосах, Валери. Даже в этой каменной твердыне утро находит путь, чтобы озарить тебя. Это... поразительно.» Голос звучал приглушенно, почти с благоговением.
Валери вздрогнула от слов, от неожиданной, почти болезненной поэтичности. Ее голос прозвучал натянуто, но без прежней ледяной скованности: «Цветы... Пионы. Ты помнишь.» Констатация, отягощенная горечью и недоумением.
Его взгляд наконец встретил ее глаза. В голубых глубинах – вспышка чего-то острого, почти мучительного, мгновенно погашенного железной волей: «Я помню все, что связано с тобой.» Пауза стала глубже, тяжелее. Он видел бурю невысказанных вопросов в ее взгляде, тревогу, застывшую под тонким слоем контроля. «Ты выглядишь задумчивой. Как будто пытаешься разгадать неразрешимую загадку.»
Валери отвела взгляд к пионам, ее пальцы бессознательно сжали складки шелковой пижамы на коленях: «Загадок здесь хватает. Ты уезжал. Надолго.» Она вновь подняла глаза на него, встретив его неотрывный взгляд. «Куда? Это было так важно?» Вопрос повис в воздухе – вызов, но и искреннее, пугающее ее саму любопытство.
Его лицо мгновенно стало маской Вентру – гладкой, непроницаемой. Легкая тень разочарования мелькнула в глазах – возможно, из-за ее вопроса, возможно, из-за необходимости лгать: «Дела, Валери. Новые границы, которые нужно очертить. Мир за этими стенами редко бывает простым.» Он сделал едва заметный шаг назад, увеличивая дистанцию на сантиметр, будто физически отстраняясь от опасной темы. «Ничего, что касалось бы тебя напрямую. Только обеспечение твоего покоя здесь.» Тон был окончательным. Дверь для расспросов закрыта.
Тишина сгустилась вновь, но теперь она была иной. Густой, электрической, натянутой до предела. Каин все еще стоял близко. Слишком близко. Его взгляд, только что смотревший ей в глаза, невольно скользнул вниз. Остановился на ее губах. Нежных, слегка приоткрытых от учащенного дыхания. Розовых, как внутренняя сторона раковины. Воспоминание о ее вкусе – шампанское, ее страх, жизнь – ударило в него с неожиданной силой. Не просто жажда крови. Губы. Желание коснуться. Ощутить их тепло, их податливость под холодом его собственных.
Клыки заныли под деснами, не столько от голода, сколько от этого внезапного, запретного импульса. Его пальцы, лежащие вдоль тела, непроизвольно сжались. Он видел, как под тонким шелком учащенно вздымалась ее грудь.
Валери тоже чувствовала. Непонятное тепло, разливающееся от солнечного сплетения вниз, стыдливый прилив крови к щекам. Его близость, его ледяная аура, его взгляд, прикованный к ее губам... Это был не страх нападения. Это было иное. Опасное. Соблазнительное. Она видела напряжение в его челюсти, почти физическое усилие сдержать... что? Желание крови? Или нечто иное, столь же запретное? Она сама едва не сделала шаг навстречу, притягиваемая магнитом этого молчаливого противостояния, но замерла. Нет. Ловушка. Часть игры. Мысль была холодна, как лед, но тело отказывалось слушаться, отвечая предательским теплом.
Каин первым разорвал опасный миг. Он резко отвел взгляд, как от ослепительной вспышки света, и сделал еще один четкий шаг назад. Дистанция стала ощутимой. Воздух, казалось, снова начал циркулировать.
«Рассвет вступает в свои права,» – его голос прозвучал чуть глуше, жестче, чем он, возможно, хотел, сдавленный борьбой с только что возникшим напряжением. «Скоро сад будет твоим. Впереди целый день, которым ты сможешь насладиться.» Он сделал шаг к двери, его силуэт уже сливался с полумраком коридора. «Мне пора. Я буду внизу, в своем кабинете.» Он сделал едва заметную паузу, словно взвешивая уместность этого предложения. «Дверь справа от библиотеки. Если... тебе что-нибудь потребуется.»
Взгляд Валери все еще был прикован к нему, голос прозвучал тише, с ноткой странного, прорывающегося сквозь остатки напряжения любопытства: «Ты никогда не спишь? Даже после рассвета?»
Каин замер в дверном проеме, обернулся. Его профиль резко вырисовывался на фоне слабеющей темноты. В голосе – усталая, почти исповедальная откровенность, редко срывающаяся с его уст: «Сон? Нет. Не в том смысле, как он протекает у людей. Сон нам не нужен. Лишь при тяжелых ранах мы погружаемся в летаргию, чтобы восстановить силы. Но в остальном...» Легкий, почти человеческий жест плечом. «...бодрствование – наш удел. Вечное бодрствование.» В последних словах – бездонная усталость веков, тяжесть бесконечного дня. Он бросил на нее последний, нечитаемый взгляд. «Отдыхай, Валери.» И растворился в коридоре, шаги его бесшумны, как исчезновение тени.
*****
Дверь тихо закрылась. Валери осталась стоять посреди комнаты, залитой теперь безопасным для него, прошедшем сквозь фильтры светом. Тишина обрушилась, но не принесла облегчения. Внутри бушевал хаос.
«Почему?» – мысль билась в такт бешено стучащему сердцу. Она медленно подошла к трюмо с большим зеркалом, ноги казались ватными. «Почему я не прогнала его? Почему разрешила войти? Почему сейчас, в этой тишине, я чувствую...»
Она поймала свое отражение. Бледное лицо. Глаза – слишком большие, темные круги под ними говорили о недосыпе и стрессе, но на щеках горел предательский румянец. И шея. Солнечный луч, пробившийся сквозь фильтр, падал точно на нее, как прожектор, высвечивая два следа. Багровые, чуть припухшие точки, окруженные синяком цвета перезрелой сливы. Они пульсировали в такт ее сердцебиению, немые клейма его власти, его голода, его владения. Напоминание о леденящей боли, о его губах на ее коже, о том, как он пил.
Но это не было единственным ощущением. Низ живота. Небольшое, но настойчивое, смущающее тепло, разливающееся волнами. Плотное. Тревожное. Совершенно неуместное. Как будто внутри нее тлели угли, раздутые его близостью, его взглядом на ее губы, этой невыносимой секундой молчаливого напряжения. Она прижала ладонь к животу, словно пытаясь погасить этот странный, стыдный пожар. Что это? Отвращение? Страх? Нет. Отвращение было холодным, страх – леденящим. Это было... другое. Живое. Соблазнительное даже в своем ужасе. Почему его близость, его опасность, его ледяная аура так будоражат меня?
Она вспомнила его лицо в дверях. Бледное, с тенями – призраками его вечного бодрствования. Вспомнила, как он наклонился, чтобы быть с ней на одном уровне, как его глаза задержались на ее губах. Вспомнила его слова о ее волосах, несущих солнце. Вспомнила желание в его взгляде – не только вампирский голод, но и что-то иное, запретное. И это воспоминание вызвало новую, более сильную волну тепла, заставив ее сглотнуть.
Валери отвернулась от зеркала, не в силах больше видеть свои шрамы и свой смущенный румянец. Она подошла к пионам. Белые шары цветов казались теперь не призраками, а немыми свидетелями ее смятения. Она провела пальцем по бархатистому лепестку, ощущая его прохладу, тщетно пытаясь охладить внутренний жар. Воздух был напоен их сладким, тяжелым ароматом и запахом озера, но она чувствовала лишь металлический привкус собственной крови на языке и навязчивое, стыдное тепло между ног.
Он был внизу. В своем кабинете. За дверью справа от библиотеки. Всего в нескольких минутах ходьбы по лестнице. Мысль об этом не приносила страха. Она приносила тревожное ожидание. И стыд. Глубокий, разъедающий стыд. Стыд за то, что ее тело реагировало на монстра. Стыд за то, что эти багровые метки на шее, символ ее боли и его преступления, пульсировали в унисон с этим странным, запретным чувством. Она обхватила себя руками, глядя на синеву озера и белизну Альп, пытаясь найти в их величавом спокойствии ответ на хаос внутри. Но ответа не было. Были только шрамы, греющиеся в солнечном луче, и немой вопрос, жгущий ее изнутри: «Что со мной происходит?»