Глава 10. Мой голос
«Мой голос, будто шум лесной, в тебе исчез, окончив твой тысяча первый сон.» – Рильке
***
Библиотека поглотила Валери. Гулкая тишина, нарушаемая лишь трепетом пламени в камине и прерывистым стуком ее сердца, казалась последним бастионом перед хаосом. Вино и переживания сплелись в липкую паутину слабости, обволакивающую разум. Головокружение заставляло мир плыть, стены старинного особняка наклонялись, угрожая погрести ее под тяжестью веков и роскоши. Она зажмурилась, пытаясь удержать равновесие на краю обморока, пальцы впились в бархат дивана, оставляя морщины на безупречной ткани.
Каин стоял на кухне – острове мертвой стерильности посреди величия особняка. Холодный блеск стали Miele, безупречная белизна мраморных столешниц, идеальные геометрические линии – все это резало глаз своей искусственностью. Он повернул кран. Вода завыла в трубах, как загнанный зверь. Но его разум поймал другой звук – не слышимый, но ощутимый всем существом: пульсацию ее крови в соседней комнате. Ее кровь. Аромат вновь ударил в мозг с обжигающей внезапностью – сладкий, металлический, густой ядовитый нектар. Спазм сжал горло, клыки удлинились, прорезая десны острой болью-наслаждением. Он прижал ладонь к лицу – ту самую, куда упала капля ее жизни, алая точка на бледной коже. Теплота ее еще не остыла.
Мир вспыхнул. Сетчатка залилась алым светом, окрашивая реальность в цвет венозной крови. Все оттенки ночи исчезли, остались лишь багровые тени и яркие точки – источники жизни. Клыки, длинные и острые, как кинжалы, блеснули в полумраке кухни. Мускулы спины напряглись, живот свело судорогой голода. Века дисциплины рухнули под натиском первобытного инстинкта. Он припал губами к тыльной стороне ладони. Влажный язык скользнул по капле ее крови. Вкус – чистая эссенция жизни, смешанная со страхом и шампанским, – взорвался на языке. Адреналин и сладость. Зверь в нем взревел. Ему ужасно хотелось вонзиться в ее тонкую, нежную шею. Там, где под бархатной кожей бился пульс – быстрый, испуганный, невероятно громкий в его восприятии. Такт страха.
«Каин? – Голос Валери донесся из библиотеки, слабый, сдавленный. – Мне... немного дурно...»
Звук ее голоса, этот сдавленный, нежный шепот, пропитанный беспомощностью и теплотой, стал спусковым крючком – он сорвал последние засовы с клетки дисциплины. Воздух в библиотеке, уже тяжелый от дыма камина, внезапно сгустился, наполнившись ее пьянящим ароматом – симфонией соблазна, чистой, пульсирующей кровью. Каин резко прижал ладонь к лицу, словно пытаясь физически сдержать прорывающийся изнутри адский свет. Но сквозь щели между длинными, бледными пальцами пробивались два пылающих угля – алые зрачки в морозной синеве радужек. Тени в дверном проеме зашевелились, сгустились, как верные псы, почуявшие кровь. Он шагнул вперед, втягивая в себя этот густой, дурманящий воздух, и тени последовали за ним, сливаясь с его силуэтом.
Валери полулежала на софе, откинувшись на спинку, словно прекрасное видение в свете камина. Ее рыжие волосы, как медь на солнце, были влажным занавесом, скрывавшим часть лица, спадая на шелк платья. Грудь под тонкой алой тканью тяжело вздымалась – томное, чуть сдавленное дыхание казалось громким во внезапно воцарившейся тишине, нарушаемой лишь треском углей. Глаза, потемневшие от вина и слабости, с огромным усилием сфокусировались на нем, в них было непонимание. Вся она была воплощением изысканной, опьяняющей уязвимости.
«Валери...» – Его голос прорвался сквозь тишину. Звук вибрировал в воздухе, отдаваясь в высотах потолках библиотеки. – «Тебе нужно прилечь.» – Это было не просьбой, а констатацией неотвратимого факта. Он сделал шаг вперед, сокращая дистанцию. Его тень накрыла ее, поглотив слабый свет камина. Холодное сияние его кожи в полумраке казалось почти фосфоресцирующим.
Она медленно повернула голову к нему. Глаза, затуманенные алкоголем, с трудом нашли его фигуру в сгущающемся мраке. Палец, туго перетянутый окровавленной салфеткой, лежал на коленях, как забытый, жалкий трофей. «Я...» – прошептала она, голос сорвался в шепот, – «Кажется, я переборщила... с шампанским. Голова... плывет.» Слова были слабым оправданием перед лицом чего-то гораздо большего, что нависло в комнате.
Его вампирское зрение, обострившееся до предела, сузило мир до трех пульсирующих маяков в кроваво-алой палитре: тонкая, извилистая голубая нить артерии на ее шее, зияющая, словно крошечный вулкан, ранка на пальце, и влажные, приоткрытые в прерывистом дыхании губы – розовые, обожженные вином и теплом ее дыхания. Остальное – роскошь библиотеки, тени книг, мерцание огня – погрузилось в туман, окрашенный в оттенки крови.
«Спальня. На втором этаже.» – произнес он, сделав еще один беззвучный шаг. Его тень полностью поглотила ее. – «Я помогу.» Он протянул руку. Длинные, изящные пальцы, безупречные, как у скульптуры Праксителя, застыли в воздухе, предлагая опору, которая была ловушкой. Валери медленно подняла на него глаза, и взгляд ее замер. Зрачки расширились до черных бездн, в них отразился не Каин, а нечто иное: вместо знакомых синих омутов вечной усталости – два светящихся угля, алые зрачки, пылающие в глубине ледяной синевы.
«Твои глаза...» – вырвалось у нее, голос наполнился страхом. Она инстинктивно рванулась назад, вглубь софы, спина с силой уперлась в спинку. – «Они... горят!»
Голос Каина обрел гипнотическую тяжесть. Он не повысил тона, но каждое слово вонзалось в ее сознание, обездвиживая инстинкт бегства: «Ты измучена, Валери. Вино и тьма играют с твоими глазами. Смотри только на меня. Доверься.» Это была не просьба. Это был приказ, облеченный в бархат заботы. Дисциплина подчинения проникла сквозь алкогольный туман. Она вздрогнула всем телом. Взгляд внезапно помутнел. Страх в глазах растаял, уступив место всепоглощающей, сладкой усталости. Инстинкт самосохранения был парализован.
Лестница вверх тонула в непроглядном мраке, словно жерло колодца, ведущего в подземное царство. Каин шел на шаг позади, его рука под локтем Валери была холодной силой, удерживающей ее от падения в бездну слабости. Ее шаги были неуверенными, спотыкающимися. Каждый скрип старинных дубовых ступеней под их весом отдавался в гулкой тишине особняка. Она чувствовала его и видела, не оборачиваясь, в темном зеркале трюмо на стене его отражение: два пылающих в полутьме алых угля, неотрывно следящих за ней, за дрожащим силуэтом в алом шелке.
Спальня встретила их тишиной и холодом. Огромная кровать из черного эбенового дерева, стояла у стены. Шелковое покрывало цвета лунного серебра струилось по ней. За высоким окном бушевала снежная метель, белые вихри кружились в безумном танце, застилая мир непроницаемой пеленой, отрезая последнюю связь с реальностью. Каин подвел Валери к краю кровати. Ее ноги подкосились, силы окончательно покинули ее. Он усадил ее с почти церемонной осторожностью, затем наклонился, чтобы поправить гору шелковых подушек. Черные пряди волос упали ему на лоб, скрывая часть лица, но не скрывая напряжения в резкой линии скул: – «Ложись,» – произнес он, голос прозвучал низко и вибрирующе.
Валери безвольно опустилась на спину, на серебристую прохладу покрывала. Алое платье на ее, и без того ослабленном теле, сползло с одного плеча, обнажив хрупкую ключицу, гладкую впадину у основания шеи и начало округлости груди. Бриллианты ожерелья мерцали в косом, слабом свете из окна, падавшем по диагонали, и тем самым рассекающем комнату на островок тусклого света и бездонную тьму. Каин стоял у кровати, не двигаясь. Три месяца изысканной лжи, игр в отстраненность, интеллектуальных фехтований среди книг и картин, ледяной вежливости, что была щитом для нее и от себя самого – все это рассыпалось в прах перед адским желанием. Его живот свело судорогой голода, клыки вновь удлинились, прорезая десны мучительной сладостью. Он был голоден не так, как мог бы понять человек – это был Голод, воплощенный зверем.
Он навис над ней. Не спеша. Колено уперлось в упругость матраса между ее бедер, придавив тонкий шелк платья к теплой кожи. Валери вздрогнула всем телом, как от удара током, сладкого и леденящего одновременно. Она приоткрыла глаза, и на губах ее дрогнула смущенная, доверчивая улыбка. Алкогольный туман, гипноз, его близость – все смешалось в голове. Она чувствовала холод его тела сквозь ткань, ощущала его силу, его сосредоточенность. Ее разум, затуманенный, искал знакомые ориентиры в этом хаосе ощущений. «Он желает меня?», – пронеслось в вихре мыслей, тепло разлилось по низу живота, смешиваясь со страхом в странный, опьяняющий коктейль. «Как мужчина... Сейчас... Здесь...» Иллюзия близости, интимности, была столь соблазнительной, столь спасительной перед лицом непонятного ужаса, затуманенного силой его воли. Она позволила себе на мгновение поверить в эту красивую ложь. «Каин...» – прошептала она, голос был тихим от волнения, – «что ты делаешь... Я не... не уверена...»
Он поднял голову. Улыбка замерла на ее губах, сменившись немым вопросом. Его глаза все еще горели, но теперь холодным пламенем хищника морских глубин. В самих зрачках – как в окнах пылающей печи – пульсировали, разгораясь, алые искры ненасытной, древней жажды. Веки лишь полуприкрывали этот адский свет и тонкая паутина сдержанности неумолимо натягивалась. Он не прижимал ее всем весом, но его поза была властной, не оставляющей пространства для отступления. Его тело излучало нечеловеческую, сконцентрированную силу и напряженность.
Валери попыталась приподняться, отодвинуться. Ее глаза, расширенные от робкой, запоздалой тревоги, метались по его лицу, ища знакомые черты и не находя их. Сердце бешено заколотилось где-то в горле, кровь прилила к лицу, смешивая страх с внезапным, неловким, предательским теплом внизу живота, вызванным его близостью и иллюзией интимности. Но реальность пробивалась сквозь туман: она была не готова. Совсем не готова к этому. «Пожалуйста...» – Голос сорвался на шепот, полный мольбы и замешательства. – «Подожди... не сейчас... Дай мне...» Она мягко, но с внезапной силой отчаяния уперлась ладонями в его грудь. Пальцы ощутили твердость мускулов под тонкой тканью рубашки, невероятную силу. Она пыталась оттолкнуть его, создать хоть дюйм спасительного пространства, вернуть контроль над ситуацией, которая стремительно ускользала.
Ее попытка оттолкнуть его лишь спровоцировала ответ. Он навис ближе. Бедро с неумолимой силой вжалось глубже между ее ног, сквозь ткань платья передавая твердость его тела. Шелк натянулся, обрисовывая линии ее бедер. Его голос прозвучал прямо над ухом: «Не отталкивай. Сопротивление лишь... усилит боль. Расслабься.» Слова были обволакивающими, но в них звучала неизбежность. Он склонил голову к ее шее. Его холодные губы, гладкие как мрамор, коснулись кожи чуть ниже мочки уха – легкое, почти невесомое прикосновение, от которого по спине Валери пробежали мурашки противоречивых ощущений – страх и странное, леденящее возбуждение. Потом другой поцелуй – ниже, к месту, где под тонкой, почти прозрачной, как лепесток орхидеи, кожей пульсировала жизнь. Его язык медленно, с мучительной, исследующей нежностью, провел долгую дорожку от чувствительной мочки уха вдоль линии челюсти к ключице. Каждый сантиметр кожи под этим прикосновением горел ледяным огнем.
Свободная рука Каина скользнула к ее шее сзади. Сильные пальцы впились в густые рыжие волосы у затылка, запрокидывая ее голову с неумолимой силой, обнажая горло полностью, растягивая нежную кожу над пульсирующей веной. Клыки Каина – длинные, острые, жемчужно-белые, скрытые до этого мгновения за человеческой маской – блеснули в темноте, как отточенные кинжалы. Взгляд его, пылающий адским сочетанием голода и извращенной страсти, впился в ее расширенные зрачки.
«Смотри на меня,» – приказал он. Голос рассек воздух, не оставляя места для неповиновения. В нем звучала сила, заставляющая подчиняться.
Ее зрачки расширились до предела, отражая пляшущие в его глазах алые огоньки. Тело обмякло под его властным прикосновением, парализованное гипнозом, страхом и остатками вина. Он приник к обнаженной шее с нежностью любовника, с ложной страстью вампира, для которого кровь сейчас и есть высшее слияние с ней. Валери вскрикнула – короткий, перехваченный звук чистого ужаса и предчувствия невыносимой агонии, мгновенно заглушенный его телом, прижавшимся к ней с ледяной тяжестью. Крик оборвался, превратившись в хриплый, захлебывающийся стон. Клыки пробили кожу, плоть, стенку артерии с хирургической точностью и первобытной силой. Боль была пронзительной, как раскаленная спица, вонзаемая в самое нутро. Она разлилась волнами по всему телу, сжимая горло, вытесняя воздух, смешиваясь с шоком от предательства собственных иллюзий.
Первый поток теплой, живительной крови – ее крови – хлынул ему в горло. Сладость. Чистота. Жизнь – все, чего он жаждал веками, все, что манило его с первой встречи в лесу, обрушилось на него лавиной экстаза. Это был взрыв в каждой мертвой клетке, пожар в вековой пустоте. Апогей жажды и запретной, извращенной страсти. Каин издал глухой, сдавленный стон блаженства. Глаза закатились, оставив лишь узкие щели безумного сияния. Пальцы впились в ее волосы и запястье, сливаясь с ней в этом роковом, интимном объятии хищника и жертвы, палача и возлюбленного в одном лице. Он пил долгими, мощными, сладострастными глотками, утопая в эйфории утоления, в море ее жизни, которую он высасывал. Жажда, мучившая его с момента пробуждения, наконец находила утоление в самом запретном, самом желанном источнике. Он погружался в нее, теряя остатки себя в этом алом потоке.
Горячие и соленые слезы катились по ее вискам, смешиваясь с рыжими прядями волос, прилипшими к влажной коже. Боль не утихала, она трансформировалась в жгучую, пульсирующую рану в месте укуса, в леденящую слабость, растекающуюся от шеи к конечностям, как яд паралича. Она видела его лицо над собой – прекрасное, отрешенное от всего, кроме экстатического наслаждения, почти блаженное в акте пожирания. Мир начал плыть, краски блекли и смешивались в серый туман. Звуки – ее собственные хриплые всхлипы, его влажные, жадные глотки – удалялись, заглушаемые нарастающим, оглушительным гулом в ушах, похожим на рев океанского прибоя, накатывающего на берег забвения. Силы покидали ее. Сопротивление стало немыслимым. Темнота звала, как объятия старого друга, обещая сладкое, безболезненное забвение от ужаса и предательства.
Каин пил, утопая в эйфории, теряя счет времени и глоткам, пока не почувствовал под ладонью, все еще вцепившейся в ее тонкое запястье, как пульс стал нитевидным, слабым трепетом под кожей, как биение крыльев пойманной бабочки. С резким, почти болезненным усилием воли, словно отрываясь от спасительного источника вечной жизни, он оторвался. Клыки выскользнули из ран с влажным звуком. Два алых следа на ее шее пульсировали, изливая рубиновые капли крови на шелк платья, расплываясь темными, зловещими цветами. Он коснулся ее шеи еще раз, позволив себе залечить раны, не теряя последних бесценных рубинов ее крови.
Глаза Валери были полузакрыты, взгляд – невидящий, устремленный в пустоту где-то над его плечом. Дыхание стало поверхностным и прерывистым, как у пойманной птицы перед последним вздохом. Она висела на волоске. Он выпил слишком много, слишком жадно, упиваясь не только кровью, но и ее беззащитностью, ее нежностью и красотой в его объятиях. Валери обмякла в его руках, легкая, почти невесомая, как сломанная кукла.
Ожерелье с бриллиантами, скатившееся на бок, окрасилось в красный на угасающей шее, превратившись в жуткое, кровавое украшение. За окном метель завывала с новой силой, белые призраки кружили в безумном танце и особняк замер в предсмертной тишине, погруженный во мрак и снег, как огромная, белая гробница.
Внезапный прилив чего-то, кроме жажды, пронзил его. Не простого сожаления, но... признания. Признания ее абсолютной хрупкости, этой драгоценной, обманутой человечности, которую он только что едва не оборвал. Признания чудовищности содеянного, не только физической, но и душевной. Он не позволил ей упасть. Его руки, только что бывшие орудиями удержания, железными тисками хищника, теперь подхватили ее безвольное тело с неожиданной, почти неловкой нежностью. Он притянул ее к себе, удерживая сидящей, ее голова безвольно упала ему на плечо. Пальцы Каина, окровавленные ее жизнью, дрогнули, а затем смахнули слезу с ее щеки, оставив на бледной, холодной коже алый отпечаток, как клеймо, как печать принадлежности. Чувство животного удовлетворения, блаженства от утоленной жажды гасло, уступая место старому, горькому, знакомому спутнику – отвращению. К этой ненасытной пустоте внутри, которую не заполнить даже самой чистой, самой желанной кровью. К вечному проклятию. Проклятие заключалось не только в бессмертии. Оно было в вечном голоде. В вечном падении в бездну собственной сущности. И в осознании, что он только что толкнул в эту бездну и ее.
Ее дыхание стало едва слышным, поверхностным. Она окончательно потеряла сознание, тело обмякло в его руках, легкое, почти эфемерное, как опавший лепесток розы, раздавленный сапогом. Метель за окном продолжала свой безумный, безмолвный танец, покрывая мир белым саваном, стирая границы, погребая следы. Тишина в комнате была абсолютной, нарушаемой лишь мерцающим гулом в ее ушах да далеким завыванием ветра. Он сидел на краю кровати, держа на руках свою добычу, свою жертву, свое проклятие и свое спасение от вековой пустоты, впервые за бесконечные столетия ощутив ледяное, тяжелое прикосновение стыда на душе.