Глава 9. Красный бархат
00:00
Непроницаемая, как чернила ночь, глухо стучала тяжелыми снежинками в окно спальни – белыми, отчаянными мотыльками, бившимися о преграду, в попытке коснуться призрачного тепла за ней. Валери лежала, прислушиваясь к гулу в ушах, низкому, словно отзвук моря в раковине: вино, смешанное с невысказанной тревогой, звенящей в пустоте. Дом давно затаил дыхание. Бабушка спала за стеной – праведным, глубоким и безмятежным сном.
И вдруг мрак за окном рассекло ослепительное сияние – две фары, холодные и точные как алмазные иглы, пронзили снежную пелену. высветив на мгновение кружащийся белый хаос. Во двор, бесшумно, как призрак, въехал «Maybach». Его черный цвет отражал ночь, лишь хромированные детали – ободки фар, решетка радиатора –мертвенно блестели, как осколки льда в полярной тьме.
Дверь открылась. Каин. Черное пальто, впитавшее весь свет вокруг, белый кашемировый шарф, небрежно обмотанный вокруг шеи. Снег засыпал воротник ледяными кристаллами, сверкая на темной шерсти. Он не спешил. Его фигура, высокая и непостижимо статная, была воплощением ледяного достоинства, скульптурой, высеченной из мрамора вечной зимы. И глаза... В метели, в отраженном свете от снега, они вспыхнули. Два синих прожектора, холодных и бездонных, устремились прямо на ее окно. Сквозь стекло, сквозь метель, сквозь расстояние. Безошибочно. Знающе.
Снежинки тут же закружились в ее рыжих прядях, как фата невесты смерти.
Сердце Валери бешено заколотилось, ударившись о ребра. Ее дыхание перехватило. Инстинкт кричал: «Не иди к нему!». Но что-то другое, глубинное и роковое, тянуло вниз. Она спустилась по скрипучей лестнице – каждый звук гулко отдавался в спящем доме. Босые ноги ступали по ледяным половицам. Дрожащей рукой она повернула ключ в дверном засове, открыв входную дверь – и шагнула в объятия морозной ночи. Колючий воздух, пахнущий снегом и гниющими под снегом листьями, ударил в лицо, снежинки закружились в рыжих прядях.
Каин стоял у открытой дверцы машины. Его голос, когда он заговорил, был темным бархатом, скользящим по острию лезвия, обволакивающим и опасным: – «Полночь. Твой день... завершен, Валери.» – Пауза, тяжелая, наполненная гулом ветра и биением ее сердца. – «Но твоя ночь... только начинается. Позволишь мне...
украсить ее?»
От звука своего имени, произнесенного его губами с непривычной, почти интимной мягкостью, внутри нее все сжалось. Но это был не страх. Это был трепет, глубокий и необъяснимый, как предчувствие падения в столь желанную бездну. Она кивнула, не в силах вымолвить ни слова, и пошла к машине, чувствуя, как снег тает на разгоряченной коже. На ней было лишь легкое шерстяное пальто поверх вечернего платья. Порыв ветра распахнул полы верхней одежды и алый шелк, освещенный фарами, вспыхнул, как языки пламени во мраке. Стоявший у машины Каин видел этот алый всполох, красоту, спрятанную под пальто. Его пальцы сжали дверцу автомобиля.
В салоне пахло дорогой кожей и его парфюмом – холодным, сложным, как ледник, с нотами ветивера, кожи и чего-то неуловимого. Двигатель завелся с едва слышным, кошачьим мурлыканьем. Каин снял перчатки. Его руки – бледные, с длинными, изящными пальцами и синеватыми прожилками у запястий – легли на руль. Контраст с черной кожей был разительным. Холодные. Идеальные.
«Ты вся дрожишь,» – констатировал он, не глядя, но его рука уже нащупала кнопку климат-контроля. Теплый поток воздуха устремился к ее ногам. – «Русская осень не щадит даже именинниц». Он повел машину с гипнотической плавностью. Стрелка спидометра замерла ровно на 70 км/ч. За окном мелькали призрачные силуэты заснеженных сосен, похожих на замерзших великанов в саванах, поглощаемые белой, кружащейся пеленой. Мир сузился до кабины, наполненной его присутствием и ароматом.
Тишина давила. Валери набралась смелости, ее голос прозвучал тише метели из-за напряжения: «Думала... ты забыл. О моем дне...» – Она смотрела не на него, а на его отражение в темном стекле лобового окна – профиль, резкий и прекрасный, как у падшего ангела.
Он сделал резкий, но все такой же точный поворот на заснеженной дороге. Машина не дрогнула. Его взгляд скользнул на миг на ее губы, слегка приоткрытые в тщетной попытке поймать дыхание. От них, сквозь тонкий аромат вина, исходило тепло. Тепло ее кожи под тонким шелком платья ударило ему в голову с силой физического удара. Оно пьянило сильнее любого вина, сводило с ума, смешиваясь с естественным, чистым ароматом ее крови. Он ощутил почти физическое желание протянуть руку, коснуться ее губ, изгиба ее шеи, где под кожей пульсировала жила, провести пальцем по линии ключицы, скрытой алой тканью, притянуть к себе и вдохнуть этот губительный нектар, прижаться губами к теплу ее губ... Жажда. Она поднималась черной волной, грозя смыть вековую плотину самоконтроля. «Она выпила. Вино делает ее... еще более беззащитной. Алый шелк так красив... это нечестная игра. Преступное искушение...» Его пальцы сжали руль чуть сильнее.
Валери наклонилась чуть ближе, опьянение и странное возбуждение придало ей дерзости: «Почему ты не пришел ко мне днем? Как... обычные гости?» – Ее голос звучал вызовом, но в глубине таилась детская обида.
«У меня были дела, Валери,» – ответил он резко. Его рука дернулась на руле – машина взвыла, на миг сорвавшись с гипнотического темпа, колесо чиркнуло по снежной целине. Он тут же вернул контроль, выровняв курс, но напряжение в салоне стало осязаемым, как статический заряд перед грозой. Дела. Охота. Столетняя ложь. Его дисциплина была сталью, закаленной в веках, но каждый ее вздох, пропитанный терпким вином и пьянящим ароматом крови, бил в него как хлыст. Дистанция – этот холодный воздух между ними, мерцание приборной панели, кожа сиденья – была ее единственным щитом. И его единственным спасением. Рука на руле должна была помнить это.
*****
Особняк возник внезапно, как мираж, рожденный метелью и бессонницей. Белый фасад, ослепительный даже в сумерках, сливался с белоснежной вьюгой в единую гробницу из света и льда. Лишь несколько окон в западном крыле – там, где была библиотека – горели теплым, притягательным светом, маяками в царстве теней. Каин заглушил двигатель. Тишина обрушилась оглушающей волной, поглотив даже вой ветра, оставив звенящую пустоту и собственный гул крови в ушах.
«Приехали, – произнес Каин, не двигаясь, его руки все еще сжимали руль, белые на черной коже. – Твой праздник... ждет.»
Он не смотрел на нее, но видел ее отражение в темном стекле лобового окна: алая тень с прекрасными, затуманенными вином и усталостью глазами, лицо, обрамленное рыжим сиянием, похожее на изумительный портрет прерафаэлита. Теперь особняк ждал. Дубовая дверь с тяжелым молотком бесшумно отворилась перед ними, впуская в царство теней и мраморной прохлады. Холл был огромен, пуст и стерильно чист. Высокие стены, лишенные украшений, утопали в полумраке. Лишь в одной глубокой нише – абстрактная бронзовая скульптура: сплетение тел, застывших в немой агонии. Чистота напоминала операционную перед вскрытием.
«Прости за полумрак, – его голос эхом отразился от голых стен, усиливая ощущение безлюдного пространства. – Глаза устают от... навязчивого электрического света. В библиотеке горит камин. И накрыт стол». – Жест был направлен вглубь холла.
Они прошли через него. Их шаги гулко отдавались в пустоте. Библиотека встретила их контрастом: теплом живого огня и холодом вечного знания. Белые стены, черные стеллажи, вздымающиеся до самого кессонного потолка, украшенного лепниной в виде виноградных лоз, были забиты книгами в старинных кожаных переплетах. Аромат старой бумаги – сладковато-горький, кожи и древесного дыма – наполнял комнату. В центре стоял массивный стол из полированного темного дерева. На нем, в лучах света от пляшущих в камине языков пламени, лежала бутылка шампанского Veuve Clicquot La Grande Dame – года ее рождения. Золотая фольга мерцала в свете огня. Рядом стояли два хрустальных бокала Riedel Sommeliers, тонкие, как ледяные цветы и черная лакированная коробка трюфелей от La Maison du Chocolat, перевязанная алой лентой.
Каин подошел к столу. Его движения были ритуалом. Он снял проволоку, мягко вынул пробку – негромкий, бархатистый хлопок растворился в тишине. Золотистая жидкость с нежным, обещающим шипением наполнила бокал. обещающим шипением наполнила бокал. Мириады пузырьков поднялись вверх, как искры фейерверка в день ее праздника.
«Твой день заслуживает настоящего шампанского, Валери,» – он протянул ей бокал. Пальцы рассчитали траекторию так, чтобы не коснуться ее, сохраняя сантиметры спасительного пространства. – «Восемнадцать лет... Мгновение для вечности. Вечность для тебя.» – в его голосе звучала не насмешка, а странная меланхолия.
Валери взяла бокал. Холодный хрусталь коснулся пальцев. Глоток. Пузырьки обожгли язык сладостью, игривостью и легкой горечью выдержки. Она оглядела мрачное великолепие комнаты: бесконечные ряды книг – молчаливых свидетелей десятков лет, холодный блеск камня, гипнотический танец пламени. Чувство нереальности охватило ее.
– «Ты всегда здесь... один, Каин?» – спросила она, голос слегка дрогнул.
Он отодвинул свой нетронутый бокал. Чуть резче, чем следовало. Его взгляд скользнул по ее шее, по линии декольте платья, где алый шелк оттенял бледную, теплую кожу, подчеркивая хрупкость ключиц. Задержался на миг дольше приличия. Надолго.
«Одиночество, Валери,» – начал он, и голос его стал ниже, пленительней, – «это не отсутствие людей. Это роскошь, которую немногие могут по-настоящему оценить. И... вынести.» – Он отвернулся к камину, будто разглядывая узоры пламени. – «Компания молчаливых книг... надежнее. Они не... искушают отвлекаться... от дел.»
Вино и его томный голос развязали язык, придав ей призрачной смелости. Она сделала шаг вперед, сокращая дистанцию. Платье переливалось алым закатом в отсветах пляшущих языков пламени.
«Почему же ты пригласил меня?» – выдохнула она, подчеркивая местоимение. – «Сегодня? В твой покой, занятый делами?» – Ее взгляд искал ответ в его глазах.
Тишина повисла тяжелым бархатом, нарушаемая лишь потрескиванием дров и мерным, гипнотическим тиканьем напольных часов Breguet в углу. Часы были шедевром: корпус из черного дерева и серебра, маятник, качающийся с невозмутимой точностью, похожие на миниатюрный храм Времени, возведенный над бездной. Тонкие стрелки отсчитывали секунды с бесстрастностью палача.
Каин вдруг встал. Резко. Его высокая фигура заслонила свет камина, погрузив его лицо в тень, оставив лишь силуэт. Тень его нависла над столом, над ней: «Завтра я улетаю, Валери,» – прозвучало из темноты. Голос был ровным, но в нем слышалось напряжение. – «В Женеву. Надолго.»
Бокал в ее руке дрогнул, шампанское плеснулось к самому краю, оставив влажный след на хрустале: «Надолго?» – голос сорвался на шепот. – «Что значит... надолго?»
Свет снова упал на него, поймав ее взгляд – слишком яркий, пьяный, очаровательно живой и беззащитный: «Два. Или три.» – Он произнес это просто, как о смене сезона. – «Неотложные дела в компании.» – В его глазах, казалось, не было сожаления. Была лишь та же ледяная констатация.
Валери вскочила. Головокружение от вина, новости и напряжения заставило ее качнуться. Мир поплыл. Разум отчаянно пытался придумать причину для еще одного мгновение, проведенного с ним.
«Покажи мне дом...» – выдохнула она, протягивая к нему руку, неосознанно ища опоры. – «Пока ты не уехал. Пожалуйста. Я хочу... увидеть.»
Его рука инстинктивно потянулась, чтобы поддержать, замерла в сантиметре от ее талии, почувствовав излучаемое тепло сквозь шелк. Нельзя. Она нашла равновесие сама, опершись о стол. Он отступил на шаг, его рука исчезла во внутреннем кармане пиджака и вынырнула с небольшой бархатной шкатулкой глубокого синего цвета, цвета полночного неба.
«Восемнадцать лет...» – его голос звучал глубже обычного, обретая интимную бархатность. – «...требуют восемнадцати звезд.» – Он открыл шкатулку со щелчком. На черном атласе, как на фоне космоса, лежало ожерелье. Тончайшая платиновая нить, усыпанная бриллиантами огранки «роза». Каждый камень сверкал холодным, неземным, почти живым светом, переливаясь всеми цветами ледяного пламени. Это была россыпь крошечных звезд, пойманных в изысканную ловушку.
Он взял ожерелье и позволил себе вновь приблизиться. Валери замерла, затаив дыхание. Его парфюм обволакивал ее, как невидимая паутина. Длинные, безупречные пальцы коснулись ее затылка, отодвигая рыжие пряди. Холод металла скользнул по коже шеи, заставив ее вздрогнуть. Она почувствовала легчайшее прикосновение кончиков его пальцев к теплой коже у основания шеи, к тому месту, где пульсировала жизнь. Взгляд Каина скользнул по ее губам, задержавшись на их влажном блеске. Его челюсть резко сжалась, мускул напрягся под кожей, как тетива лука. В глубине голубых глаз на миг вспыхнуло что-то дикое, алчное, тут же подавленное.
Валери прикоснулась к бриллиантам на шее. Ледяной холод камней пронзил ее теплые пальцы: «Как оно... невероятно прекрасно...» – прошептала она, завороженная. – «Но этот подарок... Каин, он слишком... дорогой. Я не могу...»
«Алый шелк просит звезд на твоей шее, Валери,» – ответил он тихо, его взгляд был прикован к сверкающим камням на ее коже, к контрасту холодного сияния и теплого тела. Застежка издала тихий, но отчетливый металлический щелчок – звук замка. Его пальцы снова едва коснулись ее кожи у затылка – мимолетный холод. Он отступил, создавая дистанцию, но его присутствие теперь ощущалось сильнее, чем прикосновение.
Валери, опьяненная моментом, вином и блеском, повернулась к огромному окну-эркеру. За ним бушевала белая пурга, кружа в безумном, дионисийском танце снежные вихри, поглощающие мир, стирая границы. Бокал, выскользнувший из внезапно ослабевших пальцев, упал.
Хрустальный вздох. Резкий, чистый звук разбитого стекла. Десятки осколков, сверкающих как слезы, рассыпались по темному ковру. Золотистая жидкость впиталась в ворс, оставив темное пятно.
«Прости, Каин, я...» – Валери автоматически наклонилась, рука потянулась к самому крупному, зловеще блестящему осколку. Острый край бритвенно чиркнул по нежной подушечке указательного пальца. Острая и обжигающая боль тут же слилась с алой каплей, живой пульсирующей крови, что распустилась крошечным, совершенным рубиновым лепестком на белой коже. Яркая точка жизни на фоне мрака ночи.
Аромат ударил в него раньше, чем она вскрикнула. Сладкий, огненный, чистый. Аромат ее сущности, ее жизни, перед которым шампанское, шоколад, весь изысканный декаданс мира померкли, превратившись в жалкую пародию. Он был рядом быстрее, чем она успела моргнуть, быстрее мысли. Его пальцы, холодные как мраморные изваяния древних богов, сомкнулись вокруг ее запястья с неумолимой силой, резко отдергивая руку от осколков. Железная хватка.
«Не трогай!» – его голос был хриплым, сдавленным, изменившимся. В нем слышалось не раздражение, а животный ужас перед искушением, которое она невольно поднесла к его губам.
Капля крови, теплая и живая, упала на его ладонь, на бледную, идеальную кожу. Контраст был кощунственным. Аромат взорвался в его мозгу, как сверхновая. Клыки в верхней челюсти отозвались мгновенной, мучительной пульсацией, удлиняясь, жаждая, требуя вонзиться в источник этого нектара. Жажда, черная, всепоглощающая, первобытная, рванулась из клетки дисциплины, грозя смести все на своем пути. Его зрачки расширились, поглощая синеву радужек, превращаясь в черные бездны, в глубине которых вспыхнул адский, алый огонь голода. Челюсть напряглась, губы приоткрылись, обнажая жемчужную белизну удлиненных клыков. Он видел только ее шею, покрытую бриллиантами и теплом, пульсирующую жилу под тонкой кожей.
Валери не видела его лица – только его руку, сжимающую запястье, и каплю ее крови на его коже. Ее взгляд, слегка расплывчатый от вина и шока, был прикован к крошечной, но яркой ранке, к новой алой капле, готовой вновь упасть. Она не видела ада, разгоревшегося в его глазах.
Он сорвал со стола тяжелую шелковую салфетку цвета слоновой кости. Одним точным, быстрым движением, туго перетянул ее палец, стараясь не касаться самой крови. Шелк мгновенно впитал алую каплю, проступив темным пятном.
«Ах!..» – Валери всхлипнула от боли и неожиданной резкости, пытаясь одернуть руку. – «Мне больно... Ты... делаешь хуже!»
Он отпустил ее запястье так резко, словно коснулся раскаленного железа, отпрянув назад, к стене, за пределы круга света от камина, в глубокую тень. Тень поглотила его с головой, оставив лишь смутный, высокий силуэт и два горящих в темноте алых уголька – его глаз, пылающих неутоленным голодом и яростью на самого себя. Она ранена. Эта капля крови была искрой, упавшей в пороховой погреб его проклятия. Его плоть кричала, требовала, чтобы он впился в эту хрупкую шею, покрытую бриллиантами и теплом, утолил этот невыносимый огонь. Но еще громче, сквозь рев инстинкта, кричало что-то другое – вековая дисциплина, страх перед полной потерей себя, перед тем, что он может убить ее здесь и сейчас. Шелк перевязки был лишь жалким предлогом, ширмой для прикосновения, которую диктовали жалкие человеческие приличия. Каждый сантиметр приближения к ней, к ее теплу, к ее крови, был пыткой. Он стоял в тени, сжав кулаки и чувствуя, как по его ладони стекает и остывает единственная, драгоценная, запретная капля ее жизни – капля, которая теперь жгла его сильнее солнечного света.
Тиканье часов Breguet отсчитывало секунды его агонии.