Глава 17. Над абсолютом
Валери открыла глаза. Непроглядная пустота за иллюминатором поглощала все. Ни звездного мерцания, ни огней городов, ни самой линии горизонта – лишь абсолютная, бездонная тьма, обволакивающая самолет. Они мчались сквозь нее, но в этом вакууме пространства и времени невозможно было понять, где кончается земля и начинается небо. Гул двигателей был единственной нитью, связывающей с реальностью – низкий, монотонный рокот, напоминающий дыхание древнего зверя в глубине пещеры.
В этой безвоздушной изоляции мысли текли с ледяной, болезненной ясностью. Воспоминания всплывали, как обломки кораблекрушения: Первая встреча. Сумерки в подмосковном лесу. Он – призрак в безупречной белой рубашке, возникший из теней, с глазами цвета арктического льда и едва уловимым акцентом, звучавшим как эхо забытых эпох. Его сдержанная любезность – невидимая стена, державшая ее на расстоянии. Человек, казалось бы, ценивший красоту и тишину выше суеты.
Чердак. Запах пыли веков, серебрившейся в луче его фонарика. Треснувший голос скрипки с воскового валика, повествующий о смерти за час до катастрофы. Его профиль, застывший у пыльного окна – скульптура из бледного мрамора, внимающая звукам ушедшей эпохи. Момент странной, почти интимной близости, когда застывшее в звуке прошлое ненадолго сплело их нити в единое полотно.
Лесные сумерки. Сизый туман, превращающий сосны в призрачных великанов. Его рука, молниеносная и неодолимая, как стальной капкан, схватившая ее локоть, когда она поскользнулась на скользком корне. Мгновение его абсолютной, пугающей неподвижности, его силы, ощутимой сквозь толстую ткань пальто. И слова, брошенные сквозь ледяную маску, но с искрой чего-то необъяснимого в глубине зрачков: «Смотри под ноги, Валери. Хрупкость – не украшение для леса.»
Старая часовня. Камни, задушенные плющом. Его голос, глухой и нагруженный непонятной вековой горечью, рассказывающий об Архангеле Михаиле, мече и весах воздаяния. Ветка с каплями алых ягод, протянутая ей без слов, как языческий оберег или символ пролитой крови. Его спина, растворяющаяся в наступающем тумане.
Он казался ей тогда... чем? Загадкой, обернутой в шелк и сталь. Возможно, даже странным, отстраненным союзником. Человеком, чья рука не даст упасть. В котором чувствовалась глубина, а не обыденность. В ее наивном, обманутом сердце зародилось что-то теплое, трепетное. Надежда? Или уже тогда – неосознанное влечение к бездне, к этой бездонной усталости веков в его глазах?
Всё было ложью. Каждая любезность – искусно сотканной паутиной. Каждая отстраненность – титанической борьбой с жаждой, рвущейся изнутри. Каждая проявленная забота – холодным расчетом на сохранение источника. Он не друг. Он палач в аристократических перчатках. Он древний хищник, сбросивший маску и явивший свою истинную суть – одержимого ее кровью монстра.
Ее жизнь была перечеркнута. Раздавлена. Вырвана с корнем и брошена в эту космическую черноту за иллюминатором. Зачем? Вопрос горел в груди раскаленным железом. Почему не убил сразу? Зачем везет с собой, как драгоценный трофей? Что особенного в ее крови? Была ли это лишь ее человеческая чистота, невинность? Или что-то неуловимое, что он почуял еще в том сентябрьском лесу? Он, столь могущественный, способный подчинить волю десятков людей одним лишь присутствием, парализовать целый терминал... зачем ему она? Он казался теперь не просто далеким. Он стал абсолютно чуждым существом, из иного измерения силы и времени, чьи мотивы были так же непостижимы и пугающи, как эта вечная ночь за стеклом.
Она сжала кулаки на коленях, ногти впиваясь в ладони до боли, но слез не было. Только ледяная пустота в душе и жгучее, безысходное непонимание.
Тихий, металлический стук клавиш разрезал гул двигателей и поток ее мрачных дум. Валери медленно повернула голову. Каин сидел напротив, его лицо освещено призрачным светом белого экрана ноутбука. Он что-то печатал, его пальцы двигались с хищной грацией и нечеловеческой скоростью. Деловые бумаги? Распоряжения о судьбах Приказы невидимой армии слуг?
Он почувствовал ее взгляд. Не поднимая головы, произнес, его голос был ровным, как поверхность озера, но гулким в тишине салона: «Ты должна поесть, Валери.» Он на секунду оторвался от экрана, его голубые глаза, отражавшие холодные блики монитора, встретились с ее взглядом. В них не было ни тепла, ни угрозы. Был лишь холодный, аналитический интерес. «Там,» – он едва заметно кивнул в сторону мини-бара с хромированными фасадами, – «есть фрукты. Шоколад. Гранатовый сок. Выбери что-нибудь. Обезвоживание и гипогликемия недопустимы перед посадкой и акклиматизацией в новой среде.»
Валери молчала. Есть? Под его всевидящим взглядом? Когда каждый глоток будет подниматься комом страха и отвращения в горле? Она отвернулась к иллюминатору, к бездне. Ее молчание было щитом и ее ответом.
Каин не настаивал. Он лишь слегка сжал губы, едва заметный жест, словно делая пометку о ее упрямстве в невидимом досье, и снова погрузился в работу. Щелчки клавиш стали резче, отрывистее. Раздражение? Или просто абсолютная сосредоточенность? Доктор Борисов, слившийся с тенью в передней части салона, не шевелился. Статуя в костюме.
Самолет начал снижение. Черная пелена за окном постепенно насытилась жизнью – редкие россыпи золотых и белых огоньков, превращающиеся в ослепительную паутину, раскинутую у подножия невидимых во тьме гигантов – Альп. Женева.
Валери прижалась лбом к ледяному стеклу. Город из глянцевых журналов – центр мира, дипломатии, безупречного порядка и холодного благополучия. Теперь он казался чужим и враждебным, отраженным в тысячах мерцающих огней на черной, маслянистой глади огромного озера, что внезапно открылось внизу. Озеро было гигантским зеркалом, в котором тонули огни набережных, мостов, знаменитого фонтана Же-До, чья тонкая, фосфоресцирующая струя била в ночь, как сияющий кинжал. Здания по берегам – строгие, монолитные, подсвеченные – казались не домами, а гробницами непостижимо древнего и безразличного мира. Воздушность Женевы растворилась в ночи. Осталась лишь величавая, ледяная красота, подавляющая своей геометрической безупречностью, богатством и абсолютной отчужденностью. Красота, не обещающая тепла, а лишь подчеркивающая ее одиночество и чужеродность. Это не был город надежды. Это был город-крепость, выросшая из озера тьмы.
Машина (теперь мощный, угрожающего вида черный Mercedes G-Class) бесшумно катила по ночным улицам, покидая сияющий, но бездушный центр. Огни редели. Дорога пошла вверх, вдоль темной, безмолвной ленты озера, окаймленной редкими, как звезды, огоньками запертых вилл. Воздух за окном стал острее, чище, смертельно холодным, пропитанным запахом хвои, озерной свежести и камня.
Валери молчала. Каменная статуя в бархате. Каин молчал. Владыка тишины. Водитель за рулем был невидимкой в темноте. Только мотор тихо рычал, преодолевая подъем, словно негодуя на усилие.
Они свернули с асфальтированной дороги на узкую, вымощенную старым, скользким от влаги камнем аллею, скрытую высокими стенами темных кипарисов, стриженых в мрачные пирамиды. Аллея петляла, как змея, поднимаясь все выше, глубже в царство ночи и холмов. Огни Женевы остались далеко внизу, позади было лишь туманное свечение над озером, напоминающее о существовании иного мира. Здесь царили первозданные тишина и мрак, нарушаемые только двумя призрачными лучами фар, выхватывающими из тьмы мшистые каменные стены, корявые стволы вековых деревьев, зловещий блеск влажного булыжника под колесами.
Наконец, аллея вывела к массивным, кованым из черного железа воротам, увенчанным стершимся от времени гербом с неразличимыми символами. Ворота бесшумно разъехались перед машиной, как пасть чудовища. За ними открылась широкая, усыпанная серым гравием площадка, и из тьмы внезапно вырос дом, как материализовавшийся кошмар или воплощенная легенда. Не белоснежный, как подмосковный, а сложенный из темного камня, впитавшего века озерной сырости, теней. Шпили башен упирались в звездное небо. Стрельчатые окна-бойницы, большинство которых были глухими, темными, как глазницы черепа, лишь в нескольких горел тусклый, мертвенно-белый свет, словно свечи на страже. За особняком, внизу, чернела бескрайняя, бездонная гладь Женевского озера, сливаясь с ночным небом в единую пугающую пустоту. Воздух звенел от первозданной тишины и пронизывающего холода. Пахло старым, влажным камнем, озерной глубиной, хвоей и чем-то неуловимо древним и тленным, как сама вечность.
Машина остановилась перед тяжелыми, дубовыми дверьми, украшенными сложными коваными узорами, напоминающими застывшие молнии или сплетения корней. Каин вышел первым, его черное пальто слилось с мраком у подножия каменного исполина. Он обвел взглядом фасад – медленный, всеохватывающий взгляд полководца, осматривающего неприступную крепость, ставшую его логовом. Борисов, как тень, выгрузил багаж.
Затем открылась дверь с ее стороны. Каин стоял в проеме, очерченный тусклым светом салона и безжалостным мраком ночи. Он не спешил. Его взгляд, тяжелый, пристальный, неумолимый, на мгновение задержался на Валери, впитывая ее болезненную бледность, немой ужас в выразительных глазах, контраст черного бархата платья с фарфоровой хрупкостью кожи. В глубине его ледяных зрачков вспыхнуло нечто неуловимое – не триумф, а глубокое, безмолвное, почти мистическое любование. Любование своей хрупкой, драгоценной пленницей на фоне каменного исполина, который отныне станет ее миром. Это была забота ювелира к только что обретенному уникальному алмазу, добытому ценой чужой катастрофы.
Он медленно протянул руку. Черная кожа перчатки тускло блеснула в скупом свете. Жест был безупречно галантным, отточенным столетиями, актом заботы, превращенным в ритуал. Предложение опоры. Не приказ. Не просьба. Неотвратимое ожидание.
Валери замерла. Прикосновение к нему? К его перчатке, скрывающей руку, знавшую и ласку, и убийство? Ее пальцы похолодели до костей. Но бежать было некуда. Сопротивляться – бессмысленно и смертельно перед его силой и обреченностью своего положения. С едва заметной дрожью, словно преодолевая невидимое сопротивление, она медленно подняла свою руку и кончиками пальцев коснулась холодной кожи его перчатки. Он не сжал ее ладонь, лишь принял ее пальцы, обеспечив минимальную, но невесомо-надежную опору. Легчайшее, почти неощутимое усилие – и она ступила на холодный, хрустящий гравий. Она тут же отдернула руку, ощутив на миг леденящее давление его пальцев – жест направляющий, а не удерживающий.
Ледяной ночной воздух обжег легкие, как нож. Она подняла голову, глядя на громаду темного камня, нависающую над ней, поглощающую звездный свет. Это была не просто цитадель. Это был живой памятник власти и времени, выстроенный по его воле. Прекрасный, величественный и бесконечно пугающий. Последние огни города исчезли, поглощенные холмами. Оставались только тьма, безмолвное озеро, немые горы и этот каменный исполин, готовый поглотить ее навсегда. Каин развернулся и шагнул через порог в зияющую пасть особняка, не оглядываясь. Ему не нужно было оглядываться. Он знал – она последует.