Глава 2 До того, как всё началось
Мне снился Сент-Ривен.
Не как на старых фото — обшарпанный, поросший мхом, забытый. А другой. Живой. Внутри — тепло, слишком тепло, как будто стены дышат паром.
Я стояла в длинном коридоре. Пол был чёрно-белый, в шахматку. Слева — двери. Закрытые. Справа — окна, затянутые марлей.
И где-то в конце коридора — ребёнок.
Не мальчик и не девочка. Просто... фигура.
Он пел. Голос был тонкий, чужой, будто застрявший в плёнке. Я не понимала слов — это был язык, которого я никогда не слышала. Но... знала.
И ещё — запах. Какой-то горький, прелый, будто мокрая земля и старая кровь.
Я проснулась резко. Села, пытаясь вдохнуть. Сердце билось, как будто я пробежала километр. Комната была тёмная. Воздух — плотный. Как в том сне.
И я поняла: он снова пришёл. Этот сон. Почти такой же, как раньше, но чуть дальше. Будто кто-то приоткрыл дверь, ещё на щелочку.
Я включила лампу. Пальцы дрожали.
Потом пошла на кухню. Без резких движений, будто сон мог хрустнуть и просочиться за мной.
Налила кофе. Села у окна.
И достала блокнот.
Он старый. Обтёртая кожаная обложка, страницы пожелтели, местами промокли. Я нашла его на барахолке среди кучи мусора. Не знаю, почему взяла. Просто… почувствовала.
С тех пор — ношу его везде.
Пишу туда сны. Символы, которые вижу. Номера домов, которые повторяются. Странные совпадения. Обрывки мыслей.
Иногда — чьи-то слова. Не свои.
Будто я не автор, а… приёмник.
Особенно после таких снов.
Я открыла блокнот. Там, на последней странице, я уже несколько раз рисовала один и тот же символ — круг и три изломанные линии. Он снова был во сне. Я не знаю, что это. Но я уверена — он связан с Сент-Ривеном.
Сделала новую зарисовку.
Рядом записала строчку, которую, кажется, услышала в песне:
"Он прячется в глазах, когда ты боишься."
Слова пульсировали в голове.
Я смотрела на бумагу, и у меня было чувство, будто я не проснулась до конца. Будто сон остался… где-то совсем рядом.
Он всё ещё здесь.
После кофе я не смогла просто сидеть. Было ощущение, будто меня кто-то тихо подталкивает — не сильно, но настойчиво. Как ветер, который сначала играет волосами, а потом начинает дуть прямо в спину.
Я оделась, сунула блокнот в рюкзак и пошла туда, где всегда немного легче — в старый книжный магазин на углу.
Он пах, как всегда, странно уютно — смесь пыли, ванили и какого-то совсем забытого времени. Полки кривые, книги навалены кое-как, кое-где свисают лампочки на голых проводах.
Здесь всегда немного темнее, чем должно быть.
И немного тише, чем привычно.
Хозяин магазина, мистер Рейнс, кивнул мне, не отрываясь от своей огромной книги.
Он меня не спрашивает, чего я ищу. Он знает, что я сама подойду, если "что-то найду".
Я бродила между полками.
Пальцы сами нашли тонкую книжку без названия. Просто обложка из серой ткани. Я пролистала — внутри были вырезки. Статьи. Фото. Что-то о старых лечебницах, о детях, которых никто не искал.
И вдруг — знакомое слово.
Ривен.
Я замерла.
Только фраза: "...в лесу, где никто не слышит пение..."
Я вцепилась в книгу. Не потому, что это было важное доказательство. А потому что… знак. Мне как будто подмигнули из темноты.
Когда вышла из магазина, на улице уже темнело.
Воздух стал влажным, и запах мокрой листвы напоминал тот из сна.
Я не шла домой. Я пошла к Чаку.
Чак — это... как я, только в мужском теле и с ужасным вкусом в футболках.
Он один из тех людей, кто с самого начала смотрел на меня не как на странную, а как на родную.
Когда все просто... терпели мои разговоры о символах, снах и духах, он слушал. Впитывал. Иногда поддакивал, иногда спорил, но никогда не смеялся так, чтобы было обидно. Он смеялся со мной, а не надо мной.
Потому что он сам такой.
Он верит в потустороннее. В зеркала, которые запоминают лица. В людей, родившихся под неправильной луной.
Он шутит про демонов, но я знаю — он реально в них верит.
Чак не просто мой лучший друг. Он — мой отражённый двойник, только в другой обёртке.
И может, именно поэтому я всегда иду к нему, когда что-то не даёт мне покоя.
Потому что он не задаёт глупых вопросов.
Он просто чувствует.
Он сидел на крыльце своего дома, закутанный в клетчатый плед, как старичок. В руках — банка колы, в наушниках что-то громыхало.
— Ты выглядишь, как человек, который готовит заговор, — сказала я.
— Ты выглядишь, как человек, который только что увидел привидение, — парировал он.
Я села рядом. Достала блокнот.
Он даже не спросил, что там. Просто посмотрел — внимательно, спокойно. И кивнул, как будто знал это изображение всю жизнь.
Вот в этом весь Чак.
Он всегда как будто уже знал, что я ему покажу. Будто мы оба просто... догоняем что-то, что давно внутри нас.
— Это Сент-Ривен, — сказал он наконец. Не как вопрос. Как диагноз.
Я кивнула.
— Откуда ты его знаешь?
Он вздохнул.
— Ты не поверишь, но я впервые услышал о нём не из интернета, а от своей бабушки. Она была медсестрой. И говорила, что в девяностых там что-то случилось. Люди перестали возвращаться.
— Больше шестидесяти человек, — прошептала я, развернув мятый лист. — Все пропали. Пациенты, врачи, нянечки. Просто исчезли.
— Второй раз его закрыли как раз тогда. В 1994. Официально — из-за "административных нарушений".
— Но у здания не было следов эвакуации, — добавила я. — Ни машин, ни чемоданов. Всё, как будто жизнь просто оборвалась.
Он уставился на символ.
— Он повторяется. Я нашёл его на подвале одного старого ангара в Бристоле. И ещё — на обгоревшей стене в старом приюте в Германии.
— А мне он просто снится, — сказала я тихо. — Я его рисую, и не понимаю, зачем.
— Это… не треугольники, — пробормотал он. — Это какие-то... линии. Они как будто текут. Похожи на следы когтей. Или как будто кто-то рисовал ногтями.
Я замерла.
— Когда я закрываю глаза, он двигается.
— Что?
— Этот символ. Внутри меня. Он будто пульсирует. Живой.
Он выдохнул.
— Знаешь, есть легенда… будто Сент-Ривен построили не на ровном месте, а на старом участке земли, который раньше использовали как место для "запечатания".
— Для чего?
— Чтобы что-то не вышло наружу.
Он посмотрел на меня.
— А теперь там дети. Песни. И пустые коридоры.
Я обняла себя. Мне стало холодно, хоть было тепло.
— Ты слышал про Псалом Безымянного?
— Что это?
— Сказание. Говорят, что одна из пациенток вела дневник. Маленькая девочка, лет восемь. В нём не было слов. Только символы и странные буквы. Никто не смог расшифровать.
— Где дневник?
— Пропал. Как и всё, что связано с этим местом.
Он затих. Потом тихо сказал:
— Может, пансионат не просто забирает людей.
— А что?
— Может, он записывает их.
Я вздрогнула.
Он продолжил:
— Как будто ты входишь — и всё, ты уже история. Вплетаешься. Исчезаешь.
Я глотнула.
— Или становишься частью стены.
Мы замолчали. Но тишина не была пустой. Она была глухая, с эхом.
— Ты хочешь туда поехать? — спросил он.
— Нет, — честно ответила я. — Но мне кажется, если я не поеду — оно придёт сюда.
Он кивнул.
— Мне тоже так кажется. Будто оно уже заметило нас.
Мы замолчали.
Я смотрела в пол, но будто чувствовала, что в этот момент нас кто-то слушает. Не просто слышит — слушает, вглядывается, считывает каждое наше слово.
Будто за нами наблюдает стена.
— А если мы ошибаемся? — спросила я. — А если это просто совпадения, обрывки сна, параноидальные мысли на фоне осени?
— А если нет? — спокойно ответил он.
— Тогда что?
Он пожал плечами.
— Тогда мы уже внутри. Просто ещё не поняли этого.
Я сглотнула.
Что, если он прав?
Что, если вся моя жизнь — не до и после пансионата, а медленное приближение к нему?
Каждый шаг, каждый символ в блокноте, даже… даже наша встреча с Чаком — всё это как будто… программа, которую кто-то запускает.
— Иногда мне кажется, — тихо сказала я, — что я уже была там. В этом месте. Может, не телом, но… чем-то.
— Возможно, — хмыкнул он. — Там нет времени. Оно не линейное. Там можно быть вчера и в следующем году одновременно.
— Это уже безумие.
— А мы когда-то были нормальными?
Я рассмеялась, но горло сдавило.
Он тоже усмехнулся.
И в эту секунду мне показалось: в нём тоже есть эта трещина, эта тонкая тьма под кожей, как у меня. Только он давно её принял. А я ещё борюсь.
— Слушай… — он помолчал. — А ты задумывалась, почему именно мы? Почему ты, я, почему у тебя эти сны, а у меня — этот символ с детства?
— Да.
— И?
— У меня нет ответа.
— А если это… отбор?
Я посмотрела на него.
Он не шутил. Ни капли.
— Как будто нас… выбрали?
Он кивнул.
— Или… пометили.
В груди что-то кольнуло.
Я вспомнила детский голос из одного сна. Девочка, лет шести, шепчет мне в ухо:
«Ты же знаешь, тебя уже записали».
— Чак… — я выдохнула. — Я боюсь.
— Я тоже.
— Но ты не отступишь?
Он покачал головой.
— Если я отступлю — оно всё равно дойдёт до меня. Только в тени. В темноте. Лучше я посмотрю в глаза.
Я кивнула.
И в этот момент внутри всё стало… глухо.
Как перед бурей. Как будто воздух в комнате поменялся.
Он стал плотнее, липче.
Словно что-то прошло мимо нас, скользнуло по полу, не тронув, но отметив.
Я знала, что после этого разговора — пути назад не будет.
Как я добралась домой — не помню.
Словно мир стал расплывчатым. Лампы на улицах мигали, лица прохожих были как маски.
Мне казалось, что я иду по коридору, а не по улице.
Что стены двигаются.
Я заперла дверь.
Села в темноте на пол.
И… мне хотелось плакать. Не от страха.
А от того, что я не знаю, где заканчиваюсь я, и где начинается это всё.
Потом я взяла блокнот.
Открыла на пустой странице.
Символ сам проявился — я не помню, чтобы рисовала его.
Я просто моргнула. И он был.
Добавлен новой, тонкой линией. Почти невидимой.
Как автограф призрака.
И я подумала:
Может, мы не едем в Сент-Ривен…
Может, он едет к нам.