Глава 12. Окно
19:00
Вечер того же дня
Сознание возвращалось медленно, мучительно, как всплытие сквозь толщу черной, ледяной воды. Бледный, умирающий отсвет угасающего дня за большим окном едва цеплялся за высокие стены спальни, окрашивая их в сизые, унылые сумерки. Боль в шее была живым, пульсирующим
напоминанием под стерильной повязкой, физическим свидетельством кошмара, который не был сном, а стал новой, ужасающей правдой ее существования. Валери лежала в центре огромной кровати Каина. Тело было чужим – слабым, лишенным сил, каждая мышца отзывалась глухой болью. Голова была свинцовой гирей, заполненной гулом усталости и страха. Капельница исчезла. На месте иглы – лишь маленький, безликий квадрат пластыря, жалкая печать медицинского вмешательства..
«Уйти. Сейчас же.» – Мысль пронзила ментальный туман, острая и ясная. Усилием воли, цепляясь за резные столбики кровати, холодные и неподатливые под пальцами, она поднялась. Мир поплыл, закружился, темные пятна заплясали перед глазами. Пол под босыми ногами был ледяным, как могильная плита. Ее взгляд, отчаянный и полный надежды, упал на большое окно – единственный выход в мир света, воздуха, людей, который был ей так отчаянно нужен. Она пошатнулась к нему.
Руки нащупали холодное, абсолютно непроницаемое стекло, уперлись в него с силой отчаяния. Потом заскользили по идеально гладкой, деревянной раме в тщетных поисках спасения – ручек, задвижек, хоть какой-то слабины. Пустота. Только безупречные линии, сращенные герметично. Отчаяние сжало горло ледяным кольцом, перекрывая дыхание. За окном – белое, мертвое безмолвие. Заснеженный лес, поглощенный ранними зимними сумерками, укутанный в саван тишины и ненастья. Ни огонька вдалеке, ни следа жизни. Безлюдно. Бесконечно. Безнадежно. Ирония судьбы ударила по сознанию с горькой силой. Несколько месяцев, – пронеслось в голове, – в роскошной московской квартире, под присмотром родителей и психотерапевтов, я думала о небытие. Каждое утро было пыткой, каждое зеркало – обвинением. Родители тратили деньги в надежде исцелить то, что, казалось, и не было сломано – дорогие клиники, бесконечные курсы таблеток, чтобы их дочь просто захотела жить. А теперь? Теперь, когда это чудовище, воплощение всех страшных грез... выпило моей крови, когда мир сузился до размеров этой холодной комнаты, я цепляюсь за жизнь с яростью загнанного зверя. Хочу ли я жить.. не знаю, но я хочу вернуть свою жизнь и уйти отсюда.
Легкий, едва уловимый скрип двери за спиной. Сердце Валери бешено колотилось, ударившись о ребра и отозвавшись острой, рвущей болью в раненой шее. Она обернулась, медленно, как в кошмаре.
В дверном проеме, опираясь плечом о резной дубовый косяк, стоял Каин. Облаченный в черные брюки идеального кроя и плотно облегающую темно-бордовую водолазку из тончайшего кашемира, он казался воплощением ночи, материализовавшейся внутри дома. Ткань подчеркивала бледность его кожи, отливавшей в сумерках фарфоровой белизной, и мощную, скульптурную линию плеч. В длинных, изящных пальцах он небрежно держал тонкий хрустальный стакан с темно-рубиновой жидкостью – слишком густой, слишком насыщенной, слишком живой, чтобы быть вином. Его голубые глаза, лишенные прежней ледяной маски отстраненности, горели странным, глубоким интересом – лукавым, изучающим, почти... плененным. Взгляд медленно, неспешно, с наслаждением знатока, скользнул по ее бледному лицу, задержался на белой повязке – его метке, скрывавшей тайну и позор, – опустился к тонким, босым ногам, дрожащим от холода и слабости на ледяном полу, наконец – задержался на ее позе отчаяния, вцепившейся в неподатливое стекло, как мотылек в паутину. Уголки его безупречно очерченных губ дрогнули в едва уловимой, но от этого еще более опасной улыбке.
«Планируешь выгулять платье, Валери?» – В его голосе звучала опасная усмешка, смешанная с оттенком чего-то, что могло бы сойти за интерес к дерзости. – «Алый шелк, безусловно, эффектен. Но, согласись, не самый практичный выбор для прогулки через заснеженный лес в ноябре. Особенно...» – Он сделал неторопливый, демонстративный глоток, рубиновая жидкость оставила на стекле легкий, кровавый след. Его взгляд, острый и неотрывный, вернулся к ее лицу, – «...в твоем нынешнем, хрупком состоянии. Риск простудиться – наименьшее из зол.»
Голос Валери вышел хриплым, слабым, но каждый слог был насквозь пропитан ненавистью и ледяным отчаянием: «Я должна уйти.» – Каждое слово давалось усилием, как поднятие тяжести. – «Я не могу... оставаться здесь...» – Она попыталась сделать шаг к двери, оттолкнуться от окна, но слабость накрыла свинцовой волной. Валери едва удержалась, вцепившись пальцами в холодную раму. Отчаяние придало голосу металлической резкости: – «Они будут искать меня! У моих родителей есть... ресурсы. Связи. Они не успокоятся! Бабушка уже ищет меня и вызвала полицию!»
Каин мягко покачал головой, словно укоряя неразумное дитя: «Ты едва держишься на ногах, Валери. Куда ты планируешь уйти? К ближайшему сугробу? Пятьдесят метров – и ты обессилено упадешь» – Его тон был окрашен почти сожалением, но глаза оставались холодными, как глубины арктического льда. – «Или ты веришь, что сможешь просто вернуться в свою обычную жизнь, сделав вид, что ничего не произошло? После того, что открылось тебе прошлой ночью?» – Он сделал паузу, позволив тяжести слов осесть. «Мой мир, Валери, существует во многовековой тени. Знание о нас... это не просто сплетни. Это смертельный груз. Для тебя. Для тех, кого ты ненароком вовлечешь. Теперь... ты моя ответственность, хотим мы того или нет.»В его глазах вспыхнуло то самое, знакомое по ночи, алое мерцание, краткий проблеск чудовища, мгновенно погашенное, спрятанное за его обычной маской.
Валери выпрямилась во весь свой невысокий рост, собрав остатки сил и гордости, как последний щит. «Они будут искать меня до последнего! У моей семьи есть деньги, влияние... Бабушка поднимет на ноги весь город! Полиция придет сюда с обыском! – В ее голосе звучала отчаянная, хрупкая надежда – Ты не можешь просто... удерживать человека здесь насильно! Мир... законы... не позволят этого!»
Каин отпил еще глоток, его взгляд вдруг стал отстраненным, созерцательным, будто он вспоминал старую, слегка забавную историю: «Твоя бабушка...» – начал он мягко, почти нежно, и от этой кажущейся теплоты по спине Валери пробежали ледяные мурашки. – «Очаровательная, мудрая женщина. Она была так... понятлива – Он сделал театральную паузу, давая каждому слову проникнуть в самое сердце, как яду. – «Она с облегчением отпустила тебя в частную клинику... – он чуть помедлил, – В клинику, которую выбрали для тебя родители.»
Мир вокруг Валери закачался, поплыл. Пол ушел из-под ног, оставив ощущение свободного падения в бездну. Он был там. Стоял в бабушкиной уютной гостиной. Говорил с ней. Смотрел в ее добрые, доверчивые глаза, видел беспокойство. И убедил. Эта ложь... такая простая, такая человечно-правдоподобная, такая безупречно выстроенная, с использованием ее же болезненного прошлого, о котором он даже не знал, была ужаснее вчерашней физической боли. Ужаснее самой смерти. Это было осквернение самого святого, что у нее оставалось. «Ты...» – Шепот сорвался с ее пересохших губ, полный леденящего ужаса. – «Ты говорил с ней? Стоял в нашем доме?»Мысль о том, что это существо касалось бабушкиных вещей, улыбалось ей своей прекрасной, лживой улыбкой, была невыносимой.
Каин кивнул, едва заметно. Его лицо было гладким, непроницаемым, как замерзшая поверхность озера. «Я позаботился, Валери. Как и обещал.» – В этих словах не было ни капли тепла, только абсолютная, пугающая власть. – «Твоя бабушка спокойна. Она верит, что ты в надежных руках, в месте, где тебе помогут поправить здоровье. Тем более...» – он слегка наклонил голову, и в его взгляде мелькнула тень циничной насмешки над человеческими условностями, – «ты официально совершеннолетняя. Никаких юридических рычагов, никаких поводов для тревоги у властей. Ты уехала добровольно.»
Он сделал шаг к ней. Валери инстинктивно отпрянула назад, прижавшись спиной и ладонями к ледяному, непроницаемому стеклу, как к последнему барьеру. Каин остановился в шаге от нее. Его рост навис над ней, заполняя пространство своей нечеловеческой аурой. Он медленно протянул руку. Не чтобы схватить. Как жест... предложения? Утешения? Примирения? Его холодные, безупречные пальцы почти коснулись ее щеки, остановившись в сантиметре, ощущая электрическую дрожь, бегущую по ее коже. Его собственный запах и отчетливый, металлический отзвук крови из стакана – ударил ей в нос, напоминая о вчерашнем кошмаре.
Страх и отчаяние смешались в ее груди с новой, жгучей, всепоглощающей ненавистью. Он «позаботился». Он все предусмотрел. Каждую деталь. И мир снаружи, ее мир, проглотил его ложь, как рыба – блестящую блесну. Слезы жгли глаза, подступая комом к горлу, но она сжала губы, впиваясь ногтями в ладони. Она не даст ему удовольствия видеть ее сломленной. Не сейчас. Не перед ним.
«Я никогда не приму этого,» – прошипела она сквозь зубы. Голос дрожал, но в нем горел неугасимый огонь непримиримости. – «Ты не сможешь запереть меня здесь.»
Каин опустил руку. В его глазах, таких голубых и глубоких, что казалось, в них можно утонуть, промелькнуло что-то неуловимое – тень разочарования? Мимолетная досада на ее упрямство? Или... лишь усиление того лукавого, хищного интереса, той странной одержимости, которая была сильнее простого голода?
«Никогда – это очень долгое слово, Валери,» – произнес он тихо, почти задумчиво, глядя на последние рубиновые капли, переливающиеся в его стакане на фоне темнеющего окна. – «Особенно для того, кто живет вечно. Многое изменчиво. Многое требует терпения. А я... очень терпелив.» – Он сделал последний глоток, поставив пустой стакан на массивный комод рядом. – «Отдыхай. Тебе нужны силы. Ужин подадут позже.» – Его оценивающий взгляд снова скользнул по ней: бледность, похожая на фарфор, глубокие тени под глазами – следы кровопотери и шока, белая повязка на шее. Намеренно задержался на ней, потом медленно поднялся до ее лица, встретив ее ненавидящий взгляд. В его глазах отразился тот же лукавый интерес.
Он повернулся к кровати. На серебристом покрывале, рядом с тем местом, где она лежала и где еще хранился отпечаток ее тела, лежал безупречно сложенный пакет из плотной, глянцевой черной бумаги с едва заметным тиснением логотипа. Каин достал его содержимое. Платье развернулось в его руках, струясь тяжелым, глубоким цветом ночи. Черный бархат. Безупречный, лаконичный крой, кричащий о парижском ателье высшего класса и баснословной цене. Никаких лишних деталей, только совершенство линий, скрывающее силуэт и обещающее роскошную элегантность и холодную, бесстрастную красоту. Он аккуратно развернул его до конца и положил на покрывало, как предложение.
«Надеюсь, оно придется тебе по вкусу.» – Его пальцы на миг коснулись бархата, скользнув по его гладкой поверхности с почти ласковым жестом. Затем он вышел из комнаты.
Валери осталась одна. Прижавшись лбом к ледяному, неподатливому стеклу, она смотрела, как за окном сгущаются сине-медные сумерки, погребая заснеженный лес под непроглядный покров ночи. В отражении стекла, искаженном и призрачном, как ее надежды, она видела свое лицо – бледную маску с глазами, полными непримиримости и отчаяния. И ниже – на шее, поверх белой повязки, тускло поблескивало в полумраке ожерелье с бриллиантами – его дар, его оковы. Оно сияло в отражении холодными, бесплодными искрами, как самые изысканные, самые прочные невидимые миру кандалы. Платье из черного бархата лежало на кровати, тяжелое и безмолвное, как приглашение к следующему акту трагедии, к принятию новой роли в его бесконечной пьесе.