Глава 11. Белый саван
9:17 утра
Снег за окном покрывал мир безупречным, мертвым саваном, глуша все звуки, превращая реальность в безмолвную белую гравюру. Сознание Валери медленно всплывало из бездны. Сперва – лишь ослепительная, режущая глаза белизна за окном. Она моргнула, веки налитые свинцом. Голова была тяжелой, ватной, заполненной густым туманом. Тело казалось чужим – слабым, разбитым, как после долгой и изнурительной лихорадки. Каждая клетка ныла от пустоты. Она попыталась пошевелиться – волна тошноты, подкатила к горлу, а глухая, пульсирующая боль в шее, словно раскаленный гвоздь, вбитый в плоть, заставила ее тихо застонать. Память нахлынула обрывками, кровавыми и обжигающими: мерцающий свет камина... его глаза – не синие, а пылающие адским пламенем... невыносимая, рвущая сознание боль...
Ее рука инстинктивно дернулась. На тыльной стороне ладони – пластырь. Под ним – холодное жжение иглы капельницы. Прозрачная трубка тянулась вверх, к стойке с флаконом, где медленно, капля за каплей, в нее сочилась прозрачная жидкость. Она лежала в его постели. В огромной кровати из черного дерева, под шелковым покрывалом. Чужая роскошь давила.
Сердце забилось в бешеной скачке, заставив боль в шее вспыхнуть с новой силой. Рука сама потянулась к горлу – нащупала плотную, стерильную повязку, скрывающую ужас под ней.
Дверь открылась бесшумно. Каин стоял на пороге. Он выглядел... иным. Безупречный темно-синий костюм, подчеркивающий его статность, белоснежная рубашка. Волосы идеально уложены. Но глаза... Глубина в них была необъяснима. Теперь они были наполненные чем-то невыразимым: отзвуками ночного безумия, тяжестью содеянного, и... новой, железной решимостью. В руках – серебряный поднос: тонкий фарфоровый чайник, изящная чашка, маленькая пиала с прозрачным, дымящимся бульоном.
«Не делай резких движений,» – его голос был тише обычного, сознательно смягченным бархатом, но в нем все равно звенела стальная нить. Он сделал паузу, взгляд скользнул по капельнице, по ее смертельной бледности. «Ты потеряла... значительный объем крови. Восстановление требует покоя.» Он сознательно избежал слова «слишком много». Слишком откровенно. Слишком страшно для нее.
Он сделал медленный, бесшумный шаг в комнату, оставляя дверь открытой. Жест, имитирующий свободу, которой больше не существовало. Его взгляд, как сканер, прошелся по ней: капельница, дрожащие ресницы, повязка на шее (он сам перевязывал раны, пока она была без сознания, стирая самые явные следы насилия, превращая их в медицинский факт). Подошел к кровати. Поставил поднос на тумбу из черного дерева. Каждое движение – выверено, исполнено той же хищной грации, но теперь закованной в лед самоконтроля.
«Ты...» – Голос Валери сорвался, хриплый, пересохший от ужаса и слабости. – «Что ты... сделал?»
Каин не ответил сразу. Спокойно налил воды в граненый стакан. Взял тонкую трубочку. Его движения были ритуально медленными. Поднес стакан к ней. Прохладные пальцы коснулись ее подбородка – легкое, но неоспоримое давление, мягко направившее ее голову.
«Пей. Медленно, Валери. Маленькими глотками.» – Интонация не оставляла места для спора.
Она сделала глоток. Холодная вода обожгла пересохшее горло, но была бальзамом. Страх сковывал ее ледяным кольцом, сжимая горло сильнее любой руки. Воспоминания душили: его нечеловеческая сила, с которой он прижал ее, его жажда – осязаемая, животная, пожирающая. Она видела, как его взгляд прикован к ней, как он читает каждый всплеск паники в ее глазах. Следы нечеловеческой силы были тщательно спрятаны усилием воли. Он знал – одно неверное движение, один резкий звук – и она сломается.
Валери отстранилась от трубочки, слегка дрожа. Слезы, горячие и предательские, навернулись на глаза, застилая ненавистную белизну за окном. Голос был шепотом агонии:
– «Зачем?» – Она сглотнула ком в горле. – «Зачем ты это сделал? Я... я думала»... –
Каин поставил стакан. Звук стекла о дерево прозвучал невероятно громко в тишине. Его лицо оставалось спокойным, но в глубине глаз что-то шевельнулось – тень горькой самоиронии, усмешка над собственной слабостью.
«Думала, что я просто... мужчина, желающий тебя?» – Он произнес это ровно, без интонации, но в самой постановке вопроса звучал приговор ее наивности и его собственному падению. Он взял пиалу с бульоном. Ложка тихо звякнула о край, нарушая гнетущую тишину. – «Открой рот. Это восстановит силы. Бульон крепкий. Теплый». – Забота, замаскированная под команду.
Валери сжалась под покрывалом, инстинктивно отодвигаясь, насколько позволяла слабость и капельница. Ее взгляд был полным немого ужаса.
Голос Каина смягчился на полтона, стал почти физически теплым, обволакивающим:
– «Ты должна поесть, Валери. Позволь мне... позаботиться».– Он позволил этому слову повиснуть в воздухе. «Позаботиться». Оно звучало чуждо, почти кощунственно в его устах, после ночи. Но произнесено было с убедительной нежностью.
Она машинально, побежденная тотальным истощением и гипнотической силой его воли, открыла рот. Теплый, наваристый бульон обжег язык, но разлился живительным теплом по ледяной пустоте желудка. Каждая ложка была тщательно выверенным ритуалом. Он кормил ее с гипнотической медлительностью, его взгляд скользил по ее лицу, отслеживая малейшую тень на бледной коже, сухость треснувших губ, расширение зрачков при каждом его приближении. Валери вздрагивала от каждого едва уловимого прикосновения его пальцев.
Чувствуя сухость во рту, она вновь потянулась свободной рукой к воде. Пальцы дрожали. Она взяла стакан – ледяное стекло обожгло кожу. Попыталась поднести ко рту – вода расплескалась на шелковое покрывало, оставив темное пятно.
«Позволь,» – сказал Каин тихо. Не приказ, не просьба. Констатация неизбежности. Он осторожно, с почти невероятной для него нежностью, обхватил своими длинными, холодными пальцами ее дрожащую руку, держащую стакан. Свою другую руку он подвел под дно, стабилизируя его. Его прикосновение было как прикосновение изваяния – гладкое, твердое, лишенное человеческого тепла, но... аккуратное, контролируемое. Валери вздрогнула всем телом, мурашки побежали по коже, но вырваться не было сил. Его близость, его холод, его пальцы, обхватывающие ее запястье – все это вызывало волну первобытной паники, но и парализующее оцепенение. Он помог ей поднести стакан к губам. «Маленькими глотками. Не спеши.» Его голос звучал прямо над ее ухом, низкий и успокаивающий.
Она пила. Холодная вода была благословением и пыткой одновременно. Он держал стакан, его взгляд был прикован не к воде, а к ее губам, к тонкой коже на запястье, где, несомненно, чувствовал быстрый пульс под своими пальцами. В его глазах мелькнуло то самое дикое, голодное мерцание, знакомое по ночи, но он мгновенно погасил его, заставив себя смотреть на стакан, на уровень воды, на что угодно, только не на ее уязвимость.
Когда она отпила достаточно, он так же осторожно забрал стакан и поставил его на тумбочку. Его пальцы на мгновение – дольше, чем было необходимо – задержались на ее руке, прежде чем он убрал свою. Кратковременный контакт с живым теплом, с трепещущей жизнью, которая теперь принадлежала ему.
Валери откинулась на подушки, истощенная даже этим минимальным усилием. Слезы высохли, оставив лишь жжение и опустошение. Она посмотрела на него и слабый голос сорвался с губ, полный последней, безнадежной тоски:
– «Я... хочу домой. К бабушке. В Москву. Просто... домой.»
Каин замер. Рука, только что убравшая стакан, повисла в воздухе. Его голубые глаза, холодные и бездонные, встретились с ее полными боли, страха и детской мольбы. В них бушевала буря – одержимость, встреченная железной решимостью. Уголки его губ дрогнули в едва заметной улыбке.
«Домой?» – Он произнес слово мягко, как что-то нелепое. – «Ты уже дома, Валери». – Голос был тихим, но каждое слово падало, как глыба льда, замуровывая выход. В нем не было злорадства. Была страшная, неоспоримая констатация нового порядка.
Валери закрыла глаза. Последние силы покидали ее. Сознание поплыло в волнах слабости и остаточного шока. Одно слово просочилось сквозь сомкнутые губы, хриплый шепот, полный отвращения и осознания: «Чудовище...»
Путь назад был отрезан навсегда. Одна ночь перечеркнула все. Он не просто вкусил ее кровь – его жажда овладела ею. Отпустить ее? Немыслимо. Она была слишком... ценной. Мысль о том, что кто-то другой мог прикоснуться к этой шее, ощутить этот пульс, вызвала в нем глухой, первобытный гнев. Нет. Она останется здесь. В его мире теней. Его забота была не из жалости. Это был тщательный ритуал обладания. И он не собирался позволить ей умереть. Не сейчас. Не так.
Валери снова провалилась в бездну забытья, ее дыхание стало поверхностным и ровным. Лицо на подушке казалось хрупким, как у фарфоровой куклы.
«Спи,» – сказал он, и в этом слове не было просьбы. Это был приказ, обернутый в бархат заботы. «Капельница поможет тебе.» Последние слова он добавил почти про себя, но они повисли в тихом воздухе комнаты.
Его профиль на фоне ослепительно-белого, безжизненного снега за окном был резким и прекрасным, как отточенный клинок. Голубые глаза, лишенные теперь даже намека на ночной кошмар, были прикованы к ней – бдительные, неумолимые, полные той новой, страшной зависимости, сильнее жажды крови. Рассвет наступил, но для Валери мир погрузился в вечные сумерки, где единственным источником света – и вечной тенью – были холодные голубые глаза вампира, неотступно наблюдающие за каждым ее вздохом в этом новом, навсегда изменившемся доме. Капля упала из флакона в трубку капельницы, отсчитывая секунды ее забытья.