Глава 1. То, чего не познать
Сентябрьский лес дышал предвечерней прохладой, словно огромное, древнее существо, затаившееся перед сном. Густой, неподвижный воздух был пропитан запахами влажной земли и прелой листвы, с едва уловимым, горьковатым дымом далеких костров. Тишина вечернего леса была наполнена почти недостижимыми человеческому слуху звуками: шелестом последних насекомых, треском сучка под невидимой лапой и ее собственным, слишком громким дыханием. Она остановилась, тропинка, еще час назад такая знакомая, растворилась среди одинаковых стволов столетних дубов и сосен. Сумерки сгущались с пугающей быстротой, окрашивая мир в сизые, холодные тона. «Дурочка», – мысленно выругала она себя, прижимаясь к тонкой ткани платья. Прогуляться перед ужином – хорошая идея. Забрести так далеко от бабушкиного дома – идея отвратительная.
Она сделала еще несколько неуверенных шагов, стараясь прислушаться – не доносится ли шум дороги, лай собак? Только ветерок, холодный и настойчивый, зашелестел листвой над головой.
Незнакомец стоял в тени столетнего дуба, шершавая кора дерева под его длинными пальцами, была единственной твердью в этом мире теней и сумерек. Века его жизни притупили остроту ощущений, сгладили острые углы желаний в гладкую, холодную плиту вечного отрешения. До этого вечера.
Она стала неожиданностью, вспышкой света в погребальной камере. Сначала лишь смутное движение среди стволов. Яркое пятно в этом сумеречном пейзаже – рыжие волосы, легкое платье, мелькающее между деревьями и одетое не по погоде. Потом – запах. Томный, сложный, переплетение тепла кожи, шампуня с нотой цитруса, и... под ним, как басовая нота в симфонии, главный аккорд – кровь. Не просто человеческая. Редкая. Пульсирующая жизненной силой такой интенсивности, что его клыки начали ныть раньше, чем он увидел ее. Острое, почти болезненное влечение вытеснило столетия отрешенности. Теряя любое подобие рациональности он вышел на тропу перед ней, казалось материализовался из сгущающихся сумерек, как сама ночь, принявшая форму. Голубые глаза незнакомца, лишенные тепла, встретились с ее – широко раскрытыми, зелеными, как лесной мох после дождя. В них отразилась его статность и едва сдерживаемый железной волей проблеск чего-то дикого, пробужденного ее близостью и этим пьянящим ароматом.
Валери замерла. Не от страха, хотя он сжимал горло ледяными пальцами, а от необъяснимого оцепенения. Он был красив. Пугающе, не от мира сего красив. Ее глаза, уже привыкшие к лесным сумеркам, жадно выхватывали черты незнакомца: высокий, неестественно статный, будто высеченный из мрамора, в безупречно белой рубашке, расстегнутой на две пуговицы – слишком чисто, слишком абсурдно в этом царстве увядания. Его черные волосы слегка вились, падая на лоб, последние лучи солнца касались темных прядей, но их угольный цвет поглощал отсветы алого заката. Фарфоровая бледность кожи казалась призрачной на фоне золота и багрянца умирающего дня. Взгляд незнакомца скользнул по ее лицу – не вульгарный, не любопытствующий, но оценивающий, как знаток, внезапно обнаруживший редчайший, драгоценный экспонат на барахолке. В уголках его губ дрогнуло что-то вроде полуулыбки, лишенной всякого тепла, лишь подчеркивающей совершенство и чуждость.
Он остановился на почтительном расстоянии, но его присутствие ощущалось физически. Тишина вокруг сгустилась, будто лес затаил дыхание. Тени старого дуба сомкнулись над ними, как пальцы гиганта, создавая интимный, отрезанный от мира шатер. Даже свет, казалось, стекал по его краям, оставляя их двоих в полумраке. Валери почувствовала, как кровь приливает к лицу, а сердце бешено колотится, напоминая о своем присутствии с мучительной отчетливостью.
Он нарушил тишину первым. Голос низкий, бархатистый, с едва уловимым акцентом, который невозможно было определить, вибрировал в тихом воздухе: «Вечерняя прогулка в лесу? – Он слегка наклонил голову. – Смело. Для этих мест. Сумерки здесь... обладают коварной глубиной..»
Валери непроизвольно задрожала. Пальцы впились в тонкую ткань летнего платья, сминая ее. Запах страха – острый, сладковатый – стал гуще, смешался с ароматом крови, создавая невыносимый соблазн. «Нет», – пронеслось в его сознании, ледяной волной гася вспышку инстинкта. «Не сейчас. Не здесь. Не так.» Ледяные глаза смягчились на долю секунды – не жалостью, а скорее усталым пониманием чужой беззащитности перед тем, чем он являлся. Он сделал один точный, плавный шаг назад, увеличивая дистанцию. Руки оставались на виду, ладони открыты – немой, но красноречивый жест миролюбия, попытка успокоить. Голос потерял иронию, стал ровным, почти обволакивающе мягким, как прохладный шелк: «Признаю, мое появление не самое тактичное. Сумерки сбивают с толку даже тех, кто живет возле этого леса. Вы заблудились?» Он слегка повернулся боком, уменьшая свое присутствие, делая позу менее доминирующей. Его взгляд теперь был направлен чуть мимо нее, в багряную глубину леса, словно изучал узор ветвей или следы невидимых существ.
«Да, я... заблудилась, – выдохнула она, голос дрогнул. – Думала, знаю эту тропу...»
«Ваш дом далеко?» – Вопрос прозвучал как практичная, почти заботливая констатация. Он видел растерянность в ее глазах, чувствовал вибрацию страха сквозь воздух – и это заставляло его внутренне напрячься, усилить контроль над каждой мышцей, над каждым импульсом, грозящим вырваться наружу.
«Нет, – поспешно ответила Валери, указывая рукой в сторону, скрытую деревьями. – На окраине, за лесом. Три дома от почтовой службы, там, где... белые заборы. Вы... не подскажете мне путь?»
Он медленно повернул голову, его профиль резко вырисовывался на фоне темнеющих стволов. Взгляд скользнул по указанному направлению, словно он видел сквозь деревья: «Конечно, – ответил он ровно – я провожу вас. Держитесь этой тропы. – Плавным движением руки он указал чуть левее, на менее заметную дорожку. – Она петляет, но выведет нас к старой липовой аллее. Оттуда уже видны огни домов.» – Пауза. Его голубые глаза вернулись к ней, задержавшись на ее лице, на испуганном, но любопытном взгляде.
«Не стоит бояться, – его голос прозвучал тихо, почти сливаясь с шелестом листвы под ее шагами. Легкий, неуловимый акцент на последних словах окрасил их оттенком горькой самоиронии. – Во всяком случае, меня. В лесу могут встречаться люди, куда менее... учтивые.» Валери кивнула, не в силах вымолвить слова.
Он не предложил руку. Вместо этого сделал широкий, плавный шаг в сторону, освобождая и указывая путь открытой ладонью. Валери двинулась по указанной тропе, чувствуя его взгляд на спине – тяжелый, изучающий. Он держался ровно в трех метрах от нее – достаточно близко, чтобы вести, но намеренно далеко, чтобы не нарушать ее пространство, не усиливать и без того витающий в воздухе страх. Его тень, длинная и четкая в лунном свете, пробивающемся сквозь кроны, легла параллельно ее тени, не пересекаясь, как незримая, но непреложная граница. Она шла осторожно, сердце колотилось так громко, что казалось, он должен его слышать.
Его взгляд, скользнув по линии ее плеч, по струящейся ткани платья – французский шифон, редкость в этих краях, – задержался у основания шеи. Внутри него бушевала тихая война. Ее печаль, потерянность, эта хрупкая незащищенность – они были болезненным эхом его собственной вечной изоляции. Он чувствовал пульсацию крови – быструю от волнения, сладкую от юности и усиленную теплом ее тела, она опьяняла его ярче наркотика. Провожать ее было безумием. Но оставить одну в этой сгущающейся тьме, с этим ароматом, влекомым неведомых хищников... казалось безумием еще большим.
Тропа действительно вывела их к липовой аллее. И там, в просвете между деревьями, как и обещал незнакомец, замерцали теплые желтые огоньки окон. До поляны с первыми домами – двадцать метров по открытому, залитому холодным лунным светом пространству. Граница. Он замер у самого края леса, как страж на пороге миров.
Валери остановилась и облегчение хлынуло на нее, сладкое и головокружительное. Она обернулась, чтобы поблагодарить.
Он стоял там же, где она его оставила – на границе теней. Лунный свет падал на его лицо, подчеркивая резкие, совершенные черты и ту самую бледность. На вид – не больше двадцати семи. Но взгляд... Казалось, впитал в себя все холодные ночи мира. Он ждал, когда она сделает последний шаг к безопасности, к своему миру. Его фигура уже начала сливаться с тенями стволов, будто тень растворяется в большей тьме.
«Дальше путь освещен, – произнес он, голос звучал ровно, но в нем пробивалась какая-то окончательность, словно он перерезал невидимую нить. – Вам – безопасно.»
Валери кивнула. «Спасибо», – хотело быть сказанным, но слова застряли в горле. Она видела знакомые огни бабушкиного дома, теплый желтый квадрат своего окна. Достаточно пройти этот короткий, залитый лунным светом участок. Свобода. Безопасность. Но ноги не слушались. Она стояла, глядя на него. На того, кто возник из сумерек и так же в них растворялся. В его голубых глазах, отражающих холодный лунный свет, мелькнуло что-то – не тревога, а скорее... понимание? Усталое понимание того, что происходит в ней? Он видел ее нерешительность, ее странное оцепенение перед этой незримой границей и глаза, огромные в полумраке, полные необъяснимого притяжения и немого вопроса, обращенного к нему. Ветер шевелил пряди его черных волос, но сам он был неподвижен, как изваяние ночи.
«Не задерживайтесь,» – произнес он, почти шепотом, но с новой интонацией – не приказ, а скорее... предостережение. – Уже совсем стемнело. И ночь... не любит нерешительность.»
Он сделал шаг назад, в глубь леса. Еще один, его силуэт стал расплывчатым, нереальным. Только глаза – два голубых озера во мраке – еще держали ее взгляд. Пальцы, до этого расслабленные, непроизвольно сжались вдоль туловища, затем медленно, с усилием разжались. Внутри него бушевали ее юность, ее незащищенность, этот вопрошающий взгляд, устремленный прямо в ночь... в его собственную вечную пустоту. Как укор. Как обещание. Как самая сладкая опасность. Валери сделала шаг вперед, но не к дому. К самому краю поляны, туда, где лунный свет встречался с лесной тьмой. Она не могла оторвать взгляда от того места, где он только что стоял. Там были лишь колеблющиеся тени и всепоглощающая тишина. И странное, леденящее чувство пустоты, будто что-то важное, только что возникшее, оборвалось.
Он ушел. Бесшумно, как и появился. А она осталась стоять на пороге двух миров, дрожа от холода, пробивающегося к костям, сквозь тонкую ткань платья и непонятного волнения, с сердцем, бьющимся в такт уходящим шагам незнакомца, разбудившего в ее тихой жизни что-то столь необъяснимое. Встреча длилась минуты, но ощущалась как землетрясение, сдвинувшее пласты векового сна. И ее собственного, и его.
***
Дверь за ней захлопнулась. Валери прислонилась к холодному дереву, закрыв глаза. Сердце бешено колотилось, ударяя ребра изнутри. Тишина дома, обычно успокаивающая, сейчас казалась гнетущей, подчеркивающей громкость собственного дыхания и навязчивый стук в висках. Запахи домашнего уюта не могли перебить тот, что въелся в ее память: влажная земля, прелые листья... и холодный, чистый, чуть металлический флер, как морозный воздух, смешанный с чем-то чужим. Его запах.
Она оттолкнулась от двери, прошла в гостиную на ощупь, не включая света. Лунный свет струился из большого окна, серебря края мебели, бросая длинные, искаженные тени. Она остановилась посреди комнаты, обняв себя руками. По коже бегали мурашки, но не от холода. От эха. Эха его голоса. Низкого, бархатного. «Сумерки здесь обладают... коварной глубиной». Слова вибрировали в тишине ее сознания, вызывая новый приступ дрожи.
«Кто он? Почему был там? Почему так... смотрел?» – Этот взгляд... Оценивающий. Без тепла, но и без злобы. Как будто видел не ее, Валери, а нечто скрытое под кожей. Последняя мысль заставила ее сглотнуть ком в горле. Она подошла к окну, отдернула край шторы. За стеклом – знакомый двор, куст давно отцветшей сирени, тротуар, освещенный фонарем. Никакого леса. Никаких теней. Только обычная ночь. Но она была обманчива. Нормальность стала тонкой пленкой, под которой пульсировала иная реальность.
Валери провела пальцами по своему лицу. В голове всплыл его последний взгляд – тревожный, почти... предостерегающий. «Ночь... не любит нерешительность.»
Валери вздрогнула и резко опустила штору. Тьма вновь заполнила комнату. Она зажгла маленькую настольную лампу. Теплый желтый свет разлился потоком, отгоняя призраки сумерек. Но тень от встречи легла на душу плотной вуалью. Она села в глубокое кресло, подтянув ноги к себе, и уставилась на свет лампы, пытаясь прогнать образ: черные волосы, впитывающие свет, фарфоровая бледность, голубые глаза – бездонные озера. Красивый. Невероятно красивый. И абсолютно не от мира сего. Словно сошел со страниц старого викторианского романа.
Она машинально взяла книгу со столика. Но слова не складывались в смысл. Перед глазами вырисовывался лес. Тропинка. И он. Возникающий из ниоткуда. Исчезающий в никуда. Шепот самого леса, казалось, проникал сквозь стены: «Осень – время увядания. И время пробуждения.. забытых вещей.» Валери сжала книгу в руках, чувствуя, как холод страха смешивается со странным, необъяснимым любопытством. И предчувствием, тяжелым, как свинец. Встреча была случайной. Но что-то подсказывало ей, что это было лишь начало. Начало чего-то темного, неведомого и неотвратимого. Ее человеческое сознание было не в силах этого понять, лишь древние инстинкты, дремавшие в глубинах ее крови, кричали тревогу, заставляя ее сердце биться быстрее, а желудок скручиваться от необъяснимого страха.
***
Густой полумрак окутывал кабинет, поглощая звуки и формы, как бархатный саван. Единственным источником света был экран монитора, бросающий на стены, уставленные темными книжными шкафами, призрачные, пляшущие тени. Каин стоял у высокого окна, за которым бушевала непроглядная осенняя ночь. Его взгляд, казалось, пронзал саму тьму, устремляясь куда-то далеко за пределы стекла, туда, где мелькал призрак рыжих, как медь волос, в последних лучах осеннего солнца, и зеленых глаз, широко раскрытых в сумеречном лесу.
В его руке безвольно висел пустой хрустальный стакан. На дне – лишь бурый, едва различимый в полумраке налет. Кровь. Тип O-. Приобретена час назад у бледной, нервной медсестры из районной больницы. Транзакция: пачка купюр в ее ладони, холодный пакет в его. Быстро. Безлично. Грязно. Жидкость оставила на его губах не насыщение, а лишь ощущение прохладной, безвкусности.
Рыжие волосы... Мысль вспыхнула ярче слепящего экрана. Как пламя в кромешной тьме. Не прятались, не стыдились умирающего солнца. Внутренний взор удерживал образ: широкие, пронзительные глаза, смотревшие прямо на него, в бездну его существования, даже не подозревая, что эта бездна смотрит в ответ с древним, ненасытным голодом. «Что она забыла в том лесу? Искала тишины? Бежала от чего-то?» – Этот вопрос засел в его сознании, острее запаха донорской крови.
С отвратительным хлюпающим звуком он оторвал новый пакет с холодной, темно-рубиновой жидкостью от стопки. Не наливая в стакан – церемонии были для тех, кто еще мог обманывать себя изысканностью, – он впился прямо в пластиковый клапан.
Глотки были короткими, яростными, животными. Голова не откидывалась назад в мнимом экстазе; он пил, как пьют воду после долгой жажды – функционально, сжав челюсти. Темная жидкость стекала по углу рта, по линии подбородка, оставляя на безупречно белой ткани рубашки зловещие, быстро темнеющие дорожки. Он не обращал внимания. Пил, пока пакет не сжался в его руке, не сморщился, не опустел. Затем резким, отрывистым движением швырнул его в мусорное ведро под столом. Там уже валялись три таких же смятых, пустых призрака насыщения, которого не было и не могло быть.
Суррогат. Мысль пронеслась с ледяной яростью. Холодная, безжизненная дрянь. Донорская кровь гасила лишь самый острый приступ физиологического голода, как вода заливает тлеющие угли, но оставляла душу – если это слово еще что-то значило – пустой и черствой. Она не давала тепла, не утоляла той жажды жизни, что горела в нем ярче и опаснее простого голода. Она была напоминанием о проклятии, о вечном компромиссе, в то время как истинный пиршественный стол еще недавно стоял в двадцати метрах от его леса. Запертый сейчас в доме за белым забором.
Монитор погас, погрузив комнату в окончательную, беспросветную темноту. Каин опустился в глубокое кожаное кресло, сливаясь с ночью. Глаза его оставались открытыми, прикованными к темноте за окном, но видящими не ее. Они видели вспышки: медь волос, пронзительную зелень глаз, полных немого вопроса, хрупкую линию плеч под тонкой тканью платья. Видел пульсацию вены на ее шее – ту самую, что обещала не холодный суррогат из пакета, а огонь истинного существования, жар жизни, которой он был лишен, и которая манила его, как единственная яркая точка в мире вечной ночи. Пир, который он мог взять. Но не взял.
Внизу, в подвальных глубинах особняка, заскрипели старые водопроводные трубы. Звук был навязчивым, металлическим, как стоны спящего дома. Но Каин не слышал их. Его слух был обращен внутрь, к навязчивой, предательской какофонии воспоминаний. Он чувствовал тепло человеческой кожи – мираж, созданный его собственной жаждой. Ощущал под пальцами воображаемую хрупкость шейных позвонков – тонкую арку жизни, так легко ломаемую. Слышал стук ее сердца – быстрый, живой, невыносимо притягательный ритм.
В абсолютной тишине комнаты, где даже часы на каминной полке, казалось, замерли от его присутствия, Каин сидел неподвижно. Только пальцы его правой руки медленно сжимались на подлокотнике кресла, впиваясь в дорогую кожу, будто пытаясь удержать призрак тепла, ускользающий сквозь вечную ночь его бытия. Тьма за окном и тьма в комнате слились воедино, а в ней, как единственная яркая точка, горели его голубые глаза и запечатленный в них образ девушки с медными волосами. То, чего не познать. То, чего он жаждал всей своей проклятой сущностью.