Глава 3. Дом, который построил Джек
Полуденное солнце висело на осеннем небе, холодное и хирургически резкое. Его свет превращал особняк в ослепительную гробницу из белого камня. Каждая линия фасада, каждый безупречный карниз, каждое окно, вымытое до стерильного блеска, казались вырезанными изо льда под этим беспощадным светом. Контраст был пугающим: белоснежный постамент и дверь. Массивная, из черного дуба, темная, как провал в иной мир. Валери стояла у подножия широких каменных ступеней, сжимая в руках небольшую коробку с пирожными. Сладостный аромат ванили едва пробивался сквозь запах осенней сырости и чего-то старого, глубокого, впитавшегося в камень за века. «Нашла». Мысль билась в такт ее учащенному сердцебиению. Старые карты, пыльные архивы, упоминания о пустующей усадьбе «Белая Роза»... Логика подсказывала, что высокий темноволосый незнакомец из леса мог жить здесь. Но логика – это одно. А подняться по этим ступеням, позвонить в эту дверь – совсем другое. Она сделала глубокий вдох, втягивая холодный воздух. «А вдруг он и правда здесь?» – Надежда, смешанная со страхом, подтолкнула ее вверх. Каждая ступенька гулко отдавалась в тишине. Она подняла бронзовый молоток – холодный, тяжелый – и трижды ударила. Звук поглотила гулкая пустота за дверью. Затем – бесшумное движение тяжелых петель, плавное, как дыхание спящего зверя. Дверь распахнулась шире, впуская свет в черноту холла, и в этом коридоре возник он.
Каин застыл в проеме, заслоняя собой мрак. Белая льняная рубашка мягко облегала статную фигуру, подчеркивая широкие плечи. Одна рука опиралась о дубовый косяк; длинные, изящные пальцы таили в себе силу, способную дробить камень. Его взгляд – сначала острый, пронизывающий, как ледяная игла, сканирующий угрозу, – упал на Валери. И... замер. На мгновение, едва уловимое, лед голубых глаз дрогнул, сменяясь чистым, немым удивлением. Его губы сомкнулись в тонкую линию, прежде чем прозвучал голос – низкий бархат, обернутый лезвием опасности и соблазна: «Ты следишь за мной?»
Его взгляд вновь застыл на ней: от рыжих волос, собранных в небрежный узел и трепещущих на холодном ветру, по открытым плечам, по линии кружева, и – задержался на запястье. Там, под тонкой кожей, четко видна голубая дорожка вен, пульсирующая ритмом жизни. Он сделал шаг вперед, не наступая, но заполняя собой все пространство крыльца. Его мысли метались с бешеной скоростью. «Она здесь. На пороге. Добровольно.» После леса, после пристани, после всех его ледяных предостережений. Она проигнорировала каждое негласное «стой», висевшее в воздухе между ними. В этом белом кружевном платье, надетом вновь не по погоде, словно вызов, с коробкой, от которой слабо веяло теплом выпечки... Она выглядела как ангел, по ошибке ступивший на порог чистилища. Совершенство хрупкости. Ее ключицы под кружевом – путь к уязвимости. Солнечный луч скользил по линии ее шеи, и он видел пульсацию вены под тонкой кожей, слышал ее магнетический ритм даже отсюда.
Валери выпрямила спину, стараясь скрыть дрожь в коленях. Его голос, его прямой вопрос – «Ты следишь за мной?» – попал прямо в цель. Но она не опустила глаз. – «Нет, вовсе нет, – ее голос звучал чуть выше обычного, но твердо. – Я не слежу.» Но мне хотелось узнать, кто живет в этом особняке. Мой дедушка, врач, страстно любил архитектуру. В его архивах я нашла чертежи, заметки об этом доме... Это подлинный памятник.» – Она чуть приподняла коробку, словно щит мирных намерений. И добавила, глядя ему прямо в глаза, с тенью вызова: – «Хотя... кто же мог знать, что я вновь встречу именно вас здесь? Судьба, видимо, любит ироничные повороты.»
Ее слова – смесь искренности и дерзости – зацепили его. «Слишком умна. Слишком легко нашла мой дом.» Записи покойного врача? Правдоподобно. Но эта искра в ее глазах, эта полуулыбка... Роковая черта. Как и ее наряд, такой же эфемерный и неуместный, как в лесу и на пристани.
«Неудачное время, – ложь лилась гладко, автоматически. Он оторвал взгляд от ее лица, чувствуя, как челюсть сжимается. – Я погряз в делах. – Его взгляд скользнул по коробке, впитывая сладкий аромат сквозь картон, а затем – медленно, неумолимо – вернулся к ее лицу. Пальцы впились в дубовый косяк. «Если я дотронусь сейчас...» С усилием он отвел взгляд, зафиксировав его на ее хрупких запястьях. Тростинки. Готовые сломаться от одного неверного движения. – Гостеприимство сейчас... затруднительно.» – Он не приглашал войти. Не отступал. Стоял в полумраке крыльца, его тело было живым барьером между ослепляющим солнцем и внутренней тьмой дома. Из глубины тянуло запахом старой, сухой древесины и холодом.
«Я лишь пытаюсь найти того, с кем можно говорить... в этом городе,» – продолжила Валери, голос стал тише, почти доверительным. – «Я приехала недавно. В последних числах августа. Меня зовут Валери.» Ее имя коснулось его слуха. Валери. Не просто пьянящий, уникальный аромат крови. Теперь – имя. Голос, придающий плоть призраку из леса. Лицо, обретающее историю. Вековая дисциплина Вентру, закаленная в крови и интригах, дрогнула. Он замер, статуя из бледного мрамора с глазами, внезапно ставшими слишком яркими, слишком живыми. Его разум кричал: «Вытолкни ее! Сейчас же! Обратно на солнце!» – Но древняя сущность, та, что старше этих стен, глубже усталости, потянулась к этому свету, к этому теплу, к этому безумию. – «Этот «мотылек» сам рвется в паутину. И... черт возьми, я так устал. Устал от вечной бдительности, от этой гнетущей тишины. Всего на чашку чая. Я позволю себе эту маленькую слабость. Раз уж она так отчаянно ищет общения... Она кажется такой хрупкой в этом кружеве. Нужно увести ее внутрь. Подальше от окон, от любопытных глаз. И держать руки занятыми. Вот почему я беру коробку – чтобы занять руки. Если я дотронусь до нее сейчас, почувствую это тепло под пальцами... Я пытаюсь напомнить себе о том, чем кончаются эти игры. Но дверь уже открыта. Паутина дрогнула.»
Дверь распахнулась шире. Он протянул руку – движение хищной грации – и взял
коробку. Его пальцы не коснулись кожи, лишь холодный воздух прошел между ними. Он развернулся и растворился в полутьме холла, бросив через плечо лишь одно слово, повисшее в воздухе командой: – «Входи.» Они шли в вглубь, по темному коридору и она чувствовала его изучающий взгляд на спине, как прикосновение холодного шелка, скользящего по обнаженным плечам.
Гостиная встретила их диссонансом эпох. Величественный черный рояль «Бехштейн», монументальный и печальный, соседствовал рядом с ультратонким ноутбуком на дубовом столе-монолите. Стены, обитые серо-голубым шелком, были выцветшими от времени, но безупречно чистыми. Паркет цвета воронова крыла поглощал свет, отражая лишь скупые блики от высоких окон. Бесконечные полки – лабиринты из книг в потертых кожаных переплетах, пахнущих временем и тайной. Чистота была стерильной, музейной. Ни пылинки. Ни единой личной безделушки. Ни запаха жизни – только бумага, воск для паркета и все тот же пронизывающий холод
Он поставил коробку с пирожными на черный лакированный стол рядом с ноутбуком, не открывая ее и отошел к высокому окну, затянутому тяжелой портьерой, превратившись в резкой контур в полумраке. «Говорить... – его голос донесся из тени, окрашенный горькой иронией. – Да. Мы, кажется, лишь нарушаем вековую тишину этого дома. Но попробуем. О чем поговорим, Валери? О пропорциях окон или толщине стен? – Он повернул голову, профиль вырисовывался на фоне узкой щели света. – Архитектура, ведь, была твоей формальной причиной визита.»
Он не предложил сесть. Валери стояла посреди комнаты, чувствуя себя чужим, слишком живым экспонатом в этом музее вечности: – «Мне бы хотелось узнать ваше имя, – сказала она, напрягая голос, чтобы он не дрогнул. Солнечный луч, пробивший щель в портьере, выхватил пылинки, танцующие в воздухе между ними.
«Имя? – Пауза затянулась. Тень его плеч едва заметно напряглась. – Каин. – Имя упало в тишину комнаты. – И раз уж я говорю с тобой на «ты», давай отбросим формальности и перейдем на «ты», Валери. Они здесь... не нужны.»
«Каин... – Валери повторила имя, и в ее глазах мелькнуло узнавание, смешанное с трепетом. – Библейское имя, как необычно. «Приобрела я человека от Господа». Или... тот, кто поднял руку на брата.»
Каин медленно повернулся к ней. В уголках его губ дрогнуло нечто, отдаленно напоминающее улыбку, но в глазах не было ни тепла, ни веселья – лишь ледяная глубина и странная усмешка в самой их синеве.
«Цитируешь библию... – произнес он мягко. – И находишь библейские аллюзии в имени незнакомца. Особенно... учитывая контекст нашей первой встречи в лесу. – Он сделал паузу, позволяя словам проникнуть глубже. – Да, имя может обязывать. Но не всегда к тому, о чем ты думаешь. Иногда – просто к долгой памяти.»
Он двинулся к столику с чайным сервизом – тончайший белый фарфор, расписанный синими, почти выцветшими от времени узорами. Налил чай из массивного серебряного чайника в две чашки. Поставил одну перед Валери. Его палец случайно задел край ее чашки – звонкий, высокий звук, тонкий и пронзительный, как крик летучей мыши, разорвал тишину. Валери вздрогнула.
«Дом... – начала она, стараясь отвлечься от этого звука, от его близости. – Снаружи сияет, как снег под солнцем. А внутри... – Ее взгляд скользнул по серо-голубым стенам, по мрачному паркету, по безупречной, но мертвенной чистоте. – Он кажется другим, более тяжелым. Как будто время здесь остановилось.»
Каин резко поднял голову, пар клубился вокруг его лица, но кожа оставалась бледной, ни малейшего румянца: – «Слишком мрачен? Фасад обязан оставаться белым. Завещание архитектора, построившего его для одной богатой семьи... в те времена, когда белый камень считался символом чистоты намерений. – Горькая насмешка прозвучала в каждом слове. – Истинные же намерения тех, кто обладает властью... редко бывают безупречными, Валери. Чаще всего они просто хорошо спрятаны. Как пыль за этими книгами. – Он кивнул на бесконечные полки.
Каин протянул серебряную сахарницу с щипцами в виде изящного аиста. Его рука замерла в воздухе. Валери невольно опустила взгляд на его руку – под фарфоровой кожей четко проступали голубоватые прожилки вен, красивые длинные пальцы, казалось, держали тяжесть без труда. Слишком... идеальные. Слишком привлекающие внимание для его общей ледяной отстраненности.
«Сахар? – спросил он, голос внезапно стал тише, интимнее. – Или предпочтешь горечь чая в чистом виде? – Вопрос повис в воздухе явной метафорой. Его глаза, неотрывные от ее лица, ловили малейшую тень смущения, страха, интереса. Он знал, что она видит стерильный холод его жилища. Каин играл с огнем, позволяя ей видеть эти детали. Его взгляд скользнул по горлу, где пульсировала ее кровь. Всего на миг.
«Я откажусь от сахара, спасибо, – ее голос чуть дрожал. Она сделала глоток обжигающе горячего чая. Настоящий. – Каин, — решилась она, — откуда ты? Этот дом был куплен твоей семьей?»
Он поставил свою чашку на мрамор столика с глухим, громким стуком фарфора. Солнечный луч, упавший на серебряный поднос, заставил его сверкнуть. Ни малейшей дрожи на поверхности чая в его чашке. Ее отражение в полированном серебре подноса – живое, смущенное. Его – четкое, безупречное, абсолютно неподвижное. «Корни? – Он произнес слово с легким пренебрежением. – Они разбросаны по Европе. Прага. Гул мостовых и тени длиннее, чем день. Вена, где музыка живет дольше людей... или наоборот. Будапешт... Туман над Дунаем, густой, как пепел после пожара. – Он сделал паузу, взгляд утонул в паре, поднимающемся из его нетронутой чашки. – Семейный... бизнес. Первые капли забарабанили по стеклу. Внезапный шум дождя заставил Валери вздрогнуть. Каин поднял глаза к окну, словно только сейчас его заметил. – «Кажется, начался дождь. — Бледные веки полуприкрыли голубизну его глаз. Меланхолия, древняя и тяжелая, окутала его. Уголки губ дрогнули – не улыбка, а тень чего-то невыразимо тяжелого. «Валери... – он произнес ее имя, словно пробуя на вкус редкое вино. – и поднял взгляд. В его глазах: белое платье, рыжие волосы на фоне серых стен. – «Твои родители не тревожатся, зная, что их дочь бродит по лесам, пристаням и... заходит в дома незнакомцев? Не страшно ли тебе?» – В его голосе звучал вызов, смешанный с почти научным интересом.
Валери встретила его взгляд. Страх отступил перед внезапной дерзостью, рожденной его вопросами. – «Мои родители погружены в свои миры, – ответила она ровно. – Они верят в мою рассудительность. А страх... – Она слегка наклонила голову. – Он был. В лесу. На пристани. Но сейчас... – Валери позволила себе легкую, почти кокетливую улыбку. – Разве мы незнакомцы? Мы уже встретились дважды. И теперь я знаю твое имя, Каин.»
Ее слова повисли в воздухе, смешавшись с шумом нарастающего ливня. Каин замер. Его голубые глаза, казалось, потемнели, стали глубже. Он отодвинул сахарницу. Серебряный аист лежал на столе – хрупкий символ нейтралитета, которое вот-вот могло рухнуть. Его взгляд упал на ее чашку. Она отпила глоток.
Внезапно он встал. Тень скользнула по темному паркету, неестественно длинная и неподвижная. Подошел к роялю – черный лак блестел, как крыло гигантской птицы. Пальцы зависли над клавишами цвета слоновой кости. Дождь за окном превратился в сплошной шумящий занавес. Комната погрузилась в водянистые сумерки. Осень сбросила маску, показав влажное, темное лицо.
«Ноктюрн до-диез минор. Шопен...» – Его шепот едва пробился сквозь шум ливня. Первые ноты упали в гулкую тишину комнаты, как слезы в бездонный колодец.
Звук был бархатным, пронзительно печальным. Слишком живым, слишком страстным для этой застывшей гробницы. Музыка сплетала паутину из минорных пассажей – они вздымались и опадали волнами невысказанной тоски, переплетались, как обнаженные ветви под осенним вихрем. Он не смотрел на ноты. Играл по памяти, погруженный в бездну, которую музыка лишь приоткрывала. Веки полуопущены, губы сжаты в тонкую, напряженную нить. Только белые клавиши тускло отсвечивали под его летящими, нечеловечески точными пальцами.
Валери опустилась на край строгого дивана, забыв о чашке в руках. Она смотрела на профиль Каина – резкий, отрешенный, прекрасный и пугающий. На игру его сильных и невероятно точных рук. Музыка впивалась в душу, смешиваясь с воем ливня за окном, с шумом крови в ее собственных ушах. Она чувствовала, как дрожь пробегает по ее коже – не только от холода. «Ты играешь... потрясающе... – ее голос прозвучал тихо, робко, когда последний, скорбный аккорд растворился в гуле воды. Каин убрал руки с клавиш, взгляд скользнул по Валери. Она сидела в легком платье, забыв о времени. В комнате стало еще прохладней. Она дрожала – мелкой, едва заметной дрожью, которую он мгновенно уловил. Упрямая. Ее аромат – теплый, человеческий – смешивался с запахом дождя и пронзал музыку... дразня его, как никогда прежде. Он чувствовал, как просыпается Голод – древняя, хищная ярость, сотканная из веков. Он должен был выпроводить ее сразу после чая. Глупость. Непростительная слабость. Теперь ливень держал ее здесь, а он боролся с чудовищем внутри, рвущимся наружу при виде ее хрупкости, дрожи и красоты.
«Дождь – не совпадение. Дьявольская насмешка. Или злая воля какого-то древнего духа, наблюдающего за этой пыткой. Ливень – стена. Она моей в ловушке. И я – в ее.» – пронеслось в его голове.
«Не задерживайся, – его голос прозвучал резко, отрывисто, как выстрел. Он встал. – Я... вызову машину. Тебя отвезут.»
«Такси? – Валери с недоверием посмотрела на водяную стену за окном. – В такой ливень? Это...»
«Через двадцать минут, – отрезал Каин, не слушая. Он подошел к каминной полке, взял телефон, набрав номер одним быстрым движением пальцев. – «Особняк на озере, – голос в трубке был ледяным, повелительным. – Необходимо отвезти мою гостью. – Он положил трубку. Тень, отброшенная тусклым светом из холла, колыхалась на стене, искаженная и огромная. Ливень хлестал по стеклам с бешеной яростью.
«Жди машину в холле, – сказал он, проходя мимо нее к двери. Не глядя. Распахнул тяжелую дубовую дверь. Ворвался оглушительный рев воды, шипение ливня, запах озона и мокрой листвы. Холодный ветер взметнул полы его рубашки: «Двадцать минут, Валери,» – слова прорывались сквозь шум дождя. Взгляд прикован к мокрой дороге, затянутой пеленой. – «Не больше.» – Пауза, он повернул голову, лишь слегка. Профиль – резкая грань на фоне серой стены воды. – «И... в следующий раз бери зонт. Белый шифон и русская осень – смертельно непредсказуемая смесь.»
Черный внедорожник с тонированными стеклами подъехал ровно через двадцать минут, рассекая водяные потоки. Валери направилась к нему, пытаясь укрыться от потока воды, хлеставшей с крыши. Дверца захлопнулась за ней. Машина растворилась в серой мгле. Каин стоял на пороге, один. Дождь хлестал его по лицу и рукам, стекая ручьями по льняной рубашке. Он не шелохнулся. Сегодня он не был хищником. Он был надгробием, стоящим под ледяным ливнем на пороге своего безупречно белого, безупречно мертвого дома. Холод проникал глубже костей, но это был знакомый холод. И он был единственным, что не требовало борьбы. Дверь за его спиной медленно, бесшумно сомкнулась, поглотив последний след тепла.