Глава 21. Танец башен и ключей
Резиденция Князя Женевы была не цитаделью страха, а изысканным отель-партикюлье XVIII века, затерявшимся в самом сердце Старого Города. Его фасад дышал застывшей музыкой рококо – вычурные балконы, гирлянды из резного камня, пастельные тона, выгоревшие под столетиями женевского солнца. Деньги и аристократизм здесь не кричали, а шептали на языке изящных пропорций и безупречной реставрации. Но за массивными дубовыми дверьми, украшенными стилизованным гербом Княжества – перекрещенными Башней и Ключом, – вас встречала подлинная суть ночи. Воздух, искусственно охлажденный до температуры склепа, нес в себе сложный букет: воск старинной мебели, пыль вековых фолиантов, тонкая нотка дорогого ладана и под ней – неизменный металлический привкус крови и холодной, неоспоримой власти. Антикварная роскошь – гобелены, мраморные бюсты, хрустальные люстры – соседствовала с неприметными линзами камер в глазницах лепных херувимов и пуленепробиваемыми ставнями, скрытыми за тяжелыми шелковыми шторами.
Каина провели не в парадный салон для иллюзорных гостей, а напрямую в сердцевину змеиного логова – кабинет Князя. Комната была дихотомией: библиотечная глубина, где стеллажи из дерева упирались в потолок, теснясь под тяжестью кожаных томов и свитков в пергаменте, столкнулась с холодной функциональностью современного командного центра. На стене, рядом с огромным, потрескавшимся глобусом XVII века, где Женева была центром мира, мерцали плоские экраны с картами города в реальном времени, биржевыми сводками и, возможно, маркерами патрулей Шабаша за пределами владений Камарильи. За массивным бюро, вырезанным из цельного куба эбенового дерева, словно трон, восседал хозяин Женевы.
Князь де Морле поднялся навстречу с бесшумной грацией хищника. Он был высок. Необычайно. И несмотря на рост Каина, он был на целую голову выше, его фигура, подтянутая до аристократической худобы, казалась выточенной из слоновой кости. Платиновые волосы, лишенные малейшей седины, были уложены с безупречной точностью, обрамляя лицо утонченно-холодное, с высокими скулами и пронзительными зелеными глазами, но без малейшего тепла, скорее ядовито-изумрудными. Он был облачен в костюм темно-синего бархата, сшитый так безупречно, что он казался второй кожей, лишь подчеркивающей его змеиную статность. Его улыбка была отточена временем – белые, ровные зубы, правильный изгиб губ, – но она замерзала, не достигнув глаз. В них оставалась лишь оценивающая глубина.
«Каин. Enfin,» – его голос, бархатистый тенор с изящным французским шармом, таил в своей основе лезвие. Он протянул руку – длинные, бледные пальцы, лишенные украшений, лишь подчеркивающие силу. Жест был ритуалом власти, церемонией признания равного (или почти), а не дружеским приветствием. «Женева приветствует тебя. Хотя, признаюсь, с некоторым... оживленным любопытством. Твоя репутация предшествует тебе плотнее тумана над Рейном. 'Молот Праги'. 'Непокорный Лорд Вены'.» Взгляд Князя, тяжелый и неотрывный, скользнул по Каину, словно скальпелем вскрывая слои маски. В глубине зеленых глаз мелькнул холодный огонек – оценка угрозы, потенциала, стоимости. «Ты не часто баловал наши спокойные берега своим присутствием. Что же привело буревестника в гавань?»
Каин принял протянутую руку. Его собственное рукопожатие было крепким, обжигающе холодным, как замковый камень. Оно передавало не дружелюбие, а меру силы и незыблемость границ. Маска Вентру – ледяная, непроницаемая вежливость – сидела на нем идеально. «Князь де Морле. Благодарю за прием. Женева – оазис контролируемой стабильности. Притягательный для тех, кто устал от... исторических вихрей, что выметают все на своем пути.» Он позволил себе легкую, почти неуловимую тень улыбнуть – не теплом, а отблеском холодного клинка. «Моя репутация, как и многие истории, передаваемые шепотом в атриумах Элизиумов, склонна к преувеличениям под влиянием времени и тревожного воображения.»
Князь плавным жестом пригласил к креслам у огромного камина. Очаг был пуст и чист – лишь декорация, создающая иллюзию человеческого уюта в логове хищника. На низком столике из дуба уже стоял хрустальный графин, наполненный жидкостью густого, почти черного рубина, и два бокала тончайшего венецианского стекла. «О, я бы не стал так скромничать, Каин,» – возразил де Морле, наливая темную субстанцию с точностью алхимика. Он протянул бокал. Его движения были выверенными, экономичными, как у фехтовальщика перед поединком. «Сила такого калибра не рождается из сплетен. Она... материальна. Ощутима. Ты – Вентру редкой мощи и... необычной, надо признать, для наших практичных сородичей, эстетической завершенности.» Его взгляд, медленный и всевидящий, вновь скользнул по безупречным, словно высеченным из мрамора чертам Каина, по его аурé сдержанной мощи, обернутой в оболочку тревожащей красоты. «Ты выглядишь так, будто сошел с полотна Бёрн-Джонса, а не из душных залов совета старейшин. Это сбивает с толку. Делает непредсказуемым. И, как следствие... чрезвычайно интригующим.» Комплимент был отравленным лезвием, зондом в щели доспехов, и недвусмысленным напоминанием: «Я вижу тебя. Я изучаю. Я знаю твою цену.»
Каин принял бокал. Холодный хрусталь отдавал ледяным покалыванием в его пальцах. Он лишь слегка коснулся губами темной поверхности жидкости. Чужая, выдержанная кровь показалась ему пресной, почти отвратительной на фоне бурного, живого коктейля эмоций, оставленного Валери всего час назад. «Внешность – лишь один из инструментов Маскарада, Князь. Иногда полезный для отвлечения внимания. Иногда... создающий неудобства излишнего интереса. Мои интересы,» – он сделал паузу, вкладывая в слова вес свинца, – «лежат вне парадных залов и запутанных паутин политических интриг. Я ценю стабильность Женевы. И уважаю твердость вашего правления. Я здесь не для того, чтобы менять устои.»
Князь отпил из своего бокала, не сводя хищных глаз с собеседника. Зрачки его на миг сузились, как у кошки на солнце, поймавшей отблеск. «Стабильность, дорогой Каин, – хрупкий цветок, выращенный на костях. Особенно когда в тихую гавань входит корабль, способный одним шквалом смести все берега. Метафорически, разумеется,» – он поставил бокал с тихим, но отчетливым стуком. «Мне поступали... любопытные сигналы из Лондона. Намекающие, что фигура твоего калибра могла бы занять куда более активную позицию в сложной мозаике нашего клана. Что Женева, с ее уникальным положением на границах влияния, могла бы послужить отличным плацдармом для амбиций столь неординарного Вентру.» Де Морле откинулся в кресле, поза его была расслабленной, почти небрежной, но напряжение в плечах и неотрывный, сверлящий взгляд выдавали хищника, замершего перед прыжком. «Слухи – жалкая валюта ночи. Но игнорировать монеты, отчеканенные в кузницах лондонских Тремеров, опасно. Особенно когда они звонят о моих владениях.»
Лицо Каина осталось гладким, как поверхность замерзшего озера. «Слухи, как и дети ночи, Князь, часто питаются пустотой и страхом. Мои амбиции, если их так можно назвать, сосредоточены исключительно в сфере личного покоя и... сохранения определенных активов.» Он выбрал слово осторожно. «Я покинул кровавые поля клановых битв Вентру давно. И не испытываю ни малейшего желания ступать на них вновь. Женева привлекла меня именно своей нейтральностью и вашей... несгибаемой рукой. Я не претендую на ваше кресло, Князь де Морле. Ни сейчас, ни в обозримой вечности. Считайте это формальным заверением, данным под сводами вашего кабинета.» Голос его был ровен, но в последних словах прозвучал отзвук стали – не угроза, а констатация незыблемого факта.
Князь замер. Его зеленые глаза, казалось, впились в самую душу Каина, выискивая малейшую трещину, двойное дно, скрытый усмешкой подтекст. Чистая, прямая декларация отказа от власти в их мире была редкостью, граничащей с абсурдом. «Очень... недвусмысленно, Каин,» – произнес он наконец, растягивая слова. Он наклонился вперед, уперши локти в дерево столика и сложив пальцы шпилем. Расстояние между ними сократилось, воздух наэлектризовался. «Что же тогда привело столь могущественную силу в мои владения? И что за... актив,» – он подчеркнул слово, заставив его звучать как «трофей» или «добычу», – «требует столь специфической защиты и вызывает перешептывания даже среди моих самых проверенных информаторов?» Намек был прозрачен, как стекло бокала. Я знаю. Знаю, что ты привез с собой что-то. Или кого-то. И это интригует.
На лице Каина, впервые за вечер, мелькнула тень – не гнева, но острого, холодного раздражения, как от назойливой мухи. «Личное дело, Князь. Ничего, что могло бы бросить малейшую тень на стабильность вашего города или пошатнуть вашу власть.»Его тон потерял бархатистость, обнажив стальную жилу под ней. В нем зазвучали ноты недвусмысленного предупреждения. – «Я высоко ценю дискретность. И гарантирую, что мое присутствие не принесет вам ничего, кроме спокойствия. Взамен я прошу лишь одного: незыблемого уважения к границам моего частного пространства.» Последние слова повисли в воздухе, как обнаженный клинок. Границы. Неприкосновенность. Это был ультиматум, произнесенный ледяным шепотом.
Тишина в кабинете стала густой, тяжелой, как воздух перед грозой. Князь де Морле рассматривал Каина, словно сложную шахматную позицию. Он взвешивал каждое слово, каждую интонацию, каждую реакцию. Он не видел лжи в отказе от трона – в этом была странная, почти оскорбительная искренность. Но он видел и железную решимость, готовую сокрушить любое посягательство на ту тайну, что Каин охранял. Видел силу, с которой приходилось считаться.
Наконец, медленно, как будто преодолевая внутреннее сопротивление, Князь кивнул. Его улыбка вернулась, став чуть менее ледяной, чуть более... расчетливой. Принятие факта. «Частное пространство... священно. Особенно для существ, чья вечность измеряется столетиями уединения. Твое заверение принято, Каин.» Он поднял свой бокал, темная жидкость колыхалась, как сама ночь. «За спокойствие Женевы.» В его глазах все еще тлел огонек неутоленного любопытства, но теперь он был смешан с осторожным признанием границ. Он не получил всех ключей, но получил главное – буревестник не собирался крушить его гавань. Остальное... остальное можно было добыть тише, осторожнее, с помощью теней и зеркал.
Каин поднял свой бокал в ответ. Его голубые глаза, бездонные и холодные, встретились с ядовито-зелеными очами Князя. «За спокойствие Женевы,» – повторил он ровным голосом, отпив крошечный глоток, скрывая мимолетное облегчение и глубинную усталость от этой танцующей дипломатии. Политическая буря была усмирена. Но цена была ясна: его крепость, его слабость – Валери – теперь находились под прицелом одного из самых хитроумных лис вампирской политики. И ему предстояло вернуться в свою «гавань», где его ждала другая, куда более личная буря – хрупкая, разгневанная, задавшая вопрос, который все еще жег его изнутри. Игра лишь сменила арену. И партнера.